В шестнадцать мальчишеских лет

ТРИДЦАТАЯ ГЛАВА

Машина полковника Шейнбруннера была на мосту обстреляна. Пули пробили переднее стекло, ранили шофера и задели фуражку полковника. Мотоциклисты, сопровождавшие машину, рассыпались по лесу, заглянули под мост, но никого не нашли. Стрелявшие словно сквозь землю провалились. Полковник сам сел за руль, и вскоре изрядно помятый "опель-адмирал" остановился на площади возле комендатуры.

Фон Бенкендорф, к своему несчастью, был на заводе, и Шейнбруннера встретил застегнутый на все пуговицы, причесанный и подтянутый лейтенант Гребер. Предупредительно распахивая перед Шейнбруннером двери, о проводил того в отведенные ему покои и через несколько минут — столько времени потребовалось полковнику для того, чтобы снять запыленный плащ и облачиться в шелковый стеганый халат, — тихо и вкрадчиво в постучал дверь. Получив разрешение, Гребер скользящими, кошачьими шагами приблизился к полковнику и протянул толстую тетрадь в картонной обложке. С некоторым удивлением взглянув на чисто выбритого лейтенанта, Шейпбруннер взял тетрадь и, держа ее немного на отлете — он страдал дальнозоркостью, — стал рассматривать. Перелистав несколько страниц, он извлек из футляра очки в узкой золотой оправе, и скучающее выражение сползло с его лица.

Гребер стоял, вытянув руки по швам, почти не дыша, чтобы не отвлекать полковника, но его серые холодные глаза жадно следили за тем, какое впечатление производит на Шейнбруннера чтение. Полковник закрыл тетрадь, нахмурился и отрывисто сказал:

— Обо всем, что изложено здесь, напишите рапорт, господин лейтенант! — Гребер молчал и не шевелился. Исподлобья взглянув на него, Шейнбруннер прибавил: — Вы хорошо служите фюреру!

Но лейтенант по-прежнему не двигался. Только еще больше вытянул жилистую шею и не отрывал покорного взгляда от полковника. Шейнбруннер недоуменно поднял брови, но через секунду, поняв, в чем дело, кивнул:

— Хорошо, Гребер! Если все, о чем здесь написано, правда, я доложу о вас в Берлин. Вероятно, вам будет предоставлена возможность вернуться к прежней деятельности! Ступайте!

Когда за лейтенантом закрылась дверь, Шейнбруннер брезгливо поморщился, но тут же его лицо стало гневным. Вошедший через полчаса майор Бенкендорф застыл на пороге, не решаясь заговорить. Впервые он видел шефа в таком бешенстве. Полковник косо взглянул на коменданта и сдавленным голосом предложил подойти ближе. Чувствуя, что разразится гроза, Бенкендорф втянул голову в плечи. "Здесь, разумеется, побывал грязный пес Гребер! — лихорадочно мелькали мысли. — Что он наговорил?" Лицо полковника окаменело. Он прищурил глаза и стал похож на старого хищного филина, притворившегося сонным для того, чтобы вернее захватить добычу.

Худшие опасения Бенкендорфа подтвердились. Шейнбруннер не повышал голоса и не угрожал, но его вежливый, ледяной тон бросил майора в дрожь.

— Имеются сведения, — сказал полковник, — что господин комендант проводит в этом русском городе некую собственную политику. Он, Шейнбруннер, не берет на себя смелость обсуждать или критиковать те, без сомнения, интересные опыты, которые осуществляет господин Майор, ибо он, Шейнбруннер, не получил столь блестящего образования, как Бенкендорф, он обыкновенный, грубый солдат! Однако вынужден заметить, что действия господина коменданта уже привели к весьма нежелательным результатам. Город буквально наводнен партизанами и коммунистами. Совершаются диверсионные и террористические акты. Не кажется ли господину майору, что он излишне либерален? Шейнбруннер не станет сейчас упоминать о том, что Бенкендорф родился в России. Он надеется, что это обстоятельство не имеет отношения к предмету разговора. Но, может быть, он заблуждается? Может быть, майор германской армии и немец по происхождению, фон Бенкендорф в глубине души сочувствует русским?

Майор выскочил за дверь как ошпаренный. Его трясло от возмущения и страха. Проклятая свинья Гребер! За эту пакость он жестоко поплатится! Бенкендорф позаботится об этом! Добравшись до своей комнаты, он трясущимися руками открыл чемодан, достал бутылку коньяка и опорожнил два полных металлических стаканчика. Он не мог без отвращения вспоминать зловещий голос полковника. "Толстый, жирный боров! Неотесанный солдафон!" Немного успокоившись, Бенкендорф попытался трезво обдумать положение. Что и говорить, оно не из приятных. В Любимове действительно имеются злоумышленники, связанные с партизанами. Но фон Бенкендорф уничтожит их всех до единого, даже если придется перестрелять каждого десятого жителя в паршивом городишке!

Он был полон решимости!..

Иванцову, вызванному к коменданту, пришлось пережить несколько неприятных минут! Майор устроил такой жестокий разнос, что у старшего следователя от страха отнялся язык.

— Я с вами больше не намерен нянчиться! — подражая Шейнбруннеру, тихо и зловеще произнес Бенкендорф. — В городе существует подпольная большевистская организация! Вы должны ее найти! Отныне за каждый подожженный или взорванный склад, за убитого германского солдата вы отвечаете собственной головой! Берегитесь, Иванцов! Боюсь, что вы поедете в Германию не на экскурсию, как я когда-то обещал вам, а в концентрационный лагерь! Вы поняли?

— Так точно, понял, господин майор! — ответил старший следователь. — В ближайшие дни город будет очищен! Разрешите идти?

— Ступайте! — Фон Бенкендорф отвернулся. Но когда Иванцов вышел, майор приподнял штору и проводил его взглядом. В немецкой офицерской форме без погон, в блестящем плаще и высоких сапогах следователь шагал через площадь, разбрызгивая лужи. Его высокая худая фигура скрылась в переулке. Комендант опустил штору и закурил. "Или я ничего не понимаю в людях, или на этого русского можно положиться!" — успокоенно подумал он.

А Иванцов был растерян. Он хорошо знал, что в городе действует какая-то подпольная организация, догадался еще в тот день, когда полицейские принесли знамя и тол, найденные в подвале. Но Иванцов не доложил тогда о находке Бенкендорфу. Он приказал полицаям помалкивать, а знамя сорвал с древка, скомкал и запихнул в ящик письменного стола. Не надеясь обнаружить подпольщиков, он не хотел, чтобы о них стало известно в комендатуре. К чему было навлекать на себя лишние неприятности? Но положение изменилось. Теперь нужно действовать быстро и решительно, иначе не сносить головы!

Подойдя к двухэтажному, выкрашенному желтой краской дому, где помещалась полиция, Иванцов остановился, поправил плащ, придал себе обычный, уверенный и властный вид и только тогда взбежал на крыльцо мимо вскочившего полицейского часового, взявшего под козырек.

Внешне он был спокоен, но на сердце кошки скребли. Авторитет повис на волоске! Дорошев не любит его и, конечно, постарается напакостить при первом удобном случае. Сейчас начальник полиции побаивается Иванцова, уверенный, что старшему следователю покровительствует Бенкендорф. Но если он поймет, что Иванцов попал в немилость, будет плохо! В этой стае волков, вырывающих друг у друга кость, нужно быть хищником, если не хочешь стать добычей!..

Проходя мимо полуоткрытой двери, следователь услышал испуганный женский голос и остановился.

В полутемной комнате, где не было мебели, кроме стола и жесткой, засаленной кушетки, стоял старший полицейский Федька Козлов в расстегнутом френче, из-под которого виднелась грязная нижняя рубашка, и бесцеремонно разглядывал молоденькую девушку лет шестнадцати в коротком ситцевом платьице. Девушка, прижав к груди тонкие руки, пыталась в чем-то убедить полицейского. Слабый детский голосок срывался. Но Козлов ее грубо оборвал:

— Хватит болтать! Кто поверит, что ты не знала! Был приказ господина коменданта: из города без пропуска не выходить! Ты к партизанам шла, сознавайся!

— Что вы, дяденька! — испугалась девушка. — Какие партизаны! Я о них не слыхала! Да я и не в Любимове живу-то. Юрьевская я, из деревни Юрьево. На базар ходила за керосином. Вы же сами видели керосин! Отпустите меня, дяденька!

— Какой я тебе дяденька! — рявкнул Козлов. — За связь с партизанами плетей схватишь! Раздевайся! Да не смотри на меня, выпучив глаза. Для первого раза шкуру не спущу, не бойся! А еще попадешься, в гестапо отправлю, там с тобой не так поговорят!

— Дяденька, миленький! — заплакала девушка. — Пожалейте меня, не бейте!

— Может, и пожалею! — загадочно прищурился Козлов. — Эй, кто там стоит? Закрой дверь!..

Иванцов, усмехнувшись, отошел. Он привык к таким сценам. Каждый полицейский вел себя в соответствии со своими наклонностями. Если Козлов интересовался девочками, то Дорошев буквально трясся при виде золотой безделушки. Заметив во рту у арестованного золотые зубы, он доставал клещи, полицаи валили человека на пол, и Дорошев овладевал окровавленным кусочком металла.

Иванцов не осуждал полицейских, безобразничавших и издевавшихся над людьми, но и не подражал им. Он считал, что Дорошев и Козлов неизмеримо ниже его. Они подонки. Они сами сознают, что являются обыкновенными бандитами и убийцами, а он, Иванцов, добросовестный немецкий чиновник!.. Он служит немцам из принципиальных соображений!.. Но, разумеется, принципы здесь были ни при чем! Просто-напросто Иванцов, хорошо зная, что власть бандитов и воров никогда не бывает длительной и прочной, бессознательно стремился придать своим действиям видимость законности. Допрашивая арестованных, он не повышал голоса, аккуратно записывал показания в протокол, хотя никому этот протокол не был нужен, обычно не избивал людей, как делали другие полицаи, а предпочитал посадить в камеру и несколько дней кормить соленой рыбой, не давая ни капли воды — словом, был не бандитом, а утонченным цивилизованным садистом. Он, пожалуй, счел бы себя оскорбленным, услышав, что ничем не отличается от Козлова!..

— Вас ждут! — сказал Иванцову дежурный полицейский.

Со скамьи в коридоре поднялся щуплый сутулый мужичок. Старший следователь отпер дверь и впустил посетителя в кабинет.

Мужику было лет пятьдесят. Он был одет в рваный домотканый зипун. На ногах желтели новенькие лапти. Лицо посетителя поражало полным отсутствием мысли. Оно напоминало маску. Широко открытые, светлые, неопределенного цвета глаза смотрели прямо перед собой, как у слепца. Жиденькая седая бородка торчала, словно приклеенная. Крупный красноватый нос отчасти оживлял эту безжизненную физиономию. Мужичок произвел на Дмитрия впечатление дурачка, но как только заговорил, Иванцов насторожился и через минуту понял, что рваный зипун, лапти, грязная рубаха и моргающие бессмысленные глаза — это маскарад. Перед ним хитрый, расчетливый человек, хорошо знающий, куда пришел и с кем разговаривает.

— Так что староста я! — сказал посетитель, осторожно кашлянув в кулак, — Антюхин, стало быть, моя фамилия, Василием Спиридоновичем кличут. Вот прибыл к вашей милости из деревни Юрьевки с жалобой. Партизаны покоя не дают! Приходят, почитай, каждый день, то муку им подавай, то лошадей, то хлеба печеного. Позволь, говорю, милый человек, разве на вашу ораву напасешься? И потом, какое вы имеете полное право грабить мирного крестьянина? Грозятся! Ежели, отвечают, не дашь чего просим, мы тебя сей минут повесим, как ты есть немецкий лакей! У меня, господин хороший, две коровенки да мельница, законным властям, германским то есть, я не отказываю, даю что положено. А тут такое дело. Извините, конечно, за беспокойство. Может, чего не так сказал, мы люди необразованные!..

— Ты, Антюхин, брось придуриваться! Не в райком пришел! — усмехнулся Иванцов и развалился в кресле. — Говори толком, какие партизаны, откуда?

Староста опустил глаза, помолчал. Потом, вздохнув, надел шапку, сел на табуретку и деловито, чистым и правильным русским языком, заговорил:

— Что ж, господин старший следователь, можно и толком! Трое их. Один постарше, а двое совсем сосунки. Где у них отряд находится, я не знаю, а приходят из леса. Мне, господин следователь, хитрить ни к чему, сами понимаете, хозяйство страдает, да и среди сельчан авторитета никакого нету! Чуть кому слово погромче скажешь, сейчас же слышишь в ответ: берегись, дескать, Спиридоныч, партизанам пожалуемся, они с тебя спесь собьют! Помогите, господин начальник, избавьте от этих голодранцев, чтобы в другой раз дорогу в село забыли, и я в долгу не останусь. Найду чем угостить вашу милость. Только, конечно, покорно прошу так все сделать, чтоб на меня подозрений не было. Иначе свои же колхозники пристукнут, и концов не отыщешь!..

Староста умолк, вынул из рваных штанов сложенный вчетверо чистый носовой платок и медленно, аккуратно вытер вспотевший желтоватый лоб.

Иванцов встал и стал ходить по комнате. Антюхин, не двигаясь, следил за ним острым взглядом из-под седых насупленных бровей.

У следователя был приступ слепой, темной ярости. Проныра-жулик явился сюда за защитой! Как будто он, Иванцов, может и в силах кого-нибудь защитить от партизан! Он сам каждый вечер по дороге домой или к Лиде крадется, точно дикий зверь, озираясь по сторонам и дрожа от ужаса! "Ступай вон! — хотелось крикнуть Дмитрию. — Я не желаю слышать о партизанах!" Он повернулся к старосте, но тут подумал, что, пожалуй, это хороший случай отомстить за свои страхи! И кстати умилостивить фон Бенкендорфа, доказав, что полиция не спит. Полиция стоит на страже немецкого порядка!

— Когда они должны прийти? — спросил Иванцов.

— Завтра на рассвете! — быстро ответил Антюхин, точно ждал этого вопроса.

— Хорошо! Ступай! Посиди в коридоре. Поедешь с нами!..

Он позвонил Козлову. Тот долго не подходил к телефону. Но следователь знал, чем занят Федька, и поэтому терпеливо ждал. Наконец тот отозвался. Голос у Козлова был хриплый, точно он только что проснулся. Иванцов сухо назвал себя и велел через полчаса быть готовым. Они поедут за город.

Иванцов надел плащ и отправился домой. К Лиде не пошел, боясь, что та снова станет расспрашивать, а врать становилось с каждым днем труднее. Он не мог выдержать ее прямого, недоумевающего и строгого взгляда.

Иванцов любил Лиду. Он очень сильно и страстно любил, по крайней мере так ему казалось. Когда видел девушку, на сердце становилось теплее. Часто хотелось прижаться головой к ее груди и замереть, забыть обо всем!.. Но вместо этого Иванцов ругал Лиду, требовал, чтобы ничем не интересовалась, не вмешивалась в его дела! Больше всего угнетала бесперспективность их отношений. Он понимал, что его любовь краденая. Когда Лида узнает все, она его возненавидит! И старался оттянуть этот страшный час, сознавая, что без Лиды будет совсем плохо! Спасая себя от разоблачения, он стал реже приходить к ней, ночевал в полиции или у тетки.

Открыв дверь, Таисия Филимоновна окинула племянника мрачным взглядом, который обжег его, как огонь, и, не поздоровавшись, ушла. Щелкнул замок. Иванцов нахмурился. Он в последнее время стал замечать, что тетка буквально видеть его не может. Она не отвечает на вопросы, отворачивается, когда он проходит мимо. Узкие губы всегда стиснуты, что является признаком сильнейшего раздражения. Иванцов однажды принес огромный кусок мяса и две банки немецких консервов. Таисия Филимоновна повела себя очень странно. Ткнула пальцем в окорок и грубо спросила:

— Ты что мне даешь? Хочешь, чтобы я вместе с тобой падалью питалась?

— Какая падаль, тетушка? — засмеялся Иванцов, думая, что она шутит. — Свежее коровье мясо! Пальчики оближете!

— Коровье? — закричала она. — Скажи лучше, человечье! — и, швырнув на пол консервы, ушла. Следователь пожал плечами, приписав непонятную вспышку ее дурному характеру, но теперь, угрюмо проводив тетку взглядом, задумался. Тут что-то неладно! Придется поговорить с ней начистоту.

Переодевшись в штатский костюм, привычно сунув в задний карман один пистолет и за пояс второй, Иванцов постучал в дверь спальни. Таисия Филимоновна не откликнулась.

— Откройте, тетушка! — негромко, но угрожающе попросил племянник. — Откройте сами, не то дверь сломаю. Хуже будет!

Щелкнула задвижка. Таисия Филимоновна, подбоченившись, стояла на пороге. Ее сильно поседевшие волосы торчали на затылке жидким пучком. Измятое желтоватое лицо с нездоровыми синяками под глазами было злым и немного испуганным. Она не пускала его в комнату, загораживая дверь.

— В чем дело?

— Вы чего это зубы-то стиснули? Того и гляди в меня вцепитесь? — спросил Иванцов.

— Не вцепилась бы я в тебя, мерзавца, а своей рукой убила, как бешеную собаку, если бы силы были! — внезапно с яростью ответила она и, покраснев, отступила в глубь комнаты. Она пыталась сдержать себя, но у нее вырвалось: — Негодяй этакий! Как тебя земля-то носит? Мне, старухе, на улицу выйти нельзя! Словно от прокаженной шарахаются! Ты сам-то понимаешь, какую судьбу себе выбрал? Дурак! Думаешь весь век немцам прослужить? Да ведь выгонят их отсюда, выгонят, наши вернутся, куда ты тогда денешься? На виселицу?

— Погодите, тетя! — пробормотал ошеломленный Иванцов.

— Тетя? — переспросила Таисия Филимоновна. — Нет уж, племянничек, была у тебя тетя, да вся вышла!

Она еще больше покраснела, и слезы вдруг хлынули из глаз.

— Уходи отсюда, уходи, душегуб проклятый! Плохо я жила до войны, сама знаю, не по-людски! Тряслась над вещами да над тряпками, как собака! Большая моя вина, хорошему я тебя не умела выучить. Каюсь! Но палачом-то когда же ты стал? Видит бог всемогущий, не виновна я, не виновна! Не хотела того, даже в мыслях не держала. Да лучше бы убила тебя, задушила, пока в коротких штанах ходил! — У Таисии Филимоновны не хватило дыхания. Она захлебнулась, но справилась с волнением и твердо закончила: — Короче говоря, была я дурой, а теперь поумнела. Собирай свои монатки, и чтобы духу твоего здесь не было! Слышишь?

Она хотела захлопнуть дверь, но Иванцов быстро просунул ногу в щель, схватил женщину за руку и отшвырнул в комнату. Вскрикнув, та упала на пол.

— Гоните, тетушка? — тихо и зловеще спросил он, поглаживая брови кончиками пальцев. — Ладно. Терпел я вас из уважения к вашей старости, но довольно! Да и тесновато мне стало в каморке! Пора просторней жить. Ведь я, тетушка, человек занятый, ответственный. Власть имею большую! К лицу ли мне в каморке помещаться, сами посудите? Ко мне ведь гости важные прийти могут. Например, господин комендант фон Бенкендорф! Или начальник тайной полиции оберштурмфюрер Герштед! Вы в этом доме, тетушка, человек лишний. Пожили и хватит, пора честь знать!

Он говорил спокойно, даже ласково, но потом не сдержался, бешенство прорвалось. Подскочил к Таисии Филимоновне и ударил по лицу. Кулак был тяжелый, тетка ахнула, ее губы окрасились кровью. Распахнув окно, Иванцов стал швырять на улицу вещи. Выбросил платье, пальто, принялся за посуду. Мостовая покрылась черепками.

— Все? — прошипел Иванцов и визгливо крикнул: — Ну?! Долго вас ждать?

— Иду, иду! — спокойно ответила Таисия Филимоновна, с трудом поднимаясь. Она направилась к двери и на пороге обернулась: — Как не уйти! У тебя же пистолет есть, убить можешь, рука-то не дрогнет!

Оставшись один, Иванцов сел за стол и положил голову на руки. В висках у него стучали горячие молоточки. Тук-тук-тук! Жгли мозг. Перед глазами вспыхивали синие искры. Он налил в стакан воду из кувшина, жадно выпил. "Это к лучшему в конце концов! Старуха спятила!" Но вместо удовлетворения в душе было отчаяние. И почему-то страх. Но откуда страх? Чего бояться? Уж не глупую ли старуху? И внезапно всплыла фраза: "Наши вернутся, куда ты тогда денешься?"

Иванцову ни разу не приходило в голову, что Красная Армия может вернуться. Он был уверен в том, что немцы победят. Потому-то и служил им! Неужели ошибся? Нет, не может быть! Скоро германская армия вступит в Москву, война окончится. И он, Иванцов, вместе с Бенкендорфом будет править городом. Перед ним откроются все дороги. Он поедет в Германию! Станет богат, независим, люди окружат его, как муравьи, выпрашивая кусок пожирнее. Нужно забыть дурацкую фразу! Забыть, забыть!.. Но она почему-то не забывалась. "Куда ты тогда? На виселицу?!"

Стукнув кулаком по столу, следователь вскочил. Проклятая баба! Жалко, что она его тетка! Показал бы он ей Красную Армию! Ну да ничего, побродит по городу, попадется пару раз немецким патрулям, вернется! Тогда уж запляшет по-другому. Ноги будет племяннику мыть да юшку пить. Не раз пожалеет о своих словах!

…Староста по-прежнему сидел в коридоре. Увидев старшего следователя, вскочил, стащил с лысой головы рваную шапку.

— Пошли! — буркнул Иванцов.

Час был поздний, полицейские разошлись по городу. Во дворе стояла лошадь, запряженная в телегу, на которой темнел высокий ворох сена.

Козлов ждал на крыльце. На нем тоже была штатская одежда, а из-под ватной куртки высовывался приклад немецкого автоматического пистолета.

— За дорогой они, дьяволы, наверно, следят! — сказал Антюхин. — Коли дознаются, что в деревню полицейские поехали, не придут! И ждать нечего!

— А мы в сено заберемся! — ответил Федька, подмигнув Иванцову. Тот с неудовольствием отвернулся. Не любил, когда с ним фамильярничали.

Староста забрал в руку вожжи. Со скрипом открылись ворота. Колеса загромыхали по булыжной мостовой. Пока ехали по городу, Иванцов и Козлов покуривали цигарки, озирались. А когда последние дома скрылись за бугром, легли на дно телеги, и Антюхин забросал их чуть влажным сеном. Сначала Иванцову было неловко, жесткое, колючее сено лезло в рот, щекотало вспотевшую шею. Потом согрелся и незаметно задремал. Староста неподвижно, как деревянный, застыл на краю телеги. Лошадь неторопливо цокала копытами по пыльной дороге. Ночь была теплая, звездная, тихая. И не верилось, что они ехали убивать людей!..

Небо побледнело, и звезды стали гаснуть, когда показалась деревня. Юрьевка спала. Бесформенными холмиками чернели дома, риги. Робко тявкала из подворотни собачонка, но, испуганно захлебнувшись, смолкла. Выехали на небольшую горку, и огромные черные крылья мельницы, раскинутые крестом, закрыли полнеба. Антюхин спрыгнул в мягкую пыль, отпер ворота, ввел лошадь во двор. Проснувшись, Иванцов протирал кулаками глаза и нервно зевал. Скрипнула дверь, из дома вышла женщина в длинной белой рубахе. Староста что-то шепнул ей, она отпрягла и увела коня.

— Вон сарай! — тихо сказал Антюхин. — Ступайте туда. Я партизан в хату позову и вам знак подам. Так, что ли?

— Так, так! — буркнул следователь и нырнул в узкую дверь. Федька тотчас же, кряхтя, улегся на сено, сваленное в углу.

— Обалдел? — обозлился Иванцов, толкнув его сапогом. — Рассветает! Сейчас придут! Спать сюда приехал?

— Драться-то зачем? — обиделся Козлов, вставая. — Языка нет, что ли?

Они долго сидели возле полуоткрытой двери. Разгоралась заря. Крылья мельницы были уже освещены солнцем и пламенели, точно охваченные огнем, а двор тонул в синей тени. Было очень тихо. В сарае проснулись куры и негромко закудахтали. Пахло навозом и мокрой травой.

Федька вздрогнул и вытянул шею. Протяжно заскрипели ворота. Во двор, озираясь, вошли два мужика в стеганых куртках, подпоясанных немецкими ремнями с латунными пряжками, оба безусые, румяные, молодые. За плечами болтались пустые мешки. Они поднялись на крыльцо. Отдернулась занавеска, в окне показалось белое лицо Антюхина, он предложил гостям войти. Партизаны скрылись в хате. Староста закрыл за ними дверь и выразительно посмотрел на сарай.

— Пора! — возбужденно шепнул Козлов и достал автомат.

— Погоди! — остановил Иванцов. Он никак не мог унять дрожь. Тряслись руки и ноги, стучали зубы. Наконец кое-как справился с собой:

— К окнам ступай, чтоб не выпрыгнули. А в хате я сам справлюсь.

— Вот как! — сказал Федька и с уважением посмотрел на следователя. Он даже оживился оттого, что самую трудную и опасную часть дела Иванцов взял на себя. Козлов был уверен, что следователь его пошлет под пули, а сам останется в стороне, он заранее смирился с этим, потому что все начальники в полиции так поступали, в том числе и Федька, когда ему приходилось командовать. "Прет на рожон!" — подумал Козлов, уже не испытывая к Иванцову уважения и презирая его.

А Иванцов вовсе не так уж рвался в бой, как можно было подумать, взглянув на его решительное лицо. Он, напротив, отчаянно трусил. Никогда с ним этого не было. При любых обстоятельствах умел держать себя в руках. А сейчас совсем расклеился! Разговор с теткой так на него подействовал. Испугался, будто не два партизана ждали в хате, а сама советская власть! Ну, нет! Сила пока еще в его руках!

— Ступай, я справлюсь один! — сказал Иванцов.

Он вытащил из карманов пистолеты, спустил предохранители и дослал патроны в стволы. Перебежал двор и прыгнул на крыльцо. Толкнул ногой дверь.

Партизаны сидели на скамье, спиной к Иванцову, староста насыпал в мешок муку из деревянного ларя. Он поднял глаза, увидел следователя, но спокойно продолжал отмерять муку. Иванцов сделал еще шаг и оказался позади партизан. Скрипнула сухая половица. Один из гостей обернулся, встретился взглядом с полицейским. Его рука рванулась к карману. В ту же секунду Иванцов выстрелил. Он выстрелил одновременно из обоих пистолетов прямо в лицо партизану и в следующее мгновенье выпустил остальные пули в его товарища, который успел вскочить и что-то крикнуть. Комната окуталась едким дымом. Когда дым рассеялся, партизаны, разбросав руки, лежали на полу, а староста торопливо, дрожащими руками закрывал их сорванным с кровати лоскутным одеялом.

Иванцов спрятал пистолеты за пазуху.

— Все! — с ужасом поглядел Антюхин на залитые кровью скамью и пол. — Вымыть надо! Скорее! Я сейчас… Жену позову, — староста выскочил в коридор, но тут же вернулся и испуганно прошептал:

— Господин Иванцов, там еще один партизан!

Не успел он закрыть рот, как дверь открылась и вошел полный мужчина низкого роста, обросший черной щетиной. Увидев старосту и полицейского, он отступил, но сзади его схватил за плечи Козлов. Партизан не сопротивлялся. Федька ловко запустил руки к нему в карман и достал пистолет.

— Присаживайтесь, господин хороший! Добро пожаловать!

— Кто… вы? — утомленное лицо мужчины стало тоскливым, жалким, как у загнанного зверя.