Вальпараисо

Глава 16

Комиссар вернулся к себе в кабинет и прежде всего устроил небольшую передышку, чтобы обдумать неожиданную удачу.

— Барту, вы допрашивали ту маленькую англичанку, что попала к нам вместе с корсиканцем. Что она там говорила? Они провели вечер на судне тут, в Сен-Тропе, в этом участвовала еще какая-то девушка — последняя осталась на судне, после того как они с корсиканцем уехали, — примерно так, в общих чертах?

— Совершенно верно. Какая-то молодая особа по имени Доминик.

— Ха! По-моему, — признаюсь, совершенно случайно, — я нашел ту самую девушку.

— Уж не ее ли вы прислали?..

— Вот именно. Ведите сюда… Вас, кажется, зовут Доминик… Хорошо. Просто замечательно. Садитесь, милочка, и можете курить. А теперь — не будете ли вы так любезны…

Доминик, усвоившая воззрения корсиканца, хотела солгать полиции. Но, выведенная из равновесия, она не могла собраться с мыслями. Как много им известно? Едва Доминик твердо решила ничего не говорить, ей вдруг устроили очную ставку с Патрицией. А появление тут Ландыш могло означать только одно: фараоны сцапали Жо.

Если выложить всю правду, рассудила девушка, полицейские охотнее поверят, что она понятия не имела о планах мужчин.

Комиссар, доброжелательно слушая сбивчивый лепет про мотороллеры, телефонные звонки и «Кафе дю Фар», чувствовал, что Доминик не лжет. Он был очень доволен, тем более что с помощью ловкого маневра сумел вдобавок достаточно много узнать о негодяе портье и теперь мог заарканить его по обвинению в проксенетизме. Через двадцать минут Коголен уже воссоздал ход событий, равно как перемещений между Жьеном и Каннами в воскресный вечер. Он вызвал инспектора.

— Думаю, мы отпустим этих двух козочек. Английская вообще ничего не знает, а другую, глазастую, я мог бы привлечь к ответственности за сокрытие сведений криминального характера, но она помогла мне вывести на чистую воду босса девочек по вызову. Можете брать этого портье. Добрались мы и до корсиканца — та еще птица.

Секретарь ждал, пока его патрон разберется с девушками, но у него тоже были новости.

— Звонили из Тулона. Их вертолет-корректировщик засек судно. По сообщению пилота, оно находится на несколько километров южнее Ла-Сьота и направляется примерно на юго-запад, дальше в открытое море. Месье Мартэн подумал, что вас это может заинтересовать.

— Да еще как! Соедините меня с ним.

Комиссар закурил сигару, что делал только в хорошем настроении. Он проявил немалую смекалку, но не отрицал, что ему вдобавок очень повезло. И особенно был благодарен bella iocchi.

— Тулон на проводе!

— Здравствуйте, месье Мартэн. Это Коголен. Огромное вам спасибо. Скажите, двадцать с чем-то километров от Ла-Сьота — сейчас, вероятно, уже больше — это, часом, не международные воды? Ах, все еще ваша территория?.. Да, знаю, но при наличии вещественных доказательств… Совершена, как-никак, кража, отягченная вооруженным нападением, мой милый, я думаю, этого вполне достаточно, а вы?.. Скажите, а этот ваш вертолет годится для ареста?

— А как же, — ответствовал месье Мартэн из Тулона. — И нередко это делает. Только, пожалуй, не при таких обстоятельствах. Мистраль разыгрался вовсю, и на море сильное волнение. Вероятно, пилот не сумеет сесть на воду… Вооруженное нападение, говорите? У этого малого может быть оружие?.. Ну ладно, у меня есть патрульный катер около Санари — могу направить его туда… Que, поймать его? Наши суда способны делать по сорок узлов. Парень будет дожидаться вас в Тулоне сегодня вечером.

— Замечательно, дружок. Я вам поставлю аперитив, когда в следующий раз буду в Тулоне. И кланяйтесь от меня жене.

Комиссар, в заботах о том о сем, был приятно удивлен, довольно скоро обнаружив, что настало время подумать о вечерней выпивке. День выдался удачный, и Коголен отправится домой в приподнятом настроении, так что, возможно, сводит жену посмотреть на Бельмондо в новой картине про гангстеров. Комиссар надел шляпу и вышел. Он уже собирался перейти на другую сторону улицы, к своей машине, как вдруг яростный порыв мистраля сдул ее, и пришлось пуститься вдогонку под аплодисменты трех уличных сорванцов.

— Hoi, hoi, hola, да это ведь комиссар! Hola, полковник! — Они подражали звуку полицейских сирен, свистков и пулеметов с величайшим натурализмом.

Коголен беззлобно занес ногу, притворяясь, будто хочет пнуть пониже спины ближайшего мальчишку, бодро залез в машину и поехал домой — к пастису и овощному супу.

Раймонд предполагал плыть дальше на юг, но сейчас, когда мистраль разыгрался в полную силу, высокие крутые волны стали слишком тяжелым испытанием для квадратного, плоского транца «Оливии». Приходилось все больше поворачивать на запад, занимаясь труднейшим для рулевого делом: вести маленькую парусную яхту по морю, которое слишком для нее велико.

«Оливия» была хорошим морским судном, но, рассчитанная на длинные, сплошные волны Атлантики, она порой спотыкалась и шла напролом там, где следовало бы плавно скользить. Плотная масса зеленой воды слишком часто и настойчиво перехлестывала через нос. Раймонда нисколько не беспокоили обдававшие лицо брызги, но упорствовать было опасно, и в конце концов ему пришлось сдаться. Капитан повернул «Оливию» против ветра, закрепил румпель, чтобы не дать ей отклониться от курса, и спустил грот. Судно тут же спокойно легло на курс, движения его по-прежнему были порывистыми и напряженными, но опасность миновала. Теперь не было риска, что корабль зальет. Раймонд выкачал изрядное количество воды из трюма, не без тревоги спрашивая себя, вся ли она попала туда через верх и не просочилась ли какая-то часть через залатанный корпус.

Тем не менее Капитан был счастлив. Давно он не получал неизъяснимого удовольствия пускаться в трудное плавание при сильном попутном ветре. Он не боялся мистраля. Это вам не порывы атлантического норд-веста, что срывают с мачты паруса, гнут ее с непреодолимой силой к ватервейсу, загоняя под воду планшир, а могут и напрочь снести мачты, посылая беспомощно дрейфующее судно на смерть — возможно, медленную. Сейчас дул всего-навсего мистраль, а Раймонд знавал и худшие, коли на то пошло.

Как ни удивительно, Капитана не снедал и страх за корпус. Волны, накатывавшие, нанося сокрушительные удары, были достаточно сильны, чтобы разорвать подгнившие доски, как мокрую газету. У него не было даже той иллюзии безопасности, какую дает шлюпка, ибо она до сих пор стояла у причала в поркерольской гавани, пританцовывая на ветру и кивая брошенным якорем. Не то чтобы она могла существенно ему помочь. Шлюпку не потащишь за собой в фарватере: это здоровенный плавучий якорь и, что еще хуже, болтается в разные стороны. Ее надо держать перевернутой на крыше каюты. А если «Оливия» потонет, это произойдет так быстро, что ни на какие маневры не останется времени. Впрочем, пусть даже останется — Раймонду долго не протянуть на шлюпке в этом море, не имея ничего, кроме пары весел. Нет, он не жалел о шлюпке.

Капитан не испытывал страха. Ему теперь было все равно. Свобода пришла сама, нежданно-негаданно. Пусть по случайности, невольно, не готовый к плаванию, Раймонд отправился в путь, каковой в конечном счете выведет его через Южную Атлантику, вокруг ужасного мыса, вдоль ледяного, богатого железом побережья Чили в напоенный сладостным ароматом мимозы край, к дивным холмам и заливу Вальпараисо. Раймонд отряхнул с ног прах Европы, а вместе с ней перечеркнул двадцать лет унижений. Начал ли он путешествие неторопливо и спокойно или в легком раздражении — не имело никакого значения. Он плыл.

Капитан спустился вниз, перекусил и убедился, что все аккуратно уложено и прикреплено, потом проверил насос. Воды было не больше, чем положено. «Оливия» благополучно шла против ветра, дрейфуя со скоростью пару миль в час. Раймонд мог бы снизить эту скорость, но предпочел не делать этого. Главное, он удалялся от берега.

Когда Капитан вернулся на палубу, море выглядело не таким грозным, и дикие завывания ветра в снастях даже бодрили. Он взял бинокль. Теперь смотреть было не на что: в любом направлении — открытое, неоскверненное море. Раймонд сориентируется по звездам, когда стемнеет, но он и так знал, что до сих пор болтается где-то у Кап-Сисы, еще даже не добравшись до Марселя. Избрав курс на запад, Капитан шел через залив, и, в случае шторма, его ждали крупные неприятности, так что следовало продвинуться дальше на юг. Но, благодаря такому курсу, Раймонд делал двадцать пять с лишним миль и еще через сто двадцать должен был миновать испанскую границу у Перпиньяна, а эти места он знал.

Капитан не чувствовал усталости, тоски или боли. Ни голод, ни жажда не мучили его. Он практически достиг полного счастья.

Раймонд не думал ни о Натали, ни о полиции. Он снялся с места внезапно, но ничто в его действиях не могло вызвать подозрений или даже вопросов. Капитан имел право рассечь путы, которые стесняли его свободу и калечили, удерживая беспомощным на уютных, располагающих к праздности островах.

Раймонд вдруг почувствовал, что всецело сосредоточен на плавании. Он так долго мечтал об этом! И чтобы достичь цели, очень дорого заплатил. Да будет так. Теперь ничто его не остановит. Ничто!

Кофе остыл. Капитан плеснул туда немного виски и вылил остальное во фляжку. Этим он подкрепится потом — во время долгой ночной вахты. Подумав об этом, он рассмеялся. От радости, от ощущения, что выскользнул из липкого, смазанного клеем силка, в котором слишком долго бессильно трепетал.

И тут Раймонд услышал вертолет. Он знал эту уродливую стрекочущую вертушку — она рыскала над побережьем, что-то вынюхивая, но вроде бы никогда не залетала так далеко в открытое море. Видно, ловят подозреваемых в перевозке контрабанды — сезон лесных пожаров еще не наступил. Ну, у Раймонда нет при себе никаких товаров. Вертолет пролетел над самой головой, и он помахал ему, легкомысленно и дерзко, как однажды махнул с этой же палубы Натали. Вертолет сделал круг и завис над судном, издавая ужасный шум. Капитана раздражало, что эта громадная стрекоза торчит над головой, — и что она только в нем нашла? Раймонда и его судно хорошо знают по всему побережью. Он испытал немалое облегчение, когда вертолет улетел. Когда мистраль наконец поглотил шум мотора, Капитан подумал, что, как бы то ни было, это последняя примета жизни, оставленной позади.

И все-таки смутная тревога не давала ему покоя. Раймонд еще недостаточно далеко отплыл от суши, не совсем обособился — несколько клейких ниточек еще удерживали его.

Капитан посмотрел на часы. Около пяти. Он удивился, осознав, что провел в море почти семь часов. Надо попытаться пройти еще несколько миль, — в темноте он сто раз успеет повернуть, если ветер усилится. Мистраль как будто малость поутих. Возможно, это всего-навсего однодневный шторм? Как правило, после этого вереницей налетали трехдневные. Нет, обязательно надо отойти еще немного.

Раймонд пробежал к носу, чтобы поставить кливер. «Оливия» дергалась, и сильная килевая качка усиливала нетерпение уйти подальше от мира снисходительных и любопытных глаз. Он отпустил канат, удерживавший парус, снова перебрался в кокпит и повернул судно фордевинд. «Оливия» тотчас устремилась вперед — устойчивая, прочная, без всяких изъянов или слабины. Она отлично шла даже только под передними парусами. Раймонда качало не более, чем верхом на лошади. Он крепко обхватил дергающийся, взбрыкивающий румпель и увернулся, счастливый, когда первый каскад брызг плеснул в зажмуренные глаза.

«Может быть, ветер и ослаб самую малость, но волны теперь стали даже выше», — подумал он. Капитан слегка подстегивал «Оливию», напрягая ее сверх необходимости, требуя слишком много. Но разве он не требовал того от самого себя? Капитан не мог остановиться. Ему было мало быстро увеличивающегося расстояния между кораблем и сушей, где все были враждебны, прятали саркастические улыбки, желая доброго утра, никогда его не понимали. Теперь Раймонд будет удовлетворен, только оказавшись посреди Атлантики, на старом судоходном маршруте, вдали от этих обескровленных, изношенных людей, покрытых грязью и жиром, набитых деньгами и лицемерием, от алчных женщин и мужчин вроде Фреда, способных думать только о прибылях, ибо мозг им заменяли убогие счетные машинки. Ну что ж, Раймонд ему врезал. Он даже не испытывал из-за этого раскаяния. Пока еще нет.

Командир патрульного судна, в пять вечера на малых оборотах следовавшего от Санари к Тулону, и дома хранил профессиональную сдержанность. Он скрывал все личные переживания под маской суровой безучастности. Это был в высшей степени опытный офицер. Правда, немного староват для такой работы, но выполнял ее с блеском. Задерживая подозрительные суда на море, командир делал недвусмысленное предупреждение и быстро подходил, не давая нарушителям времени что-либо выбросить за борт или посмотреть на него в прорезь прицела, не говоря уж о том, чтобы улизнуть. Командир всегда действовал безукоризненно, с уверенностью профессионала, и сам держал их на мушке. В него много раз стреляли, а однажды бросили на палубу ручную гранату.

Командира готовили в период расцвета контрабанды из Танжера и Испанского Марокко — в послевоенные годы, когда во Франции за что угодно можно было получить хорошую цену. Потом наступили годы контрабандных поставок оружия алжирским мятежникам. Борьба закалила его и в значительной степени лишила иллюзий.

То, что этот ветеран до сих пор оставался командиром бронированного катера береговой охраны, сделало его несколько мрачноватым и резким. И с юмором было плоховато. Зато никто не умел лучше его расслышать слабое постукивание далекого мотора в ночи, выбрать правильный угол приближения, встать борт о борт с другим судном на скорости, при которой из-за отклонения на долю градуса оба корпуса может раздавить, как скорлупку. Управляя судном, ведя наблюдение в бинокль, определяя местонахождение на карте или оценивая скорость незнакомого судна, командир действовал стремительно, уверенно и неумолимо. Вот только взаимопонимания с кем бы то ни было — от алжирцев до собственного рулевого — никогда не возникало. Он недавно развелся с женой, из-за того что позволил себе пофлиртовать с девушкой в Ла-Сане. Это не улучшило его характера и не смягчило язык.

Патрульный катер был быстроходным девятнадцатифутовым судном, возможно, поуже и с более глубокой осадкой, чем торпедоносец, стремительно скользящий по водам. Но катер едва ли уступал торпедоносцу в быстроходности, а в маневренности и превосходил. Для военного судна на нем было мало оружия и аппаратуры, однако по меркам береговой охраны — вполне достаточно: очень мощные прожекторы и большой пулемет, радар, обычные пеленгаторы, а также радиотелефон для переговоров с судами, берегом или вертолетом. Скорость и ударная мощь, коварство и склад ума командира, всегда действующего с опережением, делали этот катер грозой любого контрабандиста в пределах пятидесяти миль от Тулона.

Отыскать Раймонда не составило особых усилий. Мистраль и море создавали помехи на радаре, но к тому времени еще не стемнело, видимость была превосходной, и вертолет мигом определил приблизительное местоположение. К семи часам рыжевато-коричневые паруса «Оливии» явились патрульному катеру, как бокал виски алкоголику.

Раймонд не заметил этой посудины, приближавшейся к нему плавно, безо всяких усилий, на среднем ходу. Он полностью сосредоточился на море: то увещевая стихию, то разговаривая с собой, то весело напевая, когда туча брызг обжигала его правое ухо, то сжимая челюсти и выпячивая губу, когда он шел бейдевинд перед крутой волной, а «Оливия», задрав нос, перемахивала через нее, как лошадь на скачках с препятствиями. Он отыскал свой стиль инстинктом рулевого, зная точно, с какой силой надо нажать на румпель, чтобы судно сохраняло быстрый ход. И когда рядом внезапно заорал громкоговоритель, Раймонд отреагировал на это, как Октавиан Август на варваров: «Кто этот тип, горластый и грубый, с вульгарными шутками и отвратительной фамильярностью?»

Все это время Капитан не думал о полиции, а в эти последние несколько часов он забыл и про Фреда, и про Натали. Возможно, это были его самые счастливые часы со времен раннего детства. Даже в первую ночь, проведенную на борту «Оливии», Раймонд не вполне избавился от чувства, что окружающий мир давит на него. Бывали и другие случаи, когда во время плавания он испытывал ту же поглощенность самим собой. Но тогда мешали холод, голод и вечный страх. Страх перед тем, что он не сумеет подойти к берегу. Перед тем, что море и ветер могут сделать с мачтой или рулем. Перед темнотой или скалистым берегом с подветренной стороны. Всегда были какие-то зловещие напоминания о бренности жизни.

А сейчас страх покинул его. Впервые бояться было абсолютно нечего.

И теперь какой-то горластый идиот отвлекает его, мешает сосредоточиться! Задрипанный таможенник, которому, видно, просто нечем больше заняться. За кого они себя принимают? Раймонд, не глядя на них, а наблюдая за морем, вскинул руку и с раздражением отмахнулся.

— Отстаньте, — пробормотал он, на какую-то секунду повернул голову, когда «Оливия» поднялась на гребне волны, и крикнул во все горло: — Отстаньте!

На катере, конечно, не слышали — голос унес ветер, но Раймонда это и не интересовало.

— Чтоб вам потонуть!

Дьявол разрази этого парня, Капитан знал его! Они с полдюжины раз выпивали в одном кафе на Поркероле.

— Чертов сын тоже прекрасно меня знает; неужто ему не хватает ума разуть глаза и отцепиться? — гневно буркнул он.

— Поверните судно! — крикнул старшина-рулевой в громкоговоритель натренированно зычным голосом. Он опустил громкоговоритель и с легким изумлением уставился на фигуру в кокпите маленькой яхты. Парень даже глаз не поднял — такое на его памяти случалось впервые. — Не реагирует на приказ, месье, — без всякой нужды сказал рулевой: офицер стоял рядом и видел все ничуть не хуже.

Конечно, командир катера знал Раймонда и разговаривал с ним на Поркероле. Считал худосочным бедолагой. Размазней. И таможенника возмутило, что этот человек, очевидно совершивший какое-то преступление, имеет наглость игнорировать ясный приказ.

Когда французское патрульное судно требует остановиться, нужно останавливаться. Это вовсе не шутка.

— Думает, мы дурака валяем, — равнодушно сказал офицер. Патрульное судно плелось впереди на самом малом ходу. Без привычной огромной мощи — двести пятьдесят лошадиных сил! — позволявшей катеру легко вспарывать волны, он зарывался носом, что изрядно раздражало.

— Или не понимает по-французски, — предположил старшина-рулевой. — Эти иностранцы…

— Все он понимает! Но раз притворяется недоумком, мы заговорим на языке, который до кого угодно дойдет. Вперед, средний ход! Влепи-ка ему предупредительную по носу с двухсот метров!

Когда катер резко вырвался вперед, Раймонд, увидев это краем глаза, подумал лишь, что его, хоть и с опозданием, узнали. Уснули они там, что ли?

— Внимание! — заговорил вдруг пулемет.

Часто в поезде, когда вы сидите, глазея в окно, убаюканный скоростью и покачиванием вагона, мимо, как будто у самого вашего носа, со скрежетом проносится другой поезд. Пулеметные пули, выпущенные совсем рядом, производят примерно такой же звук и эффект. Даже на море, когда вас одолевают волны, а мистраль гудит у вас в ушах и в оснастке судна, вы невольно вздрагиваете от неожиданности. Но не пугаетесь. Вот и Раймонд не испугался. Вместо этого он пришел в ярость. Настолько, что, будь у него пистолет, стал бы отстреливаться.

— Вот ублюдки — лишь бы курок спустить! Кричат тебе «стоять», как паршивому псу, а если ты не подчиняешься, поливают из пулемета. Это все, что они умеют! Все, на что годятся. Деревенщина! — Капитану пришлось срочно идти бейдевинд перед большой волной, переключив все внимание на море. Он не стал бы поворачивать даже из-за авианосца, а уж тем более из-за какого-то катера с его манией величия.

Таможенники пришли в замешательство, когда Раймонд не обратил на стрельбу никакого внимания. Оружие пустили в ход, чтобы заставить его подчиниться, а он и не подумал это сделать. Парню полагалось очень сильно испугаться. Но вы ведь не боитесь проносящегося мимо поезда? У него другой путь следования. Поезд не врежется в вас. А если бы врезался, то без этого противного, слегка нервирующего звука. Говорят, вы не слышите свиста пули, ударившей вас.

Будь волны чуть поменьше, командир, возможно, рискнул бы поставить катер борт о борт с «Оливией». Но в фарватере, даже если он очень спокоен, суда могут подходить друг к другу лишь с величайшей аккуратностью. Легчайшее, едва ощутимое прикосновение разрушит корпус, хотя сухопутные жители, даже после «Титаника» и «Андреа Дориа», этого не понимают.

Командир патрульного катера знал, что судно размеров «Оливии» может раздавить его корабль, как электрическую лампочку. Здесь, в открытом море, когда оба судна подбрасывали вверх-вниз бурные волны, «Оливии» следовало бы повернуть против ветра и покорно оставаться на месте, в то время как он потихоньку приближался бы, а двое матросов стояли спереди на палубе с причальными брусами. Раймонд не подчинился. Даже пулемет не заставил его это сделать. Но ведь и командир патрульного катера — это вам не переходящая улицу старушка, которой боязно и вперед идти, и назад повернуть. Он развернул свой катер, описав дугу, пронесся мимо «Оливии» всего в пятидесяти метрах и на ходу всадил в ее корпус очередь из пулемета. Это, как считал командир, научит наглеца стоять на месте, когда приказывают, и тогда процедура ареста пойдет по плану.

Но случилось вовсе не то, на что он рассчитывал. Две горстки пуль — все, чем выстрелил пулемет, — ударили поднимающуюся на волну «Оливию» по открытой ватерлинии и прошили насквозь — с такого расстояния они пробили бы и доски в два раза толще. Яхта зарылась носом в подошву следующей волны, и та тяжело ударила в борт рядом с пулевыми отверстиями, чуть ближе к корме.

Гнилое дерево и пробитая пулями заплата проломились, так что среднюю секцию судна с обоих бортов просто вырвало. Четырнадцатидюймовый снаряд не мог бы причинить большего урона.

«Оливия», нырнув в следующую волну, исчезла. Не осталось даже плавающих на воде обломков. Раймонд отправился на дно вместе со своим судном. В конце концов, его могила не могла оказаться так уж далеко от места вечного упокоения меткого стрелка Пейроля.

Натали помалкивала, и полиция больше ей не докучала. Фред купил вожделенную картину у старушки из Сен-Клу и страховку. Что до корсиканца, то он вышел сухим из воды. Жо провел в тюрьме почти шесть недель, но полицейским так и не удалось ничего доказать, а он, почитая память покойного друга, никогда не пытался свалить на него вину. Доминик, полагая, что ее признания привели к гибели Раймонда, решила стать медсестрой, и действительно стала, причем неплохой.

Шесть месяцев с лишним спустя Натали впервые читала «Лорда Джима». Она давно забыла свои собственные слова и не узнала их, увидев в книге, но ее поразило известное замечание Стайн: «Человек должен погрузиться в разрушительную стихию». Но еще большее впечатление на актрису произвела меткая фраза сурового и мрачного помощника капитана, мистера Джонса, так поразившая Марлоу: «Ни вы, ни я, сэр, никогда так много не размышляли о собственной персоне».

Ну что ж, Раймонд погрузился в стихию, не так ли? Полностью, навсегда. Пожалуй, если взглянуть на дело с такой точки зрения, в конечном счете он все-таки попал в Вальпараисо.