В шестнадцать мальчишеских лет

ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ГЛАВА

Толя Антипов шел по узкой, заваленной глубоким снегом, лесной дороге. На снегу отпечатались следы гусениц и автомобильных шин. Час тому назад мимо Толи к фронту прогромыхала немецкая моторизованная часть. Спрятавшись за деревом, Антипов сосчитал грязно-белые автомобили с брезентовыми кузовами, самоходные орудия, тяжелые танки. Солдаты сидели сгорбившись, тесно прижавшись друг к другу, словно примороженные. Когда улеглась искристая снежная пыль, Антипов отряхнулся и снова зашагал по колее.

На востоке, в той стороне, куда он держал путь, слышалась глухая канонада, напоминающая громовые раскаты. С каждым километром она становилась громче и отчетливей.

Толя шел уже давно. Из города он выбрался на рассвете и успел отмахать немало километров. Сумерки наступили не сразу. Сначала небо как будто посветлело, очертания сосен и елей стали более резкими. На дороге можно было разглядеть каждый комок снега, каждую веточку. Через несколько минут стало темно, точно над головой задернули плотный занавес.

Антипов не останавливался. Он и в темноте хорошо видел, да к тому же дорога была давно знакома. Она вела к деревне Черный Брод, к той самой, где он родился. Неподалеку от Черного Брода в лесу проходила сейчас линия фронта. Это оттуда доносились орудийные залпы и взрывы мин. Глухое село, о котором раньше знали немногие, с недавнего времени часто упоминалось как в советских, так и в фашистских военных сводках. Три раза оно переходило из рук в руки. Несколько дней назад на фронте наступило затишье. Командование советских войск подозревало, что немцы готовят на этом участке новое крупное наступление. Армейской разведке было поручено обследовать ближние немецкие тылы. Но разведчикам не удалось обнаружить больших скоплений войск и техники. Тогда решили прибегнуть к помощи местных партизан. Через Центральный штаб партизанского движения командование связалось по рации с отрядом Золотарева. В тот же день Юрий Александрович направил в район Черного Брода трех лучших разведчиков и одновременно дал задание любимовской комсомольской группе послать в прифронтовую полосу своих людей. После уничтожения электростанции, взрыва церкви и поджога склада с горючим Золотарев стал относиться к комсомольцам с полным доверием. Он теперь поручал молодым патриотам сложные и ответственные дела. Командир надеялся, что ловким, хорошо знающим местность ребятам скорее, чем взрослым, удастся, не вызывая подозрения у немцев, проникнуть в район предполагаемого скопления войск.

— Дело это нелегкое! — сказал Толе Афанасий Посылков, когда они встретились в Сукремльском овраге. — Но вы — хлопцы смелые, и мы на вас рассчитываем! Так и передай Орлу. А сейчас прощай. Спешить надо. Пару килограммов тола я принесу в следующую субботу. За донесение не беспокойся, доставлю в собственные руки товарища командира. Пойдем, Зина! Как ты, отдохнула?

— Ноги с непривычки стерла! — морщась, ответила Зина, сидевшая на поваленном стволе рядом с Шурой, которая пришла повидаться с сестрой. Густо валил снег, и фигуры людей расплывались в белой, непрозрачной мгле. Сняв разбитый валенок, Зина перевернула портянку и болезненно улыбнулась подошедшему Толе.

— Ну, как ты? — смущенно спросил Анатолий. — Настоящей партизанкой стала! Автомат под полой, граната за поясом! А загорела, прямо не узнать! — Его голос был насмешливым, но за улыбкой Толя прятал нежность, которая пронизала его, когда он увидел осунувшееся, измученное лицо любимой и ее маленькую, всю в ссадинах, белую босую ступню. Стесняясь Шуры и Посылкова, Толя так и не решился попрощаться с Зиной за руку и тем более поцеловать. Он долго смотрел вслед девушке, которая, не отставая от Афанасия, карабкалась вверх по скользкому откосу оврага. Обернувшись, Зина махнула рукой, что-то крикнула, но голос затерялся в неслышном, но густом шорохе падающего снега. Шура сочувственно прикоснулась к рукаву Антипова:

— Пора!

Они вернулись в Любимово. По пути Шура рассказала Анатолию то, что узнала от сестры, пока он беседовал с Посылковым. Жизнь в партизанском отряде была тяжелая. Спали в тесных землянках, согревались кострами, пища была однообразной и скудной. Не было хлеба, недавно кончилась соль. Одежда у большинства людей, так же как и обувь, пришла в негодность, но настроение у партизан бодрое, боевое. Ежедневно подрывники докладывают о выведенных из строя мостах, дорогах, телеграфных линиях. Во всех селах и деревнях образованы тайные комитеты содействия партизанам. Колхозники саботируют мероприятия оккупантов, уничтожают хлеб, чтобы не достался фашистам, мстят немецким прислужникам, старостам и полицаям. Немцы ходят, как по вулкану.

— Здорово! — вздохнул Толя. — Знаешь, Шура, я, честное слово, завидую Зине! Вот там люди действительно борются! А мы что!.. — И говоря так, он искренне считал, что диверсии, совершенные им вместе с друзьями, нельзя считать настоящим, серьезным делом…

Совещание в погребе у Жени в этот вечер затянулось допоздна. Решался вопрос, кого послать в Черный Брод и под каким предлогом. Положение осложнялось тем, что приказом коменданта жителям Любимова запрещалось под страхом расстрела выходить без особого разрешения немцев за городскую черту. Вот тут Толя и вспомнил про переводчика Кравцова.

Молодой, лет двадцати пяти, с интеллигентным, умным лицом и всегда грустными карими глазами, Кравцов молча присутствовал при допросах. Он был неразговорчив, замкнут, ни с кем не заводил знакомства. Никто не знал, откуда он родом, ночевал переводчик в здании комендатуры. Однажды поздно вечером, пробираясь по улице, Толя услышал жалобные, трогательно-беспомощные звуки скрипки. Один и тот же мотив, назойливо повторяясь, нагонял раздумье. Антипов приостановился. Вдруг струны, вздрогнув, гневно запели. Уверенные, сильные аккорды как бы смяли и отбросили прежнюю лирическую тему. Потом все стихло. В нижнем этаже комендатуры чернела открытая форточка. Стукнула рама, показалось бледное лицо переводчика. Он несколько раз глубоко вдохнул морозный воздух и скрылся. Толя потом часто вспоминал большие, грустные глаза, на секунду мелькнувшие в открытом окне.

— Кравцов может помочь! — сказал Анатолий. — Он достанет нужный документ!

— Нельзя доверяться незнакомому человеку только потому, что тебе понравилась его игра на скрипке! — сумрачно возразил Алеша.

Но Женя и Тоня поддержали Антипова. И тот наутро отправился в комендатуру. Он не вошел в здание, а слонялся возле крыльца до тех пор, пока на улицу не вышел Кравцов. Догнав переводчика, Толя негромко сказал:

— Помоги, друг, сделать хорошее дело!

— Какое дело? — спросил Кравцов, не останавливаясь и не глядя на Антипова.

— Дядька у меня живет в деревне Черный Брод! Недавно я известие получил, что заболел он. Лежит, помирает. Лекарства нужны, а где ж их там возьмешь! Я, понимаешь, достал медикаменты, вот хочу снести ему, да как из города выйти? Достань, друг, пропуск в Черный Брод! А я уж тебя отблагодарю. Могу оккупационными марками, а хочешь, сала принесу или хорошего табаку! — Последнюю фразу Анатолий прибавил по категорическому настоянию Алешки, который хотел, чтобы просьба выглядела совершенно невинной.

— Пропуск? — переспросил Кравцов, и его большие, грустные глаза задумчиво остановились на Толе. — Гм!.. Посмотрим. Зайди через пару дней!

Больше он не прибавил ни слова. Вечером Антипов рассказал о разговоре Алешке, а рано утром уже был возле комендатуры. Но он напрасно прождал весь этот и еще следующий день. Переводчик не показывался. За полчаса до комендантского часа Толя собрался идти домой, но почувствовал на плече руку и услышал голос:

— Держи!

Кравцов протягивал сложенную бумажку. Схватив пропуск, Антипов поспешно вручил переводчику триста марок. Кравцов внимательно посмотрел на него, но деньги, после некоторого колебания, взял. "Молодец!" — мысленно похвалил Толя, уверенный в том, что Кравцов свой человек. Для такой уверенности, впрочем, не было никаких оснований. Просто у Толи, как это иногда бывает, возникло внезапное и необъяснимое чувство приязни к незнакомому человеку.

… И вот он идет по заснеженной дороге, вглядываясь в черные стволы сосен и елей. Фронт уже близко. До Черного Брода осталось километров десять. В окрестностях Любимова Антипова несколько раз останавливали жандармы, но, проверив пропуск, отпускали. Толя нарочно оделся в рваную шубейку и огромные растоптанные валенки, чтобы не вводить в грех жадных до теплых вещей солдат. За пазухой был сверток с лекарствами, в кармане — клочок чистой бумаги и огрызок карандаша.

На этой бумаге Толя намеревался начертить план расположения немецких воинских частей и техники. Оружие он не взял. За пистолет фашисты расстреливали на месте, без разговоров. Да и не выручил бы сейчас пистолет…

Толя рассчитывал к полуночи добраться до Черного Брода. Он уже сильно устал и с трудом вытаскивал тяжелые ноги из снега. Вдруг между деревьями, в стороне от дороги, забрезжил огонек костра. Антипов замедлил шаги, но, разглядев, что у огня сидит лишь один человек, осмелел. С детства, еще в те дни, когда вместе с деревенскими ребятишками ставил силки на птиц, Толя привык бесшумно ходить по лесу. Он почти вплотную подобрался к костру и долго стоял, спрятавшись за деревом, с удивлением и любопытством разглядывая странного путника, освещенного багровым светом умело разложенного костра.

Это был мальчишка лет семнадцати с совершенно черным, закопченным лицом и огромными глазами, в которых отражалось пламя. Из-под бараньей шапки спускались на уши и шею иссиня-черные курчавые волосы. Тонкие, смуглые руки были протянуты к огню. В ушах мальчишки болтались большие круглые серьги, на ногах были хромовые, с белыми отворотами, сапоги, тонкую шею обматывал красный шелковый шарф. На снегу валялся рваный мешок.

Блестящим кривым ножом мальчишка отрезал от буханки ломти хлеба и держал их над костром, чтобы оттаяли. По яркому, своеобразному наряду Толя догадался, что перед ним цыган.

Давно уже не было видно этого кочующего народа близ Любимова. После прихода немцев исчезли они куда-то, словно сквозь землю провалились вместе со своими повозками и шатрами. И вот теперь Антипов видел цыгана одного, в лесу… Что он здесь делал? Постояв еще немного, Толя решил уйти. Время шло, надо было спешить. Но едва он пошевелился, как услышал тонкий, охрипший голос цыганенка. Не оборачиваясь, по-прежнему глядя в костер, тот произнес:

— Зачем уходишь, хороший человек?

Толя смутился. Значит, парнишка заметил его с самого начала? Какую же необходимо иметь выдержку, чтобы не двинуться, не вздрогнуть, даже не поинтересоваться, кто стоит за спиной!.. И это в такое время, когда жизнь каждого человека, если он не немец, висит на волоске! Антипов медленно подошел к костру. Несколько минут рассматривали друг друга. Придя, очевидно, к выводу, что Толя такой же бездомный бродяга, как он, цыганенок дружелюбно махнул рукой:

— Садись на чем стоишь, закуси, что с собой принес! — Его черные, как угольки, глаза плутовато прищурились. Толя, усмехнувшись, сел на пень, предварительно варежкой стряхнув снег, и ответил:

— У меня ничего нет! А ты что тут делаешь?

— Здесь мой дом. Лес — мои стены, небо — крыша, а снег — постель!

— Что ж, прямо на морозе спишь?

— Зачем?! — Цыган, вскочив, быстро развернул рюкзак и извлек потертый коврик, на каких обычно выступают акробаты, бережно завернутую в ватную телогрейку гитару и сшитый из волчьих шкур мехом внутрь самодельный спальный мешок.

— Видал? Птица замерзнет, медведь побежит греться, а Николай спать будет!

— Значит, тебя Николай зовут?

— Да, Коля! А тебя — Толя? Верно?

— Как ты догадался? — опешил Анатолий.

— У тебя на правой руке наколка! Чужое имя никто не пишет!

— Вот это зрение! — изумился Анатолий. — Ты, что же, в темноте видишь?

— Цыган, как волк, днем спит, ночью охотится! — серьезно ответил парнишка. — Ты голодный, бери хлеб, режь сало, утром еще достану!

Антипов все больше удивлялся и невольно начинал испытывать к юноше уважение. Как самостоятельно, свободно он держится! Сколько в нем бодрости и жизненной силы! Совсем один, в лесу, без дома и друзей, он не падает духом!

Взяв тонкий ломтик свиного сала и влажный оттаявший хлеб, Толя продолжал разговор:

— Где же ты достанешь?

— А у немцев! — небрежно ответил Николай. — Они, немцы, меня ничего, любят! Дают сигареты, хлеб, консервы. Не обижают. Смеются. Еще, говорят, приходи! Но я в одно и то же место два раза не хожу. Эсэсовцев боюсь. Поймают, застрелят! Ничего, жить можно!

— Интересно, за что они тебя так любят?

— Цыгана все любят. И ты полюбишь! — равнодушно ответил парнишка.

Поймав недоверчивый взгляд Толи, он оскалил ровные, белые зубы и выхватил из мешка несколько разноцветных резиновых мячей.

— Возьми глаза в руки!

Подпрыгнув, он прошелся по снегу колесом, затем начал ловко жонглировать мячами. Цыган подбрасывал их, ловил, и на глазах у Антипова мячи исчезали один за другим, словно растворяясь в воздухе. Сначала их было шесть, потом стало пять, четыре, три. Наконец осталось только два мяча.

— Але гоп, ловкость рук и никакого мошенства! — весело взвизгнул паренек и показал Толе пустые руки. Исчезли и последние мячи.

— Здорово! — ошалело сказал Антипов. — Куда ж ты их девал?

— Ты украл! — ответил Коля. — Не веришь? — Он подбежал к Антипову, сунул руки к нему за пазуху и достал пригоршню мячей. — Ай-яй-яй! Как нехорошо обманывать бедного цыгана!

— Черт! — засмеялся Анатолий. — Прямо домашний цирк. Ты, оказывается, артист!

— Да, я артист! — важно закивал Николай. — Я еще многое умею. Огонь глотаю, живую змею показываю, делаю номер "Человек-резина"! До войны я табор кормил. Меня московские цыгане переманивали, да я не пошел! Дурак, надо было согласиться! Сейчас бы в шевровых сапогах ходил, в красной рубахе, пояс купил с серебряным набором, женился на красивой!..

Антипов смотрел на цыгана, думая о тяжелой и неблагодарной судьбе этого парня, существовавшего как бы вне времени и пространства. Пределом его мечты были шевровые сапоги и пояс с набором. Он плясал перед фашистами, равнодушный к судьбе своей Родины. Немцы швыряли ему сухари, как рабу, который их развлек, а он гордился своим заработком и не желал иной жизни!.. Внезапно в голову Толе пришла странная мысль. Что, если вместе с этим цыганом проникнуть в расположение фашистских войск?

— А далеко отсюда немцы? — быстро спросил он.

— Что, соскучился? — подмигнул Николай.

"Ого! Он, оказывается, не так уж прост!" — подумал Антипов.

— Нет, я не соскучился. Меня им любить не за что!

— Недалеко! — безразлично ответил парнишка, спрятав глаза.

Анатолий почувствовал, что собеседник внутренне напрягся, насторожился, но не мог понять, чем это вызвано.

— Сверни с дороги в лес, час шагай, прямо на танки наткнешься. Много их там спрятано. Белой краской выкрашены, ветками накрыты. Рукой достанешь, а глазами не увидишь!

— Танки? — вырвалось у Антипова. "Неужели это то, что я ищу!" — мелькнуло у него. Помолчав, он снова заговорил: — Послушай, Коля! Давай вместе немцам фокусы показывать! На пару ходить будем! Вдвоем веселее!

— Вдвоем? — протянул Николай, явно ошеломленный. — Ты же не цыган! Где спать будешь? Что делать умеешь?

— Жить мне все равно негде! — махнул рукой Толя. — Родных нет, я сирота! А делать и я что-нибудь смогу! Сплясать, к примеру!

— Подумать надо! — нахмурился Коля и отвернулся. — До утра спать буду. Утром скажу ответ! А ты как же? В мешке вдвоем не поместимся!

— Брось ты свой мешок! — засмеялся Антипов и хлопнул Колю по плечу. — Вставай, туши костер! В деревню Черный Брод пойдем, в хату попросимся!

…Так познакомился Анатолий Антипов с цыганом Николаем Авдеевым, который впоследствии стал его закадычным другом и боевым соратником. Но это произошло гораздо позже, а пока они пошли вместе в Черный Брод. По дороге ребята разговорились откровеннее, и Толя был поражен тем, сколько в голове у Николая, наряду с полезными практическими сведениями, таится всяческих совершенно диких представлений и суеверий. Он боялся дурного глаза, субботнего дня, считал, что ему особенно не везет в полнолуние, носил на шее амулет: пустую гильзу на засаленном, грязном шнурке. Коля объяснил, что месяц тому назад возле деревни в него стрелял какой-то полицай, но не попал. Он подобрал гильзу, и теперь она сохранит его от ранней смерти.

Ум у Николая был от природы гибким. Он все схватывал на лету. Умел разжечь костер одной спичкой, мог переплыть реку под водой, жить, как сам заявил, ровно десять дней без еды и воды… Понравилось Антипову и то, что слово цыгана, по выражению Авдеева, слово железное, в огне не горит! Дав клятву, цыган, по обычаю своего народа, не мог ее нарушить. Когда Коля сообщил об этом, Антипов было посмотрел с недоверием, но встретил такой открытый, правдивый взгляд, что устыдился своего скептицизма.

…Восемь дней бродили Авдеев и Антипов по немецкому переднему краю. Ночевали в развалинах домов и в лесу возле костра. В узком мешке вполне хватило места для двоих. Бесстрашно подходили близко к немцам, спускались в их землянки и дзоты, кружились возле танков, тщательно замаскированных в чаще, устраивали импровизированные "концерты" на проезжей дороге, возле скопившихся на переправе автомашин и самоходных орудий.

Одежда Анатолия совершенно оборвалась, и теперь его живописные лохмотья мало чем отличались от экзотического наряда Коли, лицо почернело от дыма костров, он не умывался уже вторую неделю и был похож на цыгана. Толя лихо отплясывал под гитару "русскую", "яблочко" и с особенным успехом повторял на бис древнюю цыганскую "чечетку", заслужив мастерским исполнением этого нелегкого танца вечную любовь и преданность Коли Авдеева, утверждавшего, что Анатолий пляшет лучше, чем он сам.

Солдаты обычно бывали рады неожиданному развлечению и окружали Толю и Николая шумной, гогочущей толпой. Они швыряли в подставленные шапки сигареты, сухари, иногда консервы. Толя не терял времени. Внутренняя сторона бумаги, которой были обернуты лекарства, испещрялась короткими записями, цифрами и миниатюрными планами. Эти записи Антипов делал при свете спички по ночам, когда Коля спал. Количество и местонахождение немецких танков, орудий, минометов, схемы переправ, дотов, наблюдательных пунктов, номера и наименования дивизий, полков, батальонов — все это умещалось на клочке серой оберточной бумаги. Он был дерзок и приближался вплотную к объектам, которые его интересовали. Кривляясь, Толя развлекал солдат, плясал, отпускал на немецком языке соленые шуточки, услышанные от других немцев, нарочно коверкал чужие слова, вызывая хохот зрителей, а глаза тем временем зорко высматривали, где стоят пушки, сколько замаскировано на участке танков, есть ли доты и дзоты.

Антипов не думал о том, что с ним будет, если кому-нибудь из фашистов придет в голову его обыскать. Он понимал, что ходит по краю пропасти, но был озабочен лишь тем, чтобы как можно лучше выполнить задание партизанского штаба.

Коля ни о чем не догадывался. "А между тем, — думал Анатолий, — ведь его, в случае провала, ожидает такая же судьба, как и меня! Честно ли от него все скрывать? Имею ли я право, обманывая его, подвергать смертельной опасности?" Такие мысли не давали Толе покоя. За эти дни он привязался к цыгану, убедившись, что Авдеев не только хороший актер, но и верный, преданный друг. Он все больше склонялся к мысли, что пора открыться Николаю. "Он настоящий парень! — решил Антипов. — Нужно объяснить ему смысл происходящей борьбы. С его ловкостью он сможет много пользы принести!" Но этому плану не суждено было осуществиться и не по вине Анатолия…

Поздно вечером они добрались до деревни и устроились на ночевку в полуразрушенном доме. Согнувшись в три погибели под низким сводом подвала, они жевали насквозь промерзший хлеб и дрожали от холода. Другой еды не было, день оказался неудачным. Немцы подавали плохо, а какой-то офицер с темным, мрачным лицом с утра ходил по пятам и угрюмо смотрел, как они расстилали свой коврик, плясали и кувыркались… Он не аплодировал, не выражал одобрения, а молча наблюдал за ними, но не проверял документов и в разговор не вступал. Лишь в сумерки он куда-то исчез. Не на шутку встревожившись, Толя решил этой же ночью уходить отсюда и пробираться домой. За скудным ужином он хотел сообщить об этом Николаю, но тот, со злостью отшвырнув превратившуюся в сосульку хлебную корку, сказал:

— Сиди здесь, я скоро приду!

— Куда? — схватил его за руку Антипов.

— К солдатам в блиндаж! Консервов выпрошу. А не дадут, украду! — оскалил зубы Коля и скрылся в темноте.

Анатолий, вполголоса выругав его, стал ждать возвращения. Но час проходил за часом, а Николай не появлялся. Уверенный, что с ним случилось несчастье, Антипов вылез из спального мешка и побрел по деревне, прислушиваясь к голосам, доносившимся из хат. Он сильно рисковал, так как ночью всякое хождение запрещалось. К тому же в подкладке был спрятан документ, который он был обязан передать в партизанский штаб. Но не мог же Анатолий бросить товарища на произвол судьбы!..

Николая нигде не было видно. Антипов уже хотел прекратить поиски, надеясь, что Авдеев все-таки вернется, но тут его внимание привлек сердитый мужской голос, что-то быстро говоривший по-немецки. Оглянувшись, он увидел солдата с автоматом, висевшим на шее. Солдат стоял перед дверью хлева, и разговаривал с кем-то, кто находился внутри. Толя еще очень плохо знал язык врага, но некоторые слова понимал и сумел уловить смысл отдельных фраз. Он понял, что в хлеве заперт Николай, и солдату приказано сторожить, а завтра утром будет устроен суд, и цыгана повесят за то, что он украл в блиндаже несколько консервных банок…

Часовой, по-видимому, усматривал в случившемся прежде всего комическую сторону. Тон его был укоризненным и даже добродушным. Путая русские слова с немецкими, он ругал Колю за то, что тот совершил кражу, и наставительно объяснял, что такой поступок не может быть прощен. Николая непременно должны повесить. Его повесили бы сегодня, но с ним желает поговорить офицер, который сейчас занят и освободится лишь к утру. И это, по мнению часового, было очень плохо, потому что теперь ему приходилось мерзнуть вместо того, чтобы спать в теплом блиндаже…

Анатолий отступил и спрятался за плетнем. Что же делать? Ах, Коля, Коля, что ты натворил! Он едва не произнес это вслух, но вовремя закусил губы. Подойти к сараю нельзя. Если часовой заметит, сразу поднимет тревогу. Как выручить друга?.. Напасть на немца? Но ведь Толя безоружен! И кроме того, разве он имеет право сейчас, когда собраны такие ценные сведения, поставить себя под удар? Ведь партизанский штаб, командование советских войск ждут донесения. Толя располагает данными о предстоящем крупном наступлении немцев. А если его схватят, погибнет не только он сам. Собственной жизнью он еще мог бы распорядиться так, как ему хотелось. Погибнет донесение!..

К чести Толи, нужно сказать, что он колебался недолго. Он же спал с Авдеевым в одном мешке, ел с ним из одной миски, делил все невзгоды. Он не мог, не имел права бросить цыгана на произвол судьбы! Ведь случись с ним самим что-нибудь подобное, Коля, конечно же, тотчас поспешил бы на выручку!

Антипов присмотрелся к солдату. Тот мало был похож на наглого вояку, которых в первые дни войны было немало в германской армии, С тех пор немцы изрядно обтрепались. Часовой явно был из запасных. Пожилой, сутулый, он тяжело шаркал по снегу огромными, как корабли, соломенными галошами, надетыми на сапоги. Толя впервые видел этот особенный вид "обуви", ставшей впоследствии печально знаменитой и обошедшей все киноэкраны. Она недавно была принята на "вооружение" фашистского воинства, жестоко страдающего от русских морозов…

Часовой опустил пилотку на уши, поднял воротник шинели, а руки засунул в рукава. В таком виде он напоминал спеленутую куклу, и Антипову пришло на ум, что с ним, пожалуй, нетрудно будет справиться. Но Толя находился в самом центре села. Кругом были немцы. С минуты на минуту они могли появиться на улице, выйти из дому, и надежда на благополучный исход дела при таких обстоятельствах была плохая.

И все-таки он решился, потому что другого выхода не было!

Прижимаясь к занесенному снегом плетню, Толя почти вплотную подобрался к солдату и, прыгнув на него сзади, обеими руками зажал ему рот. Неожиданно немец оказался крепким. Толе пришлось худо. Солдат яростно вырывался. С трудом удалось Антипову прижать его к земле. Часовой выпучил остекленевшие глаза и затих. Сдернув с него автомат, Толя на всякий случай еще стукнул фашиста прикладом по голове и, бросившись к сараю, сорвал замок вместе со щеколдой. Цыган стоял на пороге, прислушиваясь к возне за стеной, и, видимо, не понимая, что происходит. Увидев Толю, он остолбенел. — Быстрей! — прошептал Антипов. К счастью, повалил густой снег, в двух шагах ничего нельзя было увидеть. Ребята добрались до развалин и схватили свои узлы. Не разговаривали — не о чем было, да и некогда. Казалось, что лес близко, но пока добрались, насквозь промокли и дышали, разинув рты, как рыбы. В чаще пурга не так мела, зато по пояс провалились в снег. Идти было трудно, но они не останавливались, а поземка тут же заметала следы. Через час оба совершенно выбились из сил и упали в белую снежную перину. Гудели под ударами ветра деревья.

— Ты меня от смерти спас! Спасибо! — стуча зубами от холода и возбуждения, сказал цыган.

— Пожалуйста, кушай на здоровье! — ответил Толя, тяжело дыша и вытряхивая мокрый снег из валенка. — Как тебе немецкие консервы понравились? Еще попробовать не хочешь?

Николай вдруг вскочил и выругался длинно и замысловато. Лицо его исказилось. Антипов с удивлением смотрел на приятеля. Голос его стал визгливым, глаза закатились под лоб. Он проклинал немцев, и мать, родившую его на свет, и зиму с морозами, и свою судьбу. Он приплясывал перед Анатолием в исступлении, проваливаясь в снег и дергая себя за мокрые волосы, а потом так же неожиданно умолк, упал ничком и затрясся от рыданий. Толя растерянно погладил его по спине:

— Ну, что ты? Успокойся! Ведь жив остался!

— Я паразит! Плюй мне в глаза! — закричал цыган, схватив Антипова за плечи. — Я не хочу больше жить! Дай мне автомат, слышишь? Или сам застрели, как пса! Где моя молодость? Перед кем пляшу? А-а! — Он сорвал с шеи амулет и швырнул под ноги. — Немецкий раб, шестерка, вот кто я! — Он несвязно выкрикивал слова, давясь яростью, видимо, не в силах излить переполнявшие его бешенство и горечь и едва ли отдавая себе отчет в тех мыслях и чувствах, которые вызвали этот неожиданный стихийный взрыв. Антипов смотрел на него почти с испугом, подавленный глубиной и силой его горя.

— Погоди! — сказал он, наконец, считая, что теперь настал удобный момент для откровенного разговора. — Что ты о себе плачешь, как о покойнике? Ну, верно ты сказал, отняли у тебя фашисты молодость. Тебе бы теперь с девчатами плясать, невесту выбирать, а ты в волчьей шкуре под снегом спишь, немецкие консервы на совесть меняешь!

— Совесть? Зачем так сказал? У меня есть совесть, хоть я и цыган! — крикнул Николай.

— Цыган или туркмен — какая разница! Важно, что ты советский гражданин! Советский Союз твоя Родина, а ты ее защитил от врагов? Ты взгляни на себя! Здоровенный парень! Твои руки оружие могли бы держать, а ты мячиками балуешься! Русские люди бьются с фашистами, жизни не жалея, а ты? Чем ты хвалился, помнишь? "Немцы меня любят!" Знаешь, кому так к лицу похваляться? Предателям, для которых веревка намылена! — Анатолий слушал собственные горячие слова со странным чувством. Он был, пожалуй, удивлен, что у него так складно получается, и немножко смущен, выполняя эту, непривычную для него, роль агитатора.

— Я предатель? — тихо спросил Коля, и так беспомощно, по-детски вздрогнул его голос, что Антипову на мгновенье стало жалко товарища. Но он должен был довести до конца этот тяжелый и необходимый разговор.

— Предатель не предатель, но и честным человеком тебя нельзя назвать! — ровно, но твердо продолжал он, прикоснувшись к плечу Николая, словно желая смягчить резкость своих слов. — Ты только помни, еще все можно изменить. Хватит тебе быть немецким шестеркой!

— Погоди! — охрипшим голосом перебил его Авдеев, отодвинувшись от Толи. — Меня ругаешь, а сам? Почему со мной ходил?

"Ну, теперь уж надо все говорить!" — подумал Антипов и достал из кармана свои записи.

— Думаешь, правда мне сигареты немецкие были нужны? — усмехнувшись, спросил он. — Нет, брат! Пока ты фокусы показывал, я фашистские пушки считал. Вот здесь все записано, сколько фашисты батальонов в резерве держат, где танки спрятаны, где самоходные орудия! Все эти сведения я завтра в партизанский штаб передам, а оттуда о них сообщат командованию Красной Армии! Ты поверил, что мне и вправду судьба бродяги понравилась? Нет, брат, шагай шире! — Последние слова Толя произнес с невольной гордостью.

Цыган несколько минут сидел неподвижно, потом, вздохнув, надел шапку и, не глядя на товарища, пошел вперед, в лесную чащу.

— Стой, чудная голова! — догнал его удивленный Анатолий, с досадой подумав: "Час от часу не легче". — Ты что, обиделся? Рассердился?

Но голос Коли прозвучал почти робко:

— Я тебе мешаю, да? Я не буду мешать! Ты иди куда надо! Тебя ждут! Зачем меня спасал, время терял? Ты командир, военный человек, наверно партийный, а я, неграмотный цыган, какой тебе друг? Прощай, Толя. За то, что спас, я тебя отблагодарю! Слово цыгана — железное слово!

— Фу, тяжелый же ты человек! — вздохнул Антипов, удерживая Авдеева за рукав. — Ничего не понял! Вовсе я не командир! Обыкновенный рабочий, литейщик. Пойдем со мной, я тебя со своими товарищами познакомлю! Есть у нас настоящий командир. Орел его зовут. Ну? Пойдешь?

— В город? — спросил Коля, и глаза его заблестели, но тотчас же потухли. — Нет, не могу!

— Да почему не можешь? Что же ты, так в лесу и останешься? Немцы теперь тебя не помилуют! Спать вместе будем в сарае! Дружить будем, воевать вместе! Ну?

— Нет! — сумрачно ответил Авдеев и отвернулся.

— Как хочешь! — пожал плечами разочарованный и ошеломленный Анатолий. Ему никогда прежде не приходилось встречать человека с таким противоречивым характером. Он уже успел свыкнуться с мыслью, что приведет Николая в Любимове. И теперь стало досадно. Злился Толя главным образом на себя за то, что не сумел убедить цыгана. Но делать было нечего.

— Не могу я! — угрюмо повторил Коля и сгорбился, будто прячась в скорлупу. — Что мне в городе делать? Стрелять я не умею, русский язык знаю плохо, буду только мешать!.. Прощай! Уходить надо! — Он кивнул Антипову и побрел в лес, ныряя в снег то правой, то левой ногой, отчего тоненькая фигура жалко и нелепо подпрыгивала.

— Останься! Пожалеешь! — крикнул Анатолий, все еще надеясь, что он передумает. — Война кончится, прогоним немцев, в школу учиться пойдешь, а потом артистом будешь! Лучше ты немцев убивай, чем они тебя убьют!.. Вернись, друг, прошу тебя!..

Антипов подождал ответа, но цыган даже не обернулся и через несколько минут исчез в снежной пелене. Тогда Толя выругался так, как не ругался уже давно. И не для того, чтобы отвести душу, — угнетало сознание собственного бессилия. Хороший, настоящий парень на его глазах пошел навстречу своей гибели, а он не смог остановить. Не сумел, не нашел единственных правильных слов! И не радовали собственная удача, и то, что скоро должны были кончиться все мытарства.

Он шел, подставляя грудь ветру, глотая бьющий в лицо колючий, мелкий снег, и думал о Николае, о его нелепой, и, пожалуй, страшной судьбе. У Толи было предчувствие, что они еще встретятся, но он не верил в предчувствия и жалел об утрате хорошего товарища.

По мере того как Антипов приближался к Любимову, мысли все реже возвращались к цыгану. Толя знал, что друзья беспокоятся о нем, и представлял себе радостные лица Алешки и девчат. Когда лес кончился и вдалеке в предрассветном тумане показались белые домики, он остановился. Было раннее утро. Появление в этот час на улицах могло вызвать подозрение у немецких патрульных. Антипов решил дождаться восхода солнца. Он сел на обросший инеем поваленный ствол и стал смотреть на восток, туда, где Красная Армия сдерживала неистовый натиск жестокого и свирепого врага, туда, откуда вскоре должен был блеснуть золотой луч зари. Но тяжелые тучи обволокли все небо, и горизонт в той стороне был таким же темным и мрачным, как повсюду.

Мороз крепчал… Внезапно Толе на ум пришла нелепая мысль, что солнце нынче утром примерзло к горизонту, оттого и опаздывает рассвет. Но несмотря на то, что эта мысль была дикой и смешной, он не улыбнулся, а тяжело задумался, не спуская глаз с низкой, серо-фиолетовой кромки облаков.