В стране золотой

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Тарасов уезжал поздно вечером. Днем он перевез Нину и дочку в новую квартиру, в дом на одной из улиц, примыкавших к базарной площади, тогдашнему центру города. Нине очень не хотелось уходить из обжитой комнаты, где так хорошо относились к маленькой Ниночке — дочке. Наконец, в этой комнате, пусть недолго, они жили вместе, всей семьей. Но добрые хозяева переезжали в другой район на работу и дом продали.

Она не могла принять приглашение друзей, уговаривавших ее ехать в Риддер. Летом этот городок, конечно, гораздо красивее и лучше, чем зимой. Залесенные хребты ближе подступали к нему и, разукрашенные причудливыми пятнами горных лугов, многоцветными осыпями и скалами, казались не такими строгими. Но это не исключало туманов, вечно висевших над долиной и насыщенных дымом металлургического завода. Везти туда больную девочку было страшно.

Пароход отчалил в темноту. Казалось, что вода есть только в полосе света, а дальше — стена, которая передвигалась по мере движения парохода. Огни парохода, по-особому праздничные в темноте, скрылись за небольшим островком, появились ненадолго и ушли совсем за скалистым берегом там, где днем был виден поворот реки.

Постояв еще минут пять около перил дебаркадера, Нина по узким сходням сошла в темноту пристанской площади. Несколько тусклых фонарей освещали только небольшой участок около самого входа на дебаркадер, и в первый момент она даже не мокла сообразить — куда же теперь идти.

Из темноты появилась фигура незнакомого мужчины с подвязанной к груди, как после перелома, рукой.

— Товарищ Тарасова! Вам куда двигаться?

— Простите, я вас не знаю?

— Да! Зато я вас и вашего мужа знаю. Я здесь в райкоме работаю. Видел, как провожали. А у меня друг этим пароходом наверх поплыл.

— Как они там сейчас…

— Как? Хорошо, по грязи шлепать не нужно, — пошутил мужчина.

— Мне к базару, — Нина назвала улицу.

— Значит, побредем вместе. Мне почти туда же.

Разговор между спутниками сначала не клеился. Потом он вертелся главным образом вокруг состояния и освещения улиц, незаметно перешел на быт и нравы города.

Мужчина рассказывал о старой крепости, чуть не ермаковских времен, о береговом вале, плохо защищающем город от частых весенних наводнений, и мечтах о том, как будет, когда на реке появятся плотины гидростанций и навсегда исчезнут наводнения. «Тогда, — говорил он, — и городка-то, наверное, не узнаешь». А еще совсем недавно это был один из самых заброшенных сибирских «приискательских» городов. Жизнь в нем зависела от: сезона. Летом весь город жил только навигацией и огородами.

Каждый малыш мог сказать — когда приходит и уходит любой пароход и какие грузы он доставляет. Зимой в город собирались мелкие купцы и промышленники, а затем не очень удачливые старатели, вообще все те, у кого хватило заработка, чтобы на зиму «выйти из тайги», но не было денег на более далекий выезд. Начиналось беспробудное пьянство, почти ежедневно сопровождавшееся дикими драками. Летом единственным предприятием с заметным количеством рабочих была пристань, зимой же таким «промышленным объектом» становилась станция узкоколейной железной дороги.

В городке еще и сейчас сохранилось немало людей, живущих мечтами о давно прошедшем, надеждой на крушение советской власти и возврат «добрых времен».

Нина почти не слушала собеседника. Ее мысли метались между только что ушедшим пароходом и еще не убранной комнатой, у одной из стенок которой стояла детская кроватка.

На время проводов у больной осталась девочка ее старых хозяев. Наверное, обе устали и проголодались!.. А что будет когда и эти уедут… С новыми соседями она еще не познакомилась. Кажется, они одинокие старики и не очень любят детей. Правда, хозяйка показалась симпатичной, но с очень большой претензией на «городскую даму». При первом знакомстве она заломила за комнату совсем не усть-каменогорскую цену, мотивируя тем, что у нее «и не такие благородные жили, никогда ничем не обижались; не я на квартиру прошусь, не нравится — пустая постоит». Только узнав, что наем комнаты будет «казенный», то есть, что ее снимает экспедиция и на длительный срок, стала сговорчивой и даже пообещала Нине через несколько дней подыскать какую-нибудь девушку в помощницы. «Обучишь, так заправской прислужницей станет, сама куда захочешь пойдешь». Но пока это было только обещание…

— Ну вот вы и дома.

— Большое спасибо, — спохватилась Нина.

Они стояли у плотного дощатого забора, начинавшегося прямо от стены с наглухо закрытыми ставнями. В темноте была плохо заметна калитка с большой железной задвижкой. Весь внешний вид дома показывал, что в нем жили люди, старавшиеся отгородиться от соседей и улицы.

Нина от души обрадовалась тому, что ее ждал горячий самовар. Наскоро полила чаю и принялась за уборку. Так было легче забыться.

За стеной слышались приглушенные голоса. Судя по долетавшим до нее звукам, соседи играли в карты. Это раздражало, но в то же время и успокаивало. Раз там не спят, значит, можно ходить по комнате, передвигать и переставлять вещи без боязни кого-то разбудить или потревожить…

Потянулись донельзя однообразные дни. Утро, уборка, выход к хозяйке за молоком, самовар, короткая прогулка на базар с заходом на почту или в аптеку и бегом домой; приготовление пищи, больше для дочки, чем для себя; тревожное ожидание вечера, с которым обычно наступало ухудшение состояния больной.

Чтобы не оставлять девочку одну, Нина готовила в комнате на старенькой керосинке и даже небольшой самовар ставила щепками тут же, пользуясь отдушиной в задней стенке печи, топившейся из кухни. Все это почти исключало встречи с соседями. Когда же на улице стало теплее и была открыта дверь, выходившая прямо из комнаты на терраску, расположенную со стороны огорода, то встречи вообще прекратились.

В один из вечеров, когда она никого не ждала, в дверь постучались.

— Войдите! — ответила Нина, не вставая со своего обычного вечернего места, на скамеечке около детской кроватки.

На пороге появились немолодые мужчина и женщина, одетые в легкие полушубки поверх ватников, с хорошо пригнанными вещевыми мешками за спиной.

— Тарасов Михаил Федорович здесь живет?

— Да! — Нина встала. — Только он уже уехал в поле.

— Наслышаны. А вы что же, жена ему будете, Ниной, сказывали, зовут?

— Ага. Да вы проходите, садитесь, товарищи, — все еще не понимая, кто эти люди и зачем они пришли, — ответила Нина.

— Благодарствуем, — как-то особенно по-домашнему ответила женщина и сняла с себя котомку.

— К нему на работы, стало быть, собрались. Зайти решили. Может, передавать что будете, — пояснил свое появление мужчина.

— Ой! Как хорошо! Конечно же, обязательно сейчас напишу. Да, что же это я… Может быть, чаю?

— Не откажемся. Время еще есть. Пароход только под утро отчалится.

Пока Нина возилась с самоваром, собирала на стол, гости разделись, чинно сели на стулья около стенки и молча, внимательно осматривали убранство комнаты. Женщина сдвинула на плечи головной платок и под ним открыла расшитый кокошник, какие тогда носило абсолютное большинство женщин в крестьянских семьях на Алтае, независимо от возраста и положения. Седые волосы, строго убранные под кокошник, придавали простому лицу какое-то особенно гордое выражение. Мужчина ловко завернул одной рукой цигарку и закурил.

— Меня Матвеем зовут. Дома, правда, больше по пачпорту — Бурей кличут, а ее, значит, Петровной, хозяйку мою. Давно уже по тайге ходим, — нарушил молчание гость.

— И мы с Мишей все вместе ездили, да вот не вышло на этот раз…

— Так и живете одна?

— Нет с дочкой, тоже Ниночка. Больная она у нас. Девчурка приходящая помогала, да дня три как уехала.

Как бы подтверждая слова Нины, больная заметалась на кровати.

— Иди к ней, иди! — по-хозяйски распорядилась Петровна. — Я тут сама справлюсь.

Она по-своему переставила чашки на столе, нарезала хлеба.

— Где у тебя тарелки?

— Вон там в углу, на ящике. Немытые. У меня их только две, больше никак не заведу, не успела. Да и гостей сегодня не ждала.

— Вижу.

Петровна развязала свой мешок. Выложила на тарелку какие-то пирожки, рядом поставила банку меду.

— Заснула внучка-то?

— Как будто бы успокоилась.

— Садись, почаюем.

— Фу ты! Зачем же вы все это вынули.

— А ты, дочка, на стариков не ворчи. Садись. Нашего попробуй, а мы твоим не побрезгуем.

За чаем начались взаимные расспросы. Нина узнала простую, нелегкую биографию своих гостей. Всю жизнь они отдали труду. Батрачество, тайга, потом работы на приисках, годы партизанской битвы и снова тайга, любимая профессия — трудное дело беспокойных искателей золота. Оказалось, что они хорошо знают Коровина и его семью. Не раз ходили с ним на разведки.

Гости в свою очередь выведали все и про Тарасова и про нее, вплоть до особенностей в поведении и характере;. Судя по всему, полученные сведения не вызывали у них тревоги.

Беседа то и дело прерывалась тем, что просыпалась и стонала больная. Не один раз Петровна подходила к детской кроватке вместе с Ниной. Расспрашивала о том, кто и чем лечит девочку.

— Трудно тебе, дочка?

— Очень… — не удержалась Нина.

Далекий, надрывный гудок парохода заставил Нину испуганно вздрогнуть.

— Ой! А письмо-то!

— Некогда уже. Ладно, и так все видели, расскажем. После напишешь.

Гости отблагодарили. Начали одеваться. А она, как обиженная чем-то девочка, растерянно стояла посреди комнаты.

Петровна повязала платок, поправила котомку на плече у Матвея, начала одевать свою, потом остановилась.

— Ну, вот что. Ты, однако, Матвей, иди, а мне тут надобно.

— Пошто?

Глаза Матвея сначала удивленно, а потом с одобрением смотрели на жену.

— Иди, говорю! Опоздаешь еще. Билет отдай. Ивану Петровичу поклон передашь.

Матвей молча обнял жену и уже с порога спокойно сказал:

— Ладно, коли так… Смотри.

— Не теряйся там да не лезь на рожон-то, слышишь! — в открытую дверь кричала ему вслед Петровна. Потом сбежала с терраски и у самой калитки напутствовала его. — Не ругайся с людьми-то, чтобы не жаловались…

Звонко щелкнула щеколда, заскрипела и стукнула калитка за Матвеем.

— Да ты что же это, раздетая! А ну в избу, дочка!

— А вы как же?

— А я с тобой осталась. Ладно, и один как-нибудь, не в первой ему…

Утром Нина проснулась в теплой и прибранной комнате, заполненной запахом свежих блинцов. На минуту показалось, что она вернулась в далекое детство, в родную избу к матери.

Дружба между двумя женщинами крепла с каждым днем.

Петровна оказалась на редкость искусной рукодельницей и большой любительницей слушать чтение или вполголоса напевать старинные песни. Все это очень нравилось Нине. Петровна помогла подготовить и посадить огород.

Когда «внучке» стало лучше, Нина снова осталась одна. Но и теперь, уехав домой, за несколько десятков километров от Усть-Каменогорска, Петровна приезжала и подолгу гостила у них.

В один из таких приездов она спросила:

— Ну, а как ты с соседями?

— А я с ними почти что не знакома. Раза лето заходила к ним по хозяйству, то взять.

— А они?

— Ни разу дверь не открывали, как переехала.

— Это хорошо. Чужие они люди. Смотри. Толстая— городничего какого-то дочь, что ли. Старуха, а все еще мажется, пудрится, волосы — паклю свою — на веревки накручивает, по ночам в карты играет. Раньше все требовала, чтобы ее мадамой звали.

— А он?

— Хозяин бывший половины приисков, что на том берегу Иртыша, в Калбе. Зверь был, а не человек.

— Этот плюгавенький старикашка?

— Ничего, что плюгавенький. В нем горького барского замеса хватит на пятерых.

— Чем же они теперь живут? Ночи напролет в карты дуются, часто поют.

— Кто их знает. Может быть, старым, может быть, новым, но только не своим, не заработанным. Сказывали, что он нынче на службе состоит в Алтайзолоте — конторе. Там их несколько старых промышленников, как спецов приняли что ли. Но ему эта служба только для виду.

Разговор запал в памяти. Теперь Нина по-новому стала I смотреть на своих соседей. Невольно настораживалась, когда у них в гостях появлялись незнакомые люди. Прислушивалась к обрывкам фраз, долетавшим через стенку. А когда, уже перед осенью, среди картежных разговоров она услышала упоминание фамилии своего мужа, то просто не могла успокоиться. С каждой минутой ей все больше казалось, что за стеной происходит или готовится что-то страшное, имеющее прямое отношение к благополучию ее семьи.

Но как быть, она не знала. Идти в ОГПУ или милицию, заявить о своих страхах и странных разговорах, обрывки которых она слышит, — поднимут на смех. Мало ли кто о чем может разговаривать, тем более, что ничего толком она не разобрала и партия Тарасова, конечно, была известна в учреждении, где служил сосед. А тут, как на зло, еще так долго не едет Петровна, единственный человек, с которым можно поделиться и посоветоваться.

Однажды Нина проводила генеральную уборку комнаты. Комната занимала почти половину дома и была отделена от остальной его части «капитальной» стеной — бревенчатым «перерубом», включавшим в себя стенку общей с соседями печи и дверь на кухню. На улице начинало темнеть. Дочка уже спала. Лампу зажигать не хотелось. Счищая ножом грязь с бревенчатой стены, она нечаянно задела паклю около разделки от боковой стенки печи и обнаружила небольшое отверстие, сквозь которое стала видна часть комнаты соседей.

Большая лампа с широким абажуром стояла на круглом столе, освещая разбросанные на нем игральные карты и какие-то бумаги. Над столом склонились фигуры четверых людей. Чуть поодаль стоял столик с вином и закусками, около которого суетилась «мадам». Лица разобрать было невозможно. Нина скорее угадала, чем увидела, среди сидевших у стола хозяина и плотного невысокого человека, почти ежедневно приходившего к соседям. Двое других были ей незнакомы. Теперь через щель хорошо слышалось каждое слово, сказанное нормальным голосом, а внимательно наблюдая за фигурками людей и их жестами, можно было разобрать большую часть из сказанного полушепотом.

— Так… теперь вроде ясно, — услышала Нина.

— Но почему его так долго нет.

— Не волнуйтесь, господа, он сейчас придет. Боб человек аккуратный, — ответил бархатным голосом хозяин.

— Это не то, что раньше. Теперь ему далеко, да еще и не так просто оставить участок.

— Сумеет. Зажжет и придет. На той же лодке спустится.

— Мадам! А нельзя ли в ожидании по рюмочке?

— Потом, господа, потом. Сначала дело.

Осторожный стук палкой в окно прервал разговор.

— Карты к орденам, господа!

— Чей ход?

Стук повторился.

— Он. Открывайте, мадам!

Разговор показался подозрительным. Вся дрожа, Нина старалась не шуметь, быстро поставила оказавшийся у нее в руках таз с водой, заперла двери и снова прильнула к едва заметной щели. За это время в комнате соседей появился еще один человек. Он сидел рядом с хозяином и был ей виден лучше других.

Широкое лицо с узкими разрезами глаз, вдобавок сощурившихся от яркого света лампы, узкие губы, окладистая, но редкая борода и длинные волосы рыжего цвета… Где она его видела?.. У очень похожего человека ей как-то пришлось покупать на базаре свежую рыбу. Ее тогда поразил цвет волос, редкая борода и маленькие злые глаза… Пожалуй, это он? Но зачем здесь этот рыбак?

— Господин капитан! Вы сегодня нарушили свой обычай абсолютной пунктуальности!

— Сколько раз я предупреждал вас? Не называйте меня иначе, чем приказано, — резко ответил рыжий.

— Но, мон шер, здесь все свои!

— Это не имеет значения. Может быть, приступим к делу?

— Господа! Сегодня играем с большим разбойником, неправда ли!

— Как угодно-с!

Нина поняла, что разговор касается только карт. Ей стало стыдно своего поведения, она отошла от стены, предварительно заткнув паклей щель.

Видимо, остатки «разбитого вдребезги» находят хоть какое-то удовлетворение в бесконечных играх, вроде винта или преферанса, и «светских» разговорах, но боятся, что и это кому-нибудь покажется подозрительным.

Стараясь не шуметь, Нина закончила уборку. Поужинала и легла, но почему-то долго не могла заснуть.

За стеной продолжали играть. Далеко за полночь послышался звон стаканов, какие-то тосты. Потом прозвучали отголоски спора. Один говорил резко и громко, второй, извиняющийся и заискивающий, как бы вторил первому, но явно не соглашался с ним.

Любопытство взяло верх, и Нина снова оказалась около щели.

— Дела складываются много хуже, чем мы все ждали. Видимо, нам не скоро удастся выйти из укрытий. Многое теперь зависит от вас. А вы делаете недопустимо мало и медленно.

— Но мы уже выполнили…

— Знаю. Скажете, что залили водой десятка два шахтенок в Калбе, не больше, и не дали откачать Крюковскую. А если их все-таки откачают? Сколько у меня денег взяли на это?

— Вы не правы, теперь все стоит дороже и стало много труднее.

— Чепуха! Конечно, если платить бешеные деньги таким, которые не сумели как следует разделаться с этим, как его, Тарасовым.

— Обстоятельства были против нас! Но, если бы это делал менее опытный человек, его бы давно поймали чекисты, да и нам могло не поздоровиться.

— Учтите, мои хозяева требуют дел. Зря платить больше не будут. Не можете ничего придумать сами, так делайте как следует хотя бы то, что приказано. Геологов просто упустили. Я знаю больше, чем на вашей карте.

— Мой друг, вы нервничаете. Здесь только простенок, и эта девчонка может проснуться, — вмешалась мадам.

— Действительно! Тсс! Господа!

Спор продолжался полушепотом.

…Деньги… разведка… осторожность… шахты… деньги. Обрывки фраз, названия незнакомых мест, имена ничего не говорили Нине, как она ни напрягала слух. Но и того, что слышала, было больше, чем достаточно для тревоги. «Осиное гнездо… Вот, значит, они какие…» Страшные мысли теснились в голове, но куда идти за помощью, что делать, где и кому говорить, решить она не могла.

Под утро, когда несколько раз хлопнули входная дверь и калитка, сообщая об уходе гостей, ей стало особенно жутко. Куда они теперь? Что еще замышляют?

«Надо немедленно ехать к Петровне, — подумала Нина. — Она здесь всех знает и поможет принять правильное решение».

Еле дождавшись утра, подняла дочку, обрадовала ее предстоящей поездкой в гости. Сбегала к хозяйке дома, попросила найти попутную подводу к хутору, где жила семья Бури, и, возвращаясь, столкнулась с Петровной на пороге своей комнаты.

— Куда это ты, да еще непричесанная?

— К вам, Петровна!

— Соскучилась?

— Ой! Тут такое творится! — начала было Нина, но, увидев идущую по двору мадам, замолчала. — Пойдемте, я вам помидоры свои покажу!

Она потащила гостью в самую дальнюю часть огорода и там, сбиваясь, путаясь и повторяясь, пересказала происшествия прошедшей ночи.

— А ты ничего не напутала? Может, пригрезилось?

— Что вы!

— Ну ладно. Верю. Только пока помолчи. Виду не показывай. Иди откажи хозяйке насчет подводы, раз я сама приехала. Там видно будет. А помидоры у тебя и правда ничего, только снимать надо, а то померзнут.

Следующие несколько дней прошли без происшествий. У соседей по-прежнему продолжались сборища, играли в карты. Но рыжий не появлялся, и никаких подозрительных разговоров Нина больше не слышала. Петровна не препятствовала, но и не одобряла подслушивания. Внешне она оставалась безразлична к происшедшему. Ходила на рынок и по каким-то своим делам, в аптеку, в магазины. Снова начала готовиться к отъезду, а заметив явную тревогу Нины, спокойно сказала:

— Не оставлю. Со мной поедешь.

— А эти?

— Завтра вот с тобой напоследок в старый сад сходим за саженцами, — как бы не замечая вопроса, ответила Петровна.

— Я не о том.

— А я о том, что сказала. Там поговорим.

Утром был иней. Пришлось ждать, пока солнце согреет землю. Вышли поздно. Младшая из участников похода непрерывно останавливалась, подбирая с земли то ярко-оранжевые, то желтые, то медно-красные опавшие листья. Поэтому двигались медленно.

Около пристани город сразу обрывался, как бы прислонившись своим краем к склону горы. Тропка круто шла вверх на склон, извиваясь между камнями, обходя скалы, пересекая пятна пожелтевшей травы, то вдруг исчезала у какого-нибудь плоского камня, по краям которого жались друг к другу причудливые горные растения вроде бадана или местного особого сорта заячьей капусты.

Чем выше поднималась тропа, тем больше расширялся горизонт. Лента Иртыша, как язык, из огромной пасти сказочного зверя, выходила из ущелья и извивалась по расширяющейся долине, с обеих сторон которой лежали постепенно понижающиеся к западу и северу невысокие хребты. Если смотреть вниз по Иртышу, можно было разглядеть как километрах в тридцати река делала крутой поворот и скрывалась за горой. Из-под горы тянулась, тоже огибая ее, полоса дыма серо-желтого цвета. А на другом берегу еле виднелись в дымке тумана полосы Калбинских гор.

— Глубокое там. Видишь — завод дымит! Свинцовый. Пустили недавно, а то стоял.

— Красота-то какая, Петровна!

Иртыш вплотную подходил к подножию горы, по которой они поднимались. Здесь он переливался серебром под полуденными прямыми лучами солнца, а дебаркадер, баржи, гурты грузов и пароходик, идущий вниз по течению, и медленно ползущий через реку паром — «самолет» казались игрушечными.

Над пароходом взвилось облачко. Донесся гудок.

— Паром упреждает.

— А что они сделать могут? Мотора у них нет. У нас дома не такие паромы. Там по канату идет. Надо, так можно помочь и баграми и за канат подтянуть.

— Здесь нельзя на поперечном канате, что на малых реках ставят. Пароходу будет мешать. Канат у «самолета» к якорю крепят на дне, камнями якорь заваливают, и вся сила в рулях — веслах. Как поставить, так он и пойдет. Можно тише, можно быстрее, — разъяснила Петровна.

Перед самым перевалом, навстречу женщинам, вдоль склона между кустами шел охотник. Фигура этого человека показалась Нине знакомой, она насторожилась.

— Куда это вы, Петровна, направились, да еще, гляжу, с новой внучкой?

— Здравствуйте! Да вот старый сад хочу им показать. Может, и саженцев каких удастся выпросить.

— Ну, ну! Дело доброе. А с вами мы тоже вроде знакомы, товарищ Тарасова?

— И помню и не помню, — честно призналась Нина.

— Как же так? А кто вас с пристани домой провожал?

— Ну, конечно же, теперь помню! Но у вас тогда рука была на перевязи.

— Сколько ей можно болеть. Зажила. Как вам живется в нашем Усть-Каменном?

— Живет-то она ничего, ко мне в гости собирается, да только соседи у нее больно беспокойные попались. Расскажи, Нина. Ему все можно, без утайки. А я за внучкой присмотрю.

Присели на камни, прямо на перевале, покрытом редкими кустами. Казавшаяся уставшей маленькая Нина заметила с перевала коврики свежей травы, потащила к ним Петровну, и через несколько минут их веселый говор слышался где-то внизу. Нина собиралась с мыслями и искала свой дом в аккуратных кварталах раскинувшегося внизу городка. Отсюда он был виден весь — от старой деревеньки «согры» до пристани; а если привстать и повернуться к Иртышу, то и заречная «Аблакетка».

На этот раз рассказ оказался гораздо более связным. Она закончила его сообщением о том, что в последние дни, по ее наблюдениям, таких сборищ с подозрительными разговорами не происходит и «рыжий» не появляется.

— Боб, говорите? Интересно.

— Да. Несколько раз повторяли.

Собеседник поблагодарил Нину за внимательность, посоветовал ей уехать погостить до приезда мужа у Петровны. Оставил пару куропаток «на ужин? Петровна их так приготовит, что пальчики отгрызете вместе с косточками», попрощался и ушел вниз к городу.

Меньше чем через час Петровна и Нина с дочкой на руках подходили к избушке, расположенной в одном из самых удивительных уголков Алтая. Здесь, в узкой долинке, почти весь день освещенной солнцем и с трех сторон защищенной от ветров стенами гор, находился единственный в те времена довольно большой фруктовый сад. Правда, поздней осенью деревья уже не гнулись под тяжестью спелых плодов и были лишены большей части листьев, но легко можно было угадать, что это самые настоящие яблони, а чуть пониже домика большая рощица вишни.

— Вот, дочка, а говорят, на Алтае яблоки расти не способны.

— Здорово!

— Сказывают, эта красота из черенков да из зернышек выведена, либо на какие-то дички сибирские привита. Такие бы сады до по всему Алтаю! Куда бы веселее жилось людям.

— Некогда еще, Петровна, советской власти.

— Не то, Ниночка! Огрубели люди. В этом-то единственном саду и то заботы настоящей нет!

— Да, пожалуй, пора бы и за сады.

— Пора! Ох, как пора!

Им удалось купить у сторожа несколько саженцев и, что было особенно важно, пристроиться к какому-то возвращавшемуся в город извозчику, так как все трое устали.

Прежде чем садиться на «ходок», так на Алтае называют извозчичью линейку, Петровна отвела Нину в сторону.

— Ну, что решили? Дома ведь не поговоришь.

— Думаю, вот. Наверное, мне все же в городе оставаться придется. Не могу я так оставить.

— А начальник как сказал?

— Какой начальник?

— С каким разговаривала.

— Так он же в райкоме партии работает. Ничего не обещал. А может, и не поверил вовсе. То же, как вы, подумал, что пригрезилось.

— А… в райкоме…

— Решила. я окончательно. Останусь, может, еще что узнаю повернее, тогда сама в ОГПУ пойду.

— Ишь ты, она решила!.. Уж раз я старая проболталась, то хоть ты не дури. С самим начальником ГПУ ты и разговаривала.

— А он про райком мне тогда, как с пристани шли, сказал.

— Видно, так надо было. Ну, а теперь что велено?

— Уезжать и чтобы на виду у соседей.

— Вот, значит, вечером соберемся, а завтра с обеда поедем на хутор.

… Макаров уже не первый день отсиживался в горнице скромного дома, недалеко от Усть-каменогорской пристани. Старая хозяйка во всех деталях знала его повадки. Если он являлся так, как на этот раз — ночью, тихо постучав — в окно, с огорода и настороженно спрашивал: «Держите кого?», значит, пришел с деньгами или с металлом. Наверное, на зиму хватит. Иначе он явился бы днем и извиняющимся тоном попросил приюта. И то и другое бывало не раз, когда ему по каким-то причинам не хотелось устраиваться на другой квартире.

Убедившись, что никого чужого в доме нет, Макаров вошел.

— Ужинать и вина. Отдыхать буду.

— Заходи, батюшка, давно не бывал.

— Не надо было, стало быть.

Раздеваясь, небрежно бросил на стол пачку червонцев.

— А сдавать, касатик, будем чего? Там сейчас человек свой в золотоскупке есть.

— Видно будет.

Хозяйка поняла, что не ошиблась. Макаров явился с «фартом» — и с деньгами и с золотом.

Он аккуратно сложил и перевязал свой скарб.

— Прибери, чтобы взять можно было.

— Знаю, батюшка, в том сарайчике будет в аккурате.

— Ладно.

Карабин с полным патронташем заложил в нишу около высокой кровати. Туда же закинул широкий расшитый пояс.

— Иди, собирай ужинать.

— Может, баньку подогреть, недавно топленная.

— На пароходе помылся. Хотя и последним сплавился, но при всем удобстве. Завтра аммуницию купишь горняцкую, выходную. Поновее. И исподнее тоже. Побросал я все.

— Не впервой.

Теперь Макаров больше не замечал хозяйку. Он и здесь был только со своей собакой. В отличие от подобных ему одиночек-старателей его не тянуло в шумную компанию. Он один садился за стол, ел и пил. Главное — пил. Пил до тех пор, пока держался на ногах. Потом засыпал, либо с трудом добравшись до кровати, либо прямо за столом.

— Проснувшись, мутными глазами обводил комнату и выходил во двор. Сидел там вместе с собакой, тяжело дышал морозным воздухом. За это время хозяйка торопливо убирала комнату и снова накрывала стол. Не больше чем через час Макаров возвращался с прогулки, и все начиналось сначала.

К исходу третьих или четвертых суток, при всей своей жадности, хозяйка не выдержала:

— Отдохнул бы ты, однако.

— А тебе что? На свои пью!

— Хотя бы и на краденые, мне-то что. Только была бы твоя хозяйка жива, так не озоровал бы. Помню, чай, и тебя, и ее, и детишек. Тогда тоже пивал у меня, но не так.

Макаров смотрел с нескрываемой злобой, казалось, вот-вот поднимется из-за стола и бросится на нее.

— Не тревожь, плохо будет!

Угроза, поддержанная рычанием Жука, неотступно находившегося рядом, заставила хозяйку немедленно убраться из комнаты. Попытка увещевать привела к тому, что запой продолжался еще целую неделю. В последние сутки запоя Макаров начал буянить, перебил посуду, опрокинул стол, потом долго рыдал, уткнувшись в подушку, и наконец уснул.

Проснулся поздно, долго парился в маленькой дворовой бане. Потребовал чаю, решительно отодвинув от себя бутылку с водкой. Молча час за часом пил черный, как деготь, чай, экономно прикусывая сахар. К вечеру оделся и отправился бродить по городу. Вернулся ночью сумрачный и еще более молчаливый. За лето никаких, внешних изменений не произошло. Но самый факт, что в городе ничего не сгорело, не было взорвано и не проявлялось никаких признаков слабости советской власти, был противен его сознанию.

Наутро зашел в лавку золотоскупки, на рынке. Встретил несколько знакомых лиц, но никто не удивился его появлению и опухшему от беспробудной пьянки лицу, не остановил и не вел длинных расспросов. Тем не менее он не решился зайти в ресторан или чайную. Впечатления еще хуже вчерашних — покой! Новая жизнь все больше вступала в свои права, и не было обычного для первого зимнего месяца старательского разгула.

Вышел на берег Иртыша. Шла сплошная шуга. Навигация полностью прекратилась. Река могла встать со дня на день.

Внимание привлек одинокий плот с людьми и грузом, видимо, уже не первый час с большим трудом пробивавшийся к берегу. «Кто бы это в такое время?»— удивился Макаров. Долго присматривался и по облику груза — палатка, вьючные ящики — понял: разведка! Не мои ли соседи?

Дождался, пока причалились. Не выдержал, ввязался в разговор со сплавщиками и даже спросил:

— Откуда?

А услышав ответ, что с верховьев Бухтармы, усмехнулся и быстро зашагал в сторону, обдумывая создавшуюся обстановку. Все в полном порядке! Его не знают, а раз ушли оттуда, значит, можно будет пораньше выйти весной, явиться на заветный участок и успеть поработать до прихода разведки.

Вернулся на свою «базу» и устроил еще неделю пьяного разгула, конечно в одиночку.

Все складывалось хорошо, пока в один из дней он не обнаружил на столе записку, написанную знакомым витиеватым почерком: «Пора бы и заглянуть, как обещано». Сразу протрезвел.

— Узнал. У, черт! Проболталась, наверное. — Зло крикнул хозяйке — Откуда записка?

— Давеча мадам на рынке сунула.

— Кто набрехал?

— Упаси господь, и не думай. Только не от меня. Ты же сам и по городу ходил и в скупку, а у них свои-то есть кое-где.

— Ну, смотри у меня, как дознаюсь!

Вечером он осторожно стучал в окно, ждал и повторил стук.

Открыла мадам и встретила приветливо:

— А! Наконец! Пожаловали! Заходите, заходите! — но на кухне добавила: — Сердится хозяин, что друзей забываете, вроде мы вас ничем не обидели.

Макаров, почтительно склонив голову, шагнул в полумрак комнаты. Там был только один невысокий, худенький старичок, даже не поднявшийся навстречу вошедшему.

— Здравия желаем, хозяин!

— Долго отсыпаетесь, Макаров. Когда вы у меня на рудниках работали, я этого не замечал.

— Не знал, что вы уже изволите ждать.

— Врете, Макаров. Как всегда врали, так и теперь врете. Лучше рассказывайте, как дела. Много принесли?

— Поменьше расчета.

— Ну, это потом. Какое там золото? Как разведка? Не бойтесь Мы одни в доме. Соседи уехали, а мадам не в счет.

Макаров знал болезненное пристрастие хозяина к разведкам и самому золоту, особенно к новым находкам. Он возможно подробнее и в самом выгодном для себя свете рассказал о Черновой и о разведке. После неоднократных напоминаний вытащил из кармана мешочек и высыпая на стол немного золота. Рассказал, как в один из последних дней, когда совсем собрался уходить, чтобы успеть к пароходу, нечаянно обнаружил «добрую ямку», в которой, собственно говоря, и добыл большую часть своего «фарта».

Старый золотопромышленник загорелся. Он переспрашивал, перебирал в руках золотинки, подносил их к очкам, рассматривал в лупу. Вытащил из какого-то тайника связку пробирных ключей — тонких пластинок с наконечниками из золота различного качества и плоский кусок почти черного кремня. Провел на нем черточку принесенным Макаровым золотом, а потом подобрал похожую черточку, нанося их на тот же камень ключами. Именно так обычно делается приблизительное определение пробности золота, то есть процентного содержания его в испытуемом образце. Обычно пробу исчисляют в десятых долях процента.

— Неплохо. Проба не меньше 900 будет.

— Алтайское, горное, россыпное, — с гордостью подтвердил Макаров.

Но старик уже оставил опыт Он весь съежился и заговорил неожиданно зло, с повизгиванием:

— Вы забыли рассказать, кто руководил разведками, и, хотя бы из вежливости, спросить, кто мои соседи по квартире. Вы, конечно, знаете, что у меня теперь нет своего особняка.

— Близко к разведчикам я не спускался, но из разговоров понял, вроде бы Коровин.

— Не ждал-с!

— А что?

— Тарасов!

— Тарасов?

— Да-с, убранный вами Тарасов оказался способным руководить разведками, найти золото, явиться сюда героем, последним на плоту, одновременно с шугой и банкой золота в кармане и наконец поселиться со мной в одном доме!

— Что-то не так…

— Все так! Мы бы простили вам, если бы разведка на Черновой была безрезультатной. Теперь прощение надо заслужить. Учтите, что кое-кто из наших людей действует куда лучше вас.

Судя по всему, Макаров не привык к таким разносам или отвык от них. Во всяком случае он был взбешен не меньше «хозяина».

— Что надо делать! Еще раз…

— Нет. Это слишком просто и чересчур подозрительно. Вы пойдете весной туда же и сорвете им разведку. Результат доложите лично Бобу. Помните, конечно, господина Боба?

— Он опять здесь?

— Да, здесь. Он сказал, что если у вас все будет как надо, то гарантирует отдых за кордоном и положенную оплату. Если же нет, то документы о вас и вы сами окажетесь в ОГПУ.

— Макаров молчал.

— Поняли? А теперь можете убираться. Чаем этот раз не угощаю. Нельзя, чтобы вас кто-то видел у меня или около моего дома. Наверное, еще понадобитесь за время зимы. Сообщу туда же. Пейте поосторожнее. Металла и денег до весны хватит?

— Маловато.

— Врете. Хотя, как пить. Хорошо, если будет мало, идите и просите у Боба сами.

— А вы?

— Найдете его в избушке бакенщика, у крутого поворота, в щеках, выше Аблакетки, на правом берегу. Сюда больше не появляйтесь. Будут звать, не верите. До свидания, и без глупостей!

Макаров, ошеломленный, пятясь, вышел из комнаты, чуть не сбив входившую мадам.

…Разговор в домике недалеко от базарной, площади был без свидетелей. Тарасов в эту ночь уехал с Ниной и дочкой в гости к Матвею Буре, а чекисты, хотя и вели наблюдение за домом, не имели возможности делать это систематически.

Много позднее, уже под осень следующего, года, когда были получены сообщения о подозрительных событиях и в других геологоразведочных партиях, начальник местного отдела ГПУ принял решение о проведении более активных действий.

Хитрый и умный враг отлично маскировался. Иногда удавалось найти людей, которые поджигали тайгу, засыпали выработки, путали пробы. Но каждый раз они выдавали себя за одиночек, действовавших в своих корыстных интересах; за убийствами геологов открывались кулаки или их ставленники. В то же время все подсказывало, что дело обстоит гораздо серьезнее, тем более что происшествия случались как раз там, где ожидался или был получен наибольший результат.

Особенно трудно было предохранить от посягательств врага или хотя бы помочь в нужную минуту отдаленным геологическим отрядам, вроде разведок на реке Черновой.

Именно в таком положении находились разведки, руководимые Тарасовым. Разведки золота в этом районе заканчивались. Ожидалось, что вот-вот начнется строительство нового прииска, а именно в такой момент возможны всякие пакости: враг глубоко замаскируется, осядет на новом предприятии, а при случае натворит бед.

Выбор пал на молодого коммуниста, только что переведенного в отдел с боевой работы в пограничных войсках.

— Я не настаиваю на вашем выезде на разведки. Подумайте сами, что там можно и нужно сделать. Может быть, вы укажете человека, которого можно послать с меньшим ущербом для нашей работы? — говорил начальник отдела.

Через несколько дней, после этого разговора поступило сообщение о появлении вблизи участка работ Тарасова чрезвычайно подозрительного человека.

Больше медлить было нельзя.