В тихом омуте

Глава 7

В тот момент, когда Телма положила трубку, она поняла, что совершила глупость. Не сам по себе звонок, он был необходим, глупостью было то, что она назвала себя миссис Гэлловей. Но пока Телма говорила по телефону, ей казалось вполне естественным, что она представляется как жена мистера Рональда Гэлловея, это звучало для нее как нечто само собой разумеющееся.

Позвонив в полицию, она вернулась наверх и легла в постель, уснула, но через час проснулась от дурного сна. Подробностей не помнила, но суть была в том, что их всех — ее, Рона, ребенка и Гарри подхватила крутая волна и понесла в море. Они кричали, Телма проснулась от собственного крика.

И первая ее мысль была не о Роне или Гарри, а о растущем в ее чреве ребенке. Она осторожно приложила руку к животу, чтобы успокоить ребенка на тот случай, если его потревожил ее дурной сон. Телма широко раскрытыми глазами глядела в потолок и пыталась кончиками пальцев ощупать ребенка, крошечную головку, согбенную шейку, все скрюченное тельце. Она работала в приемной врача, до того как вышла замуж за Гарри, и прекрасно знала, что на этой стадии плод безобразен и вовсе не похож на ребенка. Но, воображая собственного сына, она видела его красивым, вполне сформировавшимся и изящным, как кукла.

Телма держала руку на животе, пока не почувствовала едва заметное шевеление, затем спустила ноги с кровати и встала. Сразу закружилась голова. Открыв рот, Телма глубоко вздохнула, посмотрела на себя в трельяж-бюро и подумала, какая она смешная и как она рада, что Гарри сейчас ее не видит, не задает вопросов и не дает рекомендаций.

Всю жизнь Телма страдала от сознания, что внешность у нее оставляет желать лучшего. Она знала, что хорошенькой ее не назовешь, тем более теперь, когда она уже чуточку располнела и выглядела самой настоящей коротышкой. Но беспредельная привязанность Гарри придавала ей уверенности в себе, позволяла ощущать собственное обаяние и женственность. Друзья и подруги называли ее «привлекательной», и слово это как-то затемняло, затушевывало явные ошибки природы. Основанием для такого эпитета служило главным образом выражение ее лица, теплое, дружелюбное и немножко смешливое. На улице ей улыбались дети, в магазинах продавцы были к ней особенно внимательны, незнакомые люди на автобусной остановке делились с ней самыми интимными подробностями своей жизни, и все потому лишь, что она глядела на них так, будто их дела искренно ее интересуют. Иногда она и в самом деле ощущала любопытство к собеседнику. Но чаще всего это выражение появлялось машинально, без всякой связи с ее подлинными чувствами. Тьюри говорил о «пустой улыбке Телмы», Гарри — о «сладком взгляде», Рон никогда не обращал внимания на выражение ее лица.

Когда головокружение прошло, Телма надела воскресное домашнее платье, тщательно причесала волосы и перевязала их лентой в тон платья. Глаза припухли от слез, прозрачные веки окаймляла фиолетовая полоска, какая бывает на кожице лука. Телма промыла глаза холодной водой и подержала на веках примочки из отвара ромашки, прежде чем выйти на веранду, чтобы забрать молоко и воскресную газету.

Было ясное весеннее утро, обещавшее погожий день. Соседка, вдова по фамилии Мэлверсон уже копошилась в саду над клумбой бледно-желтых нарциссов, которые только что расцвели.

— Привет, Телма!

— Доброе утро, миссис Мэлверсон.

— Хорош денек, а? Денек так денек!

— Да, денек что надо.

— А выглядите вы неважно, моя милая.

— Я прекрасно себя чувствую.

Минуту назад так оно и было, но теперь горячие солнечные лучи ударили Телму по глазам, и от их тепла она почувствовала озноб. Прижала к груди холодную бутылку с молоком.

— Готова держать пари, сегодня вы утомлены. У вас всю ночь горел свет.

«Всюду ты суешь свой нос, противная старая перечница, — подумала Телма. — Но Рона вчера ты не видела, ушла в кино, как всегда по субботам».

— Я не могла уснуть.

— А, не могли уснуть, милочка, так попросили бы у своего мужа каких-нибудь таблеток. В прошлом месяце он дал мне такое лекарство от невралгии, что я горя не знала.

— Муж уехал рыбачить на север.

— Да? Что ж, подгадал, лучше погоды не придумаешь. Вы видели, какие у меня нарциссы?

— Да, вчера вы мне их показывали.

— Компост — вот в чем секрет. Надо бы и вам с мужем заложить такой же. А как долго ваш муж будет рыбачить?

— Трудно сказать.

Миссис Мэлверсон сдвинула на затылок садовую соломенную шляпку и стерла пот со лба кружевной перчаткой. На лбу осталась грязная полоса.

— Знаете что я вам скажу? Пойдемте-ка в церковь.

— Нет, спасибо. Я не чувствую…

— Надо бы вам ознакомится с нашей маленькой церковью как следует. А сегодня будет особая служба. Наш пастор будет читать по цветам.

— Читать по цветам?

Откинув голову, миссис Мэлверсон засмеялась.

— Вы это сказали как неверующая, с гримаской и всем прочим. Ладно, я не сержусь. Сама когда-то не верила. Я говорила точно так же, как вы сейчас. Читать по цветам? Именно эти слова я тогда сказала. И тем не менее наш пастор читает по цветам, которые мы приносим, и в каждом цветке оказывается послание от дорогого нам человека, который очень-очень далеко.

Телма нервничала и стояла в нерешительности, по-прежнему прижимая к груди воскресную газету и бутылку с молоком, которая теперь весила целую тонну. Язык и глазки миссис Мэлверсон пригвоздили ее к месту так же прочно, как булавка натуралиста — мотылька.

— Телма, — тихо сказала миссис Мэлверсон. — Вы изменились. Что с вами?

— Ничего.

— Я же вижу, как вы грустите в последнее время. Вы утратили контакт с кем-то, кто вам дорог?

Телма, бледная от дурноты, молча уставилась на соседку.

— Вот оно что! Вы утратили контакт с кем-то, кто вам дорог, и вам нужно послание от него, не так ли? Да, я вижу, вам очень нужно послание. Что ж, нет ничего легче. Пойдемте со мной в церковь, и пастырь прочтет по вашему цветку.

— Нет, я, собственно…

— Цветок должен быть свежий, совершенно свежий, а если вы принесете его с корешком и запахом Божьей землицы, это еще лучше. Вы ждете послание от женщины?

— Нет.

— Значит, от мужчины. От мужчины, с которым вы утратили контакт. Нет, нет, Телма, я не допытываюсь. Мне нужно только выяснить еще одну подробность, от которой зависит цвет вашего цветка.

— Цвет?

— Да, это очень важно. Если этот человек жив, надо взять красный цветок, яркий, как кровь. Если же он, как вы говорите, мертв — мы не любим этого слова, оно далеко от истинной сути вещей, — но если он мертв, надо взять белый цветок.

Телма закрыла глаза, голова ее пошла кругом. Она почувствовала, как бутылка молока выскользнула из ее рук, услышала звон разбившегося стекла и испуганный крик миссис Мэлверсон, но сказать ничего не могла. «Если же он, как вы говорите, мертв — мы не любим этого слова — мертв…»

— Господи Боже, надеюсь, я не сказала ничего такого, чтобы вы так всполошились. — Миссис Мэлверсон, подобрав юбку, перешагнула через невысокую изгородь, разделявшую их владения, пересекла дорожку и подошла к ступеням веранды. — Давайте, я уберу.

— Нет!

— Это единственное, чем я могу вам помочь, ведь я…

— Уйдите. Просто уйдите.

— Господи, да у вас на этой неделе все из рук валится. Можно подумать, вы в интересном положении.

— Замолчите и оставьте меня в покое.

— Ладно, ладно, — сказала миссис Мэлверсон и отступила на свою территорию, сердито качая соломенной шляпкой. Вот какова награда, когда пытаешься внести хоть немного радости в чужую жизнь.

Не обращая внимания на осколки стекла и разлитое молоко, Телма вошла в дом и присела за кухонный стол. Две мухи гонялись одна за другой в открытом окне. Гладя на них, Телма подумала, что пора Гарри навесить на окно сетку…

В последнее время она частенько думала о будущем, как о продолжении настоящего, думала обо всех мелочах из тех, что надо бы сделать в доме или на участке, строила планы на уик-энд по случаю Дня памяти павших. Но при этом она знала, что ничего подобного не будет. Знала, что они с Гарри больше не будут жить в этом доме, что кто-то другой поставит на лето сетку на окно. И еще она знала, что ее ждут другие великие перемены на ближайшем повороте судьбы. Миновать поворот она уже не могла, каждая секунда приближала ее к нему неумолимо, как бы она не цеплялась за привычную повседневность.

«Гарри должен будет…»

«Нет, Гарри не должен будет, — подумала она. — Надо мне привыкнуть к мысли, что мы здесь жить не будем. Какой-то посторонний человек навесит сетку на окно в кухне по просьбе своей жены, тоже совершенно посторонней женщины. Эти двое незнакомых людей будут жить в нашем доме, очень скоро он полностью перейдет в их собственность. Да ладно, не стоит разводить нюни по этому поводу. Никогда я наш дом по-настоящему не любила. Таких домов в Онтарио — тысячи, тысячи квадратных коробок из красного кирпича. Я хочу жить в одноэтажном доме, в тех краях, где нет зимы».

В столовой зазвонил телефон. Телма была уверена, что звонит Гарри, но сразу не могла решить, снимать трубку или нет.

— Алло?

— Телма, это ты, дорогая?

— Да.

— Прошло твое недомогание?

— Да.

— Послушай, любовь моя. Я звоню из Уайертона. Рон пока что не объявился. Может, тебе что-нибудь известно?

— Нет.

— Ладно, ты не беспокойся, все будет хорошо.

— Да? — спросила Телма и повесила трубку.

Через минуту телефон снова зазвонил. Телма повернулась к нему спиной. Пока шла к двери на кухню, нарочно считала звонки, как упрямый ребенок считает, сколько раз его позовут ужинать: «Телма. Телма? Телма! Телма…»

После заключительного звонка еще долго в ушах ее стоял звон, будто воспоминания.

— Телма? Телма, ты же меня слышишь.

— О да, тетя Мэй, вас может слышать любой житель города.

— Сейчас же иди домой и вымой грязные тарелки.

— Нет, тетя Мэй.

— Опять прячешься, прикидываешься, будто не слышишь? Все равно меня не проведешь, Телма!

— Когда захочу, тогда и проведу.

— Ну и подлая же ты девчонка, змея подколодная. Если ты сейчас же не вернешься в дом, я напишу твоей маме, что не могу с тобой справиться. Одному Господу Богу известно, как ты меня объедаешь, а она не шлет ни пенса на твое содержание. И мы с тобой кончим работным домом, как это тебе понравится, мисс Принцесса, которая не желает мыть посуду?

— Если вы попадете в работный дом, я зайду навестить вас — в норковом манто и в бриллиантах.

— Телма Шефер, куда ты запряталась?

— Под вешалку. Вы можете дотянуться до меня рукой. Попробуйте, я укушу.

— Ах, непутевая сестра моя, чего же еще ждать от тебя, как не испорченного ребенка? Отвечай, слышишь, негодница?»

Тетя Мэй давным-давно умерла, но Телме напоминал о ней любой резкий звук: будильник, телефон, дверной звонок, и это был голос власти, призыв к выполнению долга — иди домой и мой посуду. Вставай, иди на работу. Сними трубку и ответь Гарри.

Прятавшийся под вешалкой ребенок навсегда остался в Телме. Голос тетушки Мэй все еще был в состоянии испортить самую нежную мелодию, а зеленоватая желчь ее натуры все еще окрашивала окружавший Телму мир.

Она начала готовить завтрак, деловито расхаживая по кухне, насупив брови, словно хотела доказать всем на свете, что она чего-то стоит.

«Неправа была тетя Мэй, — думала Телма. — Не закончу я своя дни в работном доме. У Рона деньги, куча денег. Мой ребенок будет обеспечен всем на свете и окружен любовью. Над ним не будет тети Мэй, не будет призрака бедности и страха. У нас будет одноэтажный дом в том краю, где не бывает зимы, у ребенка не будет течь нос с осени до весны, как у здешних ребятишек. У него будут лучшие няньки, лучшие одежды, лучшие школы…»

Завтрак Телма съела как во сне, без всякого удовольствия, не ощущая даже вкуса, заставила себя поесть только потому, что ребенок нуждался в питании. Когда кончила, выпила чашечку кофе в гостиной, расположенной со стороны фасада.

В комнате было прохладно и темновато, шторы были опущены с вечера, когда она прислушивалась, не зашуршат ли на гравии дорожки широкие шины «кадиллака». Уже наступила весна, но в гостиной пахло по-прежнему зимой, когда долгими неделями не открывались окна и постоянно включался калорифер, от которого шел затхлый пыльный дух, полностью не выветривавшийся до осени.

Телма подняла шторы и распахнула оба окна. В комнату ворвались летние звуки: крики ребятишек, ссорившихся из-за велосипеда, жужжанье роликовых коньков, стук молотка. Молодой муж из дома по другую сторону улицы снимал зимние рамы, а жена его с гордостью наблюдала за ним, будто он совершал подвиг. Солнышко словно магнитом вытянуло всех на улицу, потому что была ранняя весна, и люди, не имея на то особых причин, еще остерегались выходить на свежий воздух без головных уборов и в рубашках с засученными рукавами, поэтому подыскивали какой-нибудь предлог. Мыли машины, красили ставни, прогуливались с детьми, укатывали лужайки, обменивались новостями.

И Телма, глядя на соседей, думала: «Интересно, что они знают обо мне. Когда обо всем напишут в газетах — а напишут обязательно, тут уж никуда не денешься, они все узнают, может, удивятся, а может, заявят, что кое о чем подозревали, видя здесь частенько автомобиль Рона».

Снова зазвонил телефон в столовой. Телма была уверена, что это Гарри, и она не сняла бы трубку, если бы не были открыты окна и соседи из дома напротив не слышали бы прекрасно телефонный звонок. Соседи знали, что Телма дома, возможно, видели, как она подходила к окну, и теперь удивились бы, почему же она не снимает трубку. В этом квартале, как в деревне, никакая мелочь не останется незамеченной.

Поэтому Телма поспешила в столовую и сняла трубку, раздраженная назойливостью Гарри:

— Алло?

— Это дом мистера Брима?

— Да.

Низкий и негромкий женский голос, подчеркнуто учтивая речь.

— Мистер Брим дома?

— Нет. Я его жена, Телма Брим.

— С вами говорит Джойс Рейнолд, миссис Брим. Возможно, вы меня помните, встречались два-три года назад, а с Гарри мы знакомы давно. Он был очень добр к моей бедной дочери, Дороти. Ваш муж скоро должен вернуться?

— Боюсь, что нет. Но если я чем-нибудь могу быть вам полезна…

— Это очень любезно с вашей стороны, но я не знаю, просто не знаю… Случилась довольно странная вещь. Правда, дело было вчера вечером, но час показался мне слишком поздним, чтобы звонить Гарри, к тому же я не знала, как мне поступить. И сейчас не знаю. Вам не звонил вчера вечером Рон Гэлловей и не говорил как-то странно?

— Нет. — Телма грустно вздохнула. — Что вы называете словом «странно»?

— Сбивчиво. Бессвязно. Так мне сказала Дороти. Понимаете, он позвонил не мне, а ей. Когда зазвонил телефон, я как раз укладывала Дороти в постель, и Рон сказал, что хочет поговорить с ней. Несколько лет он не давал о себе знать, я подумала, он хочет сказать что-то важное, и разрешила Дороти поговорить с ним. День у нее прошел хорошо, и она чувствовала себя бодрей, чем обычно, я люблю, когда она чуточку возбуждается, если это ей не повредит. Я конечно, совершила ошибку. Надо мне было сообразить, что Рон пьян или не в себе. С той минуты Дороти в ужасном состоянии.

— А какое отношение к этому имеет Гарри, миссис Рейнолд?

— Рон несколько раз упоминал Гарри, говорил об исправлении ошибки, сожалел о том, что причинил ему зло. Ну разве есть в этом какой-то смысл? Какое зло Рон мог причинить Гарри, если они с детства такие друзья — водой не разольешь? И почему после стольких лет молчания Рон вдруг позвонил Дороти и понес сентиментальную чушь по поводу того, как обошелся с ней?

— Я не… не знаю.

— Бедная Дороти и без того достаточно настрадалась. Вот я и подумала, что, может, Гарри приехал бы и поговорил с ней, хоть немножко бы успокоил. Дороти всегда любила Гарри, и Рон вроде бы хотел, чтобы она с ним повидалась.

— Почему?

— Похоже, Рон верит, что совершил нечто ужасное. Он что-нибудь сделал?

— Нет. — Телма произнесла это слово резко и убежденно.

— Вы недавно с ним виделись?

— Да.

— Он показался вам совершенно нормальным?

— Да, совершенно нормальным.

— Просто удивительно. Нормальному человеку вдруг не придет в голову позвонить бывшей жене, которую он не видел много лет, и заявить, что хочет попросить у нее прощения, прежде чем отправится в путь.

— В путь?

— Он сказал, что уезжает. А когда Дороти спросила, куда, ответил, что не может этого сказать, так как это безвестный край. Дороти говорит, что это как будто строчка из какого-то стихотворения.

Телма откинулась назад и закрыла глаза. «Безвестный край, откуда нет возврата земным скитальцам».

— Миссис Брим? Вы слушаете?

— Да, — через силу прошептала она. Когда ее звала тетя Мэй, Телма могла спрятаться и притвориться, что не слышит. А сейчас никуда не спрячешься. — Да, миссис Рейнолд. Я слушаю.

— Рон говорил что-нибудь вам или Гарри об этом путешествии?

— Нет.

— Я смущена, я просто растеряна. Очень бестактно со стороны Рона беспокоить людей таким образом, я ему это скажу при первом удобном случае. Да я уж тут только что пыталась позвонить ему домой, но там никто к телефону не подходит. Вы думаете, он уже уехал?

— Я не знаю.

— Безвестный край, — сказала миссис Рейнолд. — Но это надо же — безвестный край.

— Я сейчас должна… мне пора уходить, миссис Рейнолд.

— Да, конечно. Прошу извинить, что отняла у вас так много времени. Надеюсь, я вас не всполошила?

— Я… я передам Гарри то, о чем вы просили, как только он вернется.

— Благодарю вас, дитя мое. Уверена, что Гарри сообразит, что надо делать.

— До свидания.

Положив трубку, Телма тщательно вытерла правую руку носовым платком, будто только что прикоснулась к чему-то грязному и запачкалась. Затем встала и, держась за перила, пошла вверх по лестнице. Ребенок в ее утробе стал словно каменным.

Дойдя до спальни, она в изнеможении упала лицом вниз на постель, раскинув руки. Средняя школа. Пахнет книгами, пылью и вощеными деревянными полами. Сегодня читают выученное наизусть. Твоя очередь, Телма. Первую часть монолога мы проработали на той неделе. Нет нужды повторять. Начинай со слов: «Кто снес бы плети…» Тише, дети, Телма декламирует.

— Продолжай, Телма, продолжай.

— Нет, не могу. Забыла.

— Продолжай, Телма.

— Какой прекрасный язык, — сказала учительница. Очень, очень мило. Только вкладывай немного побольше чувства, Телма.