Варя

Глава 4. Лепесток. За семь лет до колдовства

Аннушка никак не могла привыкнуть к своей новой кличке. В родной деревне её имя никогда не коверкали, а тут все кому не лень — Нюрка да Нюрка. Бывает, забудется, задумается и не сообразит сразу отозваться. Коли из друзей новых кто позвал, так ладно, а ежели старшая по дому окликнула — оплеухи не миновать. Но, сказать по совести, в новом хозяйстве жилось Анне не так уж и дурно. Случалось вправду и бранили её, но всё задело. Успевать-то нужно было в господских хоромах о-го-го сколько! А она, хоть и тяти с матушкой помощницей славной была, да для чужих людей нерасторопной совсем оказалась. Аня и сама это чувствовала, потому старалась изо всех сил. И старания её в конце концов подмечать стали.

— Вот, Нюрочка, сегодня ты умница. Всё успела, — даже Агриппина Ивановна, главная из дворовых людей, нет-нет да одарит ласковым словом.

По родной хате скучать времени совсем не было. Иной раз только перед сном всплакнет тихонечко, так, чтобы не понял никто, да жалеть не придумал. Не любила она, когда над глазами её мокрыми причитать начинали. Хуже ведь нет оного! И неудобно слабость свою показать, и жалко себя так сделается, что хоть сразу ведро для слёз готовь.

Спали в маленькой комнатушке вповалку. Баб вечером набивалось жуть сколько. Подкидывали девки на пол соломки свежей да тряпья и ложились кто где. Тепло, конечно, от тел людских становилось, но и неудобно — жуть: кто храпел, кто чесался, а кто и бранился во сне. А ещё и мышь могла пробежать под полом, муха над головой жужжать, клоп укусить. Да всего и не перечислишь! Вот и спасением получалось для Анны уработаться, чтобы после забыться без задних ног.

По итогу расторопную к труду девчонку приставили однажды помогать в домашнем театре. Исполнилось ей тогда уже тринадцать, и являла она собой угловатую недоросленку: худую гибкую веточку.

В то лето гостей к Степановым целый полк приехал, не иначе. Разряженные дамы ещё и горничных своих привезли, господа — лакеев. Отдыхающих столько напрудилось в доме, что казалось, не только места, но и воздуха на всех не хватит.

Кутерьма и шум стояли невообразимые. Барышни и барыни шуршали юбками, хихикали, прикрывая рот веерами, и строили кавалером глазки. А дворовые девки их носились, как угорелые, по поручениям всевозможным.

Как-то утром одна из дам предложила играть вечером в шарады — пантомимы. Аня совсем не поняла, что это за зверь такой, да и зачем ей было вникать в это. Барские забавы — не её ума дело. Однако одна молоденькая барыня с милой улыбкой и белокурыми кудряшками вокруг лба взяла её вдруг в оборот.

— Будешь изображать госпожу Шатуновскую. Твоя задача — показать манеры и привычки без слов так, чтобы остальные догадались, кого ты им играешь. Понимаешь меня?

Аня кивала, испуганно думая, что совсем не разумеет, чего это от неё требуют.

— Не волнуйся, я тебе всё покажу и расскажу. Смотри, Шатуновская вот так виляет бедрами, когда ходит. Ну-ка, повтори… Нет, сильнее виляй. Сильнее, я говорю. Да не бойся. Уже лучше. Хорошо. Такой походкой на сцену и выйдешь, поняла?

Аннушка опять закивала, краснея до ушей.

— А теперь слушай меня внимательно. Вчера Шатуновскую за столом икота разобрала. Многие это приметили, хоть она и скрыть свой конфуз пыталась. Поэтому тоже будешь икать. Нужно это, чтобы все сразу догадались, кого ты показываешь. Хорошо? Давай икни. Да не так! Громче! Ты не ешь что ли совсем? Громче, я говорю! Ещё раз. Наконец-то. А теперь держи веер. Прикройся им и засмейся, как дурочка. Потом можешь его уронить. Не забывай только всё время икать!

Репетиция разгорелась жаркая. Сперва ничего толкового не получалась, но потом, заметив, как барышня распыляется и злится, Аня страшно перепугалась. Начала нарочито пыжиться, кривляться, незаметно вошла во вкус и выдала-таки настоящую юмореску.

— Ура! Превосходно! Видишь, какая ты способная оказалась. Порадовала меня. Если всё сделаешь так же вечером на сцене, то после игры я тебя подарком одарю. Договорились?

Аня заверила, что сыграет Шатуновскую точно так, как её научили. И пообещала это вовсе не из-за подарка, а из-за страха перед хищными лисьими глазками милой барыни с озорными кудряшками.

Костюм подобрали знатный. Театральную гримёрку убирали редко, а каждый новый приезд гостей делал её богаче на разные безделушки и наряды. Всё, что ни жалко было пожертвовать ради искусства, множилось здесь грудами хлама.

Поэтому не удивительно, что нашлись и кожаные туфельки, и детская фижма — нижняя юбка с корсажем из настоящего китового уса, и пышное платье из чудесного красного бархата, правда, немного потëртого, а кое-где на швах и вовсе дырявого. Зато рукава его обрамляли рюши из хорошо сохранившегося алого шёлка, блестящего и нежного. Скорей всего, надевала это платье на карнавал или бал какая-нибудь совсем ещё юная особа, возможно даже старшая Степанова. Аня улыбнулась, вспомнив о Елизавете Фёдоровне. Ей она нравилась, в отличие от младшей сестры.

Волосы уложили в замысловатую прическу, украсили розочками из бумаги, а на шею повесили рубиновые бусы, до которых Аня то и дело дотрагивалась кончиками пальцев. Веер тоже оказался под стать роскошному наряду: на красном атласе были вышиты кольца зелёных стебельков с маленькими жёлтыми и бирюзовыми цветочками. А ещё в складках веера пряталось крохотное овальное зеркальце.

Как потешно! В него разве что нос рассмотреть можно. И чего только эти барыни не придумают!

Но Аня сама то и дело украдкой глядела на своё отражение.

Какая я сегодня красивая, с ума сойти можно. А если упросить барыню, разрешить мне после выступления в нарядном платье по саду прогуляться?

Смешно признаться, но ей до жути захотелось поиграть в знатную даму. Она ещё и зонтик кружевной из гримёрки прихватит. Здорово получится! Обещали же ей подарок. А такой даже стоить ничего не будет. Только выступить надо славно, но в таком роскошном костюме — это как по маслу должно пройти.

Сверху шик, а внутри пшик.

Вдруг не к месту вспомнилась присказка дворовых. И она занервничала, справится ли?

Ох, страшно, и чуйка сегодня подводит — молчит.

Вечером в саду с шутками и прибаутками объявили о начале весёлого спектакля. На деревянной сцене с навесными фонариками, вокруг которых кружила мошкара, показали дебютную шараду. Разгадка для неё нашлась быстро, и под бурные аплодисменты новые выступающие сменили первых смельчаков.

Многие господа и дамы в пантомимах участвовали сами, некоторые — вместе с горничными или лакеями. А вот выступить на сцене одной грозило только Ане. Оттого она совсем разволновалась: руки мелко дрожали, сердце так и ухало чуть ли не в горле. Страшила до жути жуткой эта яркая, веселая толпа богачей, то перекрикивающих друг друга ответами, то взрывающихся громким хохотом.

Аня стояла немного в стороне от всех, рядом со сценой, переминаясь с ноги на ногу.

— А ты кто такая? — услышала она вдруг тихий голосок. Робко подняла глаза на высокую черноволосую женщину. Красивое лицо её показалось, как будто знакомым. Было во взгляде тёмных глаз что-то неуловимо родное. Смотрела барыня на неё просто, с интересом и, самое главное, по-доброму.

Так смотрят на равного себе человека. Но такое возможно ли? Ведь барыня наверняка догадалась, что я всего лишь девка разряженная.

— Я Аннушка, то бишь Нюра.

— А ты чья?

— Степановых.

— А в платье таком почему? Никак шараду загадать нам решила?

— Всё так, барыня.

— Не боишься? Вон сколько глаз на тебя сейчас глядеть станут.

— Боюся чуток, барыня.

— Все сцены боятся. А хочешь совет дам?

— Хочу, барыня.

— Ты о результате не думай. Процессом наслаждайся. Представь себя тем, кого играешь, и будто в него обратись. А ещё обязательно нужно глазами в толпе хотя бы одного благодарного зрителя отыскать, который на тебя с восхищением смотреть станет. Этот взгляд и уверенности придаст, и сил.

— Низкий поклон за совет, барыня.

— А хочешь, я твоим благодарным зрителем буду?

— Как бы я рада была! Да просить не смею.

— Значит, решено.

И вот объявили номер Анны.

«Цифру двенадцать скажут, иди на сцену».

И она пошла. Как на каменных ногах поднялась на деревянный полукруглый настил. Растерянно оглядела притихшую толпу. Поискала сперва глазами кудряшки и лисий прищур, но так и не нашла. Зато встретилась с ясным взглядом своего благодарного зрителя и почувствовала, будто тепло ласковое затопило всю её целиком: от кончиков пят до самой макушки. Неожиданно подумалось Ане в тот миг о матушке, о глазах её добрых, с мелкими морщинками в уголках. И захотелось внезапно сыграть для этой красивой незнакомки, как для мамы своей.

Смотри, как обрядили меня здесь! Смотри, как я умею!

Аня видела во всей толпе одну только эту барыню, будто остальные зрители растворились, как по волшебству, в воздухе жаркого летнего вечера и совсем исчезли.

И Аннушка завиляла бедрами, туда-сюда, туда-сюда.

«Покажи ножку в конце походки. Шатуновская любит чулочек свой продемонстрировать».

Кто-то даже присвистнул, когда она немного приподняла юбку, оголив правую лодыжку, а господа в военных мундирах неуверенно захлопали. Затем Аня раскрыла веер, махнула им пару раз и громко икнула. Толпа молчала, буравя её любопытными взглядами.

Что это они так притихли? Неужто играю плохо? Значит, стараться нужно сильней.

— Ик-ик-ик! — хорошо ведь у неё получается. Она снова несколько раз нервно махнула веером. Закрыла его, открыла, уронила, хихикнула и даже треснула себя им по лбу.

«В конце сценки ты должна незаметно снять одну из туфель. Потерять её. Это будет нашим финалом. Поверь, хоть Шатуновская обувь вчера и не теряла, они поймут. Она поймёт. Главное — не забывай икать и шататься из стороны в сторону да иногда смеяться».

Аня так и сделала. Ловко скинула с себя туфельку. Прошла пару шагов, охнула, в изумлении заглянув себе под юбки. Вернулась, погрозила пропаже пальчиком, громко икнула.

— Золушке вино боле не наливать! — кто-то выкрикнул из толпы и наконец-то по ней прокатился весёлый гомон. Раздались даже жидкие аплодисменты.

«Помни, если не услышишь имя госпожи Шатуновской, шарада не разгадана. На сцене стоять остаешься, пока ответ правильный не дадут. Можешь икать и хихикать, совсем истуканом не стой».

Но, отыграв всё, Аня именно что застыла истуканом, как вкопанная. Она чувствовала на себе десятки презрительных, насмешливых взглядов, и кривляться боле стало невыносимо. Казалось, продолжи она и дальше икать или ронять бедный веер, толпа поднимется на неё, как волна, и погубит в своей желчной пучине. Вздрогнула. У неё же есть спасение! Аня вспомнила, как исчезли все вокруг, когда она смотрела в тёмные, словно ночное небо, очи той доброй дамы. Вот кто придаст ей сил!

Мгновенно отыскала взглядом своего благодарного зрителя и обмерла. Красивое лицо барыни исказилось, глаза неестественно блестели. В них застыли слёзы и было ясно: ещё немного и они покатятся по белым щекам.

Не может быть! Господь, это же и есть…

Аня внезапно всё поняла. Испуганно захлопала ресницами.

В толпе зашушукались, когда госпожа Шатуновская развернулась и быстро зашагала прочь, путаясь в пышной юбке жемчужного платья с золотой ажурной окантовкой. Кажется, какой-то господин попытался остановить её, схватив за локоть, но она дёрнулась, спрятав руки.

Но я не виноватая, не виноватая!

Аня закусила губу. Ей захотелось поскорей сбросить с себя этот дурацкий маскарадный костюм, а желание гулять по саду королевной показалось теперь сущим наказанием, а вовсе не наградой.

— Отпустите Золушку восвояси!

— Разгадали шараду. Чего ты стоишь?

— Это чья красавица? Кто заберёт?

В конце концов ведущий спустил Аню со сцены и новые выступающие с азартом заняли её место, завладев вниманием толпы.

Аня, не медля уже ни секунды, низко склонив голову, помчалась в сторону дома. Её фигурку словно поглотила бархатная темнота тенистой липовой аллеи, таинственной и жуткой в вечернее время суток. И в иной раз Аню бы затрясло от страха на этой тропинке, а сейчас голова так и горела от одной единственной мысли:

Не виноватая, не виноватая.

Она даже не сразу услышала зов у себя за спиной, а когда поняла, чуть не свалилась от неожиданности.

— Стой! Ты в красном платье! Замри!

Аня оглянулась и в упор уставилась на незнакомую ей служанку. Та, схватившись за бок, шумна дышала.

— Шустрая какая! Пойдем со мной. Тебя моя барыня видеть желает.

— Передай: не нужно мне ничего от неё.

— Сама и скажешь. Ослушаешься, пеняй на себя. Выпорют или ещё чего.

— А куда идти? — сдалась Аня, тяжело вздохнув.

— К воде.

Не к добру это.

Она, вспомнив про свою чуйку, поёжилась. Но ослушаться и не пойти было ещё боязней, да к тому же чужая служанка взяла её за руку:

— Веди ты, а то я заплутаю ещё.

Дорога к озеру шла через парк с широкими ухоженными газонами. Иногда по пути встречались скамейки и деревянные беседки. Потом тропка вела на холм — смотровую и уже с неё спускалась к живописному озеру, за которым начинался густой дикий лес.

На берегу, между двух стройных берёз была протянута жердь с привязанной к ней качелей. На длинной сидушке покачивалась, лицом к воде, дама в дорогом платье. Аня, только подойдя почти вплотную к ней, поняла — госпожа Шатуновская! Девочка даже ахнула. Совсем не ожидала увидеть её. До последнего думала, что идёт к барыне с кудряшками, которая сулила ей подарок.

— Привела? — спросила Шатуновская, не оборачиваясь к слугам.

— Привела, барыня. А как же! Стоит подле вас, — подтвердила её служанка. Шатуновская остановилась, спрыгнула наземь и подошла к девкам.

— Так значит, ты хорошо роль выучила. Ловко получается? Прошу, покажи ещё раз. Для меня.

— Я, — начала Аня и замялась, рассматривая траву у себя под ногами.

— Давай! Я жду.

Аня молчала.

— Что такое? Перед десятками глаз смогла, а перед единственным взором обмерла вся и язык проглотила? На меня смотри!

Повисла тягостная тишина. Наконец-то с трудом подняв голову, Аня заглянула в глаза барыни, в которых словно искры сверкали. Тёмный омут очей её так и бушевал! Такого взгляда Аня никогда не видела: столько злобы и… слов не выберешь описать оное. Аня словно начала уменьшаться, сжиматься вся пред страшной черной бездной. Зазвенела в мыслях старая присказка:

Господу Богу помолясь,

Божьей Матери поклонясь,

Святой водицею умоюсь,

От сглаза всякого отмоюсь.

Попятилась.

Может, ускользнуть удастся?

Не тут-то было! Оглушительный звон пощёчины лишил грудь воздуха. Пошатнулась, схватилась за щёку, ошарашенно уставилась на красивое лицо барыни, искажённое яростной ухмылкой.

— Я не винова…

Как гром после яркой вспышки молнии — новый удар. На этот раз Аня потеряла равновесие и грохнулась барыне в ноги. Боль сковала лицо. Как от ожога, заныли щёки.

— Вставай, — кожаная туфелька ткнулась ей в бок, и она медленно поднялась. — Играй, сказала. Я твой благодарный зритель, забыла?

Аня тихо плакала. Как она могла так ошибиться?

Умудрилась сравнить эту барыню с матушкой, а она просто ведьма, ведьма, ведьма!

— Молчать, — вдруг закричала Шатуновская, точь-в-точь мысли Аннушки прочитала. Перепугала резким окриком даже свою служанку, отчего та, охнув, зажала себе рот ладонью. — Ненавижу! Ненавижу всех!

Барыня упала вдруг на качели, уронила голову в колени и разрыдалась.

— Ноги делай, а то прибьёт и в озеро скинет, — шепнула служанка. И Аня, осознав, что это ей велят бежать, подобрала юбки, развернулась и опрокинулась назад, будучи схваченная за высокую свою причёску. Бумажные розочки разлетелись, упали в траву.

— Как посмела? Нет! Иди сюда!

Барыня так низко наклонилась к Ане, что обдала её кислым от вина дыханием.

— Кто? Кто научил тебя? Отвечай!

— Не разумею, барыня! Не виновата я, барыня!

— Отвечай, говорю.

Ладонь угрожающе повисла над левым ухом, а правой рукой Шатуновская всё сильнее сжимала растрепавшиеся локоны.

— Дай бог вам здоровья, барыня! Не знаю ничего, клянусь!

— Врёшь!

Сердце колотилось, разгоняя кровь, заполняя разум одной лишь молитвой: яркой, горячей и бессвязной:

Господи помоги! Не дай ей прибить меня здесь. Дай ей здоровья! Господи помоги. Матерь Божья, молю, спаси и сохрани!

— Отпусти её! Моя эта девка!

Неожиданный звонкий крик заставил воззриться всех в сторону холма, с которого чуть ли не кубарем летел вниз вихрь тëмно-зелёного шелка. Вихрь этот страшно ругался.

Шатуновская ухмыльнулась и немного разжала пальцы. Но когда Аня, воспользовавшись моментом, попыталась вырваться, снова усилила хватку, притянув к себе.

— Это никак Варвара Фёдоровна решила к нам присоединиться. Что же, оно и к лучшему. Значит, эта дрянь ваша?

— Моя и я сама её накажу, если нужным посчитаю. А пока велю, то есть прошу отпустить сие недоразумение.

Шатуновская на мгновенье замерла. Но потом отшвырнула от себя Аню, как мешок с картошкой, и нервно рассмеялась.

— Недоразумение. Как мило. Всего лишь маленькое недоразумение. А я так разнервничалась.

Варвара Фёдоровна неуверенно улыбнулась, а служанка захихикала, вторя своей барыне. Шатуновская шумно перевела дыхание.

— Вы, наверно, подумали, что я злая. Какая досада. Это ведь совсем не так. Правда, Глаша?

— Решительно не так, барыня.

— А ведь не зря говорят: не делай добра — не получишь зла. А я всё это никак не усвою. Но будет мне уроком.

Шатуновская оправила платье. Несколько раз встряхнула руки, как будто пыталась отчистить их от прилипшей грязи. Оценочно оглядела дрожащие ладони и распорядилась будничным тоном:

— Пойдём, Глаша, поздно уже. До свидания, Варвара Фёдоровна.

И словно ничего особенного не случилось, зашагала прогулочным шагом восвояси. Глаша мелко засеменила ей вслед.

Как только они скрылись за холмом, Аня разревелась. Не хотела плакать. Вышло так против воли. Но самое ужасное было в том, что вдруг, в один момент, разом потекли все непролитые за долгое время слёзы.

— Эй, что она тебе сделала? Избила? Ранила?

— Нет, барышня, — с трудом выдавила Аня, — я сама виноватая. Вернее, не виноватая! Но она думает, что виноватая!

— Ничего не понимаю. А почему платье сестры нацепила на себя?

Тут Ане удалось совладать с рыданием, и она удивленно уставилась на Варвару Фёдоровну.

— Ужель вы не знаете? Не видали меня в шариа… на сцене?

— А, так это она тебя за шараду отлупила! Проиграли вы, что ли? Не видела. Меня папенька наказать изволил из-за того, что на мужиков я бранилась. Дел невпроворот сегодня с утра было, а эти лентяи только и делали, что самокруточки курили. Вот им от меня и влетело, а потом мне от папеньки, — барышня засмеялась, — Оставил с мамкой меня наверху, а я от неё сбежала в парк. Сперва там гуляла, а потом решила покачаться на качелях. Прихожу, а тут тоже спектакль полным ходом идёт.

Аня отвела глаза, не зная, что и молвить на речь своей барышни. К тому же ком в горле никак не проходил, говорить мешал. Но дышать ей стало легче.

Спасла меня. Не такая уж она и противная. Не то что эта ведьма.

Княжна потянулась к Ане, отряхнула её платье, расправила рюши, вытащила из волос бумажный лепесток.

— А это что такое?

— Розы в венке были.

— А где же они теперь?

— Вон там.

Барышня наклонилась и подобрала смятые цветы.

— Венок уже не спасти, да и ценности в нём нет. А у меня идея появилась. Идем со мной к воде.

Аня послушно заковыляла, то и дело всхлипывая. Подойдя к самому берегу, княжна подобрала камень, скомкала вокруг него розу и с неистовым криком бросила в воду.

— Держи, Водяной, подарочек! — протянула камень и венок Ане. — Давай, тоже попробуй. Тебе легче станет, когда покричишь.

— Нет, не смогу, барышня. Прошу, не надо, — жалобно и испуганно заныла Аня. Как это можно при хозяйке своей вопить! Да, уж легче ещё одну пощечину стерпеть.

— Не бойся! Делай. Это указ мой.

Аня безжизненной рукой обернула камешек цветком и со слабым писком (уж что вышло) бросила в воду.

— Это ещё что за комарик? Разозлись и крикни.

— Не смогу, барышня.

— Сможешь! Представь, что в воде та барыня сидит. Как там ее? И тебе язык кажет.

И Аня представила. Правда, не мокрую Шатуновскую с болтающимся языком, а жуткую колдушку с глазами, полными чёрной злобы. И вышло крикнуть:

— На тебе! Получи!

— Молодец, — княжна захлопала в ладоши и кинула уже обычный камень в воду, — ещё, Нюра! Твоя очередь!

— Чтоб тебе пусто было!

Девочки — ровесницы кричали, смеялись и кидались в воду камнями. И мир тогда будто остановил для них ход времени, позволяя дурачиться и сходить с ума от души.

Один бумажный лепесток всплыл на поверхность озера. Беззащитный, маленький. Остался цел, несмотря на все свои заключения. Тихонько поплыл вдаль, качаясь на волнах от ударов тяжёлых камней о тёмную гладь воды.