В тихом омуте

Глава 19

Что касается газет, то после публикации некролога случай с Гэлловеем был предан забвению, но над городом, точно бесхвостые бумажные змеи, вились всевозможные слухи. Один из них запутался в телефонных проводах и отозвался звонком в доме Эстер: неизвестный обвинил ее в убийстве и потребовал за молчание пять тысяч долларов.

После этого эпизода Эстер не подходила к телефону и не принимала никого, кроме адвокатов, которые занимались официальным утверждением завещания Рона. Это было необыкновенно простенькое завещание для такого богатого человека. Никаких ценных бумаг не было завещано детям в целях обеспечения их будущего, за исключением мелких посмертных даров все было оставлено Эстер, как будто Рон больше доверял ее рассудительности и здравому смыслу, нежели своим аналогичным качествам. Адвокаты приносили бумаги, Эстер их подписывала, они уходили, потом снова приходили с новыми бумагами. Какое-то время эти посещения оставались единственной связью Эстер с внешним миром.

Она сидела взаперти, бродила по комнатам огромного дома, искала, чем бы заняться, поправляла и без того висевшие прямо картины, протирала пепельницы, которыми никто не пользовался, передвигала стулья, даже если они были переставлены всего несколько часов назад, читала вслух мальчикам каким-то новым тихим и отрешенным голосом, который почему-то успокаивающе действовал на них. Приступы невыразимой печали и гнева, характерные для Эстер в начале ее вдовства, со временем начали стихать, оставив после себя своего рода примирение с судьбой и мысли о будущем. Эстер стала понимать, что она не единственная жертва катастрофы, что Телма, в конечном счете, страдает больше, чем кто-либо другой. В ней росло желание позвонить Телме, отчасти из жалости, отчасти из любопытства, но она побаивалась сделать это сразу, ибо не знала, как Телма поймет такой ее поступок.

В качестве промежуточного шага Эстер попробовала связаться с Гарри через его контору. Ей сообщили, что неделю назад Гарри покинул Канаду, и его местопребывание пока что неизвестно, так как главная контора фирмы, ведающая переводами в Соединенные Штаты, находится в Детройте.

На следующий день после обеда она получила скверно напечатанное на машинке письмо от Гарри с почтовым штемпелем Канзас-Сити, штат Миссури.

Вот уже второй раз за неделю Эстер наткнулась на слово «убийство».

Она перечитала вторую страницу письма и подумала: как простодушен Гарри, если думает, что виновником трагедии мог быть один человек! В ней участвовало много действующих лиц, не только главные персонажи, но и статисты, и машинист сцены, и рабочие сцены, дожидавшиеся за кулисами.

С той же почтой пришло письмо с печатным заголовком на листе почтовой бумаги, содержавшем шесть имен и адрес адвокатской фирмы, однако послание оказалось совершенно неофициальным:

Чарльз Бирмингем, высокий, сурового вида мужчина, которому не так давно перевалило за шестьдесят, говорил с сильным британским акцентом, приобретенным в Оксфорде и сохранившимся в неприкосновенности в течение сорока лет. Одевался он настолько строго, что всегда казалось, будто он идет на свадьбу или на похороны, а его холодные рыбьи глаза говорили о том, что ему безразлично, которая из этих церемоний ему предстоит.

Эстер не любила его, а он считал ее глупой, так что о духовном общении не могло быть и речи.

Он изложил цель посещения без околичностей:

— Миссис Брим наняла адвоката.

— Понятно. Я как раз вчера получила письмо от Гарри, в котором он сообщал, что они разъехались.

— Боюсь, вы не улавливаете сути, — сказал адвокат таким тоном, точно хотел добавить: «как и все женщины». — Речь идет не об их разводе. Оно касается будущего ребенка миссис Брим. Если бы Рон не был таким идиотом и не написал это письмо, а вы не поспешили бы отдать его в руки полиции, у нас был бы прекрасный шанс выиграть дело.

— Выиграть дело? Вы намерены затеять тяжбу?

— Я сделаю все возможное. Как ваш поверенный я обязан защищать ваши денежные интересы.

— А мое слово что-нибудь значит?

— Естественно, но обычно клиенты следуют совету своего адвоката.

— Да? — Эстер улыбнулась ледяной улыбкой. — Но я не всегда придерживаюсь обычаев.

— Я в этом не сомневаюсь. Однако надеюсь, что в этом деле ваше отрицательное отношение ко мне лично не помешает вам принять разумное решение.

— Мне не улыбается перспектива предстать перед судом, вовсе нет.

— Если против вас возбудят дело, придется явиться.

— Что ж, сделайте так, чтобы мне не пришлось этого делать. Почему не прийти к полюбовному соглашению, как цивилизованным людям?

Поднятые брови Бирмингема ясно выразили его невысокое мнение о таком предложении.

— Но, дорогая Эстер…

— Я не хочу ни скандалов, ни шумихи.

— Скандал уже состоялся.

— Я знаю. — Эстер вспомнила странный тихий голос в телефонной трубке, свой панический ужас, из-за которого не могла ни ответить, ни повесить трубку. — С этим надо покончить. Я боюсь выходить из дома, боюсь посылать мальчиков в школу. У меня такое чувство, что за нами следят.

— Кто?

— Не знаю.

— Так что же вы предлагаете?

— Дать Телме денег, с тем чтобы она уехала из города. Когда ее здесь не будет, слухи утихнут, люди забудут о скандале, и я снова начну жить.

— Сколько?

— Пятьдесят тысяч долларов. Для меня ее исчезновение стоит того.

— А если она откажется?

— Не вижу для этого причин. Здесь ее не ждет ничего, кроме стыда, унижения и насмешек.

— Может, она этого и хочет — самоистязания и самоуничижения.

— Для этого Телма недостаточно чувствительна.

— Дорогая Эстер, в моей профессии одной из первых познаешь истину, что по внешности нельзя судить о том, кто чувствительный, а кто нет, и довольно долгое время не можешь наверняка определить, какое решение наиболее разумно. Насколько мне известно, миссис Брим — не заурядная femme fatale, за которой тянется шлейф любовных связей с женатыми мужчинами. Это добропорядочная женщина, впавшая в грех, которому обычно не поддаются добропорядочные женщины. А уж если такое случается, они страдают. Миссис Брим страдает, страдает вдвойне из-за трагических последствий своей измены. И мне кажется, что, пребывая в таком расположении духа, она едва ли согласится на ваше предложение купить ее отсутствие.

— Почему?

— Она может посчитать это вознаграждение за поступок, который сама осуждает.

— Вы увлекаетесь психологией.

Бирмингем позволил себе слегка улыбнуться, улыбка получилась натянутой.

— Вовсе нет. Я пользуюсь ею в своей практике.

— Все же насчет Телмы вы, по моему, заблуждаетесь.

— Вполне возможно. Я лишь один раз говорил с ней, вчера в присутствии ее адвоката. Она говорила очень мало, казалась равнодушной, отстраненной. В конце концов она пожаловалась на недомогание, — желудочные колики, тошнота и так далее. Это было, разумеется, чисто психосоматическое явление.

— Вы когда-нибудь переносили беременность, мистер Бирмингем? — холодно спросила Эстер.

— Нет, к счастью. Когда я уходил, миссис Брим пыталась дозвониться до врача, а ее адвокат прыгал вокруг нее, как беспокойный аист. Я не одобряю подобный ажиотаж. Кстати, ее адвокат деликатно намекнул на небольшую ежемесячную стипендию на тот период, пока не родится ребенок. Разумеется, это невозможно.

— Почему?

— Любая выплата — в том числе та, о которой мы говорим, — молчаливое признание того, что отцом ребенка был ваш муж. В этом случае, когда ребенок родится, у нас не будет оснований оспаривать иск. Миссис Брим, вернее, ее адвокат, который, вероятно, получит двадцать пять процентов от суммы выплаты, предъявит весьма жесткие требования. — Тут Бирмингем бодро добавил: — Конечно, остается еще вероятность того, что миссис Брим не доносит плод или же ребенок родится мертвым, тогда всякая ответственность с нас снимается.

— Какое бесчеловечное соображение! — Эстер побелела от злости, и, когда она закуривала сигарету, руки ее дрожали.

— Я не это имел в виду. У вас прискорбное стремление к повышенной эмоциональности в любом вопросе. Разумеется, это чисто женское свойство, но оно затрудняет претворение в жизнь моей концепции.

— А в чем ваша концепция? Искажать факты?

— Дорогая Эстер…

— Вы знаете правду, я тоже. Так давайте смотреть ей в глаза.

— Это ваше желание смотреть правде в глаза, — напрямик сказал Бирмингем, — будет стоить вам кучу денег.

— Хорошо. У меня ведь есть эта самая куча денег, не так ли?

— Да, у вас значительное состояние. Но если у вас две руки, это не основание для того, чтобы лишиться одной из них.

— Неудачная аналогия. Послушайте, мистер Бирмингем, я скажу прямо. У меня нет претензий к Телме. Я не люблю ее, никогда не любила, но я признаю определенные обязательства по отношению к ней, потому что я… — Она остановилась и чуточку покраснела. — …потому что я понимаю, в каком она положении. Такое могло случиться… и случалось… с другими… с другими женщинами. Я не собираюсь оспаривать ее имущественные претензии. Совесть не позволяет.

Бирмингем не был адвокатом Гэлловея, когда тот разводился с первой женой, но помнил этот процесс и роль, которую играла в нем Эстер, и он начал понимать, что с ней бесполезно спорить. Оправдывала Эстер поступок Телмы Брим или нет, она себя с ней отождествила: «Со мной было то же самое. Только мне больше повезло».

— Очень хорошо, — сказал Бирмингем. — Мы пока что не будем ничего предпринимать.

«Отвечал бы за себя», — подумала Эстер. А вслух сказала самым сердечным тоном:

— Да, конечно. Позвольте, я провожу вас.

— В этом нет никакой необходимости.

— Доставьте мне такое удовольствие.

Она остановилась в дверях и посмотрела ему вслед. Адвокат чопорно сошел по широким каменным ступеням веранды и прошагал по дорожке к своей машине, ступая грузно, с достоинством, точно пингвин в антарктической пустыне, никогда не тоскующий по теплым краям просто потому, что не знает об их существовании.

Эстер не любила Бирмингема все эти годы, но никогда открыто не перечила ему. Однако теперь она, словно ребенок, вдруг додумавшийся до декларации о независимости, почувствовала прилив жизненных сил, как будто в ней забила ключом скрытая до того времени энергия. Она велела старому Рудольфу подготовить машину и подать ее к входу. Затем поднялась наверх, чтобы одеться для выезда в город. Впервые за месяц прошла мимо запертой двери комнаты Рона, не испытав страха и чувства вины, сердце ее не забилось сильней.

— Вы давно не управляли машиной, — сказал Рудольф. — Давайте лучше я сяду за руль, миссис Гэлловей.

— Нет, спасибо. Останьтесь здесь и помогите Энни управляться с мальчиками. И скажите им, — добавила она, — что завтра они снова пойдут в школу.

Обычно на пути в центр города Эстер избегала улиц с интенсивным движением. Но сегодня она нарочно влилась в сплошной поток машин, где ощущала себя затерянной и безымянной. Женщина в машине среди сотен других женщин в машинах. В ней не было ничего такого, что привлекало бы к себе внимание. Никому не придет в голову следить за ней. Никто, кроме позвонившего по телефону чудака, не подумает, что она убила мужа.

В Коммерческом банке на углу Кинг и Йондж Эстер сняла со счета двести долларов в двадцатидолларовых купюрах, запечатала их в конверт и отправила по почте Телме. Сделала она это не по доброте и не из жалости, а по обязанности, то есть побудившие ее к этому чувства были глубже и сильней, чем доброта и жалость.

Каковы бы ни были причины этого поступка, для Эстер он явился первым шагом к возвращению в поток жизни. Пока весна переходила в лето, за ним последовали и другие шаги. Она встречалась с подругами за ленчем в кафе «Кинг Эдвард», «Ройал Йорк» или «Плаза». Вдвоем с Нэнси они на целый день увезли объединенный выводок из шестерых отпрысков в Саннисайд. Она писала Гарри бодрые письма, не упоминая никаких имен, и Гарри отвечал ей в том же духе. Побывала на обеде в доме Уинслоу и на концертах в саду с Джо Хепберном, которому слон на ухо наступил, но который любил свежий воздух и толпу. В первую неделю июля Эстер повезла сыновей и Энни в охотничий домик близ Уайертона и обещала привезти их сюда еще раз, до того как в сентябре начнутся занятия в школе.

С Телмой она не общалась, лишь ежемесячно посылала деньги, ко от Тьюри слышала, что та тяжело переносит беременность. Телма оставила свой дом в Вестоне и сняла небольшую квартирку в Торонто, чтобы быть поближе к врачу в случае каких-нибудь осложнений. Эстер записала новый адрес Телмы в записную книжку и на следующее утро жаркого августовского дня медленно поехала мимо многоквартирного дома в предместье Спадина, надеясь, что наберется храбрости, остановит машину и позвонит у двери Телмы. Но машина катилась дальше, как будто по собственной воле, а Эстер думала: «Все равно здесь нет места для парковки. К тому же чертовски жарко. И рано — она, может, еще не встала. А кроме того, мне особенно нечего сказать в утешение, я не могу предложить ей что-то конкретное или дать какие-то гарантии».

Все лето Эстер приводила себе подобные доводы, но они как бы смазывали маслом лишь поверхность ее души, не проникая вглубь и не оседая на песке и гравии. Ее преследовали сны, в них она отождествляла себя с Телмой, которая попала в беду и пытается защититься, оправдаться, но целиком зависит от милости некоего чужака с холодными глазами или некоего мнимого друга. Обвинители в снах менялись — Бирмингем, Тьюри, незнакомый полицейский, похожий на ее отца, школьный учитель, которого она когда-то ненавидела, — но обвиняемой оставалась она, Телма-Эстер, двойной образ из наложенных одна на другую индивидуальностей.

В конце августа снова съездила с детьми в охотничий домик, а по возвращении начала готовить мальчиков к началу учебного года.

Встреча, которую она долго ждала и которой боялась, произошла на улице Итон-Колледж. Эстер ступила на эскалатор, чтобы подняться в отдел готового детского платья и увидел, как наверху какая-то женщина споткнулась, сходя с эскалатора. К тому времени, как Эстер поднялась наверх, вокруг женщины поднялась суета: дежурный по эскалатору посадил ее на стул, администратор обмахивал носовым платком в надежде хоть немножко добавить кислорода, а продавец побежал за водой.

Видно было, что женщина на сносях и очень смущена суетой, и, когда продавец принес воды в бумажном стакане, она отказалась ее выпить. Неуклюже, но с достоинством поднялась, отошла к ближайшему прилавку и постояла, чтобы успокоиться.

Эстер подошла к прилавку, позвала: «Телма!» — и женщина обернулась и посмотрела на нее, прищурившись, точно из какого-то темного мира ее вывели на яркое солнце.

— С вами все в порядке, Телма?

— Да. Я прекрасно себя чувствую.

Лицо ее было рыхлым, как поднимающееся на дрожжах тесто, ноги опухли. Просторное платье с запачканным воротничком пропиталось потом и липло к телу между лопаток и подмышками. Пот и жир просачивались сквозь помаду и пудру и капельками выступали на лбу.

— Рада вас видеть, — сказала Эстер. — Я часто думала о вас.

— Да? — сухо улыбнулась Телма. — Спасибо.

— Я… Послушайте, не пойти ли нам куда-нибудь выпить по чашке чая? Тут говорить невозможно.

— Мне нечего сказать вам. Кроме того, прием жидкости для меня строго ограничен. Но все равно спасибо.

— Признаюсь, я была зла на вас, но теперь это прошло. Я хочу, чтобы мы были друзьями.

— В самом деле? — Телма обернулась спиной к прилавку, на котором были разложены детские игрушки, погремушки, кольца для прорезающихся зубок, резиновые куклы и набитые опилками животные. — Большую часть пути я прошла одна, думаю, так доберусь и до конца.

— А сколько еще вам осталось ждать?

— С чего вдруг такой интерес?

— Не вдруг. Знаете что, пойдемте в «Медвяную росу» и поедим жареных ячменных лепешек или в «Детское», там чудесные пончики.

— Я на диете.

— Ладно. Тогда листик салата-латука и крошечку прессованного творога.

— Почему вы так настаиваете?

— Я хочу поговорить с вами, — честно сказала Эстер. — Собственно говоря, все лето хотела, да смелости не хватало.

— Смелости?

— Ну, называйте это как хотите. Я была… наверное, растеряна.

— Я теперь начинаю хорошо понимать это слово.

— Ваши дела… вам было очень трудно?

У Телмы слезы навернулись на глаза. Она упрямо смахнула их ресницами.

— Почему вас это интересует?

— Не могу точно сказать почему, но интересует.

— Это был сущий ад.

— Как жаль.

— Только, пожалуйста, не жалейте меня. Я этого не переношу. О, ради Бога, идемте отсюда на нас смотрят. Я, кажется, сейчас расплачусь.

Однако Телма не заплакала. К тому времени, как они пришли в кафе «Детское», ока как будто вполне овладела собой.

Любители утреннего кофе уже разошлись, а для ленча час был слишком ранний, поэтому в зале почти никого не было. Они выбрали угловой столик подальше от окон, Эстер заказала пончики и чай без молока, а Телме — салат из курятины, на который она смотрела жадными глазами, но почти не притронулась к нему, будто знала, какое наказание ждет ее за подобную дерзость.

— У меня высокое кровяное давление, — пояснила она. — Врач опасается эклампсии. Мне приходится считать каждую каплю жидкости и каждую крупицу соли.

— Гарри знает?

— О чем?

— Что вы нездоровы.

— Я здорова, — упрямо сказала Телма. — Мне надо остерегаться, только и всего. Гарри, — повторила она имя мужа и нахмурилась, словно вспоминала, кто это такой. — Нет, Гарри не знает. Я не писала ему с июня.

— Но он-то вам пишет?

— О, да. Он посылает мне деньги два раза в месяц, фактически больше, чем может себе позволить: перевод из Канзас-Сити и двести долларов по местной почте, наверное, через здешнюю контору своей компании. Мне почему-то кажется странным такой двойной способ присылки денег, но я за них ему благодарна. Должно быть, ему повысили жалованье.

Эстер и глазом не моргнула.

— Вполне вероятно. Там заработки выше, чем здесь.

— Недавно тон его писем изменился. О, ничего определенного, к чему можно было бы придраться, ему по-прежнему меня не хватает и все такое прочее, но у меня возникло такое чувство — ну, это я так считаю, — что ему совсем неплохо и одному. А может, и не одному.

— Что вы хотите этим сказать?

— Возможно, он нашел другую, — тихо сказала Телма. — О, я не осуждаю его. Я хотела, чтобы случилось именно так.

— Вы уверены, что это случилось?

— Нет. Чутьем догадываюсь. Я знаю Гарри. Если какая-нибудь женщина начнет строить ему глазки на пикнике с сотрудниками конторы, он не сбежит, останется и будет наслаждаться каждой минутой, пока ему строят глазки.

— Я согласна с вами, что чутьем можно угадать некоторые вещи, но не настолько, чтобы вообразить конторский пикник и строящую глазки женщину…

— У них там действительно был такой пикник. Он упоминал об этом в последнем письме. Дескать хорошо провел время. Не то чтобы меня это тревожило, я желаю ему хорошо проводить время и быть счастливым. Он этого заслуживает. Только…

— Что только?

— Я не хочу, чтобы он писал мне об этом. Я так несчастна, так несчастна! — Телма приложила к глазам гигиеническую салфетку. — Конторский пикник, черт бы его побрал!

— Ну, не плачьте.

— Ничего не могу с собой поделать.

— Подумайте о вашем будущем, о ребенке. Сколько вам осталось ждать?

— Недели три.

— Еще долго.

— Для меня это целая вечность.

— Не могу ли я чем-нибудь помочь вам?

— Нет, спасибо. — Телма съела еще ложку салата с курятиной, затем отодвинула тарелку. — Следующее письмо от него я не собираюсь читать. Даже не вскрою конверт.

— Вам не кажется, что вы непоследовательны?

— Я иногда бываю непоследовательной. И знаю это. Как собака на сене. Я не хочу, чтобы Гарри вернулся ко мне, я никогда не смогу жить с ним, как прежде. И все же, как подумаю, что он кутит там с другими женщинами, ходит на домашние вечера…

— Это же был конторский пикник.

— Он упомянул только о нем. А о дюжине подобных случаев ничего не написал. — Телма снова промокнула глаза. — Я вовсе не завидую. Хочу, чтобы он был счастлив. Дам ему развод, и он сможет жениться на ней.

— На ней? Вы имеете в виду женщину, которая строила ему глазки на пикнике и неотступно преследовала на диких оргиях?

— Не надо смеяться, — мрачно сказала Телма. — Я умею читать между строк.

— Некоторые люди так поднаторели в искусстве читать между строк, что самих строк уже не видят. Вы даете волю своему буйному воображению. Взяли конторский пикник и раздули его до бесшабашных оргий.

— Нет. Гарри не любит оргий. Он не такой. Он из тех мужчин, которым надо жениться.

— Он уже женат.

— Нет, уже не женат.

— Возможно, когда-нибудь вы с ним снова встретитесь…

— Нет, никогда.

— Почему вы в этом так уверены?

— Потому что я никогда не любила его. Когда мы встретились мне уже было за тридцать… До этого никто мне по-настоящему предложения не делал, и я знала, что это мой последний шанс… шанс жить полной жизнью, родить ребенка… Бог мой, как я хотела ребенка! — Телма опустила взгляд на свой раздутый живот, упирающийся в край стола и слабо улыбнулась. — Я и подумать не могла, что это будет так трудно.