Вальпараисо

Глава 2

Возвращение на «Оливию» его немного приободрило. Так бывало всегда. Раймонд устал, но честно выполнил свою работу. Ну, не вполне — они наводили глянец поверх гангрены. Зато Кристоф раздобыл несколько листов жести — наверняка каким-то таинственным образом умыкнул у флотских. Они закрасили дерево, как следует растянули жесть и прибили медными гвоздями, а потом еще раз покрасили, поверх нее заплаты. И все-таки гниль осталась внутри.

Раймонд утомленно лег на койку у левой стены каюты и похлопал ладонью по коже. Она была здесь более шестидесяти лет — поцарапанная, вытертая, лоснящаяся, вся в трещинах, рубцах и пятнах. Да, сама история «Оливии» была начертана на этой коже.

Построили «Оливию» в Англии как рыболовный баркас и как-то невнятно назвали — «Лу люгер». Открытое полупалубное судно с простейшей оснасткой, на корме — ничего, кроме кучи мусора, оставшегося от рыбаков. И почему только рыбаки — самые страшные грязнули и неряхи из всех мореплавателей? Но строить они умеют.

Вероятно, у судна даже имени не было, только номер, а его хозяева зарабатывали на пропитание в Атлантике, отлавливая сардину или еще какую рыбешку. Потом, наверное между 1910-м и 1914 годами, когда мореплавание стало для богатых людей сначала престижным занятием, а потом страстью, судно выкупили и переделали в яхту. Это был героический период. Капитан Мак-Маллен, чьи суденышки носили пышные романтические названия — «Персей», «Орион», — написал «Через Ла-Манш» — первое классическое произведение любителя, плавающего в одиночку ради удовольствия. А еще был Чайлдерз с его «Загадкой песков». И на горизонте уже маячил доктор Клод Уорт, Моисей яхтсменов.

Кто-то из подобных людей купил судно и переделал в гафельный катер с оснасткой для парусов там, где теперь стоит двигатель, — между каютой и кокпитом. Эта оснастка и простой, тяжелый такелаж катера идеально подходили «Оливии». Она выглядела до нелепого старомодной теперь, рядом со стройными и элегантными быстроходными яхтами под бермудскими парусами, но Раймонда это никогда не волновало. Он знал, что его судно — самое лучшее и только с ним можно управляться в одиночку. Пусть скорость у «Оливии» невелика, но все исправно, экономично, надежно и на удивление мощно.

Единственная короткая и толстая мачта и гик наподобие телеграфного столба. Никакой стеньги. «Незарифленный» парус был просто гротом, стакселем со шкотом на леере и большим кливером на низко подвешенном бушприте. Никаких сложных устройств; минимум канатов и блоков. Будь у «Оливии» спинакеры или прямые паруса, Раймонд не знал бы, что с ними делать.

Конечно, на мелководье и при легком ветре плавание шло очень медленно, «Оливия» с ее необычной осадкой, пробираясь в порты Ла-Манша или Северного моря, выглядела бы неуклюжей коровой. Да и порты эти хороши — все в песчаных отмелях и с чудовищными приливами. Моторами тогда никто не пользовался. Раймонд мог нарисовать в воображении ее первого владельца — господина с бакенбардами и в клетчатых бриджах, а рядом, видимо, саму Оливию, чопорную, но спортивную даму, в дорогой маленькой шляпке, верпующую от этих песчаных отмелей.

Но к началу тридцатых годов женщины уже носили брюки, и их больше не прельщали спартанские забавы вроде верпования. А выглядело это так. Завязнув в грязи, следовало отплыть от судна в весельной шлюпке и бросить якорь на длинном верповальном тросе, а летом, вытягивая этот якорь, снять яхту с отмели. Как правило, якорь поддается, но в любом случае тот, кто с ним возится, в финале бывает залеплен грязью с головы до ног. Владелец «Оливии» установил мотор, и именно этот мотор, с гордостью объявлял Раймонд, сделал ее лучшим судном такого размера. Этот плоский двухцилиндровый дизель было не так просто завести, но он отличался абсолютной надежностью и мог день и ночь тащить массивный корпус «Оливии» со скоростью пять узлов в стоячей воде. Он выдерживал любое количество соленой воды, никогда не требовал к себе внимания и всегда запускался с первого раза. Полное отсутствие стервозности у маленького судового двигателя — величайшая редкость, а этот сберег Раймонду жизнь, равно как огромное количество сил, здоровья и крови, избавив от многих кошмаров.

Он был оснащен динамомашиной, двумя подзаряжающимися двенадцативольтными аккумуляторами и снабжал все судно электрическим освещением. Кроме того, мог бы давать питание для радиопередатчика, но Раймонд был не из тех моряков, кто жалует подобные приспособления. Он и лампы-то предпочитал масляные, за исключением экстренных ситуаций и навигационных огней во время ночного плавания.

Все произошло по чистой случайности. Раймонд мог бы легко найти французское судно красивее, изящнее и быстроходнее. Но не такое удобное, просторное, надежное. Он влюбился в «Оливию» с первого взгляда и никогда не пожалел об этом.

Внутри она тоже была превосходно оборудована, наподобие русского пассажирского вагона, построенного до 1914 года. Все было отделано тиком, за исключением литой железной духовки в стиле рококо и медных перил вокруг нее, не дававших кастрюлям вываливаться во время плавания. Печь идеально подходила для того, чтобы держать там продукты. На раскладном столе из цельного куска тика не оставалось царапин, а переборки выдержали бы и слона.

Обитые кожей койки в каюте — на двоих. Впереди раньше была еще спальная каюта, но Раймонд от нее отказался; теперь там у одного борта хранились все паруса, а у другого — зимняя одежда, штормовки, сапоги. Гальюн располагался в носовой части, примыкая к палубному клюзу. В машинном отделении капитан держал краску, проволоку, инструменты и шурупы. Дизельное масло заливалось в цистерну за кокпитом. Последний являл собой просто длинную щель в палубе — с румпелем, простейшей системой управления двигателем, а также фок- и грот-шкотами, намотанными на кнехты по обе стороны. Перед румпелем находился нактоуз компаса. В кокпите стояли рундуки для приборов, но таковых было не много. Раймонд отказался от радио, прожектора, глубиномера или звукового эхолокатора, сочтя необходимыми лишь пелькомпас, два больших фонаря, несколько сигнальных ракет, аптечку, лотлинь и патентованный буксируемый механический лаг, а из инструментов — запасной нож, клещи, несколько мотков каната и проволоки. Все это — больших размеров и простое в обращении. Подвижную шкалу компаса покрывали пятна ржавчины, но, несмотря на то что она была медной, капитан никогда не полировал ее и не собирался начинать.

Все по-настоящему необходимое Раймонд собрал в кают-компании. Здесь у него были секстант и два бинокля (один — для ночной работы), хронометр, благоговейно заводимый ежеутренне перед кофе, барометр и контрольный компас. Морские карты лежали в двух огромных плоских сундуках под койками, как и другие подручные материалы — карта звездного неба, таблица приливов и отливов, морской календарь, справочник с описанием всего европейского побережья, труд доктора Уорта о технической стороне плавания на яхте и справочник по двигателям. Кают-компания была величайшей гордостью капитана. Он всегда наводил здесь чистоту и порядок, а дерево протирал льняным маслом, пусть приходилось обрабатывать сундуки над и под койками и книжные полки на всех переборках. По одну сторону от ведущего на палубу трапа — маленькой лесенки с подъемной крышей — за крохотными раздвижными дверями скрывались умывальник, сушилка и зубная щетка Раймонда, а по другую — оцинкованный шкафчик для провизии. За ним — канистры для пресной воды, хотя в раковине был кран для соленой воды, снабженный насосом. Духовка располагалась спереди, у переборки хранилища парусов; Раймонд, убрав старинную каминную решетку, установил цилиндр Бьюта. Помимо двухконфорочной плиты здесь имелась и одноконфорочная, с газовым баллоном в кокпите — чтобы разогревать обед во время плавания. Каюту освещали три старомодные медные парафиновые лампы на кардановых подвесах, а каждый способный сдвинуться с места предмет был надежно закреплен. Газовые плиты тоже крепились на кардановых подвесах, а книжные полки спереди оберегали поперечные перекладины.

Большинство книг Раймонда принадлежали к морской классике — капитан Восс и Джошуа Слокум соседствовали с Уортом и Мак-Малленом, Аленом Жарбо и путевыми заметками первооткрывателей. Остальные были его собственными открытиями — разрозненные тома Конрада рядом с такими вещами, как «История Сан-Мишеля» и «Великий Белый Юг». Никакой художественной литературы, не считая Конрада. Почти все было куплено по случаю на дешевых развалах и читано-перечитано, в основном за едой или кофе, судя по пятнам и промасленным страницам, но были здесь и книги, забрызганные морской водой, выпадавшие из потрепанных переплетов. Типичная библиотека отшельника: Дюма уживался с Бугенвилем, а Дюмон-Дюрвиль, немало тем удивленный, — с занятными рассказиками, снабженными весьма недурными порнографическими иллюстрациями.

Раймонд был хорошим моряком. Он не болтал на профессиональном жаргоне, спокойно называя правый и левый борт «право» и «лево». Он совершенно не разбирался в вычурном церемониале использования вымпелов и флажков, презирал лакировку и начищенную до блеска медь, равно как бермудские паруса. Зато прекрасно умел ориентироваться по звездам — а это нелегко с палубы маленького суденышка — и знал каждый маяк и береговой ориентир от Юшана до Корсики. Раймонд умел ходить под парусом и отлично управляться со своим кораблем где угодно в любую погоду, стоило только выйти на морские просторы. Будучи не слишком ловок от природы, он мучительно постигал повадки ветров и волн.

Раймонд считал себя достаточно опытным мореходом, чтобы пересечь Атлантику. Да и судно его для этого вполне подходило.

Здесь, в Средиземноморье, все выглядело просто. Ни приливов, ни течений. Никаких сырости, моросящего дождика или тумана, каковые чуть севернее обрекают на бесконечную работу с наждачной бумагой и металлической мочалкой, краской и вазелином. В хорошем порту вроде этого есть только один враг — жара: солнце, способное вскрывать палубные швы и крышу каюты, как морковь высушить проволочные ванты и разогреть шкалу компаса до такой степени, что медь начинала пузыриться. Капитан прибил над палубой брезент и закрепил тент над каютой и кокпитом. Вдобавок «Оливия», с ее низкой осадкой и толстыми деревянными перекрытиями, была прохладным кораблем. Не то что нынешние стальные кечи[5] или моторные катера из стекловолокна — владельцам таких штуковин приходится весь день торчать на берегу.

Если внутри и оставалась еще вода, то краска ее остановила. Они с Кристофером оставили «Оливию» на импровизированном стапеле, для верности подперев досками с обеих сторон. Ей, сплошь усеянной пятнами краски цвета ржавчины, предстояло сохнуть на берегу, на пыльном бетоне, до завтра, когда люди примутся красить по второму разу. Кристоф трудился не покладая рук — причем исключительно ради дружбы. Или, скорее, товарищества. Не из жалости. Не таким был Кристоф человеком. Жители Юга вообще не сентиментальны. Ни один из них, ни в коем случае. Мерехлюндии они оставляют северянам, таким, как Раймонд.

Не этим ли они ему нравились? Ни тебе притворства, ни туманного идеализма, и если южане и лукавят, то не с самими собой. Они смотрят на жизнь не жалуясь и не прося прощения. Гм, хотел бы Раймонд сказать то же и о себе.

Ну не жалкое ли зрелище — судно в таком вот виде, вытащенное из воды и подпертое сомнительной грязной доской и ржавым баком из-под масла? Оставленное на милость любого пьянчуги, которому вздумается на него помочиться. Капитан чувствовал себя таким же неловким и беспомощным — ведь даже попасть на палубу он мог, лишь по-идиотски карабкаясь по приставной лестнице и терзаясь страхом, поднимут ли его на смех деревенские ребятишки.

Туристы, проходя мимо, к шестичасовому кораблю, отправляющемуся обратно на материк, тупо глазели, как представлялось Раймонду, тупо пялили на него злобные маленькие крестьянские глазки, полные зависти и злобы. Ведь он — судовладелец, а значит, вне всякого сомнения, гнусный капиталист.

Капитана приводило в бешенство, что у любого из этих шумливых фабричных рабочих — с женой, арендованной квартирой и тремя сопливыми мальцами — наверняка в три раза больше денег, чем у него.

«У «Оливии» сгнил корпус», — говорил он себе. Повторять это, безо всякого толку, доставляло ему такое же извращенное удовольствие, как нажимать на десну больного зуба. Нам всегда кажется, что новой болью мы сумеем унять изначальную. А что ему еще оставалось? Только держаться, зажмурив глаза, пока не утихнет. Раймонд не сопротивлялся — какой от этого прок, если тебе ни за что не победить? Он принимал это смиренно, пассивно, с покорностью судьбе, как и многие другие поражения. Видимо, научился сносить удары, вот и все. Капитан пожал плечами.

Он посмотрел на кухонный шкаф; жизнь шла своим чередом, и по-прежнему хотелось есть. В конце недели Раймонд прикупит мяса, но на сегодня опять только вчерашняя рыба, а на завтра будет сегодняшняя, как он надеялся. Надо было сходить на шлюпке в Нотр-Дам и забросить сеть. Если, конечно, кто другой не выберет то место у форта, где, как сказал Кристоф, лучше всего ловить в такую погоду.

После обеда — супа из рыбьих голов с кой-какими овощами, круто заправленного рисом, чесноком и шафраном, — Раймонд, стараясь растянуть удовольствие, выкурил сигарету. Табак был роскошью — он позволял себе десяток в день, и обычно ему удавалось соблюдать этот предел. Да, он подавлен, вот и все. К тому же предстояло провести ночь на суше. Это ему-то, всегда спавшему на воде, где всегда можно ускользнуть и не надо слушать чей-либо храп. А еще он устал: красить судно — дьявольски тяжелая работа. Раймонду-то уже не двадцать, и он, увы, не обладает выносливостью закаленного морем Кристофа, хоть и достаточно крепок.

Стояла чудесная ночь; лягушки как безумные квакали на холме над гаванью, у флотских казарм. Сейчас Раймонд выкурит сигарету, а потом выйдет в море и забросит сеть на несколько ночных часов там, где, по его расчетам, должна быть рыба. Суп получился на славу. О, Раймонд умел быть терпеливым и экономным. Он даже научился при необходимости заменять табаком пищу на долгие, долгие часы. Нельзя же сквозь шторма проделать путь по Атлантике в одиночку, до самого ледяного Юга, вокруг мыса Горн к Вальпараисо, не умея переносить лишения! А что до корпуса «Оливии», то это еще вопрос… Раймонд налегал на весла, ведя шлюпку вдоль побережья, к мысу Нотр-Дам. И возможно, ответ сумеет отыскать корсиканец?