В стране золотой

ГЛАВА ПЯТАЯ

Отряд расположился на первую полевую стоянку. Расстелили большую палатку, под ее середину подвели большой выструганный шест. Потом начали натягивать сразу по два противоположных угла. Так надежнее, чем любым другим способом.

Один из углов натягивал Володя. Буря долго наблюдал за ним. Наконец не выдержал:

— Эх ты, каменная твоя наука, смотри.

Выдернул из земли уже забитый колышек, привязал растяжку.

Володя нехотя залез в палатку. Поставил стойку.

— Не так, на себя! Внутрь наклони. Ведь натягивать будем, — поучал Буря. Он протянул Володе конец растяжки с уже привязанным к нему колышком.:— Вот! Теперь загоняй. Потом и стойку выправишь.

Стойка встала отлично, хотя перед этим долго не слушалась.

— Это тебе не разговоры разговаривать, — тем же тоном продолжал Буря. — Хотя и простая, но работа.

— Почему вы со мной так разговариваете, товарищ Буря? — обиженно спросил Володя.

Матвей. взглянул на него исподлобья:

— А ты не ершись. Рановато. А я разговариваю, как знаю.

— Простите. Вы меня плохо поняли. Я не хотел обидеть.

— То-то, не хотел. Все я вижу, что ты хотел. Ну, ладно, ссориться не будем, если только не доведешь.

Никем не замеченный со стороны эпизод насторожил Володю. Как выяснилось много позднее, он так и не понял, почему «простой полуграмотный рабочий» делает ему, «почти инженеру», замечания и никто не заступается за «инженерно-технического работника» («ИТР» — как он любил себя называть, представляясь новым людям).

После ужина Тарасов собрал всех своих сотрудников и рассказал, как будет проведен первый день в тайге. Было решено, что часть людей во главе с Ахметом и Митричем займется подгонкой сбруи и наладкой инструмента. Коровин пойдет на небольшую рекогносцировку вокруг заимки. При этом будут проверены практические знания прикомандированных к отряду студентов. Каждый из них должен самостоятельно нанести свой маршрут на карту, описать «обнажения»— выходы горных пород на поверхность, замерить компасом положение пластов в пространстве, установить барометром-высотомером высоту обнажений над уровнем долины, отбить, описать и завернуть образцы горных пород, а самое главное — поучиться мыть пробы.

Тарасов решил вместе с Черновым и Бурей отправиться верхом в более далекий маршрут, вверх по течению реки. Предстояло хотя бы в общих чертах ознакомиться с районом, выяснить точность карт. Теперь такую работу выполняют с самолета. Геолог, раньше чем начать исследования на земле, получает возможность осмотреть район с воздуха. Иногда уже в таком полете геофизическими приборами, устанавливаемыми на борту самолета, удается обнаружить скопления некоторых полезных ископаемых. Часто таким же облетом заканчивают изыскания, чтобы найти подтверждения выводам или предположениям, сделанным на земле. Но в те времена у геологов не было самолетов, а что касается вертолетов, то о них можно было прочитать только у Жюля Верна.

Тарасов и его друзья работали, когда главным оружием геолога в поле были геологический молоток, горный компас да анероид. Они. даже не мечтали об «умных приборах», «просматривающих» и «прощупывающих» глубокие горизонты земной коры, которыми располагает сегодня геологическая разведка, вооруженная буровыми станками, автомашинами, вертолетами, современным лабораторным оборудованием; вплоть до электронных микроскопов или рентгена и великолепными картами. Пионеры разведки недр шли в тайгу, в горы иной раз полураздетые и голодные, шли и находили руды, без которых не могла жить и строиться наша отчизна.

В первый день погода была отличной, рекогносцировка превратилась в приятную прогулку. К вечеру все собрались в палатку усталые, но очень довольные. В последующие дни, заполненные повседневной напряженной работой, экскурсионное настроение исчезло. Независимо от погоды надо было вставать с рассветом, наскоро завтракать, самому проверять снаряжение и седловку. Таков был порядок, заведенный Тарасовым с первого же дня.

Хорошо, если маршрут хотя бы в какой-то части был конным. Но нередко приходилось двигаться пешком по бездорожью, и тогда весь груз оказывался на плечах. Какими же длинными казались километры обратного пути. Сибирское лето не балует солнечными днями. Труднее всего приходилось в непогоду на многодневных маршрутах без дорог и троп, вдалеке от базы, особенно если приходилось идти в одиночку. Первое время Тарасов избегал этого, посылал людей группами по два-три человека. Когда же были обнаружены участки, Требующие детального обследования, и рабочие начали копать канавы и шурфы, одиночных маршрутов стало много. Правда, их старались сделать короткими, укладывающимися в один рабочий день, однако раз на раз не приходилось.

Но при всей тяжести труда изыскателей время от времени было и над. чем посмеяться.

«Ятной» — ясной тропкой на Алтае в те времена считали любую, на которой был заметен хотя бы один свежий конский или человеческий след. А если за лето прошло несколько человек да три-четыре связки лошадей, остались сломанные ветки, куски бумаги, окурки, старые огневища, то тропу называли «торной».

Однажды Тарасову и его товарищам пришлось свернуть с торной тропы, чтобы по прямой линии пересечь небольшой хребет. Это было вызвано необходимостью связать наблюдения, сделанные в соседних речках. Чтобы тяжело нагруженным коням легче было пробраться через кустарник и молодую поросль леса, участники маршрута по очереди рубили узкий проход. Прошел день, и тяжелый переход был забыт. Группа расположилась ночевать на полянке около какого-то потока. Кони мирно щипали траву или стояли в дыму, недоступном для комаров и мошки, лишь изредка помахивая хвостами. При свете костра Тарасов дополнил записи в дневнике. Буря, быстро орудуя здоровой рукой, завертывал взятые за день пробы. Остальные отдыхали. Звон ручья скрадывал звуки леса, успокаивал, располагал к раздумью.

Все невольно вздрогнули, когда у ростра появилась незнакомая фигура. Судя по снаряжению, это был охотник.

— Разве так люди делают? — зло спросил пришелец.

— Что случилось? — спокойно ответил Тарасов.

— Сутки зря хожу.

— Как так? Нас искали?

— Нужны вы мне, как прошлогодний снег!

— Тогда в чем же дело?

— Тропу новую рубил кто?

— Никакой тропы мы не рубили. У нас и дела совсем не те.

Незнакомец не обратил внимания на ответ:

— А на рыжую сопку кто тропу работал?

— Постойте, Михаил Федорович, — вмешался Буря, — это, наверное, о вчерашнем нашем маршруте.

— Но мы просто пробились, через кустарник и дальше шли по компасу. Какая же это тропа? — удивился Тарасов.

— Видать, в тайге нашей не бывал, — сказал незнакомец. — Какая же здесь может быть еще ятная тропа — кусты порубили, кони шли, а упреждения нету.

Охотника пригласили к костру, напоили чаем. Но он долго не мог успокоиться. Жаловался, что из-за «самоуправства» разведчиков заблудился и потерял день. Даже совершенно серьезно требовал оплатить ему по среднему заработку время, потраченное на ошибочный путь и возвращение к своему направлению. Тарасов сначала смеялся, но потом начал понимать, что ссора принимает серьезный оборот и передал уговоры «обиженного» Буре.

После этого случая разведчики стали предусмотрительнее, и, если надо было большим караваном отойти от основной тропы, всегда оставляли какой-нибудь знак — рогулину из ветвей или накрест вбитые колья.

Другой случай произошел во второй половине лета. Тарасов, к этому времени чувствовавший себя совершенно здоровым, отправился один на отдаленный участок предварительной разведки. Тропка попалась действительно «ятная»: несколько конских следов, проложенных в разное время, местами перекрытых следом небольшого медведя. Косолапый «хозяин тайги» любит топать по нахоженным тропкам. После дождей шли инея на мягкой глинистой поверхности тропы нередко можно встретить четкий отпечаток широких лап.

У спуска к речке кустарник был подрублен. Тарасов невольно улыбнулся, вспомнил заблудившегося «благодаря самоуправству» охотника. Брод был мелким. Удалось перебраться по камням, опираясь на палку, не залезая в воду. После брода присел закурить.

Речка с журчанием переливалась через камни и исчезала за залесенным поворотом долины. Лиственицы склоняли свою крону над водой, казалось, переговаривались с нею, и человеку не дано было разгадать содержание этой беседы— узнать, о чем шепчет поток, что напевают ему густые ветви. Ничто не нарушало спокойствия тайги.

Внимание привлекала то кучка чуть приподнявших старую хвою маленьких маслят, то пересвист рябчиков, кружившихся над самой головой. Потом Тарасов вздрогнул от хлопающего шума крыльев большого глухаря. «Вот это ужин! Только бы не промазать!» — подумал он, поднимая ружье.

Глухарь точно понял намерения человека. Он перелетал с одной лиственицы на другую, прятался за стволы деревьев и упорно не хотел становиться мишенью. Тарасов начинал злиться. Ему вообще не везло с глухарями. Однажды, будучи в другом таежном районе, он увидел глухаря, сидевшего недалеко от дороги на голой ветви большого дерева. Мороз был такой, что птица не обращала внимания на опасность. Он и сам хотел было проехать мимо. Потом страсть охотника взяла верх. Остановил оленей. Вытащил ружье, выстрелил и… промазал! А глухарь продолжал сидеть как ни в чем не бывало. Так повторилось еще и еще раз, пока птица наконец не взлетела с дерева. От позора охотника спас мороз. Пролетев несколько десятков метров, глухарь камнем упал на землю и распластался на ней со Сведенными замерзшими сухожилиями крыльев. Спокойствия ради выстрелил в упор и на этот раз, конечно, попал. Теперь, когда он встречал глухарей, невольно вспоминался тот случай.

От воспоминаний отвлек новый посторонний звук. Кто-то неуклюже шел по тропе, приближаясь к повороту, метрах в ста от брода.

Глухарь повернулся боком, соблазнительно подставив его для выстрела. Теперь промазать было невозможно, но стрелять… Нет! Лучше пока не выдавать своего присутствия.

Неожиданно все стихло. Видимо, встречный заметил сидящего человека и теперь выжидал, чтобы тот первым проявил свои намерения… «Кто бы это мог быть? — подумал Тарасов. — Что делать? Крикнуть? Идти навстречу? Или лучше всего, пожалуй, занять безразличную выжидательную позицию Если это охотник или пастух, возвращающийся из тайги с каким-либо ценным грузом, то он сейчас, наверное, стоит за деревом, не выпуская из рук ружья, и пробует разобраться — враг ему встретился или друг? Надо опустить карабин и приготовиться к походу. Так встречному легче будет понять, что он имеет дело с миролюбиво настроенным человеком. А если бандит? Увидев, что есть со мной и на мне, он убедится, что брать особенно нечего, к тому же такая легкость в «багаже», как у меня, возможна только у человека, идущего не в одиночку.

Подобный шум на тропе производят вьючные лошади, и если это так, то можно было выйти из укрытия. Но груженые кони не могли бы так долго стоять в абсолютном молчании. Что-то неладно…»

Хруст ломаемых ветвей, показавшийся особенно громким после тишины, заставил вздрогнуть. Одним прыжком Тарасов отпрянул к дереву и вскинул винтовку.

Неужели пожаловал сам «хозяин» — бурый лохматый житель лесного захолустья. Встретиться с ним один на один, далеко от какой-либо помощи?! Раньше вечера 104 никто и не хватится, если даже он будет лежать здесь с переломанными ребрами. Могут и завтра не хватиться. С одного участка ушел — значит, не придет. На другой не пришел — значит, не выходил.

Холодок растекался по всему телу Еще секунда, и начнут стучать зубы! А если так случится, так будешь лупить «в белый свет», как с тем глухарем. Но тогда от злости и холода, а теперь от трусости. Стыдно! Таежник, геолог называется, да еще в начальниках состоит!.. Дрожь еще не прошла, но руки уже крепко сжимали винтовку.

Хруст повторился, стало слышно посапывание, о котором не раз рассказывали бывалые медвежатники. Сомнений не было — он!

Сейчас медведь появится из-за поворота тропинки… Кто-то говорил, что самый надежный выстрел по медведю — в ухо. Но как это сделать? Надо встать сбоку, подпустить поближе — а вдруг не попадешь?! Впрочем, безразлично, куда попасть, но надо бить наверняка наповал. Раненый зверь наиболее опасен. Можно, конечно, влезть на дерево и оттуда вести огонь Но на какое — на толстое или на тонкое полагается удирать в таких случаях, Тарасов вспомнить не мог.

Воображение рисовало варианты предстоящего поединка с медведем. Все они были со скверными концами. Даже если ему удастся ср£зу разделаться с «хозяином», он ведь может подвергнуться вторичному нападению. Говорят же, что медведи мстят за своих родичей Не исключено, что поблизости бродит другой косолапый, и тогда сам Тарасов окажется объектом «охоты»…

Снова затрещали сучья. Качнулись ветви, и метрах в тридцати, на самой тропе, появился зверь, одетый в буро-коричневую шубу с капюшоном на голове и светлым узким воротником. Медведь еще не видел человека, но уже чувствовал его, сопел, поворачивая кудластую голову, покачивая ее в такт шагам.

Выстрел был инстинктивной реакцией на происходящее, не больше. Пуля попала в цель. Зверь зарычал, поднялся на задние лапы.

Теперь он предстал во всей своей красе. Туша двигалась, прижав к груди мохнатые передние лапы с длинными когтями. Можно было рассмотреть комки свалявшейся шерсти на шкуре. Маленькие глаза, наполненные злобой, смотрели прямо на врага.

Таких огромных медведей Тарасов, пожалуй, не видел ни в одном зоопарке. На Алтае, да и всюду за Уралом размеры медведей определяют по количеству «четвертей», укладывающихся вдоль их спины. Это был несомненно один из самых крупных, и его мера никак не могла быть меньше двадцати четвертей! Такой шутить не станет!

Выстрелы следовали один за другим… а медведь продолжал идти во весь свой рост, и расстояние между ними с каждой секундой катастрофически уменьшалось. Но вот зверь покачнулся, схватился обеими передними лапами за бок. Воспользовавшись его задержкой, Тарасов отскочил немного назад за дерево. Перезарядил карабин. Снова выстрел. Медведь медленно опустился на тропу.

Известно, что на четырех лапах он чувствует себя куда лучше, чем на двух. Следовательно, положение ухудшилось. Выстрелил еще раз и бегом бросился к стану разведки. Ему казалось, что медведь уже оправился от ран и теперь гонится за ним. Тарасов бежал без оглядки, не замечая ударов ветвей. Только бы скорее к таежным избушкам, скорее услышать голоса людей!..

Все оказавшиеся дома жители заимки, на которой геологи устроили свой стан, и сотрудники разведочной партии помчались по тропе навстречу раненому зверю. Оставить его в районе жилых поселений — большой риск. Охотники разделились. Часть пошла по пути Тарасова, остальные в обход. Встретились как раз там, где происходил поединок.

— Вот он твой крестник!

— Лежит.

— Сколько, говоришь, пуль всадил?

Прямо на тропе лежал убитый медведь… Но размер его не превышал величину двух-трехгодовалого зверя, недавнего медвежонка.

Подкопченные окорока, пирог с медвежатиной, даже вежливое молчание окружающих не могли заглушить у Тарасова чувства стыда и обиды. Особенно неприятно было, когда один из жителей заимки принес выделанную шкуру.

— Мерял я твоего от пятки до пятки и от носу до хвоста, а тех четвертей, что ты сказывал, намерить не смог. Говорю старухе — может, подменил кто медведя? Нет, говорит, вроде мы это время других шкур не квасили. Может, рассол дал больно крепкий он и собрался.

Тарасов понял шутку, но смолчал.

— А ты не хмурься. Со мной и не то бывало. Пройдет. Помню, лет десять назад сын у меня ходил с изыскателями. Так там начальник ихний не хуже тебя. Где-то под скалой на спящего напоролся, а сам-то вовсе без оружия. Одно только — молоток этот ваш с полуторааршинной ручкой. Медведь было подниматься стал, а он, верно, и сам не знал, что делает, со всего размаха всадил ему молоток в лоб и деру. Да сам как заревет. Верст десять чесал, все ревел. Только на другой день отошел. Рассказал кое-как, что гнался за ним косолапый. Стали облаву делать, а он, сердешный, лежит под той скалой, дырка во лбу и молоток рядом валяется.

— Ну, это что-то на сказку похоже!

— Еще хлеще бывает. Мы ведь сразу смекнули, что первый у тебя тот медведь.

Работы продвигались вверх по реке. Через каждые пятнадцать-двадцать километров приходилось менять базу, и всякий раз на помощь приходили люди и лошади, присланные колхозниками.

В долине Черновой было несколько заброшенных лесничьих сторожек и заимок, на которых располагались колхозные пасеки либо бригады «добытчиков» — дегтеварки, углежоги, охотники, а в самой вершине избушки шалаши пастухов — табунщиков, проводящих все лето с колхозными «отгонными» табунами лошадей на горных лугах. Особенно удобными были дома лесорубов — бараки, рассчитанные на 20–30 человек. Посредине такого барака длинный стол, годный и для ужина и для работы. Это освобождало от установки палаток, устройства печей и тому подобных дел. Кроме того, разве может сравниться палатка даже с самым плохо оборудованным домом? В палатке хорошо прожить неделю, ну две, в крайнем случае месяц туристского похода. А если это изо дня в день! После тяжелого трудового дня, с натруженными плечами и особенно ногами, нередко до нитки промокший и вот уже которую неделю не имевший нормального отдыха, ты приходишь на ночевку — и опять палатка! Как бы хорошо она ни была установлена, где-то продувает, где-то протекает, под полог забираются комары, а тепло держится, лишь пока топится печка…

Коллектив разведчиков любил переселения особенно потому, что приезд людей из села почти всегда был связан с каким-нибудь сюрпризом. То привезут почту, то свежие овощи, а то… Правда, однажды чуть не произошло серьезное недоразумение. Дело заключалось в следующем.

К исходу первой недели полевых работ должны были доставить печеный хлеб и заменить наиболее усталых лошадей. Встречал гостей Тарасов, в этот день оставшийся дома.

После обычных приветствий он решил попробовать свежего хлеба. Засунул руку в одну из переметных сум и вытащил из нее… темную, тяжелую, сыроватую лепешку с какими-то разводами сверху.

— Как же это ты так хлеб вымочил!

— Да что ты, товарищ начальник! Откуда! — ответил возчик.

Тарасов возмутился:

— И не стыдно, такой груз везешь и не смотришь. На крик собрались рабочие, приковылял Митрич. В сердцах Тарасов сунул подходящему Матвею лепешку. Начал зло ругать возчика. А когда обернулся, увидел всем «нутром» смеявшегося Митрича, со смаком уплетавшего лепешку Матвея и огорошенного возчика.

— В чем дело? — раздраженно бросил Тарасов.

— Вот теперь и подумать, кого бурей называть — Матвея или тебя, — не выдержал Митрич.

— Как так?

— А ты попробуй, тогда и психуй.

Тарасов с опаской отломил кусок лепешки. Рот наполнился сладостью и ароматом меда. Это были «шанишки». Булочки на меду и масле, с творогом, которые в Сибири пекут только к большим праздникам и для долгожданных гостей, а каждая хозяйка их делает по своему рецепту.

— Простите, товарищи!

Но теперь прорвало опомнившегося возчика.

— Что же это ты, начальник? Как наши бабы узнали о том, что со стариками вы порешили, так у них вроде собрания получилось. Кому для вас печь, в какой семье, в какой печи, до самой осени очередь распределили. Вроде как новобранцам посылают. Здесь не мед — слезы да добрые слова запечены. А ты «вымочил»… Эх! Кабы знал, да разве бы я поехал Вот завернусь. Пеките сами.

— Ну, не понял я, — оправдывался Тарасов. — Простите меня!

— Вот-вот, — пробурчал Буря. — Верно, что буран, а не человек. Вытащу тебя вечером на группу красных партизан, пропесочим, так будешь еще не так прощения просить.

— Но не знал же. В первый раз такое встретил.

— Ладно. А ты, паря, — Матвей обернулся к возчику, — тоже не задавайся. «Заверну, сами пеките»… а как мой кулак по дуракам ходит видел? Он же за людей беспокоится. То-то. Слезай с коня, вечеровать будем.

Еще не один раз вспыхивал смех, и Тарасову приходилось повторять извинения. Он успокоился, лишь когда вымолил у возчика честное слово ничего не рассказывать на селе о происшедшем. Возчик сдержал слово или во всяком случае представил все в выгодном для Тарасова свете. Так или иначе, но при каждой доставке хлеба разведчики получали посылку с сибирским печеньем.

По мере того как разведчики поднимались вверх по реке, работать становилось все труднее. Маршруты удлинялись, часто приходилось ночевать в тайге. Особенно угнетало то, что ничего заслуживающего внимания геологи все еще не нашли. Конечно, работа их была очень нужна. Проверили и уточнили геологическую карту, топографический план. Но все чаще возникало сомнение в правильности избранного маршрута. Вспыхивали ссоры. Неуверенность в исходе работ начала передаваться всем участникам экспедиции.

В один из предосенних дней Тарасов вдвоем с Матвеем передвигались от одного берега реки к другому, по очереди мыли пробы. Ничего утешительного в них не было.

Перед заходом солнца они расположились у берега на согретых за день камнях. Отпустили на поляну уставших лошадей. Недалеко стояли избушки пасеки. Но состояние у обоих было таким, когда не хочется показываться на глаза людям и даже разговаривать. Расстелив на камни ватники, молча улеглись на них, точно чужие, незнакомые люди, каждый из которых занят своими мыслями.

Тарасов долго рассматривал долину. На этом берегу, за террасами, склон, покрытый крупными кедрами, полого уходил к водоразделу. На противоположном — склон начинался скалистым обрывом, потом шел узкий уступ — остаток когда-то существовавшей террасы, а выше — подъем, настолько крутой, что казалось, непонятным, как на нем удерживаются каменистые осыпи. Растительность там была значительно беднее. Такая разница в склонах часто обнаруживается у многих рек. В одних случаях это происходит потому, что склоны, обращенные к югу, быстрее освобождаются от снега, в других — связано с разницей в геологическом строении. Один склон может, например, быть сложен легко разрушающимися известняками, а другой — более устойчивыми гранитами. Еще чаще это зависит от того, как залегают пласты горных пород. Бывает, что один склон как бы скользит по напластованию, а другой, разрезая пласты, дает возможность атмосферным водам легче углублять долину.

Чуть выше места отдыха наших друзей виднелось устье притока с залесенными склонами. Развалины нескольких избушек создавали колорит запустения. Он точно подчеркивал мысль о том, что лето потеряно и теперь уже ничего не выйдет. Пока не поздно, следует убираться отсюда подобру-поздорову, а к весне подбирать другой, более надежный объект для поисков.

— Как, Фаддеевич, а не пора ли на зимовку? — спросил Тарасов.

— Трудно мне советовать, — ответил Буря. — Пока у нас дело в решку играет. Бросят монету, одной стороной упадет — «орел». Выиграл. А если другой — «решка». Вот у нас — другой стороной выпало. Я понимаю, польза от работы есть. Но только не совсем по душе мне польза эта самая. От силы еще дней десять, а там польет. Тогда не только скучно, но и мокро покажется.

— Да-а. Просчитались с этой речушкой. Видно пустая она. Побыстрее здесь кончать надо.

— Ну уж извините, Михаил Федорович, что так скажу. Лето работали как полагается, а под конец? Как у плохого портного — кроит ладно, шьет ничего, а пуговицы как следует пришить ленится.

— Тоже правильно. Но душа не лежит здесь торчать.

— А мне, думаешь, к старухе не охота? Рано ты, парень, о Нине своей затосковал.

— Ну, это уже просто чепуха.

— Какая же чепуха. Работу не кончили, а нюни распускаешь. Тут причина всегда одна — баба. Это я по опыту знаю.

— Нет, Матвей, я посоветоваться хотел, а бросать работу не собираюсь.

Беседа оборвалась. Тарасов обиделся на замечания. Буря в свою очередь был огорчен откровениями человека, в которого за лето привык верить. Хотя, сказать по правде, ему и самому надоела эта пустая по пробам, только на вид красивая река. Он поднялся, опершись на ружье.

— Пойду коней посмотрю. Может, пара рябчиков попадет вместо чая на ужин.

Тарасов не ответил.

Некоторое время были слышны шаги Матвея и свист манка, которым он звал рябчиков, потом все стихло. Тарасов лежал лицом к солнцу, впитывая последние теплые лучи, и неожиданно для себя начал беспокойно думать о Нине и дочке. Нестерпимо захотелось увидеть их, родных и таких недостижимых сейчас.

Из оцепенения вывел выстрел дуплетом. Тарасов насторожился, инстинктивно присел, пододвинул винтовку. Поднялся и увидел Матвея. В руках он нес какую-то добычу, направляясь к довольно далеко ушедшим лошадям.

Успокоившись, снова сел на ватник. Не думая, вытащил из ножен, болтавшихся на поясе, финский нож, засунул его в трещину между пластинками сланцев и отломил кусок. На сланце оказалась глинка. По привычке соскоблил ее в стоявший рядом ковш. Ударом молотка нарушил плотно спаянные пластинки сланцев и начал разбирать их ножом, продолжая думать о Нине, о так неудачно сложившемся лете.

Постепенно получалась заметная ямка и рядом с ней кучка очищенных от глинки пластинок, а он все продолжал начатое занятие.

— Это ты здорово придумал, — сказал подошедший Матвей. — Самое место для хорошего шлиха. А ну промой, все равно ковш освобождать надо. Чай варить будем.

— Какой чай? У нас же нету.

— А вот заместители. Пока моешь, я рябков обдеру. Чай будет самый таежный. Особенно, если соль найдется. А нет, так с одним наваром сойдет.

— Без толку мыть, — проворчал Тарасов. — Мы же здесь недалеко пробу брали.

— А ты не ленись.

— Мой сам, если хочешь.

— Я за дровами. Лесина сухая есть недалеко. Подтяну.

Тарасову не хотелось возиться. Решил, что отменит «чай из рябчиков» и предложит двигаться на базу. Но все равно надо было ополоснуть ковш, чтобы привязать его к седлу. Крикнув Матвею, чтобы тот бросил лесину и возвращался с лошадьми, спустился к реке.

Сказалась привычка. Опустив ковш в воду, он не просто выдернул его обратно, а смыл глинку и песок, наскобленный со сланцев на дно ковша. Мутная вода, еле заметная в сером освещении вечера, потянулась по течению. Шлиха действительно было много. Резким движением развернул его по ковшу и скорее почувствовал, чем увидел, несколько неправильных, крохотных желтых зернышек.

— Металл!

Но в следующую секунду у него мелькнула мысль, что Буря подбросил золотинки в ковш, чтобы подзадорить, помочь уйти от проклятого настроения. Вспомнил, как он заставлял мыть пробу.

— Ясно… — разочарованно промолвил Тарасов. Но ему никак не хотелось показать себя неопытным разведчиком и растерять заранее подсчитанные золотинки. Он вырвал листок из полевого дневника, согнул его и пальцами начал вытаскивать и складывать на лист золото. Одна, вторая… десятая. Даже не слышал, как за спиной оказался Матвей.

— А зачем же руками?

— Подложил?

— Ты что. Я тебя давно проверять бросил.

— Правда?

— А ты уходить хотел! Давай доведу.

Матвей взял ковш и стал домывать пробу. На дне показалось еще несколько золотинок. Буря слил воду и с последними каплями осторожно переместил всю пробу в капсулек из плотной бумаги. Теперь оставалось чуть подсушить ее на воздухе. Правда, рабочие пробщики — бывшие старатели, в начале работ считали, что пробу надо сушить над огнем, и Тарасову пришлось Долго рассказывать, что такой способ действительно годится для старателей, когда они моют только на золото, примешивая к пробе некоторое количество ртути, и выжигают, вернее, испаряют, ее остатки из шлиха. При геологических поисках этого делать нельзя, так как могут быть потеряны некоторые ценные минералы, легко изменяющиеся при нагревании.

Только сейчас Михаил Федорович поверил в случившееся. Подскочил. Обнял Матвея.

— Дошли, значит!

— Одна проба еще не все.

Но успокоить Тарасова было невозможно. Он схватил карабин. Один за другим полетели в вечернюю тишину выстрелы.

— Ты что?

— Салют! Нашли, понимаешь, Матвей!

Когда была приготовлена прямо на этом же месте у реки ночевка, а на костре варился «чай», оба взялись за добычу глинки, набившейся в щетку сланцев. После ужина промыли еще одну пробу. Результат получился лучше.

С первыми лучами рассвета началась работа по опробованию. Золото оказалось как в основной реке, так и по притоку, в устье которого стояли разваленные избушки.

Давно не возвращался Тарасов с таким радостным настроением на базу. Всю дорогу он то принимался петь, то без умолку говорил о планах на будущее.

Решили по приезде ничего и никому не рассказывать, подождать, когда соберутся все, как ни в чем не бывало выложить пробы на стол и пригласить — «посмотрите, мол, что это за чепуха такая», или, лучше, выложить пробы, а самим отойти в сторону с безразличным видом. Так и сделали.

Почти одновременно с ними из другого маршрута возвратилась группа Коровина. Поздоровались, поужинали, поговорили о текущих делах. Обе группы выложили свои пробы с разных сторон стола, как это обычно делалось после возвращения из походов, и оба геолога отошли от них, «как ни в чем не бывало». Спокойствие нарушил чей-то возглас:

— Вот это да!

— Иван Петрович! Товарищ Коровин! А у них не хуже нашего, как не покрепче!

Последняя реплика, принадлежавшая Чернову, ездившему с Коровиным, заставила сгрудиться к столу всех членов коллектива.

По обе стороны стола лежали пробы, привезенные из различных частей района и отличавшиеся от всех других проб, собранных за лето, тем, что в них наконец блестело самое настоящее золото!