Варяг III

Глава 2

Воздух у старой кузницы пропитался страхом и звериным возбуждением. В этом густом и колючем мареве трудно было дышать.

Преодолевая острую боль в икре, я втиснулся в стену спин, разделявшую Лейфа и его людей от моря ярости. Перед нами, за хлипким заслоном из сомкнутых щитов, клокотала толпа. Живой, дышащий ненавистью организм. Сотни глоток выплевывали оскорбления, выдавали очередь из раздраженных криков.

— Отдайте их! Пусть ответят! Око за око! Мы в своем праве!

— Они убили моего сына! Совсем мальчишку! Вон он, тот ублюдок, что это сделал! Сидит связанный и скалится! Отдайте мне убийцу моего ребенка!

Пленные воины Харальда сидели на земле, спинами прижавшись друг к другу. Молодые пацаны с первым пушком на щеках, седые ветераны с пустыми взглядами, изувеченные, с окровавленными повязками. Они смотрели в землю, на свои руки, куда-то внутрь себя. Они знали. Их судьба висела на волоске, и этим волоском была моя воля, хрупкое терпение Лейфа и тонкая пленка человечности, которая уже не выдерживала напора праведного гнева.

Какой-то могучий детина рванулся вперед. Он швырнул в Лейфа окровавленный обломок копья.

— Альфборгский выродок! Что ты тут вообще делаешь! Свали! Не твое это дело — наших обидчиков от смерти закрывать!

Лейф, великан, на чьей кольчуге запеклась и наша, и чужая кровь, лишь напряг свои бугристые плечи. Его челюсти сдвинулись, заскрипели, скулы выступили белыми пятнами. Он не удостоил обидчика взглядом, его холодные синие глаза были прикованы ко мне, полные немого вопроса и готовности. Его воины, человек десять, все как на подбор — крепкие, закаленные — сомкнули строй еще теснее. Они не обнажали оружия, работали плечами, локтями, грудью, оттесняя самых яростных, принимая на себя плевки, проклятия и удары.

Сердце колотилось где-то в горле. Нужно было действовать. Сейчас. Пока первая стрела не просвистела в сторону беззащитных пленных и не началась та самая бойня, которую уже нельзя будет остановить.

Я сделал шаг вперед, разрывая линию щитов, и поднял руку. Боль в ноге ударила настолько остро, что в глазах потемнело, но я вжал ее в землю, выпрямившись во весь свой не самый выдающийся рост.

— Буянцы! Соплеменники! Услышьте меня!

Гул на мгновение схлынул, сменившись настороженным шипением. Они знали меня. Целителя. Скальда. Человека, который сегодня смог продемонстрировать свои невероятные таланты по уничтожению себе подобных. Того, кто смог потопить большую часть флота Харальда. В этом мире такое особенно ценилось.

— Мы не станем их казнить! Не сейчас! Не вот так, сгоряча, как стая волков!

— А зачем мы тогда кровь свою проливали⁈ — взревел седой воин с окровавленной повязкой на голове и пустыми глазами. — Моего брата, моего названого брата, они зарубили! Я требую его голову! Десять их голов за одну его!

— И я! — подхватил другой, тряся обгоревшим обломком копья. — Они мой дом спалили! Все, что копил, все, что строил — всё в пепел! Пусть ответят!

Волна гнева снова ударила в нас, угрожая смыть последние преграды. Я понял: разум здесь бессилен. Нужно было говорить на их языке. Языке выгоды и выживания.

— Месть для викинга — это всё! — крикнул я, и мой голос неожиданно для меня самого обрел новую металлическую силу. — Я понимаю! Клянусь Одином, я понимаю вашу ярость! Меня бы тоже распирало! И у меня, как и у вас, тоже есть право на отмщение!

Я резко вытянул руку, указав на руины за спиной толпы.

— Но посмотрите вокруг! Взгляните на наш Буянборг! Видите эти головешки? Чуете этот пепел, в который превратились ваши дома? Ваши амбары с зерном? Ваши корабли на причале, что были вашей славой и кормильцами⁈

Они замолчали, нехотя оглядываясь. Картина тотального разрушения была красноречивее любых моих слов.

— Кто все это отстроит заново? Вы? Одни? Сгорбленные над бревнами, забыв про луга и стада? Про торговлю и славу? Пока вы будете восстанавливать свои жилища, кто будет рыбачить и охотиться? Кто будет ковать оружие для новых битв? А в том, что они будут, я ни капельки не сомневаюсь!

Я сделал паузу, давая им немного подумать.

— Нам нужны рабочие руки! — я ткнул пальцем в сторону пленных. — Сильные, мужские руки! Они будут валить лес в наших чащобах! Таскать камни для новых стен! Восстанавливать причалы! Они отработают свою жизнь сполна! Каждую крошку хлеба, каждую каплю эля они будут добывать потом и кровью за свое вторжение! За каждый сожженный дом! За каждую нашу слезу!

По толпе прошелся ропот. Уже не такой яростный. Во всяком случае, я стал видеть проблески здравого смысла в глазах некоторых жителей.

— Давайте дадим им эту возможность! — продолжал я, подхватывая эту зыбкую волну. — Пусть поработают на наше благо. Пусть помогут нам снова встать на ноги, стать сильнее, чем были! А уж когда все будет отстроено, когда мы окрепнем… тогда и решим, что с ними делать. На тинге. По закону наших отцов!

Мой довод, наконец, попал в цель. Я видел, как в глазах многих гаснет слепая ярость и зажигается искра того самого холодного, скандинавского прагматизма. Выжить. Восстановиться. Использовать врага. Обратить его силу в свою пользу. Это был язык, который они понимали на уровне инстинктов.

Но в эту зыбкую неустойчивую тишину вклинился новый голос. Глубокий, бархатный, обволакивающий, как теплый мед. Голос, привыкший вещать и убеждать.

— Рюрик, конечно, прав… Мудро рассуждает юноша. Очень мудро.

Толпа расступилась с почтительным подобострастием, пропуская вперед группу людей. Впереди всех шел дородный викинг в отборных, лоснящихся мехах, поверх которых была небрежно накинута роскошная синяя накидка тонкой шерсти, испещренная сложной серебряной вышивкой. И — я не мог не заметить — пятнами чужой, запекшейся крови, будто специально оставленными для демонстрации.

Его личные дружинники, человек пятнадцать, держались сзади, но их руки, лежащие на рукоятях топоров, говорили о спокойной профессиональной готовности к бою.

Я сразу узнал его… Это был Берр. Хозяин восточных хуторов, владелец лучших пастбищ и самого большого торгового корабля. Один из самых богатых и влиятельных людей Буяна. Он часто крутился рядом с Бьёрном.

— Друзья мои! Братья! — обратился он к толпе, раскинув руки широким, отеческим жестом, будто желая обнять всех разом. — Рюрик предлагает нам путь разума. И это похвально! Но… — он сделал театральную, выверенную паузу, и его умные, хищные, как у старого лиса, глаза медленно скользнули по мне, оценивающе, снисходительно, — позвольте же мне спросить. Кто дал ему, в сущности, право решать за всех нас?

Лейф резко, как на пружине, дёрнулся. Его рука сама собой легла на рукоять боевого топора. Его люди, словно отражение, синхронно сделали полшага вперед, и воздух снова наэлектризовался, запахло новой кровью. Дружинники Берра ответили тем же, их строй стал плотнее. До боя оставался один неверный вздох.

Берр лишь благодушно улыбнулся, снова подняв руку в том же примирительном жесте. Жесте хозяина положения.

— Я никого не хочу оскорбить! Ни в коем случае! Ничьих заслуг не умаляю! — его голос звенел искренней, почти отеческой заботой. — Я просто называю вещи своими именами! Вы все меня знаете! Берра с восточного хутора! Вы все знаете, чей скот первым идет на продажу, чьи корабли привозят лучший товар, кто здесь самый богатый и, осмелюсь сказать, уважаемый человек после… после нашего павшего, оплакиваемого конунга Бьёрна? Это — я!

Он похлопал себя по груди ладонью, и в его голосе зазвучали ноты неподдельной, уверенной в себе силы.

— Я знаю, как вести дела. Я знаю, как торговать. Я знаю, как считать скот и зерно. Я знаю, как привести этот край к благоденствию, к процветанию! Поэтому, братья мои… на предстоящем тинге голосуйте за меня! Изберите меня вашим ярлом! Вашим конунгом! И я сразу же, в первый же день своего правления, уважу вашу праведную, вашу справедливую просьбу! Мы решим судьбу этих псов Харальда так, как того требует наша честь и наша выгода! А пока… пока, как верно заметил Рюрик, пусть живут. И приносят пользу. Под строгим надзором, разумеется.

Он был чертовски хорош. Он говорил просто, понятно, без заумных слов, играя на их самых базовых чувствах — уважении к богатству, к авторитету, жажде порядка и стабильности.

Толпа загудела одобрением. Имя «Берр!» понеслось над головами единым хором. Угроза резни миновала, но ее сменила другая угроза — угроза власти этого сытого и хитрого человека.

Люди, кивая и переговариваясь, начали расходиться, бросая на нас с Лейфом последние насмешливые и упрекающие взгляды.

Берр неспешно подошел к нам. Его дружинники остались на почтительном отдалении.

— Рано тебе еще в ярлы метить, парень, — снисходительно сказал он мне, и на его блестящих жиром губах растянулась жалостливая улыбка. Он подмигнул, будто делил со мной негласную шутку. — Без обид! Ты победил Харальда. Вернее, твои хитрости помогли его победить. Ты, без сомнения, талантлив. Умен. Но одного ума, поверь старому, мало. Нужны связи. Ресурсы. Золото. Люди, которые будут тебя слушаться не из страха или восторга, а потому что ты — источник их благополучия. — Он обвел рукой окрестности, и этот жест был полон безраздельной собственности. — Вступай под мои знамена. Будь моей правой рукой. Моим советником. Моим голосом на тинге. И мы с тобой многого добьемся. Очень многого. Я тебя не обижу и обласкаю. Уж поверь!

Мозг заработал с бешеной скоростью, анализируя, взвешивая, просчитывая варианты. Открытое противостояние сейчас было чистым самоубийством. У него — деньги, земли, влияние, вооруженные до зубов и преданные люди. У меня — зыбкий авторитет «героя», добрая воля немногих и десяток верных, но измотанных, истекающих кровью воинов. Нужно было время. Нужно было играть. Притворяться. Гнуть спину, чтобы потом выпрямиться.

Я сделал на лице максимально искреннее, даже немного растерянное и польщенное выражение.

— Это… это щедрое предложение, Берр. Очень щедрое. Честно говоря, я не ожидал… Позволь мне обдумать его. Как следует. На досуге. И… спасибо. Большое спасибо. Что согласились пощадить пленных. Для Буяна, для всех нас, это сейчас важнее всего. Важнее любых амбиций.

Берр рассмеялся. Его смех был громким, раскатистым, заразительным, но до холодных и оценивающих глаз он не доходил.

— Пустое, Рюрик! Пустое! Время сейчас такое. Сейчас нам это всем выгодно!

Он хлопнул меня по плечу, как старший товарищ по оружию, развернулся и, кивнув своим верным «мордоворотам», неспешно и уверенно зашагал прочь. Чертов победитель, не оставляющий сомнений в том, кто здесь истинный хозяин положения.

Лейф повернулся ко мне. Его лицо можно было выставлять заместо туч во время шторма.

— Не нравится он мне, Рюрик. Совсем. От него разит предательством и подлостью, как от протухшего кита. Ты, действительно, думаешь склонить голову перед этим торгашом? Стать его прихвостнем?

Я провел рукой по лицу, смывая с него маску подобострастия и наивности. Боль, усталость, горечь — все вернулось ко мне сторицей.

— Нет у меня никакой власти, чтобы ее отдавать, Лейф. Есть только долг. Раны. И горы трупов, которые нужно предать огню. Я не конунг. Я даже не ярл. Я просто… человек, который пытается заткнуть дыры в тонущем корабле.

— Ошибаешься, — сурово сказал Лейф. — Власть — это не трон из дуба и не золотая цепь на шее. Это взгляды, которые тянутся к тебе в твоем лазарете. Это мечи, которые обнажаются, когда ты идешь в бой. Это тишина, которая воцаряется, когда ты начинаешь говорить. Многие тут за тебя горой. Я — за тебя горой. Если хочешь… я могу заняться этим Берром. Тихо. Чисто. Чтобы никто и не узнал, откуда ветер подул.

В его голосе не было ни злобы, ни кровожадности. Была простая, солдатская, безэмоциональная констатация факта. Решение проблемы. Как срубить мешающее дерево.

— Откуда такое рвение? — спросил я, глядя ему прямо в глаза, пытаясь разглядеть в их синеве истинные мотивы.

— Ты знаешь, откуда, — так же прямо, без обиняков, ответил он. — Ты спас моего отца, когда все остальные махнули на него рукой. Ты — мой друг. И я видел, как ты сражался сегодня. Не ради добычи или славы. Ради людей. Ради жизни. Такие, как Берр, этого не простят. Они либо сломают тебя, либо купят, либо убьют. Третьего не дано.

— Да, знаю, — кивнул я, и в горле снова встал ком. — Но я не хочу играть в темную. Не хочу начинать свое правление, если оно случится, с тайного убийства. Ты ведь слышал Вёльву и Сейдмада? Боги сделали свой выбор. А я… я лишь хочу спасти как можно больше жизней и восстановить Буянборг. По опыту знаю… — я горько усмехнулся, вспоминая запыленные тома по истории, лекции о феодальной раздробленности и придворных интригах, — такие люди, как Берр, — большие занозы в заднице. Но пока они с тобой, а не против тебя, они бывают чертовски полезны. У него есть зерно, чтобы нас всех прокормить зимой. У него есть скот. У него есть целые корабли, уцелевшие вдали от бухты. То, чего у нас сейчас нет. Нужно быть гибким, Лейф. Как ива, что гнется под ветром, но не ломается.

Лейф хмыкнул, недоверчиво покачав головой.

— Вряд ли ты его под себя подомнешь, Рюрик. Он старый, матерый волк. А ты… ты для него щенок. Умный, хитрый, но щенок. Он тебя сожрет и не поперхнется.

— Если меня изберут на тинге, — тихо, но с железной, непоколебимой уверенностью произнес я, — то подомну. Не сомневайся. У меня есть методы. Не такие, как у него. Не кинжал из-за угла и не подкуп. Другие. Более изощренные. Я заставлю его самого захотеть работать на общее благо.

— Поскорее бы это случилось, — прошептал Лейф, и в его голосе прозвучала несвойственная ему тоска, почти мольба. — Мне будет нужна твоя помощь. Настоящая. Военная. Не два десятка воинов, а настоящая дружина.

— И я окажу тебе ее, друг. Я дал слово. Но у меня неспокойно на душе, — я понизил голос, переводя разговор в практическое русло. — Думаю, будет лучше, если ты отправишь парочку своих самых верных, самых незаметных и хитрых людей в Альфборг. Нам нужно понять, что замышляет твой брат. Вдруг он решит, что сейчас — идеальный момент напасть на нас. Если бы я был на его месте, с его амбициями и его обидой… я бы не упустил такого шанса.

Лейф замер, его синие глаза впились в меня с новой долей уважения.

— А ты опасный человек, Рюрик…

— Нет, — устало покачал я головой, глядя на дым, поднимающийся над городом. — Просто стараюсь думать наперед. На несколько ходов. Это не делает человека опасным. Это делает его живым. А я очень хочу жить. И я хочу, чтобы жили те, кто мне дорог.

— Хорошо, — кивнул Лейф, его лицо вновь стало решительным и твердым. — Я займусь этим сегодня же. Отправлю пару своих соколов. Но помни свое обещание. После того, как ты станешь конунгом, мне будут нужны твои воины, чтобы вернуть то, что мое по праву крови и закона.

— Для Буяна ты — самый выгодный и надежный сосед, Лейф. Ведь мы друзья. А Торгнир… Торгнир возненавидел меня с первой же нашей встречи. Так что этот вопрос для меня решенный. Я предпочту видеть в Альфборге тебя, а не его.

Лейф одобрительно, с силой хлопнул меня по плечу, от чего я едва не потерял равновесие, а затем обнял меня, сковав в своих медвежьих, стальных объятиях.

— Договорились, будущий конунг!

Я ковылял обратно к дому Бьёрна, к тому месту, что стало для меня и крепостью, и судилищем, и домом скорби. Каждый шаг отдавался в мозгу ослепительной вспышкой боли. Рана на икре горела адским, пульсирующим огнем, боль в распухшем, поврежденном запястье ныла тупой, изматывающей, неотступной агонией. Но в голове, поверх физических страданий, была лишь одна простая мысль: работать. Пока не отключишься. Пока тело не откажет. Пока не кончатся раненые или твои силы.

И я работал. Часы слились в одно сплошное кровавое и липкое пятно. Я промывал раны кипяченной водой. Готовил отвары в большом котле над очагом — ромашку для снятия воспалений, тысячелистник, чтобы остановить кровь, кору дуба, чтобы стянуть и обеззаразить.

Я прижигал культи и обрубки каленым железом, и едкий, сладковатый запах горелой плоти стал для меня таким же привычным, как запах хлеба или дождя.

Я отрезал почерневшие, безжизненные конечности, выбрасывая их в растущую за домом кучу. Уже не было отвращения. Не было страха, не было даже острого сострадания. Была лишь холодная, отточенная, почти механическая точность. Я был инструментом. Всего лишь инструментом. Руками, которые штопали разорванную плоть этого мира, пытаясь залатать дыры, через которые утекала жизнь.

Под утро, когда последний из раненых был перевязан, я выполз на крыльцо. Тело было пустым, выжатым досуха. Каждая мышца кричала от перенапряжения, веки слипались. В руке я бессознательно сжимал тяжелый резной рог, полный янтарного меда. Он, наверное, принадлежал Бьёрну. Я сделал все, что смог. Поэтому заслужил передышку.

Воздух серебрился осенней тяжелой чистотой. Осень гуляла по своим полноправным владениям. Она продолжала раскрашивать деревья в неистовые прощальные цвета: в багрянец ярости, в золото надежды, в серость увядания.

Листья, словно окровавленные монеты, выплавленные в кузнеце богов, медленно, величаво кружились в своем последнем танце, ложась на почерневшую, израненную землю. Это было невероятно красиво и бесконечно горько.

Как сама жизнь…

Вспыхнешь ярко, как кленовый лист, ослепишь на мгновение всех вокруг и погаснешь, сметенный первым же серьезным ветром перемен…

С высоты холма, на котором стоял дом Бьёрна, был виден весь Буянборг. Картина разрушения представала во всей своей мифической полноте. Но не все было потеряно.

На окраинах, в стороне от эпицентра боя, уцелело несколько амбаров, торчали остовы домов с обугленными, но еще державшимися стропилами. Слышалось знакомое, успокаивающее мычание скота — значит, большую часть стад успели угнать вглубь острова, они уцелели. Это давало слабый, но реальный лучик надежды. Зиму, если все организовать, если распределить запасы, мы переживем.

Но сердце Буянборга — его порт, его набережная, его торговые ряды — были мертвы. Причалы представляли собой груды почерневших, искореженных обломков. Зловещие тени драккаров, наших и вражеских, торчали из темной воды, как надгробия в гигантском, братском кладбище. Дома на побережье были стерты с лица земли: лишь черные, дымящиеся пятна да груды золы и щепок указывали на то, что здесь когда-то кипела жизнь, звучали детские голоса, звенели кузнечные молоты.

Я повернул голову и посмотрел на длинный ряд тел, уложенных в стороне, под навесом. Тех, кого мне не удалось спасти этой ночью. Они лежали, накрытые грубыми холстинами, и в предрассветных сизых сумерках казались просто спящими, уставшими после тяжелой битвы.

— Вальхаллы вам, друзья… — хрипло прошептал я. Затем поднес рог к губам и сделал большой, обжигающий глоток. Сладость смешалась с горечью на губах, с горечью в душе. — Когда-нибудь мы обязательно встретимся. В золотых палатах Всеотца или в тенистых рощах Фолькванга. Но не сейчас… Мне слишком многое еще нужно сделать…

На периферии зрения что-то мелькнуло. Я отвернулся от трупов. На дороге, ведущей к дому, показалась пыль. Затем — четкий, неумолимый стук копыт. И силуэт всадника. Астрид скакала на своем вороном жеребце, ее распущенные рыжие волосы развевались за ней, как пламенное живое знамя. Она подскакала ко мне, резко, почти жестоко осадив коня прямо у крыльца. Клубы пыли окутали нас, заставив меня закашляться. Ее лицо было бледным, исчерченным сажей, пылью и усталостью.

Она соскочила с седла, не дожидаясь помощи, и бросилась ко мне, обвив мою шею руками с такой силой, словно боялась, что я исчезну.

— Я так устала, Рюрик… — ее голос был сдавленным, надтреснутым, в нем не осталось ни капли сил. — Так устала от этой смерти… От этих тел, которые не кончаются… От этих слез… Я помогала женщинам опознавать их… В общем, не всех нашли… Не всех…

Я обнял ее в ответ и прижал к себе. На миг я утонул в знакомом аромате. Она пахла, как сам воздух на рассвете, когда летнее солнце только касается верхушек сосен, а в ложбинах еще дремлет ночная прохлада. Это был запах луговых трав, собранных в полдень на самом краю леса — не просто мяты и ромашки, а чего-то большего: сухой пыльцы тысячелистника, терпкого донника, чабреца, что цепляется за подол платья, и тонкой, едва уловимой горчинки полыни.

Она была измотана до предела, испачкана. Ее неземная красота была опалена огнем и горем. Но для меня она была самой прекрасной женщиной, которую я когда-либо видел в обеих своих жизнях.

— Все кончено, самая страшная часть, — прошептал я ей в волосы, целуя макушку. — Позади. Мы выстояли.

— До сих пор не могу поверить… — она отстранилась. В ее сапфировых глазах стояли слезы. — Что ты вернулся ко мне. Я думала… я видела, как ты падаешь с того утеса…

— Меня не так-то просто убить, — я попытался улыбнуться, но получилась лишь усталая, кривая гримаса. Я наклонился и поцеловал ее. Сначала мягко, почти нежно. Затем с большей страстью, вкладывая в этот поцелуй все, что не мог выразить словами — страх потери, радость возвращения, надежду на будущее, обещание быть рядом. Она ответила мне с тем же пылом.

— Я больше никуда тебя не отпущу, — сказала она, прижимаясь лицом к моей груди. — Никогда и никуда.

— Ты ж, мое солнце… — я гладил ее по волосам, по спине, чувствуя, как дрожит ее тело. — Все, что я делаю, я делаю ради того, чтобы у нас было «завтра».

Мы замолчали. Солнце начало медленно подниматься из-за пепелищ, окрашивая небо в сумасшедшие, пронзительные тона: багровые, как кровь, золотые, как Вальхалла, и синие, как ее глаза…

Он лениво, с чувством собственного достоинства развалился на массивном дубовом троне. В Альфборгском пиршественном зале стоял сдержанный, но довольный гул. Шум пира. Запах жареной свинины, свежего хлеба и крепкого меда щекотал ноздри.

Торгнир позволил себе расслабиться, откинувшись на спинку. Небольшое празднество для ключевых хёвдингов и верных дружинников было необходимо. Нужно было смазывать лояльность, подогревать амбиции и напоминать, кто здесь источник милостей и даров.

К нему приблизилась молодая рабыня. У нее были большие, как у испуганной лани, глаза. Она поднесла ему массивный серебряный кубок. Торгнир принял чару, но его сальный взгляд задержался на девушке: скользнул по гибкому стану, оценивающе остановился на длинной беззащитной шее, на родинке у правой ключицы.

Пожалуй, ночь он проведет именно с ней. Нужно же как-то снимать давящее бремя власти. Мысль о том, чтобы сломать эту хрупкую волю и согреть ею свою холодную постель — была сладкой и неотступной.

В этот момент один из его хускарлов наклонился к его уху, нарушив сладостные планы.

— Ярл… ваш отец… — прошептал он. — Ему стало значительно лучше. Слишком хорошо. Сегодня днем, когда меняли стражу, он попытался бежать. Уговорил двух молодых стражников, сулил им золото, земли и милость Лейфа, если те помогут ему добраться до Буяна.

Торгнир поморщился, словно от внезапной боли под ложечкой.

— И что? — спросил он тихо, чтобы не слышали сидящие рядом подвыпившие хёвдинги.

— Один из наших парней, новый, с горячим нравом… он не стал церемониться. Сильно ударил старого ярла. В лицо. Сломан нос, я думаю. Зубов, наверное, лишился. Сейчас оба стражника в яме, а старик под замком, под усиленной охраной. Ведет себя тихо. Смотрит в стену.

Торгнир медленно поставил кубок на резной подлокотник трона. Гнев подступил к горлу, требуя выхода. Но он сдержал его. Вдавил обратно, вглубь, превратив в ледяную глыбу.

— После пира, — сквозь стиснутые зубы произнес он, — приведи ко мне этого ретивого стражника. Я поговорю с ним лично. Объясню, чем чревата излишняя… самодеятельность. Мой отец — не обычный пленник. С ним нужно обращаться… бережно. Он все еще ярл Альфборга по крови. И мой отец!

— Будет исполнено, ярл.

Хускарл отступил, растворившись в тени колонн. Торгнир снова взял кубок, но вкус меда стал отдавать желчью и пеплом. Мысль об отце, старом и сломанном, но все еще опасном, все еще способном влиять на умы даже из заточения, отравляла все удовольствие от пира. Он уже собрался было грубым жестом подозвать к себе дрожащую рабыню, чтобы забыться в ее молодой плоти, как вдруг тяжелая дубовая дверь в зал с грохотом распахнулась, ударившись о каменный косяк.

На пороге возник запыхавшийся человек. Его одежда была в грязи и порвана в клочья, волосы слиплись от пота и дорожной пыли, но глаза горели лихорадочным, торжествующим возбуждением. Разведчик. Лучший из тех, кого Торгнир отправил следить за буянскими берегами.

Гул в зале стих, сменившись настороженной тишиной. Все взгляды устремились на вошедшего.

Торгнир медленно, с подчеркнутой, почти ритуальной величественностью, поднялся с трона. В его позе была театральная мощь, рассчитанная на публику, на будущие саги.

— Говори! — его голос властно разнесся под закопченными сводами и вызвал легкое, угрожающее эхо.

Разведчик, тяжело дыша, склонил голову в почтительном поклоне.

— Ярл! У меня прекрасные новости! Вести с Буяна! Бьёрн Веселый пал! Весь его род вырезан под корень! Харальд Прекрасноволосый, потрепанный и битый, бежал с остатками своего флота на запад! Буянборг победил, но полегло там викингов — не счесть! Город лежит в руинах, раненых — больше, чем здоровых! Они едва держатся на ногах от усталости и горя!

Торгнир замер на мгновение. Затем на его лице расплылась широкая, торжествующая улыбка. Он поднял свой кубок высоко над головой.

— Друзья мои! Братья! Альфборгцы! — его голос загремел неподдельным ликованием. — Слышите⁈ Слышите эту музыку, что нам принесли⁈ Это значит, что наше время пришло! Бьёрн, который зарился на наши земли, который считал себя хозяином этих вод, — мертв! Харальд, который мечтал склонить нас на колени, — бежал, как побитая собака, поджав хвост! Их силы сломлены! Перемолоты в крошку! И это — наш шанс! Наш великий шанс!

Он обвел взглядом зал, встретившись глазами с каждым хёвдингом, с каждым воином. В его глазах мелькнула уверенность и обещание добычи и славы.

— Это шанс взять под контроль весь остров! Шанс стать по-настоящему сильными! Свободными! Не быть ничьими вассалами! Не платить никому дань! Надеюсь, никто из вас больше не сомневается в моей проницательности⁈ Все, что я делал — мой переворот, моя твердая рука — все это было ради величия Альфборга! Ради вас! Ради ваших детей!

Он сделал паузу, набирая воздуха для финального, решающего удара. Зал замер в напряженном ожидании. Даже пламя факелов, казалось, перестало колыхаться.

— И завтра… С ПЕРВЫМИ ЛУЧАМИ СОЛНЦА, МЫ НАЧНЕМ ПОДГОТОВКУ К ВОЙНЕ!!! И ВСКОРЕ ОТПРАВИМСЯ ЗА ДОБЫЧЕЙ! ЗА СЛАВОЙ! ЗА ВЛАСТЬЮ! ЗА ВЕЛИКИМ АЛЬФБОРГОМ, КОТОРЫЙ БУДЕТ ДЕРЖАТЬ В СТРАХЕ ВСЕ ПОБЕРЕЖЬЕ! СКОЛ!!!

Пиршественный зал взорвался. Сотня глоток выкрикнула в унисон. Кубки с размаху бились о дубовые столы, мед и пиво лились рекой, заливая дерево, одежды и соломенный настил. Грохот был оглушительным, своды дрожали, с потолка сыпалась пыль.

— СКОЛ! СКОЛ! СКОЛ! СЛАВА ТОРГНИРУ! СЛАВА ЯРЛУ АЛЬФБОРГА!

Торгнир стоял, впитывая эту прекрасную музыку. Он смотрел на ликующие, искаженные жадностью и хмелем лица, на поднятые кубки, на сверкающие глаза своих воинов. Он был на вершине. Все складывалось так, как он и планировал. Путь к трону всего острова был открыт. И он первым, пока другие зализывали раны, сделает этот решительный шаг. Он улыбался. Широко и победоносно. Вскоре Альфборг обязательно возьмет свое, и отец будет гордиться им!