В стране золотой

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Для Тарасова начались строгие будни.

Задача заключалась в том, чтобы, пользуясь данными о геологоразведочных работах прошлых лет, подобрать район, заслуживающий первоочередного внимания; с весной выехать туда, проверить предположения на месте, а если все будет удачно, то и начать разведку.

На столе, поверх старой газеты с чернильными пятнами, с раннего утра появлялась очередная папка документов, вынутая из шкафа, носившего торжественное название — «фонды». Здесь были собраны отчеты о геологических работах на Алтае за много лет. В скупых данных о слоях горных пород, пересеченных выработками, раскрывалось строение районов.

Пока Тарасову явно не везло. Иногда обнаруживались участки, заслуживающие внимания, но через несколько дней выяснялось, что они давно разведаны, а иной раз уже и выработаны.

Правда, были случаи, когда оказывалось, что работы остановлены без объяснения причин. Возникал вопрос: почему? Кончился запас руды или какие-то другие обстоятельства заставили людей покинуть участок?

Бывало, что горная выработка, пройденная со склона горизонтально в глубину горы, с незапамятных времен называемая штольней, долго шла по «пустым породам» и наконец встречала рудную жилу. В прожилочках охристого материала, пронизывающих бело-желтую массу кварца, обнаружились крупинки золота. Началась разработка: штрек (так называют выработку, идущую по руде) все дальше уходил в сторону от штольни. И вдруг запись: «работы остановлены». Скупое объяснение: «руда потерялась». Но как, почему?

Возможно, что жила, как говорят горняки, «разбежалась» или «выклинилась» — рассыпалась в окружающих породах на тонкие прожилки. Кварц мог стать «сухим» — лишенным полезных примесей.

Но может быть иначе: рудная жила неожиданно резко обрывается, как бы обрезанная каким-то фантастическим ножом! Силы, создающие горы, собирающие в складки слои не только мраморов или песчаников, но и более твердых горных пород, разорвали пласты, а вместе с ними увели в сторону обрывок жилы. Еще недавно такие сброшенные участки жил искали наудачу и чаще всего не находили.

Каждый подобный случай доставлял много забот Тарасову и его друзьям. Порой возникали горячие споры, но без них работа над архивом грозила превратиться в скучнейшее дело.

Каждое утро начиналось совершенно одинаково: промерзшая изба-контора, особенно нетерпимая потому, что Тарасов ночевал в на редкость холодной комнате «храма воздуха». До этого дома действительно не всегда доходил тяжелый дым заводских труб, но он не был рассчитан на алтайские морозы. Большие широкие окна не позволяли обогреваться обычными печками. Плохо помогали «буржуйки», поставленные в «номерах».

Долго не хотелось приниматься за работу и сбрасывать ватник. А когда приходило тепло и успевали растаять чернила, появлялось непреодолимое желание спать.

Известно, что непрерывное монотонное падение капель — надежный способ усыпить человека. Но так же, если не сильнее, действуют серенькие по содержанию, похожие друг на друга, как близнецы, листы старых отчетов.

Все чаще у Тарасова появлялось желание отбросить папки с документами в угол, поменяться с кем-либо из товарищей, изучающих другие, конечно, более интересные районы или уже начавших готовиться к летним полевым работам. Это настроение становилось заметным для окружающих. Вероятно, именно поэтому однажды Буров рассказал Тарасову, как разведчикам удалось решить одну из интереснейших загадок Риддера.

На руднике «Сокольном», расположенном на полусклоне гор, окружающих поселок, разрабатывали богатую рудную линзу. Она была большая, но выклинивалась во все стороны. Думали, что удастся найти новые, такие же линзы выше или ниже, считая, что руда скопилась в перегибах огромной складки. Но прошло много времени, пока смелое предположение удалось подтвердить и доказать, что «Соколиный» является как бы слоеным пирогом.

Буров предложил отправиться на экскурсию в этот рудник. По длинной подходной штольне геологи пришли в район действующих горных работ. Выемочные камеры — залы шириной в несколько метров и длиной до двадцати метров, с высоченным потолком — даже при тусклом свете шахтерских лампочек казались сказочными. Их стены, сложенные сплошной рудой, от малейшего прикосновения луча света начинали искриться.

Буров с явным удовольствием рассказывал о разведке «Соколиного», показывал самые интересные участки.

Из штольни руда отправлялась на обогатительную фабрику, там дробилась, измельчалась, а затем поступала в специальные машины, отделяющие наиболее тяжелую часть руды от пустой породы. Таким образом получался «концентрат», пригодный для плавки.

Экскурсанты побывали на металлургическом заводе, осмотрели чаны с кипящим металлом, наблюдали его выпуск и закончили свей поход на складе готовых чушек металла — свинца и цинка — конечного результата всей работы геологов, горняков и металлургов.

Тарасов понимал, что все это было организовано для него. Желая как-то ответить на внимание, он предложил свой доклад о проделанной работе.

Собрание состоялось. Задали несколько вопросов, высказали пожелания. Присутствующие как бы не замечали главного — того, что у него пока еще нет ни одного действительно «стоящего» объекта.

— Ну что, к себе в заезжий «храм» пойдешь? — обратился к нему Буров после окончания собрания.

— Да… Дело к ночи, пора и померзнуть.

— А то пошли ко мне. Я сейчас один, по-холостяцки, но теплом-то уж угощу!

Накинуть телогрейки и натянуть ушанки — дело одной минуты, а дальше… почти ощупью, хочешь не хочешь, под руку! Холодная, темная, сугробистая улица.

Шли молча, каждый был занят своими мыслями, и даже когда вошли в дом, все еще не хотели говорить.

Как обычно бывает в таких случаях, на какое-то время выручили книги. Их было много. Пожалуй, именно они были настоящими хозяевами комнаты вместе с кусками руды. То и другое заполняло ее целиком.

Легли. Потушили свет. Павел Петрович стал снова рассказывать о том, как уже никто не верил в возможность находки новой рудной линзы на «Сокольном». Шел месяц за месяцем упорного труда; несмотря на недостаток рабочей силы и оборудования, вопреки разговорам о бесперспективности дела, кончилось тем, что линзу нашли, да не одну.

Рассказ Бурова был без начала и конца и, конечно, без какой-либо морали. Он так же неожиданно оборвался, как и начался. Несколько минут прошло в молчании, а затем в темноте раздался голос Тарасова:

— Ничего! У нас тоже что-нибудь получится!

Ответа не последовало.

Утром Буров ушел на рудник, а Тарасов отправился в свой «закуток». Он со злобным упорством рылся в очередном отчете, когда неожиданно заметил, что рядом с ним стоит худощавый, с чуть оттопыренной нижней губой Иван Петрович Коровин.

За этим разведчиком водилась слава, что он, хотя по образованию и не инженер-геолог, да и техникум кончал, можно сказать, экстерном, знает на руднике все — «что было и что будет»; может наизусть рассказать почти про каждую горную выработку, но до смерти не любит высказываться на любых собраниях. Вчера он не изменил своим привычкам: вежливо выслушал доклад Тарасова и сразу ушел.

— Не помешаю, Михаил Федорович?

— Что вы, почему же?

Помолчав, Коровин спросил:

— А старый архив вы смотрели?

— Мы собирались заняться архивом геологоразведочной службы концессии[1], но он в таком состоянии, что там едва ли можно найти что-либо толковое. Пришлось начать с документов, оставшихся еще от времен до сдачи рудников Алтая в концессию, хотя эти бумаги тоже разрознены.

— Да. Нам тоже с этим пришлось немало повозиться. Дело оказалось в сложном шифре, пользуясь которым концессионеры заметали следы, но так, чтобы самим при случае можно было разобраться. Капиталисты люди жадные, зря денег не тратили.

— А вы не зря хвастаетесь, что разобрались? Здесь тоже еще немало стоит шахт, из которых раньше велась добыча хорошей руды. Вот, например, Крюковская. И когда будет пущена, никто не знает.

— У нее же подъем не годен и воды под горло.

— А вы знаете, есть там руда? Куда и где вести выработки? Сам факт поспешного затопления шахты говорит о том, что хоронить ее еще рано. То-то!

— Но все же, Михаил Федорович, я не думаю, что надо отказываться от изучения архива концессии и поисков людей, которые участвовали в их работах. Они многое могут помнить или хотя бы указать маршруты поисков.

— Это дело долгое. Проводники и мастера обычно бояться показать, что' они были связаны с концессией.

— Ну, нет! Думать о трусости таких людей — это путать гнилушки с лесом. А почему не вспомнить тех, кто прятал находки от чужеземцев и теперь еще продолжает молчать.

— Почему!

— Одни считают, что мы сами должны были бы их спросить, другие, как вы и говорили, побаиваются ответственности, а третьи присматриваются к нам, ищут — кому можно, не боясь, поведать тайну.

Коровин был несомненно прав. Он немало поработал с «вольными» алтайскими старателями и изыскателями и хорошо знал этих людей.

— Но не об этом сейчас разговор, — продолжал Коровин. — Был еще один старый архив. Папки с документами «Управления кабинетских земель». Там много разной чепухи, не имеющей отношения к нашему делу. Но есть бумаги о результатах старых разведок, проведенных еще в крепостное время.

— Где вы их видели? — спросил Тарасов.

— Да здесь в конторе.

— Не знаю… В фондах мне такой папки не встречалось.

— Там их было немало. Во всяком случае не меньше десятка толстых дел в синеватых обложках с типографскими надписями. В каждом деле по нескольку отчетов. Может быть, Павел Петрович их убрал куда-нибудь отдельно.

— Как же они попали сюда, на Риддер, из императорского архива?

— Вот уж тут не помогу. Не знаю…

Буров зашел в контору поздно вечером и то только потому, что увидел в ней свет в неурочное время.

Тарасов, склонившись над картой Алтая, наносил на нее пункты встречи Коровина с вольными разведчиками в самых отдаленных от дорог и рудников местах. Оба так увлеклись, что если бы Буров случайно не задел стоявший на пути табурет, то так и остался бы незамеченным.

— Павел Петрович, вы?

— А кто же! Ну, чем это вы тут ужинаете?

— Да… так, решили посмотреть, в каких местах больше всего бродит искателей, — отозвался Тарасов.

— Ну и что же выяснилось?

— Пока рано делать выводы, — ответил Коровин. — Михаил Федорович это выдумал.

— Это что же — опять в сторону? — перебил его Тарасов. — Вы не представляете себе, сколько у вас государственных ценностей в памяти запрятано.

— Ну, бросьте, — отмахнулся Коровин.

— Поругайте его, Михаил Федорович, хорошенько, — весело сказал Буров. — Не первый год с ним дружу, а все на чистую воду не выведу. Всегда за чью-нибудь спину прячется. Правда, бывает и иное. Если кто-нибудь проштрафится или кого-либо собираются наказывать, наш Иван Петрович тут как тут. Начнет доказывать, что провинившийся — человек молодой, хороший, что ему помогать надо.

— Ну и злопамятны же вы, Павел Петрович, — огрызнулся Коровин.

— Это я-то? Хочешь, больше скажу? Благодари, что у меня характер мягкий.

— Когда как.

— Ах вот оно что! Так знайте, Михаил Федорович, уже месяц, как выручать было некого. Так он свой отчет за прошлый год переделывать взялся, конечно, чтобы не браться за новое дело, а сам с вас глаз не сводил и молчал Ходил, присматривался Ну, что?

— Хватит, Павел Петрович, сами-то хороши. Я же про вас ничего не рассказываю!

Буров рассмеялся:

— Хочешь проект приказа покажу об откомандировании в распоряжение поисковой партии, где начальником Тарасов?

— Правда?! — воскликнул Коровин.

— Правда не правда, а пока пошли ужинать.

— Вот за этот подарок, Павел Петрович, спасибо! — вмешался Тарасов.

— Что, так проголодались? — отшутился Буров.

— Ну, зачем так смеяться. Мне лучшего помощника, чем Иван Петрович, не найти.

— Ладно Все. Пошли, а то я сейчас начну с голоду помирать и приказ отменю.

По дороге вспомнили об архивных делах «Кабинета се императорского величества».

— Да, да! — спохватился Буров. — Это мы действительно упустили. Хорошо помню, такие синие папки. Мы их брали из архива рудоуправления. Правда, у меня тогда не хватило времени все просмотреть. Я искал только документы, касающиеся самого Риддера. Но видел, что там немало бумаг о других рудниках Алтая и о поисковых работах. Устарело это страшно, но посмотреть стоит. Утром узнаем, куда их задевали.

Тарасов и Коровин проводили Бурова домой, а потом долго бродили по улицам, обсуждая планы подготовки к полевым работам. Обычно молчаливый, Коровин на этот раз оказался неутомимым собеседником.

Утром в конторе был проведен «субботник» по поискам «императорских дел», но папок не нашли. Пришлось обращаться в архив рудоуправления, которым ведал маленький, удивительно «уютный» старичок, пользовавшийся широкой популярностью в Риддере.

На улицах городка с архивариусом здоровались все — взрослые, молодежь, детвора. К нему обращались за самыми неожиданными справками. Он мог по памяти, или немного порывшись в ему одному известной папке, восстановить любую дату в истории рудников Риддера и его района. Архивариус знал родословную всех старейших горняцких семей; историю открытия, разработки и консервации каждой шахты; историю большинства домов, улиц и переулков городка.

Давно забыто, когда, откуда и почему появился в Риддере Алексей Алексеевич. Известно лишь, что он всегда жил в маленьком домике, рядом с управлением рудника; сначала учительствовал в местной школе — преподавал арифметику, алгебру и геометрию.

Каждую весну вокруг домика учителя вырастали цветочные клумбы, которых тогда было очень мало на улочках Риддера. По неписаному правилу, даже самые отчаянные из риддерских юнцов никогда не трогали этих гряд. И если вдруг обнаруживалась потрава, все знали — объявился «чужой». Бесчисленное количество незатейливых цветов, выращенных в учительском цветнике, расселилось в горшках или баночках на окнах рабочих домиков.

Когда хозяева рудника предложили Алексею Алексеевичу занять место архивариуса, он сразу согласился, не потому что ему надоела шумная ватага ребятишек. Нет! Просто он по душе своей был не математиком, а историком и уже не один десяток вечеров провел над изучением старых архивных документов, а когда бывал в особенно хорошем настроении, иной раз проговаривался, что мечтает если не написать, то хоть подготовить материалы к составлению истории местных рудников.

Алексей Алексеевич как бы законсервировался в одном состоянии и возрасте. Он так и остался жить в «учительском» домике, все свое время архиву.

Первая неприятность по службе у него произошла незадолго до Февральской революции. Неожиданно выяснилось, что для специально приехавшего жандармского офицера в архиве нет документов, характеризующих революционные настроения рабочих и интеллигенции рудника, а все данные о стачках и забастовках оказались в таком состоянии, что мало чем дополняли скупые газетные сведения. С трудом удалось доказать, что архив имеет «специальное техническое назначение», и бурю пронесло.

После истории с жандармским офицером архивариуса потихоньку стали называть «наш старенький герой».

Вторая служебная неприятность произошла много позднее, когда в последние дни ликвидации концессии он неожиданно тяжело заболел, а его помощник — такой же старик, числившийся в должности сторожа, был пойман и нещадно бит при попытке вынести со двора управления рудника мешок с бумагами, якобы подобранными им для растопки.

Было известно, что всякий раз, когда кому-либо из революционно настроенных работников рудника грозила опасность, соответствующие бумаги исчезали, а потом появлялись вновь в образцовом порядке и что в этом деле у Алексея Алексеевича были верные помощники. Именно поэтому он так больно переживал провал «операции» по спасению части документов перед уходом концессионеров.

Оказалось, что папки, которые искали в «Буровой конторе», действительно хранятся в архиве рудника. Их после беглого просмотра, о котором уже вспоминал Буров, принес сюда высокий, худощавый техник-геологоразведчик Макаров, ранее служивший в конторе концессии. После ее ликвидации он долго работал где-то в других местах, потом появился в Риддере, поступил на один сезон в геологоразведочное бюро и опять куда-то уехал, уволившись после первой размолвки с Буровым. Именно поэтому в конторе никто и не помнил, где находятся папки «императорских дел».

Получив документы из архива, Тарасов и Коровин принялись за изучение пожелтевших от времени страниц.

Среди малоинтересных для геологов бумаг по финансовым и материальным вопросам попадались и действительно замечательные документы. А если их подбирали по датам и начинали читать в исторической последовательности, то из маленьких обрывков постепенно складывалось довольно полное представление о начальном периоде развития гор-18 ной промышленности на Алтае, когда этот край числился собственностью императорского двора — «кабинетскими землями»; проявлялись и некоторые черты тогдашнего быта.

Перед глазами вставало время страшного «горного рабства». После алтайской вольницы почти одновременно с началом заката Сибирской Сечи (кстати, почему-то о ней почти ничего не написано!) сюда потянулись разные служивые, мастеровые и купеческие люди. Их привлекали на Алтай слухи о богатых залежах серебра и меди, о драгоценных камнях… Пришли и Демидовы, которым к тому времени уже было мало одного Урала.

Но вот и им конец. Умер Акинфий Демидов — гроза местных мелких промышленников, торговцев и даже «царевых людишек». Поскакали на Алтай одна за другой разные «государственные комиссии для действительного положения дел выяснения и докладу…»

Рапорт «комиссии Бегера», в котором писалось примерно следующее: «… между Иртышем и Обью реками нами обнаружен достаточный квантитет различных руд и камней». И через несколько листиков за рапортом — «Высочайший указ»: «… Все земли между Иртышом и Обью реками, — говорилось в нем, — с выкопанными всякими рудами… с пушками и мелким ружьем, оставшиеся после смерти Акинфия Демидова… с собственными людьми его Демидова и приписными крестьянами… взять на Нас».

И началось!.. Среди жителей Горного и Рудного Алтая стали выделяться «бергалы» и «казаки».

Казаки были относительно вольными. В значительной части они выполняли обязанности горной полиции либо несли службу пограничной стражи, а после окончания срока службы имели право строить себе «заимки в любом избранном ими месте Алтая или другого района Сибири».

Бергальство означало горное рабство. Оно несколько отличалось от обычного крепостничества. Бергал был обязан «без каких бы то ни было нарушений горного устава» отработать на руднике или прииске, к которому был «приписан», сорок — сорок пять лет, после чего, выставив взамен себя работоспособного члена семьи (сына, брата, племянника, внука), он получал право на земельный надел размером в одну десятину и право проживать «во всех местах Российской Империи». А заменивший его должен был начинать вести свой счет такому же страшному сроку.

«Одна десятина земли».. и это в Сибири, где границы земельных угодий между селениями обычно исчислялись просто «от сопки до сопки». А к юго-западу от гор — в Казахской степи — границы надела полагалось ставить там, куда доскачет взмыленный конь. Конечно, никто и никогда этим правом не пользовался, даже если и доживал до положенного срока. Тем более, что достаточно было жениться на «собственной его Демидова» или любого другого помещика крестьянке, и бергал становился таким же «собственным»! Но даже если он умирал, не выслужив положенного срока, это не облегчало положения его семьи. Она и в этом случае должна была выставить «подмену».

О работе на рудниках и приисках, пожалуй, лучше всего говорила специальная папка отчетов «Горно-судной комиссии» и сводных записок к ним. В записках, в частности, рассказывалось, что нередко рабочие, особенно бергалы, старались ценой каторги освободиться от этой работы.

Месяцы и годы пребывания целыми днями в холодных, мокрых выработках, в дыму «пожегов» для разогревания «мерзлоты», от которых не становится теплее людям, работающим в шахтах, вели к мыслям о безысходности горного рабства. Срок каторги все же короче срока бергальства. Пусть тебя потом будут звать «каторжным», хотя это означает почти то же, что прокаженный, будут пугать тобой детей; пусть тебя будут сторониться женщины… Десятки, многие десятки людей «возводили на себя ложные обвинения в убийстве».

Автор одного из таких обзоров не без хвастовства писал, что за истекший год было разоблачено около шестидесяти человек «по обвинению в ложном возведении на себя обвинения». Все они были пропущены «сквозь строй» — «нещадно биты и направлены вновь по месту постоянной приписки для продолжения службы». Правда, автор жаловался, что введение «нового положения», при котором такой «возвращенец» не должен был начинать весь свой срок службы вновь, а лишь продолжал его, хотя и свидетельствует о «незыблемости Империи, но действует явно развращающе на бунтарские умы бергалов».

При осмотре старых горных работ на давно заброшенных рудниках геологам не раз приходилось сталкиваться со следами тех условий, из-за которых бежали бергалы. Самые разработки, особенно разведочные, далеко не всегда можно было сразу отличить от доисторических «чудских ям», в которых руда добывалась действительно рабским трудом под руководством первых «рудознатцев», еще не знавших металлических орудий. Около таких, даже самых небольших разработок всегда находились следы разрушенных временем строений, и одно из них, обычно окруженное двойным каменным забором, — острог — было центром «горного стана».

В те годы, наверное, так же дымили печи в жилых «приказных» пятистенных домах, как и в «Буровой конторе». Сходство с далеким прошлым усугублялось тем, что нередко по вечерам, когда почему-либо не было электрического тока, Тарасов и Коровин работали при свете мерцающей коптилки. Коптилка была самодельная, — невысокая консервная банка, наполненная растопленным салом, с тряпичным «футильком» и поразительно вонючая.

Ярко-желтые с белым, то красноватые, то с синевой отблески, идущие от открытой печной топки, и фантастические, качающиеся на стенках тени людей и предметов, окружающих коптилку, были неплохой иллюстрацией к пожелтевшим страницам «императорских архивных дел».

Особый интерес у наших исследователей вызывали аккуратные отчеты поисковых — «проспекторских» — партий.

— Смотри, Михаил Федорович, как предки аккуратно работали, — замечал Коровин, — и описания и чертежи — все как положено!

— Действительно! Пожалуй, такому оформлению и у нас кое-кому не плохо бы поучиться.

Нужно сказать, что при всей скудности теоретических познаний, которыми располагали первые изыскатели, они умели из массы фактов выбирать главное (пусть, с нашей точки зрения, и не всегда верно, ибо то, что было главным тогда, теперь может оказаться второстепенным), а бесхитростные планы, сделанные почти сто двадцать лет назад, были, безусловно, хороши и сегодня.

Каждый из таких отчетов надо было прочесть, отметить на особой карте найденные изыскателями-«проспекторами» месторождения полезных ископаемых. Затем наступал следующий и наиболее трудоемкий этап работы — выяснение судьбы этой находки. Именно здесь особенно пригодилось отличное знание района и результатов многих геологических разведок, каким обладал Коровин. Если бы Тарасов вел эту работу один, то ему, вероятно, потребовался бы не один год.

В некоторых случаях удавалось проследить, как на месте, где была обнаружена руда или россыпь, в конце концов вырастал рудник. Но гораздо чаще выяснялось, что работы были заброшены — удаленность от обжитых мест, потеря руды или даже возражения против разведки' и разработки какого-нибудь местного властелина, на «собственной» земле которого находилось месторождение, вставали непреодолимым препятствием на пути у проспекторов.

В Сибири было принято называть рудники или поселения именами их первооткрывателей. Эта традиция сохранила для нас многие имена первых разведчиков. Риддер, Белоусовское, Сургутановское и другие месторождения названы так в честь тех, кто их нашел или начал разведывать. В наше время эта традиция соблюдается редко. А жаль.

Так, от коротенького рапорта о том, что «слесарский ученик Зырянов» нашел выцветы меди на склонах долины, недалеко от горы Орел, в нижнем течении реки Бухтармы, и что «позже сие месторождение было названо Зыряновским», ниточка сведений приводила к современному Зыряновску — одному из самых крупных рудников Алтая и окружающему его городу.

Документы были подобраны в образцовом порядке. И невольно обращал на себя внимание след нескольких вырванных страниц…

Кому могли понадобиться страницы? Кто здесь похозяйничал: безграмотный варвар, выхвативший бумагу потоньше «на закур»; хитрый враг, решивший скрыть какие-то ценные сведения; или опытный вор, стащивший их «впрок»? Именно таким мог оказаться любой бывший золотопромышленник. Наконец, надо было бы знать — когда это произошло.

В те дни нетрудно было представить себе такого хищника, считающего, что пройдет какое-то время, власть переменится и можно будет вернуться, снова начать безудержный грабеж земных кладов. Тогда сведения об удачных разведках смогут пригодиться. Или проще: человек обнаружил данные о богатом месторождении и, озираясь, теперь пробирается через тайгу к заветному пункту, движимый только одной целью — успеть захватить золото, пока о нем не дознался кто-нибудь другой.

Когда о пропаже узнал Алексей Алексеевич, он сначала очень разволновался и даже хотел отобрать у геологов все документы архива, но, — выяснив, что они не виновны, постепенно успокоился и оставил папку у себя для приведения в порядок. Он обещал вернуть «больное дело» через несколько дней и попросил в дальнейшем так же аккурат до смотреть — нет ли еще потерянных листов.

Обещание свое архивариус выполнил с опозданием. Несколько дней у него было явно не рабочее состояние. На руднике гостил член бывшей подпольной организации большевиков Риддера, «самый молодой из старых друзей» Алексея Алексеевича, теперь работник ОГПУ. Приехал он в Риддер на время отпуска, полученного в связи с ранением в какой-то схватке с контрреволюционной бандой.

Отпускник с подвязанной раненой рукой бывал всюду: в рудниках, в цехах обогатительной фабрики и металлургического завода, в гостях у старейших горняков. Но особенно он любил помногу часов сидеть с Алексеем Алексеевичем и вести только им одним интересные беседы. Поговаривали, что этот комиссар будет соавтором «Объективной истории» Риддера, которую так давно задумал архивариус.

Тем временем в одной из канцелярских коробок «императорского архива» была обнаружена часть вырванных страниц. Это оказался список поисковых отрядов почти за десять лет «очередных операций». По-видимому, кто-то неаккуратно закрыл и вдвинул папку в коробку. А когда новый читатель вытаскивал нужное ему дело, листы оторвались, остались на дне, а затем скомкались.

Окружающие подсмеивались над «нат-пинкертоновскими» измышлениями Тарасова и Коровина, хотя еще два-три дня назад сами придумывали различные версии исчезновения документов. Теперь в «Буровой конторе» был почти полный список поисковых партий за целое десятилетие, а это давало многое. Был доволен и Алексей Алексеевич.

Разведчики сначала нанесли на. карту все партии и районы их работ, а уже затем более детально занялись изучением только новых или заброшенных районов. Работа пошла быстрее.

Но однажды, когда Буров спросил:

— Как идут дела? Много ли осталось по «императорскому»?

Тарасов смущенно ответил:

— Сначала мне казалось, что все отчеты на месте и дела продвигаются к концу. А теперь мы ничего не можем найти по некоторым районам.

— Что, не сохранились?

— Да нет. Вроде все были.

— Чепуха какая-то. Может быть, вернули со старыми материалами Алексею Алексеевичу?

— Нет, мы ему ничего не возвращали. Даже «больную» папку он нам давно отдал.

— Ну, так что же эти отчеты испарились что ли? Или опять их куда-нибудь засунули, вроде тех листов? Может быть, Михайловну заставить поискать?

Одного только упоминания имени оказалось достаточным, чтобы Михайловна появилась в «закутке».

— А что искать-то, Павел Петрович? Я сейчас, вот домету только.

Окружающие невольно рассмеялись.

— Да вот наши Петрович с Федоровичем у Алексеевича бумаги выпросили, рассовали куда-то и найти не могут.

— Зачем вы смеетесь так, Павел Петрович. Почитай, никто в конторе столько не работает, как Иван Петрович да Михаил Федорович. Вы бы лучше их спать пораньше прогоняли, вот и терять не будут. Да и над старухой тоже нечего смеяться. Ну, что я в этих бумагах знаю? Сроду ни одной не перекладывала.

Вмешался Коровин:

— Тебя послушать, так выходит, что ты за всю жизнь ничего не терял.

— Молчу. Хотя и тебе заводиться нечего. Поищите хорошенько, и найдутся ваши отчеты, если они, конечно, были.

— Спасибо за инструкцию — «поищите как следует», В общем лучше не зли, без таких разговоров тошно.

Тирада Коровина не предвещала ничего доброго, и Буров предпочел ретироваться. Но, как только он ушел, снова появилась участливая Михайловна.

— А верно. Какие они из себя эти дела-то? Может, я и правда засунула их куда? А?

— Да ладно, сами поищем, — буркнул Тарасов.

К счастью, в эти дни Алексей Алексеевич ни разу не спрашивал о материалах. Лишь однажды при случайной встрече он сказал Тарасову, что можно спокойно работать с «императорским архивом». «Правда, — добавил он, — на днях приходил какой-то поджарый деятель. То ли из РИКа, то ли из областного музея. Спрашивал эти дела, бумажку показывал. Говорил, что интересуется историей горных отводов». Но архивариус ответил, что документы заняты и раньше весны не освободятся. «Поджарый» пообещал пожаловаться куда-то и с тех пор пропал.

Усталость брала свое. Наступил, наконец, день, когда Тарасов и Коровин решили устроить выходной.

Они бродили на лыжах по склонам ближайших к городу гор, подстрелили несколько куропаток и зайца. Вернулись довольные и, не заходя в контору, отправились ночевать к Коровину, куда уже давно перебрался Тарасов, предоставив «свеженьким» командировочным полное право изучать все прелести «храма воздуха».

С утра после отдыха работа шла интенсивнее. Среди старых бумаг, связанных пачкой и лежавших под столом Тарасова, обнаружилось несколько «потерянных» отчетов. Друзья были в восторге.

— Хороши мы были бы, если бы побежали к Алексею Алексеевичу.

— На себя жаловаться! Вот уж тогда он нам и бумажки больше не дал бы.

— Наука! Не хватает простой аккуратности.

— Я уже начал привыкать к мысли, что этих отчетов никогда не было.

Теперь просмотр архива мог быть быстро закончен. Обнаружилось несколько участков, заслуживающих серьезного внимания и полевой проверки. Это были находки полезных ископаемых на «собственных» землях; месторождения со сложным составом руд или россыпи, после разработки которых не было найдено их рудных источников.

Дело в том, что золото, платина, минералы, содержащие олово, вольфрам и некоторые другие особенно ценные элементы, сначала накапливаются природой в «рудных телах»— жилах или залежах. Появление этих тел — результат многочисленных и сложных физико-химических процессов, происходящих как в верхних слоях Земли, так и на больших глубинах в огненно-жидком расплаве — магме. Особенно часто рудные тела являются результатом осаждения металлов или их соединений из горячих растворов, поднимающихся из глубин. Оказавшись на поверхности Земли, такие тела разрушаются. Над их уничтожением работают ветер, вода и особенно температура воздуха. То нагреваясь, то остывая, камни начинают растрескиваться, разбиваться на мелкие кусочки. Вода дождей, ручьев, рек и морей перемывает остатки разрушенных скал. Легкие частицы уносятся, а тяжелые, например золотинки, остаются на месте, все глубже проникая на дно потока; образуются россыпи.

Находка россыпей проще, а разработка дешевле, чем находка, разведка и разработка рудных тел. Их чаще, всего добывают первыми. Но вместе с тем главные запасы полезного ископаемого — руда.

Пора было уже прекращать работу над архивом, когда неожиданный случай доставил много дополнительных хлопот.

Перед выходным днем Коровин и Тарасов просидели до рассвета. Пришла Михайловна, чтобы начать воскресную уборку. Решили оставить все на столах и пойти немного отдохнуть. Так и сделали. Но вернувшись, застали Михайловну лежащей в глубоком обмороке около опрокинутого стола. Бумаги были рассыпаны, карта залита тушью из упавшей бутылки. Тяжелый приступ паралича навсегда вывел старуху из строя. Она еще некоторое время продолжала жить, но потеряла дар речи. Что касается материалов, то часть из них пришлось кропотливо восстанавливать, а на это опять уходило время.

И еще одна трудность встала перед разведчиками, когда они столкнулись с отчетом по поискам золота на речке Темной.

Документы были сильно потрепаны, отсутствовали карта и описания маршрутов, а на Алтае можно встретить свыше десятка речек, носящих это имя. Решить, о какой именно из них идет речь в отчете, было чрезвычайно трудно, но богатство проб не позволяло оставить загадку нерешенной.