В стране золотой

ГЛАВА ВТОРАЯ

Теперь каждое утро в «Буровой конторе» разгорались споры о речках под названием Темная или близкими к нему.

Начинались они обычно приблизительно так:

— Это наверняка речка Чернушка, что в верховьях Убы, — говорил кто-нибудь из присутствующих.

— Здравствуйте, пожалуйста! — парировал другой. — Хотя бы отчет прочитал раньше, чем выступать. Сказано ясно; «район горный», а не высокогорный.

— Ну это не доказательство, сам-то ты здорово умеешь различать горный от высокогорного!

— Постойте, товарищи! вмешивался Тарасов или Коровин. — Вот здесь сказано: «добрые пробы из русла в левом распадке, понеже и у самой речки на косах, браты оные в верстах оснадцати от устья самой реки». А вся ваша Чернушка, посмотрите на карту, не больше четырех километров.

— Вот это другой разговор.

Постепенно набиралось все больше рек и речушек, претендовавших на необходимость обследования и чем-то напоминавших ту, о которой шла речь в разрозненном отчете. Но от этого вопрос о речке Темной только все больше запутывался.

Однажды Коровин, не выдержав, заявил:

— Зря возимся, Михаил Федорович. Прошло больше ста лет после этих самых «добрых проб». Неужели же ты серьезно думаешь, что их до нас с тобой никто не заметил?

— Пожалуй, ты прав. Едва ли можно поверить, что россыпь с такими показателями могла сохраниться неотработанной и тем более неразведанной.

— Надо полагать, там теперь и знаков золота не увидишь.

— Ас рудой? Думаешь, разобрались?

— Жадность тебя обуяла! Да если бы дам в этом году хоть процентов двадцать удалось осмотреть из того, что наметили, нас бы в герои записали. А ты хочешь все сразу.

— А ты не хочешь?

Коровин улыбнулся.

— Ну, хочу. Но где эта твоя Темная? Вот уж действительно дело темное…

— Ладно. Пока отложим. Будет время — вернемся.

Обработка старых данных была закончена. Теперь следовало установить очередность полевых работ, выделить наиболее интересные районы, выбрать маршрут.

Уже при самом беглом осмотре карты Рудного Алтая можно заметить, что крупные рудники, да и вообще все находки различных полиметаллических или золотых руд объединяются здесь в широкую полосу, протянувшуюся вдоль правого берега Иртыша и как бы обрывающуюся к северо-западу от Колыванского, Тигирецкого, Холзуна и других хребтов. Хребты эти служат водоразделом между Иртышом и Бурной Катунью, впадающей в Обь, чуть пониже города Бийска.

На первый взгляд такое расположение месторождений могло быть объяснено трудной доступностью верховьев Катуни. Действительно, высокие хребты со следами недавних ледников, а местами и действующими ледниками, редкие и трудные тропы весьма усложняли проведение экспедиций, а плохо снаряженным «проспекторским» отрядам просто опасно было туда идти. Однако хорошо известно, что, помимо государственных разведок, всю территорию Алтая, да и не только Алтая, вдоль и поперек исходили рудознатцы и старатели. Если бы за пределами «рудной полосы» были хорошие месторождения полиметаллических руд или золота, то они не могли остаться незамеченными.

Ключ к решению дает геологическая карта.

Все горные породы, которые мы встречаем на поверхности Земли, ученые делят по происхождению на три большие группы. Первая из них — кристаллические породы, напоминающие гранит или, напротив, стекловатую лаву, — образовалась в результате застывания огненно-жидкой магмы, того самого расплава, что изливается из жерл вулканов. Вторая — осадочные, образуются на поверхности земли за счет разрушения, перемыва, переноса и нового отложения обломков или постепенного накопления различных солей. Третья — измененные, метаморфические, образуются при новом погружении каких-то участков земной поверхности на значительные глубины, где господствуют громадные давление и температура.

Магматические породы залегают неправильными «массивами» или жилами, а осадочные — правильными слоями. Но и эти слои очень редко лежат спокойно и горизонтально. В любом горном районе можно наблюдать, что они собраны в сложные складки или разорваны. Метаморфические горные породы часто встречаются в виде самых причудливых скоплений.

Все это можно изобразить на специальной геологической карте. Однако чаще всего геологическую карту составляют не по видам горных пород, а по их возрасту. Ведь каждую эпоху или период откладывались не один, а несколько, иногда многие десятки и даже сотни слоев, и если закрасить их одним цветом, то карта значительно упростится. С этой целью для каждого периода установлена своя краска. Например, отложения, образованные в меловой период, когда еще жили земноводные гиганты, вроде динозавров, всегда закрашивают изумрудно-зеленым цветом, а период грандиозных папоротниковых лесов — каменноугольный — серым.

На Алтае полоса участков со свинцово-цинковыми рудами сменяется полосой золотых, а затем оловянных и вольфрамовых руд. Это явление вызвано особенностями геологического строения района. Понятно, что такие данные должны были быть положены в основу всех планов Тарасова.

Геологи выбрали для первоочередного обследования участок, вытянувшийся по левому берегу Бухтармы, самого крупного правого притока Иртыша, но не там, где сейчас построена Бухтарминская ГЭС, а значительно выше — в горах.

Перипетии с отчетом о районах на речке Темной были почти забыты, когда о ней вдруг вспомнил Буров, теперь уже почти не вмешивавшийся в дела Тарасова.

— Ты помнишь, Михаил Федорович, — обратился к нему Буров, — в том самом отчете говорилось что-то о находках большого количества тяжелого темного минерала?

— Еще бы не помнить этот треклятый отчет! Сколько мы из-за него дней потеряли зря. Но я не понимаю, что тебя это вдруг заинтересовало. На примеси темных минералов в россыпях есть ссылки почти во всех отчетах. Чего же тут удивительного?

— Там, мне помнится, сказано не совсем обычно.

— Значит, было чуть побольше окислов железа.

— Едва ли.

— Не понимаю.

— А ну, давай сюда эту грамоту.

Найдя нужное место, Буров оживился:

— Вот! Здесь пишется, что встречено много обломков тяжелого, почти черного камня, дающего при ударе темно-коричневый порошок, а ведь окислы железа дают красноватый.

— Чепуха! — прервал Тарасов. — Сильно окислившийся магнетит.

На этот раз Буров был непоколебим.

— Взгляни сюда. Здесь говорится, что этот камень колется на тонкие пластинки.

— Ну и что же? Железная слюда!

— Опять злишься!

— Нет. Просто знаю, что такие мелкие скопления минералов железа не имеют практического значения.

— А почему бы этот минерал, — задумчиво сказал Буров, не мог быть вольфрамитом?

— Что? Вольфрамитом? — Тарасов резко повернулся. — Ну, хорошо, допустим, — сказал он примирительно. — Но как твое открытие может изменить дело? Ведь все равно адрес неизвестен.

— Возможно, территория поисков потерянной реки может быть сокращена.

— Это как же?

— Месторождения вольфрамита известны далеко не на всем Алтае.

— Но и эта площадь вполне достаточна, чтобы на ней поместить сотни три таких речек, как Темная.

— Жаль. А я думал помогу, — ответил Буров.

— Ну, доспорились, теперь этот рассердился, — резюмировал Коровин.

— А что? Разве мы оба не правы? — рассмеялся Тарасов. Вмешательство Коровина оказалось своевременным. — Правы? Вроде, как у Ходжи Насреддина получается. Помните, двое спорили, он с обоими соглашался, а когда его жена выступила с протестом, то он заявил: «И ты права, жена моя»! Вы от меня такого ответа ждали? Не получится!

Даже успевший действительно рассердиться Буров не мог не улыбнуться.

— Ну, давай, давай, дальше. Какой же твой вывод?

— По-моему, просто возиться сейчас дальше с Темной нет никакого смысла. Но и забывать о ней не следует. Пусть не в этом году, а доберемся и до нее.

— Правильно, — подтвердил Тарасов. — Вот тогда и мысль о вольфрамите учтем. Сам знаешь, в таких делах, кроме всего прочего, зачастую помогает «Его величество Случай!»

Беседа перешла к текущим делам, к деталям уже почти принятого плана.

Всякий, кто хоть раз побывал в той части нашей Родины, которую называют Сибирью, а тем более на ее южной окраине— Алтае, знает, как плотно лежат здесь глубокие снега, заполонившие землю с осени. Даже там, где снег выдуло ветром, земля надежно скована мерзлотой или покрыта твердым слоем наста. Но вот в перерывах между пургой и поземкой как-то по-особенному ласково пригреет солнечный луч. Через несколько все еще коротких дней начнет увеличиваться количество сосулек. После таких событий любая вьюга покажется лишней, не предусмотрен? ной календарем. А если обратиться к сибирскому фольклорру, то в нем предвесенняя вьюга обычно объясняется стремлением уходящей «матушки-зимы» оставить по себе памяти, «чтобы не забывалась». Появляется первая проталина.;. Конечно, ее еще может снова занести снегом. Пройдет немного дней, и темные лежащие на снегу предметы — ветка, соломинка, угольки от костра, а за ними и следы на санной дороге станут приподниматься над общим ровном покровом и окажутся как бы стоящими на подставках, будут напоминать шапочки грибов. Это уже прямо свидетельствует о приближении весны. А наступает она здесь безудержным шквалом. Так что, как только появляются хоть малейшие признаки весны, надо готовиться к полевым работам и не медлить.

В те времена в связи с нехваткой квалифицированного технического персонала значительная часть работы обычно приходилась на долю студентов-практикантов. Но, кроме того, нужны были опытные рабочие-таежники, пробщики, проводники, конюхи. В маленьком подвижном геолого-поисковом отряде каждый участник похода всегда загружен полностью. При этом, чем меньше группа, уходящая в горы или тайгу, тем лучше должен быть подобран ее состав, иначе, кто знает, чем может все кончиться.

Кроме того, часто не хватало самых простых вещей, входивших в перечень «уровня острой необходимости» или обладавших «высшим коэффициентом нужности», как любил выражаться первый из зачисленных в отряд младших сотрудников, никак не умевший полностью приспособиться к суровой алтайской природе. Звали его Володя Володенькин, сокращенно — Володькин.

Это был студент, обладавший удивительной любовью к камням. Камни сопровождали Володенькина везде. Они лежали в карманах его куртки, в долевой сумке, на столе, в чемодане, в рюкзаке и даже под подушкой. Он и появился в «Буровой конторе» с камнями в руках.

Даже много месяцев спустя нет-нет да вспоминали, как в конце морозного дня, на исходе зимы, в контору вошел невысокий молодой человек в старенькой «барчатке»— обрезанной овчинной шубке, из-под воротника которой торчал коричневый шерстяной шарф. Как было установлено позднее, со слов самого Володенькина, этот шарф имел «громадный коэффициент нужности» и, несмотря на свою «дыроватость», был одной из главных составных частей его костюма. Правда, он всегда самым причудливым образом вылезал из-под воротника барчатки или ватника, как бы старательно ни был заправлен, но это позволяло использовать его для протирки вечно запотевающих очков.

Молодой человек поставил в сторону тяжелый рюкзак и начал протирать очки шарфом. Делалось это настолько долго, что обратило внимание главного «стража» порядка в конторе — седой невысокой секретарши.

— Вам это кого же, молодой человек?

— Мне? Извините… А кто сейчас есть из геологов?

— Если по руднику, то Павел Петрович будет позднее. Вам его?

— Не знаю.

— Как же это не знаете!

— Я в первый раз.

— А! Что это у вас в руках — камни? Нашли где-нибудь? По камням — это к товарищам Тарасову или Коровину. Вон там разденьтесь, сбейте снег с валенок и идите за перегородку. Как зовут-то?

— Володя. А рюкзак здесь не помешает? — робко осведомился Володенькин.

Маленькая секретарша сдвинула брови.

— Где это вас так обучили? Вваливаются в избу обязательно со всем скарбом. Ничего бы с ним не случилось и на крыльце.

— Простите.

— Ладно уж, пусть стоит. Только, молодой человек, долго там не задерживайтесь. Им работать надо.

Смущенный Володя почти автоматически выполнял указания. Раздевался, перекладывая из руки в руку куски какой-то руды.

За перегородкой слышался разговор по его адресу.

— Михаил Федорович! Там опять какой-то насчет камней. Наверное, первооткрыватель.

— А нельзя, чтоб он потом пришел? Когда будем хоть чуть посвободнее. Начнутся воспоминания, не остановить; а слушать, ну честное слово, некогда.

— Положим, вы всегда заняты. И потом, там мальчик, Володя. Он, видимо, из далека — с рюкзаком.

— Что-то ты, Михаил Федорович, последнее время начал на гостей фыркать. Мало тебе интересных сведений они принесли? Вспомни хорошенько!

— Но не мальчики! — буркнул Тарасов.

В «закутке» Володю заставили еще немного подождать, потом Тарасов повернулся к нему и сразу заговорил как со старым знакомым.

— Ну, молодой человек, вы, кажется, называетесь Володей и успели обидеться на нас за нелюбезный прием? Показывайте, что за камни.

— Да нет, рассердиться я не успел. Вот тут… некоторые образцы.

— Если не успел, тогда молодец. Ага… Неплохая руда. Так, так… Насколько я знаю Алтай, это взято совсем не так далеко. Даже, пожалуй, в Риддерской группе. Не так ли, Иван Петрович.

— Согласен.

— Где вы подобрали эти камни?

— Недалеко от Усть-Каменогорска, по пути к Семипалатинску.

— На самой дороге?

— Да, а что?

— Дорогой юноша, они просто выпали из плохо запакованных ящиков с рудой, которую везут по этому пути к железной дороге.

— Я так и думал, — смущенно сказал Володя, но тут же встрепенулся. — А все же. Такая большая разница по формам и такое совпадение по составу!?

— Ну и что же, — сказал, вставая и подбирая, видимо, для демонстрации какой-то свой образец, Тарасов. — Размеры зерен минералов зависят от условий, в которых происходила кристаллизация. При совершенно равных концентрациях растворов в одном случае могут отложиться крупные, а в другом мелкие кристаллы тех же самых минералов. Проще говоря, при быстрой кристаллизации руда будет мелкозернистой, а при медленной — крупнозернистой.

Володя начал вытаскивать из карманов новые образцы. Беседа, судя по всему, могла тянуться бесконечно, если бы не вмешалась секретарша.

— А не хватит ли, товарищи? Рабочий день кончился. Вашего гостя, наверное, уже дома ищут. В другой раз придет.

— Да, действительно. Обязательно приходите к нам, юноша. Вы риддерский, здешний?

— Теперь здешний. К вам приехал.

— Родные сюда перевелись?

— Да нет! На разведку, на практику.

В первую минуту Тарасов растерялся. После долгого разговора о рудах и минералах, как предполагалось со случайным посетителем, неожиданно выяснилось, что перед ними стоит усталый и голодный гость. Наступила ночь, а он еще не был определен на ночлег, да и вообще не была решена его дальнейшая судьба, будущая работа.

Первой спохватилась секретарша. Внешне черствая, Матрена Николаевная Чумазнова всплеснула руками.

— Да как же это! А я-то! Я же вас спрашивала, к кому… Еще хотела вещи на крыльцо выставить!

— Что же вы сразу не представились? — укоризненно закачал головой Тарасов. — Да и мы тоже хороши. Устроили научную дискуссию, а человек с дороги — голодный!

— Ну, спорами потом займемся, — прервал рассуждения Коровин. — Пошли, завтра разберемся, что делать дальше.

— Нет! Он ко мне пойдет. У вас там без гостей народа хватит, — заявила секретарша тоном, нетерпящим возражения, и, обернувшись к студенту, совершенно серьезно спросила: — Неужели же одного, такого мальчика, через всю страну пустили? Ай, господи!

— Так я же не один, — улыбнулся Володя, — все студенты поехали. И потом, это моя вторая производственная практика.

Начались новые расспросы, но Матрена Николаевна решительно взяла его за руку.

— Хватит. Наговоритесь завтра. Голодный же мальчик. Пойдемте скорее.

Через несколько минут, теперь уже совсем смущенный, Володя шагал по одной из узких улиц Риддера, а Матрена Николаевна, семеня рядом, продолжала причитать по поводу неосмотрительности родителей и педагогов, посылающих детей в столь далекие и опасные поездки.

Забегая вперед, можно сказать, что Володя вскоре очень привязался к этой простой старой женщине. Понравился ему и небогатый домик, принадлежавший семье партизана, убитого в одной из бесчисленных стычек, которые вынуждены были вести отряды коммунистов-горняков с контрреволюционными бандами.

Избушка эта отличалась от обычной для тех времен хатенки любого алтайского горняка разве только тем, что в ней было несколько больше, чем обычно, рушников, вышитых салфеточек да стопка книг. Соседи знали, что ее хозяин был не очень грамотен. Начал учиться почти исключительно из-за того, чтобы «не быть дураком перед Матреной», полюбившейся ему грамотной, разбитной девушкой, но потом и сам пристрастился к книгам.

Старуха, мать партизана, вопреки обычаю, не стала «командиром» в доме, а беспрекословно слушала невестку, хотя в ее отсутствие жестоко расправлялась за любую провинность с «чумазнятами», как звали во всем квартале малышей.

Вероятно, история с Володенькиным привела работников конторы к мысли привлечь к поисковым геолого-краеведческим работам местную детвору — школьников. И вскоре нашлось немало юных энтузиастов, взявшихся помогать в подготовке экспедиции. Ребята начали таскать в «Бурову контору» буквально все, что вызывало интерес у них самих— наиболее яркие куски руды, оружие, одежду, инструменты, фотографии и старые бумаги, какие удавалось найти или выудить у стариков. Иногда находки представляли действительный и очень серьезный интерес.

Так, одна из групп ребятишек во главе с «чумазнятами» нашла в заброшенной выработке несколько ящиков с документами концессии и оружием. По всей округе пошел слух, что братьям Чумазновым на школьном пионерском сборе объявлена «взрослая благодарность». С тех пор все риддерские ребята начали играть в «первооткрывателей» и «следопытов-разведчиков».

Понятно, что ребята побаивались, взрослых, но были в дружбе с Володей. И никого не удивило, что однажды какие-то ребятишки притащили именно ему старый исписанный блокнот в клеенчатой обложке. При этом старший из «разведчиков» сообщил, что блокнот «из сугроба концом вытаял. Я ковырял, ковырял, пальцы до крови сковырял, а все-таки выковырял; смотрю, а он весь написанный. Вот мы к тебе и побежали».

Володя захватил блокнот в контору, но вспомнил о нем только под вечер. Он полистал местами размокшие страницы, исписанные удивительно мелким почерком, напоминающим вычурный шрифт, которым когда-то писали конторщики, но разобрать ничего не сумел.

Тарасов оказался занятым, а Коровина не было. Только на следующий день Володя показал ему блокнот.

Коровин долго рассматривал все еще сырые страницы. Нашел несколько фраз, показавшихся какими-то географическими заметками, но потом с раздражением заметил:

— Черт его знает. Чепуха какая-то.

— Выбросить?

— Конечно! Хотя, знаешь, отдай архивариусу. Кстати, отнеси ему и «императорские дела», больше они до осени не понадобятся.

Володя не испытывал чувства уважения к старым бумагам. Обстановка архива казалась ему нестерпимо скучной, и он без особого удовольствия выполнил поручение.

Разговор с Алексеем Алексеевичем был кратким. Студент обратил внимание на то, что у архивариуса сидел гость — немолодой человек с рукой на перевязи, но не придал никакого значения нескольким фразам, дошедшим до его слуха, когда он, уходя, закрывал за собой дверь:

— Его почерк?

— Пожалуй, да. Хотя здорово размочено.

— Ничего, разберем!

День прошел без приключений. Никто больше не вспоминал о блокноте. Под вечер в конторе появился старик архивариус. Это никого не удивило, так как он был здесь довольно частым гостем. Обычно подолгу беседовал с Матреной Николаевной о житье-бытье, потом с Буровым или Тарасовым. На этот раз, нарушив традицию и плохо скрывая волнение, Алексей Алексеевич направился прямо к Володенькину.

— Так, где вы, юноша, добыли это чудо?

— Какое еще чудо? — Володе почему-то показалось оскорбительным, что посторонний человек называет его юношей, в то время как он уже числился коллектором.

— То, что вы изволили мне сегодня доставить.

— Блокнот?

— Нет! Деловой и важный дневник-справочник. Кстати, он представляет гораздо больший интерес для вас, чем для меня.

— Мне принесли его ребята, а они выковыряли его из сугроба.

— А где этот сугроб? — архивариус сгорал от нетерпения. — Что в нем еще есть? Где недостающие страницы? Да говорите же!

— Я не знаю, — растерянно пробормотал Володя.

— Почему же не поинтересовались? — уже сердито выкрикнул Алексей Алексеевич.

Володенькин молчал. А старый архивариус вдруг посмотрел на него примирительно:

— Н-да-а… Вы правы, юноша. Сердиться можно на того, кто понимает, что у него в руках. А вы оказывается того…

Шумный разговор привлек всеобщее внимание, подошел и Буров.

— Да тут, как я погляжу, назревает битва историков с будущими минералогами, — пошутил Буров.

— Не смейтесь, Павел Петрович! — старик стремительно подошел поближе к Бурову. — Эти мальчишки, не желающие ничего видеть дальше своего носа, могут вывести из себя кого угодно. Но как в их компанию попал Коровин? До сих пор я его уважал…

— А мы с ним только что собирались зайти к вам, — попытался отразить наступление старика Тарасов. — На прощание хотели получить инструкции по сбору на нашем маршруте нужных вам экспонатов.

— Экспонаты!? Вот ценнейший экспонат. Справочник из сугроба, сам в руки попал, а его собирались выбросить. Какой же после этого толк давать вам инструкции?

— Постойте, — теперь взялся за успокоение Буров. — Я не понял, что здесь случилось. Давайте разберемся толком.

— Пусть о том, что случилось, расскажет «старейший, опытнейший поисковик» товарищ Коровин. Так, кажется, вы мне его всегда рекомендовали.

— Согласен. Только давайте сядем, — пригласил Буров.

Коровин признался, что не нашел в блокноте ничего примечательного и только на всякий случай решил его послать к Алексею Алексеевичу.

— Я ничего в этих иероглифах не понял, а если послал вам, то сделал это больше по привычке.

Алексей Алексеевич опять вскипел:

— А раз не понимаешь, так как же можно даже думать о том, чтобы выбрасывать?

— Так что же вы все-таки обнаружили в этом блокноте, — не выдержал Тарасов.

— Ладно, так и быть, — Алексей Алексеевич встал, — слушайте. Дело Иванкинского отряда, листы, номера точек. Ну, это мало интересно. Ага, вот… «Хотя сам сих земель хозяин, царский сотский, медали императорской кавалер, заявил, что сию речку только через смерть его копать дозволит, долгом почту о результатах поиска доложить. Понеже поиск был проведен до с тем сотским встречи и без егонного ведома. От устья в ста саженях первый шурф показал золото с самого верха, до плотика. А содержание в песках до 30 долей на старую ендову. В дальнейших щурфах, не все до постели добитых, золото выше и ниже, как было сказано. На плане те шурфы обозначены».

— Так ведь это же из отчета по речке Темной, — перебил Тарасов. — Только половину того, что вы прочитали, мы не знаем.

— То-то, «не знаем». А что вообще вы знаете? Послушайте дальше, — «… а ехать до того Кере-уряха от старой заимки вверх по Бухтарме верстов пять. От устья свернуть вверх, держась правого берега по тропе к Сотниковым пасекам и охотничьим избам. Проехав так две ночевы, на ту долину выход. По логам смотреть и пробы брать обязательно. Мы то дело оставили из-за сотника». Поняли, «выбрасыватели»?

— Не совсем. Кроме того, что наша злосчастная Темная теперь объявилась под новым названием и находится где-то по Бухтарме. Кстати, а есть ли на Бухтарме Кере-урях? — заметил Тарасов.

— Посмотрим! — на этот раз вмешался Коровин. — Уж район Бухтармы я как-нибудь знаю. Кере-урях?.. Так в переводе с казахского это значит «Черная река». Кере-уряха никакого там нет, а вот Черная, Чернушка и Черновая имеются.

— Вот здорово! — воскликнул Буров.

— Теперь, пожалуй, и твой вольфрамит пригодится, Павел Петрович, — откликнулся Тарасов. — Он позволяет думать, что этот самый, как его там, Кере-урях находится где-то в верхнем течении Бухтармы.

— Во всяком случае не ниже Зыряновска.

— Конечно.

— Да, это дело, кажется, действительно, интересное. А?

— Не торопитесь с заключениями. Лучше пусть Алексей. Алексеевич расскажет, как он прочитал это сокровище.

— Ох, Павел Петрович, «Фома неверующий»! — сокрушенно закачал головой архивариус. — Неужели вы изволите думать, что старик может все это так складно выдумать? Вы никогда не читали о Шерлоке Холмсе?

— Это вы, значит, Шерлок Холмс!

— А что? Не гожусь?

— Правильно! Мы же ротозеи не подумали, как эти иероглифы читаются.

Выяснилось, что шифр оказался несложным. Но, к сожалению, сохранившиеся страницы дневника обрывались на записях, сделанных уже на современном литературном русском языке и, по-видимому, содержали еще немало других ценных сведений. Были в дневнике и какие-то зарисовки, выполненные тушью или чернилами, но они погибли.

Алексей Алексеевич поднялся и, небрежно поклонившись, вышел, предоставив ошеломленным геологам строить догадки о судьбе речки Темной.

Первым нарушил молчание Коровин.

— Вот вам, Володя, наглядный урок экспедиционной практики. Все записи делайте только простым карандашом средней твердости. Пусть хоть немного сохранится бумага, будут жить и ваши записи, даже если побывают под водой. А записи, сделанные чернилами или тушью, погибают при первом же прикосновении влаги.

— Да, — согласился студент, досадно. Наверное, дальше в блокноте было самое интересное.

— Все же, — продолжал Коровин, — можно хоть приблизительно предположить, где искать. Три участка это не тридцать. Может, включим в план?

— Пожалуй, действительно, теперь мы много ближе к разгадке, — заметил Тарасов. — Если только название основной реки и прочие ориентиры опять не являются каким-то шифром.

— Это как же так?

— А может, он Бухтармой называет Берель, Бирюксу или какую-нибудь другую реку.

— Ну, это едва ли.

— Есть и еще одно, о чем мы все пока молчали, — задумчиво сказал Буров. — Кто он, автор дневника? Кто мог раньше, чем мы с вами, и в наши дни интересоваться этими документами, делать выписки?

Коровин подошел к Бурову.

— А если вспомнить о бумагах, найденных ребятишками в старых выработках? Видимо, этот блокнот принадлежал одному из «проспекторов» концессии. Хорошо, что хоть обрывок этих записок нашелся.

— Но почему нет фамилии хозяина блокнота?

— Либо оторвалась, либо смыта, либо, что вернее всего, уничтожена. Как бы чего не вышло.

— Вот вам и разъясняется история с вырванными из отчета листами. Дело выходит не в небрежности. Верно, не хотелось, чтобы кто-то еще раз повторил выписки и раньше его добрался до места.

После этого эпизода единогласно приняли решение включить в план работ группы Тарасова на предстоящий сезон обследование части верхних правых притоков Бухтармы. В случае неудачи, после первых же маршрутов партия могла продвигаться к другим точкам, ранее намеченным к обследованию в этом районе. Решили, что до поры до времени об этом изменении основного маршрута никого оповещать не следует.

Прошло еще несколько дней. Работы на Риддере были закончены. Предстояло перебазироваться в Усть-Каменогорск, там заканчивать комплектование поисковой партии и ждать начала вскрытия рек, а потом подходящего рейса парохода, идущего в верхнее течение Иртыша.

Вечером перед отъездом Тарасов собрал все материалы и пошел к Бурову. Они долго говорили о работе. Буров рассказал о людях, которых рекомендовал найти в Усть-Каменогорске и Зыряновске, потом о своих планах. Обоим не хотелось расставаться. Тарасову было, особенно трудно. Он уходил на все лето в один из самых отдаленных отрядов начальником и единственным коммунистом.

Перешли к личным делам. В Усть-Каменогорск должна была приехать жена Тарасова — Нина Дмитриевна, задержавшаяся где-то в пути. Она могла опоздать к выезду отряда в поле и тогда с малышом на руках окажется совсем одна в чужом городе. Решили, что Тарасов оставит ей письмо, порекомендует пробираться на Риддер, а здесь уже ей окажут всяческую помощь.

— Она у меня смелая, — говорил Тарасов. — Только из-за малыша и отстала. А теперь вот, как получится… Кто знает, когда встретимся.

— Счастливый ты, Михаил, — задумчиво сказал Буров. — А вот у других жены, так те по ошибке за нашего брата-геолога выходят… Знаю я одну такую. Все было хорошо. Но уехал супруг в тайгу. Ну, конечно, телеграммы, письма. И ответы получал, так чтобы ниточка не обрывалась, а потом, как свалился там да начал к себе звать, просто отказалась ехать и все. А он хоть выкарабкался из тайги и из болезни, только верить в людей стал с оглядкой. Да, сложная у нас брат, профессия…

— А до чего же обидно, когда о нас начинают разные сказки писать, — улыбнулся Тарасов. — И такая-то красота вокруг, и воздух тебе, и водопады, и сказочные ущелья, и клады земные, и охота, и ягоды, и дым костра…точно только в этом дело. В общем бросай все и беги в геологи.

— Да-а-а… Навьючить на такого писаку пуда четыре груза, надеть дырявую сетку, что от комаров, дать стоптанные сапоги без подметок да отправить в маршрут… Эдак, хотя бы на полмесяца! Чтобы и солнышко и дождик, и переночевать разика два-три в болоте, а потом снежком сверху, по мокрой телогрейке, при этом заставить пробы мыть, образцы брать и все наблюдения записывать.

— Пожалуй, после такой «экскурсии» он написал бы правду; знали бы тогда люди, что почем достается.

— Может случится наоборот. Помню я одного геолога. Да и ты его, наверное, знаешь — Евгений ТрифоновичШалов. Однажды мы с ним были на Крайнем Севере. Там на старых картах значился «город Верхне-Колымск». Оказалось, что он рядом с новым поселком, под совсем другим названием. Ну, решили сходить посмотреть на старину. Потратили полдня. Кое-как добрались до группы полуразваленных глинобитных юрт. Их там даже не хатами, а хатонами называют. В них и люди и скотина вместе зимуют. Между юртами такая же полуразваленная старая церквушка. Это и числилось «городом». Вечереть начало. Спасибо какой-то местный житель нас на лодчонке до нового поселка вывез. Измучились, комары заели. Голодные пришли, как звери, а есть нечего. Так Шалов с меня слово взял, чтобы я никому правду не говорил. Авось, еще кто-нибудь на такую «экскурсию» попадется. А ты говоришь, корреспонденты…

Помолчали. Потом Буров добавил:

— Да если всякую нашу скуку описывать будут, никто печатать не станет. Не поверят.

— А ведь они по-своему правы. Главное не в скуке. Неужели ты не любишь нашего дела?

— Люблю!

— После тяжелого труда еще слаще победа… А кто еще, кроме изыскателей, так близко бывает с природой. Немногие, а?

— И это так.

— И пусть любые комары, — воодушевился Тарасов, — камни, болото, идешь и думаешь: вот сегодня я здесь один. А если найду!? Зазвенит тайга, тысячи за мной придут и будет где-нибудь на карте не только Зыряновск, а Тарасовск, Буровск…

— Вот уж не знал, что у тебя столько тщеславия!

— Нет, Павел! Просто это было бы правильно. Я не о себе беспокоюсь. Я ничего такого еще не открыл. Но ведь есть же люди — находят.

Разговор затянулся далеко за полночь, только тогда вспомнили, что их ждут к ужину Коровины.

— Эх, мы! Пойдем, Павел.

— Поздно уже. Неудобно. Извинись там за меня.

Тарасов, наконец, попрощался, рванул дверь и шагнул в темноту, в промозглую предвесеннюю ночь. Под ногами зачавкала подмороженная смесь талого снега и грязи. В первую минуту он даже потерял равновесие и с размаху влез обеими руками, чуть не по локти, в холодную массу. Хорошо, что папка с планами и материалами была под мышкой. Через два-три десятка метров от домика Бурова, сразу за углом, пропал огонек его окна. Стало еще темнее. Невольно выругался за свою непредусмотрительность. Отличный, немного тяжелый электрический фонарь на щелочных аккумуляторах — в те годы батареек для карманных фонарей не выпускали — был оставлен дома. Тарасов рассчитывал вернуться засветло. Вот теперь и хлюпай! К тому же фонарь— не плохое орудие защиты. Направь его луч прямо в лицо, встречному, тот невольно отшатнется, и разговор пойдет куда спокойнее.

«И вообще. Чего его потянуло тащиться. Оставлял же Павел ночевать. Только разве Коровин будет нервничать, еще искать пойдет. Ужин готовили. А какой сейчас ужин, в два часа ночи, — думал Тарасов. Потом эти мысли сменились злостью на себя: — Нюни распустил. Первый раз что ли по грязи шлепать. Павлу тоже спать надо, да и мне на своей лежанке спокойнее».

…Когда он, теряя сознание, сползал по стенке какого-то забора прямо в грязь, мелькнула последняя мысль: «Башку проломили гады»… Липкая, соленая, густеющая жидкость вместе с грязью потекла по щеке и губам, но он уже не чувствовал этого. Кровавые круги проплыли перед глазами, и все исчезло…

Долго ждали Михаила Федоровича в семье Коровиных. Был накрыт стол. В центре стоял засоленный по-домашнему кочан капусты. Особенно красивый, когда он разрезан «цветком». Вокруг кочана прозрачные, чуть румяные моченые яблоки, а рядом приготовленная по особому рецепту маринованная капуста с морковкой. Такой кочан хрустит и тает, холодит и чуть щиплет во рту. Соленые помидоры, сохранившие свой естественный цвет. Прямо против них, на другом конце стола, длинные, тонкие огурчики… Тут же был и целый комплект грибов — соленые, маринованные; а рядом — ягоды! Ни с чем не сравнимая закуска к вину и приправа к мясу — подмороженная брусника и сочная голубица. Только сибирские да украинские хозяйки умеют так приготовить красный соленый арбуз!

На такой торжественный ужин не полагается подавать пельмени, но зато в приготовлении мяса и рыбы хозяйки придумывают такие штуки, что позавидует любой столичный гастроном. Ну, например, оказывается, существует двадцать с лишним способов приготовления и подачи к столу иртышской стерляди и не меньше способов приготовления рябчиков.

А в запасе были пироги, шанешки, булочки. Опытные хлебопеки говорят, что в Сибири из поколения в поколение передается особый способ изготовления теста.

А чай? Сибиряки живут рядом с Китаем, и, наверное, оттуда пришло к ним умение по-особенному заваривать этот напиток. К чаю будет выставлен ряд вазочек, скляночек, тарелочек с различными сортами варенья…

Коровины знали, что Тарасов, да и Буров, к которому он пошел, понимают толк в еде. Предполагали, что они придут оба, и старались вовсю.

Так и не дождавшись Тарасова, чтобы не обижать остальных гостей, начали неудавшийся против намеченного плана ужин. Об отсутствующих вспомнили не раз. Поступило предложение всей компанией зайти за ними и после прогулки продолжить начатое дело, но уже в более полном составе. Идея понравилась. Шумной ватагой двинулись в серую мглу рассвета.

…Тарасов лежал ничком рядом с дощатым тротуаром. Грязь и запоздалые льдинки на обочине окрасились запекшейся кровью.

Первым не столько увидел, сколько почувствовал случившееся Коровин. С криком он бросился к другу.

— Миша!

— Кто же это его так!

— У! Дряни!

Подбежавшая на крик жена Коровина, когда-то работавшая хирургической сестрой, оттолкнула мужчин.

— Не трогайте!

— А может, поднимем?

— Погодите. — Вытащила крохотное зеркальце, приложила к губам…

— Ванечка! Зови людей… Теплый он еще… А кто порезвее— за врачом… Побейтесь в ворота, может проснуться, хоть воды дадут.

Один за другим резкие выстрелы из нагана в воздух тревожно прорезали тишину утра. Люди сразу протрезвели и стояли теперь вокруг бездыханного Тарасова. Кто-то колотил в соседние ворота> кто-то побежал в больницу и на квартиру к врачу. Коровины склонились над раненым, как бы стараясь согреть его своим дыханием.

На тревожные выстрелы отозвались свистки. Из-за угла выглянула фигура — одна, другая. Появился ночной наряд милиции, с другой стороны подбежала группа бойцов рабочей самоохраны. Потом появились работники уголовного розыска и ОГПУ, санитар и носилки. Врач приказал нести пострадавшего в больницу..

Друзья жались по стенке больничной прихожки, не смея взглянуть друг другу в глаза. Сюда же прибежал запыхавшийся полуодетый Алексей Алексеевич, неизвестно откуда узнавший о происшедшем. Прямо в кабинет врача прошел необычно подтянутый, строгий, не замечавший окружающих Буров.

Врач говорил кратко, будто диктовал телеграмму.

— Пока жив… Здорово задели. Правда, организм у него железный… Будем надеяться… Наверное, у них было очень мало времени. Чтобы не снимать часы, резанули по руке бритвой. Это привело к дополнительной потере крови. Порез пришелся мимо сосуда, а то бы ваши товарищи опоздали. Даже когда деньги и документы брали, без ножа не обошлись. С обеих сторон порезана грудь. Но не сильно. Главный удар пришелся косо, около виска… Видимо, опытные были дельцы, да промахнулись. Получилось больше крови, но меньше эффекта. Череп цел…

— Как вы страшно обо всем этом говорите, — выдохнул Буров.

— Да я, батенька мой, не первый день. Ну, вы идите, да и остальных уведите. Мне с ними толковать некогда.

Не спрячем его от вас. В любом случае позовем — и для передач и для выноса… А пока не мешайтесь. Кстати, запретите зря ходить в больницу. Позднее сам к вам зайду.

Буров вышел подавленный. Он не мог себе простить, что отпустил Тарасова одного, даже не спросив, есть ли при нем оружие, и теперь считал себя прямым виновником происшедшего. Впрочем, все, кто ожидал сейчас в больнице, тоже считали, что не уберегли товарища.

Слово «жив», которое вымолвил Буров, оказавшись в коридоре, вызвало вздох облегчения.

— Жив. Может быть, выживет, врач говорит…И добро бы в бою, а то грабители! Когда только удастся избавиться от этой погани?..

Недалеко от места происшествия за забором нашли вывернутый бумажник. В нем не хватало только денег. А вскоре в луже, метрах в ста от того же места, была найдена и рассыпанная папка с документами, которые нес с собой Тарасов. Большая часть из них уже не могла быть прочитана. Планы и карты размокли.

Положение раненого было тяжелым. Временами он приходил в себя, спрашивал. Нину, Коровина или Бурова, строго приказывал убрать папку, с документами и опять терял сознание.

Теперь нельзя было начинать полевые работы, пока не пришлют другого инженера. Отряд мог бы вести Коровин. Но он категорически отказался ехать куда бы то ни было, пока не станет лучше Тарасову; выпросил себе несколько дней «в счет отпуска» и сутками просиживал около койки друга либо в прихожей больницы.

Студента Володю послали навстречу Нине Тарасовой в Усть-Каменогорск.

А весна все приближалась. Вот-вот должны были начать вскрываться реки. До крайнего срока выезда в поле оставалось не больше месяца.