Глава 3

Вопреки мнению Тьюри, Телма не спала. Она сняла трубку после второго звонка, и голос ее звучал живо, как будто она ждала этого звонка. Или какого-нибудь другого.

— Дом мистера Брима.

— Я это знаю, милая, — хохотнул в трубку Гарри.

— О, это ты, Гарри.

— Собственной персоной. Надеюсь, не разбудил?

— Нет.

— Ты рада, что я позвонил?

— Конечно.

— До смерти соскучилась?

— До смерти соскучилась, черт побери, — повторила она скучным голосом. — Как ты любишь всякие игры, Гарри. Совсем как ребенок. Только не слишком поздний час для игр? По-моему, все дети в это время должны спать. А завтра, — добавила она, — завтра можешь играть во что твоей душе угодно.

За три года супружеской жизни она еще не говорила с ним таким усталым покровительственным тоном. Гарри вспыхнул, будто его отхлестали по щекам.

— Телма, что с тобой?

— Ничего.

— Неправда. Я знаю, что это неправда. Что случилось, Телма? Скажи мне. Скажи своему Гарри.

В ответ она лишь вздохнула. Гарри отчетливо услышал этот вздох, долгий, глубокий и печальный.

— Послушай, Телма. Если ты хочешь, чтобы я вернулся домой, я приеду. Тронусь в путь прямо сейчас.

— Нет! Я вовсе не хочу, чтобы ты возвращался домой!

— Да в чем дело, Телма? Ты не заболела?

И снова она не ответила. Ее молчание душило Гарри. Он приоткрыл дверцу телефонной кабины на несколько дюймов и раз пять глубоко вздохнул. Тьюри теперь все будет слышно, ну и пускай себе слушает. Друзья Гарри столько раз делились с ним своими бедами, что он готов без всякого смущенна посвятить любого из них в свои невзгоды.

— Я больна, — сказала наконец Телма. — Весь вечер страдаю.

— Вызови врача. Сейчас же вызови.

— Зачем? Я и без врача знаю, что со мной.

— Что же с тобой, любовь моя?

— Этого я тебе сказать не могу. Не время и не место.

— Послушай, Тел, не переживай. Приляг и расслабься. Я сейчас же приеду домой.

— Если ты это сделаешь, меня дома не застанешь.

— Да во имя Господа Бога…

— Будь уверен я так и поступлю. Сбегу. Я какое-то время должна побыть одна, подумать. Не приезжай домой, Гарри. Обещай.

— Но я же…

— Обещай.

— Ладно, обещаю. Я не приеду домой, во всяком случае сегодня.

Это обещание вроде бы успокоило Телму, и она сказала совсем уже по-дружески:

— Откуда ты звонишь?

— Из гостиницы в Уайертоне.

— Ты еще не был в охотничьем домике?

— Был, но нам с Тьюри пришлось вернуться сюда, чтобы позвонить Рону домой.

— За каким чертом вам звонить Рону домой в такой поздний час?

— Чтобы узнать, почему он сюда не приехал.

— Он не приехал, — тупо повторила она. — Ты именно это сказал? Рона с вами нет?

— Пока что нет.

— Но отсюда он уехал много часов назад. Заехал около восьми. Я передала, что ты велел, и мы с ним по рюмке выпили. — А потом…

Она умолкла и Гарри пришлось попросить ее продолжать:

— А потом, Телма?

— Я… я попросила его, я его очень попросила не ездить в охотничий домик.

— Почему?

— Такое у меня было предчувствие, когда я его увидела, оно было таким сильным, что я чуть не упала в обморок, вот какое у меня было предчувствие. — И она начала рыдать, остальные слова тонули в рыданиях: — О, Господи… я так и знала… это по моей вине… Рон умер… Рон… Рон…

— Что ты говоришь, Телма?

— Рон… — она повторила это имя с полдюжины раз, а Гарри слушал с остановившимся сердцем и окаменелым лицом.

Тьюри подошел к телефонной будке и приоткрыл дверцу:

— Случилось что-нибудь?

— Да. Только я не знаю, что.

— Может, помогу?

— Едва ли.

— Ну дай хотя бы попробую. Иди, Гарри, присядь. Ты выглядишь ужасно.

Они снова поменялись местами, и Тьюри поспешно сказал в трубку:

— Алло, Телма. Это Ральф.

— Говорите.

— Послушайте, Телма. Я не знаю, в чем дело, но успокойтесь на минутку, ладно?

— Не могу.

— Почему бы вам не выпить чего-нибудь? Я подожду у телефона, а вы налейте себе…

— Не хочу я ничего пить.

— Ну ладно, ладно. Я только подумал, что…

— Да и не пойдет никакая выпивка. Я больна. Меня выворачивает наизнанку.

— Уж не подцепили ли вы грипп?

— Нет, я не подцепила грипп. — Мгновение она поколебалась.

— Гарри стоит рядом с вами?

— Нет, он вышел.

— Вы уверены?

— Я вижу, как он шагает взад-вперед по веранде.

— Я беременна.

— Что? Что вы сказали?

— Что у меня будет ребенок.

— Ну и ну, черт меня подери! Это здорово, Телма, это чудесно!

— Да?

— Вы сказали об этом Гарри?

— Нет еще.

— Господи, да он же взлетит на седьмое небо, когда узнает.

— Может, и взлетит. Поначалу.

— А что вы хотите этим сказать? Почему поначалу?

— Когда начнет думать, он опустится пониже.

— Не улавливаю, в чем тут соль.

— Мы с Гарри больше года не предпринимали никаких шагов к тому, чтобы заиметь ребенка, — медленно сказала ока. — Гарри не хотел, чтобы я рожала, боялся осложнений, ведь мне скоро тридцать пять.

— Никакие меры предосторожности не дают полной гарантии. Это могло произойти случайно.

— Это произошло не случайно, а преднамеренно, во всяком случае, с моей стороны. Я хотела ребенка. Я старею, и очень скоро было бы уже поздно. И не раз говорила об этом Гарри. Но он боялся, как бы чего не вышло со мной. По крайней мере, так он говорил. Может быть, подлинные причины были глубже и тоньше, не знаю. Возможно, он не хотел делить мою привязанность ни с кем. Но каковы бы ни были его соображения, мои теперь вам известны. Я хочу этого ребенка. Я уже люблю его.

— Его?

— У меня предчувствие, что это будет мальчик. И я назову его Роном.

— Господи Боже мой! — воскликнул Тьюри. — Рон? Рон Гэлловей?

— Да.

— Вы в этом уверены?

— Вам не кажется, что такой вопрос для меня оскорбителен? Он предполагает, будто я путалась с кем попало.

— Я хотел сказать только, что в таком деле надо быть совершенно уверенной.

— Я совершенно уверена.

— Господи Боже мой, — повторил Тьюри. — Ну и кашу вы заварили. Подумайте о Гарри. И об Эстер.

— Я не могу позволить себе такой роскоши. Я должна думать только о ребенке. Кстати, Эстер никогда не любила Рона. Вышла за него замуж из-за денег, он сам мне это сказал. А Гарри мне, конечно, жалко. Он добрый человек, и мне не хотелось бы причинять ему боль, но…

— Но все равно причините?

— Да. Я должна это сделать. Обязана из-за ребенка.

— Дело-то вот в чем, Телма. Подумайте сами. Во имя ребенка не лучше ли было бы оставить все это дело в тайне? Гарри был бы прекрасным отцом, и ребенок бы рос без ненужной мороки и скандала.

— Это невозможно. Я не хочу оставлять это дело в тайне, как вы позволили выразиться.

— Настоятельно прошу вас подумать над этим еще раз.

— Последние три недели я ни о чем другом и не думала, с тех пор как узнала, что беременна. Одно я знаю наверняка: продолжать жить с Гарри я больше не могу. Мне даже кажется, что он не существует. Как бы вам объяснить? Для меня теперь существует только мой ребенок, которого я ношу под сердцем. Вся моя жизнь теперь — это Рон и его ребенок.

Это простое признание, высказанное с такой убежденностью, напугало Тьюри еще больше, чем стоящее за ним реальное положение вещей. Какое-то время он не мог вымолвить ни слова, а когда смог, в его голосе зазвучало холодное неодобрение:

— Не могу представить себе, чтобы Рон так же односторонне отнесся к тому, что случилось. Собственно говоря, у него был ребенок от первой жены и два — от второй, так что для него это событие не является чем-то исключительным.

— Если вы пытаетесь пробудить во мне ревность или злость, не трудитесь. Да, у Рона были другие женщины, другие дети, но этот ребенок — единственный в своем роде. Как и я.

На это Тьюри ничего не сказал. Лишь молча и беспомощно смотрел на телефонную трубку, от души раскаиваясь в том, что не остался дома и не принялся красить гараж, как того хотела его жена.

— Ральф, вы еще слушаете?

— Да.

— Ральф, мне не хочется, чтобы вы подумали, будто я… будто я задумала это заранее, так сказать, спланировала. Ничего подобного. Произошло все случайно, но раз уж так получилось, я поняла, что именно этого мне и надо.

— Да уж, конечно. С ума вы, что ли, сошли? Ведь то, что вы делаете, то, что вы сделали, — совершенно аморально, и нет вам никакого оправдания.

— Не надо читать мне мораль. Словами теперь ничего не изменишь.

— Ну ради Бога, подумайте о Гарри. Это его убьет.

— Не думаю. О, разумеется, на какое-то время вышибет его из седла, но в конце концов он повстречает какую-нибудь женщину, которая обовьется вокруг него, как виноградная лоза, позволит ему суетиться по-пустому и пичкать ее таблетками.

— Ваши слова звучат так, — сказал пораженный Тьюри, — будто вы по-настоящему ненавидите его.

— Нет, не его. Только таблетки. Ими он чуть не свел меня в могилу. А на самом деле я здорова. Доктор говорит, у меня будет чудесный здоровый малыш. Чего я и хотела всю свою жизнь. Детство мое прошло одиноко в доме незамужней тетки, совсем одиноко. Я только и мечтала, что вот вырасту, выйду замуж и нарожаю дюжину ребятишек, чтобы никогда не быть снова такой одинокой.

— Может случиться и так, — веско сказал Тьюри, — что вы окажетесь более одинокой, чем сейчас. Окружающие вас люди косо посмотрят на…

— Ах, люди. Плевать мне на них. Мне нужны только Рон и ребенок.

— А вы очень уверены в себе, Телма.

— Да.

— И вы так же уверены в Роне?

— Да. Я сказала ему о ребенке, когда он заехал вчера вечером за Гарри. Посчитала, что самое время сообщить ему.

Тьюри этой ее уверенности не разделял.

— А как он принял эту новость? — Телма заняла оборону:

— Я, разумеется, и не надеялась, что он сразу обрадуется. Ему нужно время, чтобы подумать, оценить сложившееся положение. Как и всякому на его месте.

— Я рад, что вы это понимаете, — сухо обронил Тьюри.

— Он любит меня, вот что главное.

— В самом деле?

— Не беспокойтесь, все окончится как нельзя лучше. У меня такое предчувствие.

Кто ее разберет, эту Телму. Новое предчувствие, что все закончится наилучшим образом, перечеркнуло предыдущее, которое предполагало, что с Роном что-то случилось. Выходит, Телма может накладывать одно предчувствие на другое, как кирпичи, и действующим всегда останется последнее. Она еще добавила:

— О, я знаю, предстоит ужасная морока, например, с разводом.

— Рон не может получить развод от Эстер. Нет оснований.

— Я хотела сказать, Рон может ей заплатить, чтобы она подала на развод.

— Ну, а если она откажется?

— Ерунда. Эстер любит деньги. Да и зачем ей отказываться?

— Есть такие женщины, — мрачно поиронизировал Тьюри, — которые не в восторге от перспективы разрушить домашний очаг и семью.

— Эстер не настолько сентиментальна, как вы думаете. Я виновата перед ней не больше, чем она перед первой женой Рона. Только мотивы моего поведения более чисты.

— А как сам Рон относится к перспективе снова фигурировать в суде и в печати как развратник?

— Ради Бога, Ральф, не могли бы вы сказать что-нибудь повеселей?

— Да где мне взять веселье? — чистосердечно ответил Тьюри. — Обстановка не пробуждает во мне чувства юмора. Может, Гарри придумает что-нибудь повеселей? Он все еще меряет шагами веранду. Позвать?

— Нет.

— А как вы скажете ему об этом, Телма?

— Не знаю. Я пыталась подвести его к такому признанию, но… это так трудно.

— Об этом вам с Роном надо было подумать, когда вы скакали вместе в постель.

— Фу, как грубо!

— Сложившееся положение как-то не располагает к особой деликатности.

— Послушайте, Ральф. А что если вы скажете об этом Гарри? — Я подумала, ведь вы с ним такие близкие друзья…

— Нет уж, пожалуйста, меня в это дело не впутывайте.

— Я просто вспомнила, что вы бываете таким тактичным, когда захотите.

— На этот раз не захочу.

— Ну ладно. Но я тоже не скажу ему. Не могу. Я даже не хочу больше видеться с ним.

— Господи, ну что за женщина! Вы просто обязаны сказать ему, объяснить, попросить прощенья.

— Почему я должна просить у него прощенья? Я ни о чем не сожалею. А что до объяснения — как я могу объяснить то, чего сама не понимаю? Я не знала, что у нас с Роном так получится. Если бы знала, может, попросила бы у Гарри таблетку или пилюлю, предохраняющую от любви. — Она горько хохотнула. — У него ведь есть всякие.

— Когда это у вас началось?

— Недели за две до Рождества. Я поехала в город купить подарок Гарри, и в магазине Итона случайно встретила Рона. Мы вместе позавтракали в кафе «Парк Плаза», потом вышли на террасу и стали смотреть на город. Шел снег, и все вокруг было очень красиво. Раньше я не очень-то обращала внимание на Торонто, ведь я выросла на западе, в Ванкувере. Только и всего, мы просто стояли. Никакого флирта, ни пожиманья рук, друг о друге мы даже не говорили, взглядами обменивались лишь изредка. Но, вернувшись домой, я не сказала Гарри об этой встрече. Сама не знаю почему. Промолчала. Да еще солгала, сочинила, будто позавтракала с медицинской сестрой, с которой вместе работала в клинике доктора Меррея в Гамильтоне. На другой день снова поехала на автобусе в Торонто, потому что забыла купить Гарри рождественский подарок. Во всяком случае, так я оправдывалась сама перед собой. Зашла в тот же магазин, в то же самое время, и прохаживалась мимо входа с Йондж-стрит чуть ли не час. У меня было ужасно сильное предчувствие, что Рон придет. Он не пришел, но впоследствии признался мне, что ему очень хотелось пойти, что он думал обо мне все утро, но прийти не смог, так как Эстер давала ленч в клубе и было много приглашенных.

«Двое слабоумных, — с презрением подумал Тьюри, — от скуки вообразили себя героями драмы и оказались в таком положении, из которого и ему, и ей выбраться не под силу». А вслух спросил:

— Гарри ничего не заподозрил?

— Нет.

— К вашему сведению: Эстер заподозрила и сейчас подозревает.

— Я тоже так думаю. Уж очень холодно она со мной разговаривала, когда я позвонила ей на той неделе и пригласила на сеанс к моей подруге. А я просто хотела оказать ей любезность.

— Почему?

— Ради Рона. Я не хочу, чтобы он был отлучен от детей Эстер, как это случилось с ребенком от первой жены. Это несправедливо.

— Судьи думают иначе.

— В нашей стране — да. О, у нас тут глупые провинциальные нравы. Я хотела бы жить в Штатах с Роном и моим ребенком.

Входная дверь открылась, и в вестибюль гостиницы вошел Гарри. Он шел нетвердой походкой, широко расставляя ноги, точно сошедший на берег матрос, и на твердой земле оберегающий себя от килевой и бортовой качки. Хотя ночной воздух еще не остыл, губы у Гарри посинели, а взгляд был остекленелый, словно невыплаканные слезы остались в глазах и превратились в лед.

— …в каком-нибудь месте где нет такой ужасной долгой зимы, — продолжала Телма. — О, как я ненавижу здешние зимы! Я до того дошла, что не могу даже радоваться весне, потому что знаю, как она коротка и как скоро придет осень, печальная пора, когда все вокруг умирает.

— Мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз, — оборвал ее Тьюри. — А теперь скажите, Рон заехал к вам на «кадиллаке»?

— Кажется, да.

— Верх был поднят или опущен?

— По-моему, опущен. Да, конечно, опущен. Я теперь вспоминаю, что когда у окна махала ему на прощанье, подумала, как бы он не простудился от завихрения встречного воздуха у него на затылке. Ведь он жаловался, что неважно себя чувствует.

— Еще бы!

— Да нет. Он жаловался на нездоровье, до того как я ему сказала про ребенка. Я вижу, Ральф, вы сегодня в прескверном настроении.

— Отчего бы это?

— В конце-то концов, вы не на собственных похоронах.

Гарри медленно, но неуклонно шел прямо к телефонной кабине и, подойдя, распахнул ее дверцу, хоть Тьюри и старался одной рукой удержать ее.

— Дай мне поговорить с ней.

Тьюри сказал в трубку:

— Телма, подошел Гарри. Он хочет поговорить с вами.

— А я не хочу с ним говорить. Мне нечего ему сказать.

— Но…

— Скажите ему правду или сочините что-нибудь, мне все равно. Я сейчас повешу трубку, Ральф. А если мой телефон снова зазвонит, я не отвечу.

— Подождите, Телма.

В трубке щелкнуло, это был безусловно конец разговора.

— Она повесила трубку, — сказал Тьюри.

— Почему?

— Не расположена к беседе, как я понимаю. Не беспокойся об этом, старина. Женщины становятся очень капризными при…

— Я хочу перезвонить ей.

— Она сказала, что не снимет трубку.

— Я лучше тебя знаю Телму, — вяло улыбнулся Гарри. — Она не выдержит, если телефон зазвонит.

И они снова поменялись местами, Гарри набрал номер миссис Гарри Брим в Вестоне.

Телефонистка дала телефону прозвонить раз двенадцать, потом обратилась к Гарри:

— Очень жаль, сэр, но ваш номер не отвечает. Может быть, попробовать ещё раз минут через двадцать?

— Нет, спасибо. — Гарри вышел из кабины, вытирая лоб рукавом рыболовной куртки. — Ничего не понимаю, черт побери. В чем дело? В чем я-то провинился?

— Ни в чем. Поедем обратно в охотничий домик и выпьем.

— О чем ты так долго говорил с Телмой?

— О жизни, — ответил Тьюри. И это была святая правда.

— О жизни? В три часа утра по междугородному телефону?

— Телме захотелось поговорить. Ты же знаешь женщин, иногда им надо облегчить душу, выговорившись перед кем-то посторонним. Телма была в возбужденном состоянии.

— Она всегда может рассчитывать на то, что я ее пойму.

— Надеюсь, это так, — мягко сказал Тьюри. — Дай Бог, чтоб так оно и было.

— Меня просто убивает эта неопределенность. Почему бы ей не поговорить со мной? Почему она без конца повторяет имя Рона?

— Она хорошо относится к Рону и беспокоится о нем. Разве мы все не испытываем такого же беспокойства?

— Мой Бог, конечно! Рон — мой лучший друг. Я как-то спас его, когда он тонул, еще в школьные времена, я рассказывал тебе об этом?

— Да, — ответил Тьюри не потому, что так оно и было, а потому, что устал от иронии судьбы и не мог проглотить еще один ее фокус, в глотке у него пересохло и саднило. — Поехали, Гарри, судя по твоему виду, тебе обязательно нужно выпить.

— А может, мне лучше переночевать в этом городке, снять номер, поспать часок-другой, а потом все же попробовать дозвониться до Телмы?

— Оставь ты ее в покое на какое-то время. Дай ей прийти в себя.

— Возможно, ты и прав. Надеюсь, она вспомнит про оранжевые таблетки, которые я ей оставил. Они прекрасно снимают напряжение. Говорят, с их помощью папа римский избавился от икоты, которая мешала ему произносить речи.

Тут Тьюри почувствовал солидарность с Телмой и осудил Гарри. Его так и подмывало сказать, что недомогание Телмы не имеет ничего общего с икотой, и ей не помогут ни оранжевые, ни синие, ни розовые таблетки.

— Здесь нам больше делать нечего, — только и сказал он. — Вот разве что сообщить в полицию, что Рон исчез.

— А может, он уже объявился. Вполне вероятно, что, когда мы возвратимся в охотничий домик, он уже будет там. Ты со мной не согласен?

— Вполне возможно.

«Но не очень-то вероятно, — добавил Тьюри про себя. — Будь я в шкуре Рона, мне меньше всего на свете хотелось бы заявиться в охотничий домик и повстречаться с Гарри. Рон мог остановиться на ночь в гостинице. Мог уехать в свой коттедж в Кингсвилле. А может, катает по дорогам вкруговую, как он не раз делал, удирая от ссоры с Эстер. Рон терпеть не может сцен, от любой размолвки он страдает, можно сказать, физически. Как-то раз мы с Биллом Уинслоу заспорили о политике, и Рон просто-напросто исчез, а потом Эстер нашла его за живой изгородью из самшита, его рвало».

Гарри посмотрел на часы, и одного этого взгляда было достаточно для того, чтобы он широко зевнул, так что на глазах его выступили слезы.

— Бог ты мой, уже четыре часа!

— Вот я и говорю.

— Через час-другой ребята начнут вставать и рваться туда или сюда. Ты не думаешь, что нам надо поскорей вернуться?

— Я давно, с тобой согласен.

— Ей-богу, Ральф, ты что-то знаешь, верно? Я теперь чувствую себя гораздо лучше. Намного, намного лучше. Не могу точно определить, что ты сказал или сделал, но ты заставил меня по-иному взглянуть на многие вещи.

Тьюри выдавил из себя подобие улыбки.

— Ну и прекрасно.

— Да, достопочтенный сэр, вы заставили меня взглянуть на дело под другим углом. Ну что мы так беспокоимся о двух совершенно взрослых людях — Роне и Телме? В конце-то концов, ни один из них не наделает глупостей.

— В твоих словах есть определенный смысл.

— Поехали обратно в охотничий домик и обмоем это дело.

— Обмоем — что?

— Не знаю. Я только что чувствовал себя препаршиво, а теперь мне кажется, что все прекрасно, за это и надо выпить.

Пройдя вперед, Гарри открыл дверь. Он улыбался и шел легкой, пружинящей походкой.

— Господи, какая ночь! — воскликнул Гарри. — Ты только принюхайся.

Тьюри ничего не оставалось, как принюхаться. Ночь пахла ветром и водой, обманом и предательством.

Загрузка...