В тихом омуте

Глава 11

Мариан Робинсон, старой деве, решившей когда-то не выходить замуж до тридцати лет, теперь уже было далеко за сорок, и вопрос о замужестве давно был решен независимо от ее воли. Мариан отнеслась к этому печальному факту, как все старые девы: она возненавидела всех мужчин священной для нее ненавистью. Собирала вырезки из газет и журналов о мужчинах, которые убивали, соблазняли, крали детей с целью получить выкуп, избивали жен, мучили кошек или совершали десятки других действий, которые она считала недопустимыми. Таким образом, Мариан пребывала в состоянии духа, весьма благоприятном, для того чтобы на время приютить Телму, когда та позвонила ей и попросила об этом.

Для Мариан подобная просьба означала лишь одно: Телма наконец-то поняла, что муж ее — грубая скотина, развратник или, на худой конец, пьяница, и бедняжка нуждается в убежище. Квартирка Мариан была невелика, в стенном шкафу не хватало места, да и с постельным бельем было туго, но ради такого благого дела, как расторжение брака, Мариан была готова на любые жертвы. Когда Телма появилась в ее доме и заявила, что Гарри не грубая скотина и даже не пьяница, Мариан не выдала своего разочарования, лишь приняла две таблетки аспирина и выпила чашечку крепкого горячего чая.

Телма не поведала Мариан ни о своей беременности, ни об окольных путях, какими пришла к такому состоянию. Сказала только, что они с Гарри малость повздорили.

После легкого ужина на кухне Мариан мыла тарелки, а Телма их вытирала, когда раздался звонок у входной двери.

— Я никого не жду, — сказала Мариан, — а ты? — Телма с безразличным видом покачала головой.

— А ты не думаешь, что приперся этот самый твой муж? Я ему ясно сказала по телефону, что ты встречаться с ним не желаешь. — Она вытерла руки о передник. — Ладно, пойду и выдам ему, что положено, я это умею…

— Нет, Мариан, не надо. Я сама открою. А ты посиди тут, выпей еще чашечку чаю, тебя это подкрепит.

— Да незачем мне подкрепляться, — решительно заявила Мариан. — Это о тебе надо беспокоиться, ты выгладишь, как приведение.

— Хватит у меня сил уладить любое дело. А ты сиди здесь и обо мне не беспокойся.

Мариан никогда не сказала бы об этом открыто, но она испытывала своеобразное удовольствие, когда кто-то решал за нее, что делать. Это разнообразило ее жизнь, ибо она уже двадцать три года работала в страховой компании и только отдавала распоряжения. Под ее началом трудилась дюжина девушек. Мариан знала, что ни одна из них ее не любит, те, что помоложе, за глаза высмеивали ее, прозвали Старой Фижмой, и все питали надежду, что когда-нибудь она упадет и сломает ногу. Мариан знала, что без нее вся контора пойдет прахом, и поэтому старалась не падать и продолжала отдавать распоряжения, не заботясь о том, снискает она расположение своих сотрудниц или нет. Раньше она не обращала на Телму особого внимания, но теперь подумала, как непохожа Телма на ее подчиненных: неглупа, не трусиха, очень мила и женственна.

Мариан налила себе третью чашечку чая и села за кухонный стол, чтобы насладиться этим напитком. Она вовсе не собиралась подслушивать, Боже сохрани, но в маленькой квартирке любой звук слышен отовсюду на удивление отчетливо.

Когда Телма открыла дверь, Гарри не стал дожидаться, пока его пригласят войти. Ворвался в квартиру, как сверхнастырный коммивояжер, закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной, приняв таким образом вызывающую позу и как бы приглашая Телму попробовать выставить его за порог.

Он выглядел так смешно, что Телма готова была рассмеяться, но она знала, что смех ее может перейти в слезы. Эти два вида проявления чувств тесно переплелись в ее душе, и Телма не могла дать волю одному, не задев другого. Поэтому она спокойно сказала:

— Зря ты сюда пришел.

— Я должен был это сделать.

— А я просила тебя подождать. Сейчас я не могу… не чувствую себя подготовленной к тому, чтобы разумно обсуждать с тобой что бы то ни было.

— Что ж, можешь говорить неразумно.

— Не шути, Гарри, мне не до игрушек.

— А мне кажется, ты как раз играешь в игрушки, — сказал он, слегка улыбнувшись, чтобы смягчить резкость суждения. — Загадочные записки, намеки, предугадания. Я самый обыкновенный человек. Не понимаю загадочных записок, никогда в жизни не загадывал наперед и, по-моему, намеки не всегда до меня доходят. Для чего все это, Телма?

Не отвечая на вопрос, она отошла к противоположной стене комнаты, словно опасаясь проявлений любви или гнева с его стороны, и потому предпочитала, чтобы их разделяло как можно большее расстояние. Ей казалось безопаснее и легче разговаривать с Гарри из-за обтянутого зеленым мохером дивана, перед которым лежал розово-коричневый эксминтерский коврик[5].

На таком расстоянии Гарри пришлось говорить погромче.

— Мы уже не дети, Телма. Мы муж и жена. И многим делились друг с другом. Что бы тебя не беспокоило сейчас, поделись своей заботой со мной.

— Не могу.

— Почему?

— Мне придется поделиться ею с… с кем-то другим.

— С Мариан?

— С Мариан! — Телма начала смеяться и сразу почувствовала, как глаза ее наполнились слезами.

Гарри стал смотреть в сторону, чтобы дать ей время совладать с собой.

— Ну ладно, не с Мариан. С кем же?

— Я просила тебя не приходить сюда, не вынуждать меня на разговор, пока я к нему не готова, пока не узнаю наверняка.

— Что не узнаешь?

— Что случилось с Роном. Я не могу… не могу говорить с тобой, пока не буду знать, где Рон.

— Значит, твоя забота связана с Роном?

Лицо Телмы сморщилось, как зажатый в кулак лист бумаги.

— О, Господи, я же просила тебя, просила не… почему ты пришел? Почему не оставил меня в покое? Почему Ральф не сказал тебе?

— О чем? — спросил Гарри, но Телма лишь продолжала стонать: «Господи Боже, Господи Боже!» и, закрыв лицо руками, покачивалась взад-вперед.

Он ждал, спокойно наблюдая за ней, и тут впервые заметил, как Телма пополнела в талии, и мозг его пронзила мысль: «Вот оно! Незачем и спрашивать. Сам вижу».

Вспомнились слова Ральфа, подозрения Эстер и прозрачные намеки Дороти — все это материализовалось в пока что еще небольшом округлении живота Телмы.

— Ждешь ребенка, — сказал наконец Гарри. — От Рона?

— Да.

— И на каком ты месяце?

— На четвертом.

— Рон знает?

— Я ему сказала вчера вечером.

Гарри подпер плечом косяк двери и посмотрел на розы, украшавшие коврик Мариан, они показались ему капризными личиками младенцев.

— А что намерен делать Рон?

— Что положено, конечно.

— И ты думаешь, ему легко будет сделать то, что положено, после того как он столько раз делал то, что не положено?

— Не стоит иронизировать по этому поводу. Это ни к чему не приведет. Я все обдумала. Будет нелегко, но Рону и мне нужно добиться развода, а потом мы поженимся.

— К тому времени у тебя уже будет ублюдок.

Это слово подействовало на Телму, как удар хлыста, она качнулась и упала бы, если бы не стояла, втиснувшись между стеной.

— Телма!

Гарри пошел через комнату, чтобы поддержать ее, но она протестующе выставила вперед руку.

— Не надо. Я… я уже в порядке.

— Позволь мне…

— Нет. — Телма две-три секунды подержалась за спинку дивана, потом выпрямилась с исполненным достоинства видом.

— Не произноси этого слова при мне. Не смей так говорить о моем сыне.

А Гарри, глядя на нее, подумал: «Она все предусмотрела — два развода, новый брак, даже пол ребенка».

— Ты еще услышишь немало слов, которые тебе не понравятся, Телма. Уж лучше подумай о них сейчас, чтоб они не застали тебя врасплох.

— Мне плевать, что обо мне будут говорить.

— Едва ли. Приготовься встретить реальность такой, какая она есть.

— Я готова. Вот моя реальность. — И она приложила руку к животу. — Для меня реальность — мой ребенок. Я хотела ребенка, с тех пор как себя помню, а теперь он растет во мне.

— Реальность — не один-единственный факт. Это сочетание тысяч, миллионов…

— Ты отказывал мне в ребенке, Гарри, отговаривался тем, что я будто бы слишком стара, чтобы в первый раз рожать, и ты боишься, как бы со мной чего не случилось, и в результате потерял меня. Да, ты меня потерял.

Он беспомощно покачал головой, не в силах что-нибудь произнести.

— И это твоя вина, Гарри. Поэтому я даже не прошу у тебя прощения и не считаю себя виноватой. Я хотела ребенка больше всего на свете, видела, что годы идут, я старею, и никакого мне нет утешения. Я не ощущала в себе жизни, чувствовала себя мертвой и бесполезной. Не говори мне о реальности, Гарри. Что бы ни случилось, я об этом не жалею. И никогда не пожалею. Буду жить ради сына.

Ее речь прозвучала так, словно она выучила ее давным-давно и не раз репетировала перед зеркалом, готовясь к тому моменту, который теперь наступил.

— Значит, ты все рассчитала заранее? — спросил Гарри.

— Нет, это не так.

— Грубо говоря, ты подцепила его на крючок?

Телма посмотрела на него с известной долей презрения во взгляде:

— Думай что хочешь. Теперь уже ничего не изменить.

— Но почему? Почему Рон? Почему мой лучший друг? Ведь у него жена и дети. Во имя всего святого, неужели ты не могла остановиться и подумать? Или, по крайней мере, поговорить со мной и рассказать, что с тобой творится?

— Я пробовала начать разговор. Ты никогда меня не слушал. Слышал только то, что хотел услышать. У тебя все было в розовом свете, полная идиллия: дом, жена, которая присматривала за ним, вовремя подавала тебе еду, гладила рубашки…

— Мне достаточно было одной тебя, — сказал Гарри. — Мне ничего и никого не надо было, потому что я любил тебя. И до сих пор люблю. О, мой Бог, Телма! Неужели нельзя забыть этот кошмар и вернуться к прежней жизни?

— Я не хочу возвращаться к прежней жизни. Даже если бы смогла. У меня могут быть большие неприятности, но я, по крайней мере, чувствую, что живу, у меня есть будущее, которое я разделю с сыном. И с Роном. — Голос ее чуточку дрогнул, когда Телма произнесла это имя, в нем исчезла уверенность, с которой она говорила о ребенке. — Да, конечно, и с Роном.

— Конечно.

— О, я знаю, о чем ты думаешь — о моем глупом предчувствии, будто его нет в живых. Но это неправда. Просто миссис Мэлверсон задурила мне голову, толкуя о спиритических посланиях. Все это чепуха. Я знаю, что он не умер. Я знаю, где он.

— Где же?

— Нет, не в таком узком смысле. Я знаю только, что он где-то прячется, потому что испугался. Возможно, испугался Эстер. Конечно, она учинит неизвестно что, но ему надо просто-напросто выдержать все ее наскоки. Я думаю, она поднимет страшную бучу, она на это способна.

— А скажи, кто в ее положении был бы не способен на это?

— Но Эстер в особенности, она такая решительная. Что ж, я тоже решительная. Пусть себе заваривает кашу. В любом случае мы с Роном здесь не останемся. Когда все закончится, уедем в Штаты, может быть, в Калифорнию. Я там никогда не бывала, но говорят, дети, выросшие в Калифорнии, крупнее и здоровее, чем где бы то ни было.

Тон ее изменился и указывал на то, что Телма перешла к очередной мечте, скорый поезд пересек границу и мчался по Штатам в Калифорнию. Ничто не преграждало ему путь, — а если преграда возникала, она тут же уничтожалась. Гарри знал это по опыту. В прошлом не раз стоял на рельсах.

— …а еще потому, что все время играют на воздухе, даже зимой. И пищу принимают на воздухе. Готовят ее на больших жаровнях или идут на берег моря и разводят костер.

Гарри вышел на рельсы перед поездом с бесстрашием человека, которому терять нечего.

— Остановись, Телма. Хватит.

— Почему?

— Не начинай жить в будущем году, когда тебе еще предстоит прожить сегодняшний вечер, завтрашний день и будущую неделю.

— Проживу. Не беспокойся за меня, Гарри. Сердись, обзывай меня любыми словами, но только не беспокойся за меня.

— Я не могу позволить себе рассердиться. Я тогда мог бы сделать тебе больно.

Из кухни вдруг донесся громкий треск, словно разбилась тарелка.

— Мариан, — сказала Телма, — Бог ты мой, я про нее совсем забыла.

И Мариан, словно дождавшись нужной реплики, ворвалась в комнату через качающуюся дверь, наклонив голову, будто нападающий на противника баран.

На Гарри она не обратила никакого внимания, будто его здесь не было. А сразу же заорала на Телму:

— Ах ты, сука! Паршивая маленькая сучка! Забирай свои манатки и выметайся отсюда!

Телма побледнела, но не потеряла присутствия духа, словно мечта о Калифорнии сгладила острые углы сиюминутного бытия.

— Ты всегда подслушиваешь, о чем говорят твои гости, Мариан?

— Подслушивать — это одно, а наставлять рога мужу — совсем другое. А свою наглость оставь при себе, слышишь?

— Слышу. Ты орешь, как тетка Мэй.

— Не смей упоминать ее имени. Мы — порядочная семья, а ты покрыла нас позором. Чтоб и духу твоего здесь не было! По мне, так твое место на панели.

— Возможно, я туда и отправлюсь. А если дело пойдет ходко, лишних клиентов стану уступать тебе. Такая практика будет тебе на пользу.

— Ах ты, грязная дешевая…

— Молчать! — скомандовал Гарри. — Обе заткнитесь! Телма, иди собери свои вещи. А вы, Мариан, сядьте.

Телма поспешила в спальню, но Мариан осталась стоять, уперев кулаки в свои огромные бедра.

— Мне не может приказывать ни один мужчина. И не подумаю садиться.

— Хорошо, передо мной вы можете стоять хоть на голове. Но не кричите, как базарная торговка. У ваших соседей есть уши.

— Она оскорбила меня, вы сами слышали, она меня оскорбила.

— Вы первая оскорбили ее.

— Она это заслужила, сама напросилась. А вы, после всего, что она вам причинила, вы еще держите ее сторону?

— Она моя жена.

— Жена. Прекрасное слово, но всего лишь слово. Она вами воспользовалась, обманула, выставила на посмешище. И меня хотела провести. Думала купить меня сладкой улыбочкой: «Сядь, Мариан, и выпей еще чашечку чаю, тебе это пойдет на пользу». Будто заботилась обо мне. Тихонечко так сказала. Все ложь. В тихом омуте черти водятся. Случалось, и меня такие тихони проводили. Да видно, урок не пошел впрок.

Она умолкла, ее лицо и шея покрылись красными пятнами. В миг прозрения Гарри понял, что Мариан не так сердита, как разочарована. Она надеялась, что Телма поживет у нее какое-то время, скрасит ее одиночество и внесет в ее жизнь какое-то волнение. Так сказать, перельет чуточку жизненных сил, но это переливание прекратилось, практически не успев начаться: Мариан не примет кровь распутницы, уж лучше умереть.

— Девчонки в нашей конторе, — сказала Мариан, — возможно, глупы и бывают ехидными, но ни одна из них не опустилась так низко, как эта женщина. Ни одна не попадала в подобный переплет.

Неожиданно для себя Гарри сказал не особенно убежденным тоном:

— Телма не плохая. Она совершила ошибку.

— Когда человек совершает ошибку, он о ней потом сожалеет. А не гордится ею, как она. Не хвастается предстоящей поездкой в Калифорнию. Мне тоже хочется в Калифорнию, я мечтала о ней долгие годы, но уж я-то предпочла бы более приличный способ попасть туда.

— Уверен, так бы вы и поступили, — сказал Гарри, но в голосе его звучала сухая ирония: «Уверен, вы были бы вынуждены избрать приличный способ».

— А что за человек этот самый Рон?

— Боюсь, это не ваше дело.

— Такие новости разлетаются быстро. Все равно узнаю.

— Я в этом тоже уверен.

Не только Мариан узнает. Когда в газетах напишут об исчезновении Рона, весь город и вся страна узнают, и Телме придется привыкать к словечкам покрепче, чем «ублюдок» или «сука». Гарри вяло подумал о том, осмелится ли кто-нибудь напечатать слово «рогоносец».

Телма вышла из спальни в пальто цвета морской волны и шляпке, которую купила к Пасхе, в руке несла кожаный чемодан, подаренный на свадьбу Ральфом и Нэнси Тьюри. Не глядя на Мариан, которая стояла в напряжении, готовая к новой стычке, Телма сказала, обращаясь к Гарри:

— Я готова. Мы можем идти.

— Скатертью дорога, — сказала Мариан.

— Дай Бог тебя больше не видеть, — отпарировала Телма. Гарри поспешил вмешаться:

— Идем, Телма. Я отвезу тебя домой.

— Домой я не поеду. Высади меня у какой-нибудь гостиницы.

— Дом принадлежит тебе. И ты в нем нуждаешься больше, чем я. И беспокоить тебя я не буду.

— Перестань играть в благородство. Я этого не выношу!

— Я не играю в благородство. Просто я буду лучше чувствовать себя, зная, что ты устроена надлежащим образом. А я могу остановиться у кого угодно: у Ральфа, Билли Уинслоу или Джо Хепберна. Я привык скитаться. А ты нет. Тем более, что теперь ты должна заботиться о себе больше, чем когда бы то ни было.

Телма прикусила губу и думала. Видно, в душе ее гордость боролась со здравым смыслом и заботой о ребенке.

— Я тебя беспокоить не буду, — повторил Гарри. — Отвезу домой и соберу для себя кое-какие необходимые вещи.

— Ладно. — Голос ее звучал сдавленно и хрипло. — Спасибо, Гарри.

Гарри взял ее чемодан, открыл дверь, и Телма вышла в вестибюль быстрым, нетерпеливым шагом. Гарри поколебался, как если бы хотел перед уходом сказать Мариан что-нибудь приятное, но та повернулась к нему спиной, словно захлопнула дверцу сейфа, шифра которого он не знал. Да и никто не знал.

На улице сыпал мелкий, но затяжной весенний дождик. Ни Гарри, ни Телма этого вроде бы не заметили. Некоторое время они шли молча, не замечая непогоды, кроме той бури, что разыгралась в каждом из них.

— Гарри!

— Да?

— Где ты остановишься? Вдруг что-нибудь произойдет, и мне понадобится связаться с тобой…

— Не знаю. Еще не решил. Скорей всего, у Ральфа и Нэнси.

— Но у них же четверо детей.

— Да, я знаю, — спокойно сказал Гарри. — Я люблю детей.