В тихом омуте

Глава 16

Когда Блейк очень хотел чего-нибудь, он стремился к намеченной цели так решительно и напролом, что тем самым уменьшал свои шансы на успех — это было характерно для него. Сейчас он хотел заполучить место в газете «Глоуб энд Мейл».

Он избрал полем своей деятельности журналистику, ибо в ней видел особый шик, романтику и возможность выдвинуться. «Вот стану я редактором…» — говорил он одной из своих девушек. А газету «Глоуб» он выбрал потому, что это было старое, солидное и платежеспособное издание, да еще редактором отдела новостей там был некто Ян Ричардс, которого Блейк уважал, насколько вообще мог уважать кого бы то ни было.

В последний месяц он заходил в кабинет Ричардса если не каждый день, то через день, предлагал идеи насчет организации газетного материала, создания спортивной колонки, изменения структуры первой страницы и так далее, пытаясь доказать, что у газеты «Глоуб» застоялась кровь и нужна свежая струя, которую может влить именно он, Блейк. Но он, как всегда, перестарался. Первоначальный интерес Ричардса перешел в неприязнь, насмешливость — в язвительность. Однако как бы явно Ричардс ни выказывал эти изменения, Блейк упорно их не замечал.

Во вторник под вечер Блейк появился в кабинете Ричардса в приподнятом настроении. Ричардс на его настроение не обратил особого внимания. Таким он видывал Блейка и раньше, обычно это означало лишь, что тот в очередной раз переоценил свои способности.

— Я бы предложил вам сесть, — сказал Ричардс, — но я занят.

— Я могу говорить и стоя, — осклабился Блейк.

— Можете говорить хоть стоя на голове, но я все равно занят.

— Вы потом пожалеете, что не выслушаете. У меня кое-что есть для вас.

— Опять?

— На этот раз дело стоящее. Вы следите за делом Гэлловея?

— Разумеется, я читаю свою газету. Ну и что? Самоубийство — не ахти какая редкость.

— А то, что ему предшествовало?

— Я уверен, что история занятная, но мы такие вещи не печатаем.

— Эту вы захотите напечатать. Не вы, так какая-нибудь другая газета. Я вам первому даю шанс. Любезно с моей стороны, не так ли?

— Благородно. — Губы Ричардса сморщились, будто он взял в рот что-то кислое. — Просто благородно.

— Так вот, все получилось совершенно случайно. Вчера вечером заглянул я в травматологическое отделение Главной больницы. Там можно узнать много интересного, всегда дежурят полицейские, чтобы опросить пострадавших в аварии и тому подобное. И я торчал там, интересуясь чужими делами, как вдруг увидел профессора Университета Ральфа Тьюри, я когда-то у него учился. Он, правда, зарезал меня на экзамене, но я решил, что не стоит ворошить прошлое. К тому же у меня возникло предчувствие — это отделение больницы такое место, где я меньше всего ожидал бы встретить мужика вроде Тьюри. Я хочу сказать, что он не имеет никакого отношения к авариям, катастрофам и тому подобному. Он хладнокровен, осторожен, наверняка ни разу в жизни не заплатил штраф даже за парковку в неположенном месте, в этом он похож на вас, а, Ричардс?

— Значит, у вас возникло предчувствие. Продолжайте.

— Оказалось, Тьюри навещал друга, который попал в аварию. Вот и все, что я узнал от него, а остальное мне рассказала дежурная сестра. Мне это ничего не стоило. Медицинские сестры всегда идут мне навстречу. Я сумел подойти к ней, и она раскрылась, как цветок. Тьюри навещал друга по имени Гарри Брим, который в пьяном виде врезался в трамвай. Брим нес в бреду всякую околесицу и назвал кое-какие имена. В том числе упомянул Рона Гэлловея. Как только я это услышал, для меня зазвонили колокола.

— Те самые, что и раньше, или другие?

Блейк отмахнулся от ядовитого замечания, как от мухи.

— И я начал проверять. Сначала покопался в архиве Ратуши, потом — в вашей картотеке на первом этаже. Когда девять лет тому назад Гэлловей женился на своей нынешней жене, Гарри Брим был лучшим его другом. И учтите, он был лучшим другом Гэлловея и тогда, когда тот женился в первый раз — на богатой наследнице Дороти Рейнольд. Напрашивается вывод: Брим и Гэлловей — давнишние друзья.

— И что же?

— Ну, Брим теперь и сам женат около трех лет, детей нет, живут в Вестоне. Его жену зовут Телма. Это о чем-нибудь говорит вам?

— Ни о чем.

— Вам надо бы походить по разным местам, Ричардс. Как это делаю я. Письмо, которое Гэлловей послал жене перед тем как покончить с собой… В общем, скажем так: у меня есть приятель в Управлении полиции.

— И он показал вам это письмо?

— Нет, но рассказал, что там написано. Ричардс бросил на собеседника суровый взгляд:

— За сколько?

— Бесплатно. За красивые глаза.

— Кажется, вы также неотразимы для полицейских, как и для медицинских сестер?

— Что ж, — улыбнулся Блейк, — можно сказать и так.

— Нахальный вы парень, Блейк. У вас полно идей, некоторые из них неплохие; полно историй, некоторые из них истинные. Но, в первую очередь, в вас полно сами знаете чего. Я не взял бы вас на работу, даже если бы мог. Хлопот не оберешься.

— Так или иначе, у меня очень ценные сведения.

— Мой совет — отнесите их в «Ньюс».

— «Ньюс» — не тот класс. К тому же я слышал, они скоро свернут дела, им придется это сделать. А я не хочу начинать путешествие на тонущем корабле. Я не умею плавать.

— Надо бы научиться.

— О'кей, черт с вами, Ричардс. Из глупого личного предубеждения вы упускаете сенсационную новость.

— Наша газета не на них держится.

— Пусть так, но вы не отказались бы от такой новости?

Ричардс поколебался, постучал карандашом по письменному столу.

— Послушайте, Блейк, если у вас стоящая история, я, возможно, куплю ее. Но не куплю вас.

— За сколько?

— Смотря какая история. Если она подлинная, конечно. И если ее можно напечатать.

— Будь я редактором отдела новостей, я бы ее напечатал.

— Мы с вами не всегда думаем одинаково. Ну, послушаем, что за история.

— Пока что еще рано. Мне надо кое-что проверить, прежде чем я смогу ее рассказать. Но она окажется подлинной, можете не беспокоиться. Мои методы, возможно, не укладываются в устав бойскаутов, но они срабатывают. — Он прислонился к краю письменного стола и сложил руки, точно заранее поздравлял себя. — Понимаете, беда вашей газеты в том, что ей не хватает провода высокого напряжения.

— Вы пережгли бы пробки.

— Подумайте. У меня есть характер, энергия, молодость, нюх на свежие новости…

— Что заставляет вас так ненавидеть самого себя?

— Приходится самому себя подхваливать. Кто еще это сделает?

— Разве у вас не было матери?

— Да бросьте вы, Ричардс. Ну как вы подбираете себе репортеров? По скромным улыбочкам и медоточивым речам? Это каждый может. А вы большой человек, сэр. Я, конечно, не стою того, чтобы работать в такой выдающейся газете, мистер Ричардс, но я готов делать что угодно: мыть полы, чистить плевательницы.

— Оставьте это, Блейк. Я же сказал, я занят.

— О'кей, но я еще вернусь. Если только не получу более заманчивое предложение в другом месте.

— Если получите, сразу соглашайтесь.

Ричардс взял со стола напечатанный на машинке листок и принялся читать его.

Блейк вытянул шею, чтобы подсмотреть.

— Заключение патологоанатома по вскрытию Гэлловея, да? Готов поклясться, я знаю, что вы из него сделаете. Возьмете красный карандаш и сократите настолько, что оно станет сухим и скучным, как биржевой бюллетень.

— Это уж мое дело.

Когда Блейк ушел, Ричардс снял очки и потер глаза. В них что-то набилось, будто он шел навстречу сильному ветру, несущему тучи пыли. Обещания Блейка вызывали у него больше раздражение, чем интерес. Если в Управлении полиции столько щелей, что даже такой парень, как Блейк, сумел выведать содержание якобы хранимого в тайне письма самоубийцы, то это само по себе, в конечном счете, история поважней той, которую раскапывает Блейк.

Снова нацепив очки, Ричардс стал читать заключение патологоанатома. По мнению Ричардса, оно было скучней биржевого бюллетеня: смерть наступила в результате утопления, в желудке и легких вода, в трахее — пенистая слизь, содержание хлоридов в крови в левой части сердца на тридцать процентов меньше, чем в правой, явный признак утопления в пресной воде.

Неожиданностью для Ричардса оказалось то, что Гэлловей предпринял попытку самоубийства ранним вечером того же дня. В желудке и других органах было обнаружено значительное количество барбитуратов. Доктор Роберт Уайтвуд, производивший вскрытие, пояснил, что следы прежних попыток самоубийств, которые он назвал «знаками колебания», довольно часто находят при вскрытии самоубийц, покончивших с собой с помощью бритвы, ножа или другого острого инструмента.

В первой части отчета ничто не привлекло внимания Ричардса: вода в легких, содержание хлоридов в сердце, пена в трахее — все это означало лишь, что Гэлловей мертв. Но выражение «знаки колебания» характеризовало его при жизни.

«Знаки колебания», — вслух прочел Ричардс и задумался: Гэлловей, как и он сам, двигался по жизни, пока однажды двигаться больше не захотел. Попытался убить себя — не получилось. Попробовал еще раз. Между двумя попытками было время колебания. В какую минуту он написал письмо жене?

И кто такая Телма? — подумал Ричардс.