В стране каннибалов

Глава VII Кровавая месть на Новой-Гвинее

Когда происходит убийство горца в Папуасии, будь это в открытой борьбе или исподтишка, кровавая месть не преминет постигнуть убийцу или его односельчан.　

Неотомщенное убийство родственника кладет несмываемое пятно на совесть и честь туземца. При этом дикари не всегда мстят самому убийце и никогда не ограничиваются убийством лишь его одного. Нет, его родные, его односельчане, — все являются ответственными за его поступок. Не только семьи, целые поселки нередко становятся кровавым искуплением за убийство, совершенное кем-нибудь из их членов. Семья или поселок, к которому принадлежал убитый из мести, в свою очередь платят тою же монетою, и начинается нескончаемая война, переходящая от поколения к поколению. Ни женщины, ни дети не гарантированы от того, чтобы не стать невинною жертвою за проступок какого-нибудь дальнего родственника или давно умершего предка, проступок, порою даже забытую. Юноша-горец не может, согласно местным законам, жениться, не добыв себе права носить на голове убор из пестрых перьев. Право же это добывается собственноручным убийством врага, будь то старик, женщина или даже малое дитя враждебного рода. Много поселков вымерло таким образом начисто, и на месте их теперь растет непроходимый лес. И никто не помнит, кем перебиты были жившие там люди, и за что их постигла беда. Жутки и скрытны густые джунгли. Также жутки и скрытны и люди, населяющие их.　

Пайейе был круглой сиротой. Оставшись совершенно один после смерти родных, мальчик вспомнил о своем дяде, которого видел еще малым ребенком, и пришел к нему. Старик принял его и хорошо обращался с ним, в память своей сестры, похищенной некогда горцем и покорно возделывавшей долгие годы его каменистые поля и сады. Но мальчики и девочки Мекео и Рари чуждались Пайейе; он рос среди них маленьким парией. Среди детей Мекео жива была память о том, что предков их убивали и поедали предки горца Пайейе. Теперь белые запретили им кровавую месть, но в глубине души у них еще тлела вражда. Даже дети старого Форнира сторонились Пайейе. И он чувствовал это. Его тянуло в горы, в чащу джунглей, прочь от этих враждебных ему людей. Он инстинктивно чувствовал опасность, подстерегающую его здесь. Старый Форнир и имел в виду эту опасность, прося у Омфри позволения взять мальчика с собою.　

Омфри согласился, но далеко неохотно, так как мальчик ничем не мог быть нам полезен в пути: для работы носильщика он был еще слаб, для слуги слишком дик и пуглив. Не без труда удалось Форниру привести к нам ребенка. Услышав о том, что он должен сопровождать белых, мальчик удрал в джунгли и пропадал несколько дней. Когда его дядя, наконец, привел его к нам, мы его накормили, чтобы приручить и внушить к себе доверие. Это был черный, худенький мальчик в коротенькой, рваной юбочке из древесных волокон. Он всем телом дрожал от темного страха перед нами, и лишь утолив свой голод, пришел в себя. Доунинг тотчас почувствовал к нему симпатию, обнял его за плечи и заглянул в его черные глаза, дикие и загадочные, как у зверька. В этих глазах было столько страдания, что и мое сердце невольно сжалось.　

— Он будет носить мой фотографический аппарат! — решил Доунинг.　

Омфри усмехнулся.　

— Ну, к этому его не сразу приучишь, — заметил он. Впрочем, берите его, — по крайней мере, у нас будет меньше хлопот.　

Когда Пайейе понял наконец, что вреда ему никто из нас не желает, и что он пойдет с нами в горы, куда его постоянно тянуло, он радостно улыбнулся.　

Доунинг взял мальчика под свое покровительство. Он уделял ему много внимания, кормил его лакомыми кусочками со своей тарелки, даже угощал дорогими папиросами. В баловстве он дошел до того, что уложил его однажды спать в нашей палатке. Но этот опыт кончился неудачно. Ничего не зная о присутствии спящего Пайейе в палатке, Омфри впотемках споткнулся о него. Испуганный мальчишка спросонья вцепился зубами в ногу Омфри, а затем, в ужасе от того, что сделал, опрометью выбежал из палатки и скрылся в ночной темноте. Целый день он затем пропадал, и лишь голод загнал его к вечеру обратно в наш лагерь. Пайейе испытывал безотчетный страх к нашим носильщикам; последние, впрочем, относились к нему дружелюбно, называя его „мэро-мираки“ („маленький мальчик“). Такое прозвище не нравилось Пайейе: он считал себя взрослым мужчиной и обижался, когда на него смотрели, как на ребенка.　

К Доунингу маленький дикарь сильно привязался, и наш фотограф торжествовал: он видел в этой преданности опровержение слов Омфри о неблагодарности дикарей. Он приучал Пайейе помогать своему слуге Эммануилу промывать негативы, поддерживать порядок в его темной палатке, где он занимался проявлением и т. д. Все это Пайейе делал охотно и ловко, — но долго не мог понять смысла фотографии, что очень огорчало Доунинга, так как мальчик был, несомненно, умен и способен.　

Выйдя из поселка Рараи, мы вскоре вступили в гористую область Н. Гвинеи. Следуя вверх по течению реки Айкафоа, мы должны были достигнуть горы Юла, вершина которой поднимается на 10.000 футов над уровнем моря.　

На берегу Айкафоа расположено селение Майпа, где мы предполагали в последний раз пополнить ряды наших носильщиков. Оказавшихся непригодными для горных дорог уроженецев Вайма и Кайвари мы отправили обратно в их родные села, оставив у себя лишь тех из них, которые не протестовали против дальнейшего странствия.　

В Майпа нас ожидал сюрприз: все мужчины и почти все женщины ушли куда-то в горы на праздник.　

— Мы все равно сделаем здесь привал! — объявил Омфри: они не заставят себя долго ждать, — вот увидите!　

Действительно, мы вскоре же увидели большую толпу туземцев, шедшую к поселку. Это были жители Майпа, поспешно возвращавшиеся домой с несомненными следами недавней кровавой борьбы.　

Все дело оказалось в том, что, угостив приглашенных на пир соседей мясом свиней, горцы вздумали полакомиться и человеческим мясом. Они напали на одного из приглашенных, которого, однако, его близким, удалось отбить. Это происшествие прервало пир и разогнало гостей по домам.　

К нашему удивлению, жители Майпа с готовностью согласились сопровождать нас в горы в качестве носильщиков. Мы направились к селению Кеполиполи, тому самому, где произошла кровавая стычка между хозяевами и гостями. Деревушка эта, как и все горные поселки, расположена на выступе скалы, очень удобном для наблюдения окрестностей. Отряд наш был замечен задолго до того, как мы приблизились. Принимая нас, очевидно, за мстителей, кеполиполийцы вышли нам навстречу, вооруженные с ног до головы. Мы остановились и стали выжидать. Дикари тоже остановились и минут 20 совещались между собою.　

Кровь стынет у меня в жилах, когда я воображаю себе, каков мог быть результат этого совещания, если бы горцы сочли нас защитниками жителей Майпа.　

Все, однако обошлось благополучно. Предводитель отделился от толпы своих односельчан и безоружный приблизился к нам. Совершенно неожиданно он бросился на шею Омфри, заключил его в свои черные объятия и оживленно стал шептать ему что-то на ухо. Затем он　проделал то же самое со мною, чуть не сбив меня с ног бурным натиском своего лоснящегося черного тела. Он прижал меня к своей груди и что то лопотал мне в ухо. А я, несчастный, то чихал, то задыхался от крепкого и отвратительного запаха этого голого тела.　

Столь сердечное приветствие имело последствием то, что тотчас были отправлены в селение женщины, вскоре вернувшиеся с пучками сахарного тростника и бананов и с запасами сладкого картофеля. Мы расплатились за эти приношения небольшим количеством соли, очень ценимой туземцами, и пестрыми бусами, которыми привели в дикий восторг и мужчин, и женщин.　

Констэбль из поселка Майпа, по имени Кайва, присоединился к нашему отряду; он хорошо знал горы, наречие горцев и обычаи их и мог служить нам, если не проводником, то во всяком случае переводчиком.