В тихом омуте

Глава 1

Жена Рона Гэлловея в последний раз видела мужа в субботу вечером в середине апреля.

«Мне показалось, что он в хорошем настроении, — сказала впоследствии Эстер Гэлловей. — У него даже был такой вид, будто он что-то задумал, что-то собирается осуществить. Думаю, предстоящий выезд на рыбалку был тут ни при чем. Никогда он не получал истинного удовольствия от рыбной ловли, потому что панически боится воды».

Это утверждение вполне соответствовало истине, хотя сам Гэлловей едва ли согласился бы с ним. Он отчаянно старался выглядеть в глазах окружающих мужчиной спортивного типа. Летом рыбачил, играл в гольф или крикет, зимой обретался в клубе «Гранит», носил короткую стрижку и разъезжал в своем «кадиллаке» всегда с опущенным откидным верхом, даже в такую погоду, когда ему приходилось включать «печку» на полную мощность, чтобы не замерзнуть насмерть. Хотя ему уже было под сорок и он старательно занимался спортом, у него можно было заметить какой-то недостаток в координации движений, а его круглое лицо хранило следы юношеской прыщавости и выражение неуверенности в себе, точно у подростка.

Рон укладывал снаряжение в охотничью сумку, когда в его спальню вошла Эстер. Она собиралась куда-то на обед, и на ней было бледно-розовое платье из тафты, украшенное ожерельем из мелкого жемчуга и накинутым на плечи боа из светлой норки. Гэлловей обратил внимание на платье жены и оценил его по достоинству, но ничего не сказал. Какой смысл баловать женщин, отпуская им комплименты?

— Так вот ты где, Рон, — сказала Эстер, как будто лишь благодаря какой-то удивительной случайности застала мужа в его собственной спальне.

Гэлловей на это ничего не ответил.

— Рон!

— Да, моя дорогая, я именно здесь, как ты только что заметила, стало быть, если хочешь мне что-то сказать, говори.

— Куда ты едешь?

Эстер знала, куда он едет, но она была из тех женщин, которым нравится задавать вопросы, хотя ответ на них известен заранее. Это укрепляло чувство уверенности в себе.

— Я же говорил еще на той неделе. Еду в Вестон, захвачу Гарри Брима, и мы поедем в наш охотничий домик, чтобы заняться рыбной ловлей в обществе еще трех приятелей.

— Мне не нравится жена Гарри Брима.

— Жена его с нами не едет.

— Знаю. Я это к слову сказала. Странная она какая-то. На прошлой неделе позвонила и спросила, есть ли у меня кто-нибудь из умерших близких, с кем я хотела бы пообщаться. Она же не могла вспомнить никого, кроме дяди Джона, но уверена, что он не жаждет вступить со мной в контакт. Ну, скажи, пожалуйста, разве это не странный звонок?

— Гарри почти все время в отлучке. Надо же Телме от скуки хоть чем-то заниматься.

— Почему бы ей не завести детей?

— Не знаю, почему она не заводит детей, — ответил Гэлловей, и в голосе его послышалось нетерпение. — Никогда не спрашивал.

— Но вы с Гарри такие закадычные друзья, ты мог бы и спросить его об этом как будто невзначай.

— Наверное, мог бы, но не собираюсь.

— Если бы у Телмы были дети, она не занималась бы спиритизмом и не задуривала бы им головы другим. Вот у меня, например, совсем нет времени заниматься спиритизмом.

— Ну и слава Богу.

Гэлловей затянул ремни на сумке и поставил ее у двери.

Это был явный намек на то, что пора Эстер распрощаться и ехать, куда собралась но она сделала вид, что не понимает. Напротив, прошла через комнату, элегантно шурша тафтой, остановилась перед зеркалом и стала поправлять свои темные локоны. У себя за плечами она могла видеть мужа и прочесть на его лице такое страдальческое выражение, что он казался смешным.

— До смерти надоели мне эти мои волосы, — сказала Эстер. — Пожалуй, я стану блондинкой. Интересной блондинкой, увлеченной спиритизмом, как Телма.

— В тебе и так немало от спиритизма. А крашеных блондинок я не люблю.

— А естественных, таких, как Телма?

— Я в меру люблю Телму, — упрямо сказал Рон. — Она — жена моего лучшего друга. Значит, я обязан ее любить.

— Только в меру?

— Ради всего святого, Эстер, она всего-навсего полнеющая маленькая Hausfrau[1], у которой не все шарики на месте. Даже твое воображение не в силах сделать из нее femme fatale[2].

— Надеюсь, нет.

— Ну когда же ты оставишь подобные глупые выражения?

— Дороти, — произнося это имя, Эстер сглотнула, так что Рон был не уверен, правильно ли он расслышал, пока она не повторила:

— Дороти ни о чем не подозревала.

— Что это ты о ней вспомнила?

— У нее не было никаких подозрений. А меж тем мы за ее спиной…

— Успокойся. — Лицо Рона побелело от гнева и досады. — Если тебя спустя столько лет мучает совесть, это никуда не годится. Лучше оставила бы ты меня в покое. И ради Бога не закатывай сцены. — Эстер действительно в последнее время частенько закатывала мужу сцены, раскапывая прошлое, как птичка груду прелых старых листьев, и извлекая на свет Божий то одно, то другое. Рон надеялся, что это у нее временное и скоро пройдет. Его самого прошлое особенно не беспокоило и не интересовало. О своей первой жене, Дороти, он вспоминал без сожалений и терзаний. С годами притупилась даже жажда мести, вызванная ее поведением во время развода. Разводы в Канаде не так уж часты, и их не просто добиться, а у супругов Гэлловей получился некрасивый скандал, который широко комментировали все газеты округа и даже соседних штатов.

Эстер опустила руки и отвернулась от зеркала.

— Говорят, она умирает.

— Она уже не первый год умирает, — грубо сказал Гэлловей. — А кто тебе это сказал?

— Гарри.

— Гарри — торговец таблетками. Ему нравится думать, что все вокруг умирают.

— Рон!

— Мне не хочется быть невежливым, но, если я тотчас не тронусь в путь, я заставлю ребят дожидаться меня в охотничьем домике.

— Сторож их впустит.

— Даже в этом случае я, как хозяин, должен прибыть туда первым.

— Они займутся выпивкой и не обратят на это внимания.

— Ты во что бы то ни стало хочешь затеять спор?

— Нет. В самом деле не хочу. Пожалуй, мне просто хочется поехать с тобой.

— Ты же не любишь рыбалку. Только и стонешь, как тебе жаль бедных рыбок, которые не заслужили, чтобы им всаживали крючок в глотку.

— Хорошо, Рон, хорошо. — Эстер как-то нерешительно подошла к мужу, положила ему руки на плечи и поцеловала в щеку. — Желаю тебе приятно провести время. Не забудь попрощаться с мальчиками. Может, в другой раз поедем вместе.

— Может быть.

Когда Эстер выходила из спальни мужа, вид у нее был немного грустный, будто она заразилась от Телмы спиритическим духом и предчувствовала, что другого раза не будет, да и на этот раз что-то не так.

Гэлловей минутку постоял в дверях, прислушиваясь к шелесту платья и стуку каблучков, приглушенному ковровой дорожкой на лестнице.

И вдруг, сам не зная почему, он громко и торопливо позвал жену:

— Эстер! Эстер!

Однако входная дверь уже захлопнулась за ней, и Гэлловей почувствовал облегчение, оттого что она его не услышала, ибо он и сам не знал, что собирался ей сказать. Зов его вырвался из недоступной ему части его сознания, он не мог сообразить, почему и для чего позвал Эстер.

Рон прислонился к косяку двери, у него кружилась голова, и он тяжело дышал, словно проснулся, задыхаясь от кошмара, содержание которого забыл, а физические симптомы испуга остались.

«Я болен, — подумал он. — Незачем ей было так на меня наскакивать. Я болен. Пожалуй, лучше бы остаться дома и вызвать врача».

Но по мере того как дыхание восстанавливалось, а головокружение ослабевало, Рон начал думать, что во враче практически нет необходимости, ведь рядом с ним будет Гарри. Гарри работал в фармацевтической компании, карманы его были набиты всякими таблетками, а портфель — буклетами о новомодных фармацевтических средствах, о которых врачи порой узнавали только от него или из предлагаемых им буклетов. Гарри был щедр на патентованные средства, диагнозы и предписания. И случалось, он помогал лучше дипломированного врача, так как не был подвержен влиянию учебников по медицине, врачебной этики и не очень-то осторожничал, так что иногда назначенное им лечение давало быстрые результаты. Эти случаи и оставались в памяти его друзей.

«Гарри даст мне какие-нибудь таблетки, — сказал себе Гэлловей, и эта мысль сама по себе его успокоила. — У Гарри есть таблетки против чего угодно, даже против необъяснимых призывов к собственной жене: «Это все нервы, старина. Наша компания только что выпустила в продажу чудесный препарат…»

Гэлловей перекинул утепленную куртку через руку, взял охотничью сумку и вышел в прихожую, чтобы пойти попрощаться с детьми. Оба мальчика, судя по всему, были уложены спать: дверь их спальни была открыта, горел ночник. Но в комнате слышался приглушенный яростный шепот:

— Мама сказала, пусть песик спит сегодня со мной. Отпусти его.

— Нет, нет и не подумаю.

— Я позову Энни.

— А я ей расскажу, что ты меня ущипнул. Расскажу и Энни, и миссис Браунинг, и старому Рудольфу, и моей учительнице из воскресной школы.

— Может, расскажешь и мне? — спросил Гэлловей, щелкнув выключателем.

Мальчики замолчали и удивленно уставились на него. Не часто им приходилось видеть отца, и когда они заметили, что у него в руке охотничья сумка, не могли сразу решить, приехал он или уезжает.

Грег, семилетний оппортунист, быстрей принял решение:

— Папа приехал! — закричал он. — Ура, ура, папа приехал! Что ты мне привез, папа, привез что-нибудь?

Гэлловей отступил, словно его толкнули в грудь.

— Я не уезжал.

— Значит, сейчас уезжаешь?

— Да.

— Но раз ты уезжаешь, значит, вернешься?

— Да, я надеюсь.

— А когда вернешься, привезешь мне что-нибудь?

Щеки Рона вспыхнули, уголок рта задергался в нервном тике. «Так вот что я значу для них, — подумал он. — И для Эстер. Я тот, кто что-то им привозит».

— Ты и всем можешь что-нибудь привезти, — сказал Марвин, которому было пять с половиной лет. — И Энни, и миссис Браунинг, и старому Рудольфу, и моей учительнице из воскресной! школы.

— Наверное, могу. А чего, по-твоему, им хочется?

— Собачек. Все любят собачек.

— Все? Ты в этом уверен?

— Я их спрашивал, — соврал Марвин, нажимая на слово «спрашивал». — Я каждого спрашивал, какой подарок лучше всего, и каждый отвечал: собака. — В доказательство своей правоты он подбежал к кровати брата и обнял лежавшую на одеяле маленькую таксу. Песик давно привык к подобным проявлениям любви и преспокойно продолжал жевать уголок одеяла. — Любому хочется, чтобы каждый вечер с ним спал песик вроде Пити, всем этого хочется, даже старому Рудольфу.

— А Рудольф говорит, что собака выкапывает ямки в клумбах.

— Это не Пити. Это я их выкапываю. Целый миллион ямок за неделю.

Гэлловей грустно улыбнулся.

— Это очень большая работа для маленького мальчика вроде тебя. Ты, должно быть, очень сильный.

— Пощупай мои мускулы.

— И мои тоже, — сказал Грег. — Если захочу тоже выкопаю миллион ямок за неделю.

Рон не спеша пощупал мускулы у того и другого, и в эту минуту в дверях детской показалась Энни, служанка, присматривавшая за детьми. Днем она носила синее платье с белым фартуком и чепцом и выглядела строгой, чопорной и респектабельной. Но в этот вечер Энни собиралась на свидание, поэтому принарядилась и сделала макияж, так что ее с трудом можно было узнать: губы от помады стали толще, брови выгнулись тонкими черными дужками, а глаза прятались под накладными ресницами.

— О, это вы, мистер Гэлловей. Я-то подумала, мальчики одни и, как всегда, не могут поделить собаку.

— Скоро им не придется больше спорить насчет Пити. Мне велено привезти им еще одну собаку, когда я вернусь.

— Вот оно что!

— Вы, конечно, тоже хотите, чтобы я привез вам какой-нибудь подарок, Энни? Все остальные хотят.

Она посмотрела на него удивленно и неодобрительно.

— Благодарю вас, сэр, но я довольна своим жалованьем.

— Я уверен, вы могли бы что-нибудь придумать, Энни, если бы захотели. Может, ожерелье? Или флакончик духов, аромат которых бросался бы в нос местным кавалерам?

— Привези для Энни собаку! — крикнул Марвин. — Энни хочет собаку!

— Я не хочу собаку, — сухо возразила девушка. — И мне вообще ничего не надо. А теперь оба лежите спокойно и засыпайте без всяких глупостей. Меня ждет кавалер, но я не ступлю за порог, пока вы не угомонитесь. — И шепнула Гэлловею: — Они иногда перевозбуждаются.

— Мне лучше уйти, не так ли?

— Да, сэр, пожалуй, лучше. Я уложила их час тому назад. — Рон кинул взгляд через плечо на ребятишек. За минуту до того, как на сцене появилась служанка, он ощущал, что дети очень близки ему, радовался, что они такие красивые и не по годам развитые. А теперь они казались ему чужими — два маленьких дикаря, которые довольны тем, что он уезжает, так как по возвращении что-нибудь им привезет.

Снова закружилась голова, во рту появился терпкий кислый привкус. Поспешно сказав «Спокойной ночи, мальчики!», он вышел в переднюю и неуверенными шагами направился к лестнице. Сумка оттягивала руку, точно набитая свинцом. Походка у него была, как у старика.

«Надо будет попросить у Гарри таблеток. У него полно каких угодно».

Бело-розового «де-сото» в гараже не было, а его «кадиллак» с опущенным верхом стоял на месте, чисто вымытый и натертый мастикой — старый Рудольф обихаживал машину так, словно она была полученным по наследству уникальным даром, а не вещью, которую можно менять ежегодно.

Даже для апреля было холодно. Но Гэлловей все же оставил верх опущенным и, дрожа от холода, уселся за руль.

Наверху мальчики продолжали спорить, но предмет спора изменился.

— А что если он забудет привезти собаку?

— Не забудет.

— А вдруг он никогда не вернется, как жена старого Рудольфа?

— Да заткнись ты, — со злостью сказал Грегори. — Если ты уезжаешь, ты обязан вернуться. Куда еще деваться? Только домой.

Для Грегори это было так просто.