Варяг III

Глава 9

"…А эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала;

И крылья эту свадьбу вдаль несли.

Широкой этой свадьбе было места мало;

И неба было мало, и земли!

Широкой этой свадьбе было места мало,

И неба было мало и земли…"

Желтая осень все еще дымилась под сводами Священной рощи. Пахло прелой листвой, сырыми дубами и далеким вечным дыханием моря. Было зябко. Изо рта у меня и у всех собравшихся вырывались белые клубы пара.

Я стоял напротив Астрид под сенью громадного дуба-прародителя. Рядом с нами, огибая исполинские корни, весело бежал серебряный ручей. Его журчание было единственной музыкой, нарушавшей торжественную тишину.

Вокруг, тесным полукругом, собрался почти весь Буянборг. Я видел суровые лица дружинников, руки ремесленников, мудрые глаза старейшин, улыбчивые взгляды женщин.

Но все эти люди меркли перед Астрид. Сейчас она казалась мне воплощением самой Фрейи, сошедшей в наш мир в этот хмурый осенний день.

Ее рыжие волосы горели, как осенний лес в последних лучах заходящего солнца. Синие глаза светились сапфирами, спрятанными в глубинах зимних фьордов. У меня перехватило дыхание перед такой красотой. Я вновь почувствовал себя недостойным варваром…

Рассыпавшиеся по переносице и скулам веснушки казались золотой пылью, нанесенной рукой самого Одина. Традиционное платье из тонкой шерсти развевалось на слабом ветерке… Оно было выкрашено в цвет спелой морошки. Рукава и подол украшали сложные орнаменты, где драконы сплетались в битве с волками. На груди девушки сверкала великолепная фибула в форме сокола — она скрепляла тонкие ремни накидки из белого меха песца.

Астрид была душой этого края, его плотью и кровью, его суровой поэзией, и сейчас эта поэзия становилась моей судьбой.

Вёльва тихо и смиренно стояла между нами.

— Дуб держит небо, — начала она хриплым голосом. — Корни его пьют из вод Мимира, а ветви видят орла Хресвельгра. Сила его — в единстве. В глубоких корнях и высоких ветвях. Так и вы предстали здесь, дабы корни вашего рода ушли глубоко в эту землю, а ветви поднялись высоко к солнцу. Да будет ваш союз крепок, как сталь, и долог, как всесаги этого мира!

Она сделала знак рукой, и двое дружинников подвели к камню-жертвеннику белого барашка. Животное, на удивление, не отбивалось, будто понимало значимость момента. Вёльва провела ладонью над его головой, что-то прошептала. Потом резким точным движением она подставила медную чашу и перерезала барашку горло. Алая кровь соприкоснулась с холодным металлом. Пара стало больше…

— Кровь земли, кровь жизни, — провозгласила Вёльва, окуная в чашу ветвь колючего можжевельника и окропляя нас обоих. Теплые капли падали на лица, на руки, на одежду. — Пусть дух жертвы свидетельствует перед богами: этот союз скреплен волей, кровью и честью. Да примут Асы ваши клятвы, да внемлют Ваны вашим мольбам о плодородии, да хранят вас Альвы от злой магии!

Она отступила в тень дуба. Я же сделал шаг вперед и взял в руки тяжелый меч Бьёрна. Рукоять легла в мою ладонь как влитая.

— Астрид, — начал я. — Родичей у меня в этом мире нет. Ни отца, ни матери, ни братьев по крови. Я пришел из ниоткуда, и уйду в никуда. Но этот клинок… Он принадлежал моему другу. Человеку, который однажды дал мне шанс… Он по-своему защищал меня, когда я был слаб и беспомощен. Он верил в меня, когда я сам в себе сомневался. Теперь я передаю его тебе. Пусть этот меч защищает тебя, как защищал меня. Клянусь памятью о нем и своим дыханием.

Я протянул ей оружие. Изящные пальцы Астрид обхватили ножны с трепетным благоговением. В ее взгляде читалось глубокое понимание всей значимости этого жеста. Она принимала мое единственное наследие.

Затем она взяла из рук служанки другой меч — более изящный, но не менее смертоносный.

— Рюрик, — обратилась она ко мне. — Это клинок моего отца. Я помню его доброе лицо и сильные руки, что подбрасывали меня к потолку. Помню его смех… Но я также помню, что он был человеком чести. Этот меч… он напомнит тебе, что наша семья едина, а прошлое — уважено, почтено и не забыто. Прими его. И защищай не только меня, но и память о тех, кто был до нас.

Я с поклоном взял меч, ощутив его немалый вес и идеальный баланс.

Вёльва снова вышла вперед и подала нам два простых кольца.

— Обменяйтесь серебром. Пусть эти кольца, не имеющие начала и конца, символизируют вечность вашего союза. Как серебро не ржавеет, так и ваша верность пусть не знает сомнений.

Я надел кольцо на палец Астрид, она — на мой. Ее пальцы были холодными, но от прикосновения по моей коже пробежал жар.

— Теперь, — тихо сказала Вёльва, — скрепите свою клятву перед лицом богов и своего народа.

Я обнял Астрид за талию и склонился к ее губам. Это был робкий, почти невинный поцелуй. Холод ее губ сменился теплом, и на миг весь мир — война, тревоги, долг — исчез, оставив лишь ее, меня и ликующий, сокрушающий тишину гул толпы, взорвавшийся одобрительными криками, стуком копий о щиты и радостными возгласами.

Но идиллию нарушил оглушительный рев Асгейра.

— Обряд свершился! Клятвы даны! А теперь жениху нужно смыть холостяцкую грязь с тела! Последнюю в его жизни! Баню уже натопили! Вперед! Проводим конунга!

Еще до того, как я успел что-то сообразить или посмотреть на Астрид в последний раз, меня схватили под руки.

Под веселые улюлюканья, хлопки по спине и откровенно похабные, но добродушные шутки, меня потащили прочь от сияющей Астрид, в сторону дымящейся постройки на окраине рощи.

— Смотри не сварись, конунг! А то невеста твою красоту оценить не сможет! — орал один.

— Да мы его щипцами, коли что, из кадки вытащим! Уж мы знаем, как с перегретым металлом управляться! — вторил ему другой, похлопывая Торгрима по плечу.

— Эй, Рюрик, помни, если хочешь сына, добро свое сильно не намывай! А то дочурка появится! — неслось из толпы.

Меня втолкнули в жаркую баню. Пар стоял столбом, било по лицу, пахло дымом, березовым веником и хмелем. Свет от очага, где раскалялись камни, бросал на стены гигантские, пляшущие тени. Меня быстро раздели и усадили на верхний, самый жаркий полок. Торгрим, красный как рак, уже размахивал громадным дубово-березовым веником.

— Ну, брат-конунг, принимай последнюю холостяцкую порку! Зададим жару твоей былой жизни! — рявкнул он, и обрушил на мою спину и плечи град жгучих ударов.

Я невольно вскрикнул. Жар бил в самые кости, в каждую мышцу, смывая усталость и боль старых ран.

— Эй, полегче, кузнец! — захохотал Асгейр, окатывая меня из деревянного ушата ледяной колодезной водой. — Ты не крицу в горне плавишь! Человека паришь!

Дух из меня вырвался со свистом. Я задрожал, кожа загорелась огнем, а потом лед проник внутрь. Пока я отходил от шока, в мою руку сунули огромную, просмоленную кружку ледяного горького пива.

— Пей! Очищайся не только снаружи, но и изнутри! Вымывай из себя дух одиночки! — потребовал Торгрим, снова занося веник над моей спиной.

Я залпом осушил кружку. Хмельная горечь ударила в голову, смешавшись с жаром пара и ледяным шоком. Шутки и смех становились все громче. Здесь, в этом мужском кругу, среди этой грубоватой, но искренней заботы, я чувствовал себя своим как никогда. Я был их конунгом, но в эту минуту — просто Рюриком, другом, товарищем, которому они от всей души желали счастья.

— Говорят, после такой бани и ребенок рождается крепким, как дуб! Да и в любви это помогает. — подмигнул кто-то из молодых дружинников. — Меньше воняешь…

— Вот-вот! Главное, конунг, не забывай, для чего тебя старательно моют! — добавил другой, вызывая новый взрыв хохота. — Пусть Астрид родит тебе много сыновей!

Меня отпарили, отмыли, снова облили ледяной водой и насухо вытерли грубыми полотнищами из простой ткани. Затем вручили свежую рубаху и штаны из мягкой, но прочной льняной ткани.

Чистого, пропаренного, раскрасневшегося и слегка ошалевшего от перепада температур и хмельного пива, меня торжественно повели из бани прямиком в ярловский дом, где уже вовсю начинался пир.

Главная зала едва вмещала всех желающих. Длинные дубовые столы, сдвинутые в единый пиршественный круг, ломились от яств. Не было изысков и дорогих деликатесов с юга — все было просто, сытно, по-крестьянски обильно и оттого еще дороже: дымящиеся горы жареной баранины и свинины, запеченная в золе сладкая репа и морковь, груды душистого ржаного хлеба, громадные, пластами разложенные лососи на деревянных плахах, бочки с квашеной капустой, моченой брусникой и лесными яблоками. За стенами дома, в огромном дворе, накрыли еще десяток столов — пировал весь народ, и оттуда доносился такой же радостный, оглушительный гомон.

Скальды в углу залы перебирали струны лютней и дудели в костяные свирели, наполняя пространство ритмичной, зажигательной музыкой. Один из них, седой старик, стоял у центрального столба и сказывал веселую сагу о проделках Локи, как тот пытался украсть молот Тора.

Меня и Астрид усадили на два резных дубовых трона во главе большого стола. Они были новыми, сработанными Торгримом и его подмастерьями специально к этому дню — с вырезанными рунами защиты и плодородия. Между нами поставили огромный кубок медового вина, настоянного на травах.

— Молодожены пьют из одной чары! — объявил Асгейр, стуча кинжалом по своему кубку. — Чтобы мысли были общими, а судьба — единой! Чтобы горечь и сладость делились поровну!

Астрид сияла. Ее рука нашла мою под столом. Я чувствовал себя немного неловко в центре всеобщего внимания, под пристальными взглядами сотен глаз, но ее присутствие, ее тепло и эта железная хватка успокаивали и придавали сил. Она, заметив мою скованность, с игривой, немного хитрой улыбкой поднесла наш общий кубок к моим губам.

— Сделай первый глоток, мой конунг, — прошептала она. — За наше счастье. За нашу долгую жизнь.

Я послушно отпил. Пряный мед обжег горло и разлился по телу приятным, согревающим теплом. Затем она сама прильнула к кубку, и ее мягкие и полные губы коснулись металла именно в том месте, где только что были мои. Ее взгляд поверх края кубка был таким томным и обещающим, что у меня закружилась голова — и это точно было не от меда!

— Ну что, Рюрик, — прищурился сидящий напротив Торгрим. Он с удовольствием дербанил зубами баранью ногу, — небось, в твоих заморских краях жен так не украшают? — Он кивнул на мой подарок — меч Бьёрна, что теперь лежал у ног Астрид, прислоненный к ее трону.

— В моих краях, друг, — ответил я, чувствуя, как хмель и жар развязывают язык, — жениху достаточно было подарить кольцо из цветного металла. А невеста была счастлива, получив букет цветов. Здесь же я понял, что настоящая женщина достойна настоящей стали. Ибо сталь — это честь, это защита, это вечность.

— Правильно понял! — взревел Асгейр, хлопая меня по плечу так, что я чуть не грохнулся лицом в стол. — Женщина с мечом — это как корабль с двумя рулями! И круто, и ненадежно! Шучу! Шучу, светлейшая! — поспешно добавил он, получив от Астрид испепеляющий взгляд.

К нам подходили десятки людей — дружинники, ремесленники, землепашцы, рыбаки. Они желали нам долгих лет, крепких сыновей и прекрасных дочерей, богатого урожая и мудрого правления.

Я отвечал каждому, стараясь запомнить имена и взгляды, пожимая мозолистые руки и чувствуя исходящую от этих людей невероятную силу и поддержку.

Именно в разгар этого веселья, когда скальд начал новую песнь, я заметил на пороге две знакомые фигуры. Эйвинд и Берр. За их спинами теснилась большая толпа людей — те, кого они привели из Гранборга. Они стояли в дверном проеме, с землистыми от усталости лицами, в промокших дорожных плащах.

Я немедленно поймал взгляд одного из распорядителей, который уже направлялся к ним с нахмуренным лицом.

— Нет! — сказал я громко, перекрывая музыку. — Стой! Накройте столы для наших братьев из Гранборга! Немедленно! Устроить им места во дворе! Пусть никто не останется голодным! Пусть каждый получит свою долю меда и мяса!

Берр, услышав это, оценивающе окинул взглядом залу. Его цепкий, торговый ум, несомненно, подсчитывал, сколько уже съедено и выпито, и насколько опустели наши и без того скудные запасы. Но на его лице я не увидел недовольства или скупости — лишь короткое, кивающее одобрение. Он видел не расточительство, а мудрую трату ресурсов на укрепление духа народа.

Эйвинд же какое-то время стоял как вкопанный, прислонившись к косяку двери. Он смотрел на общую радость, на смеющихся людей, на нас с Астрид, но видел, должно быть, совсем иную картину — зарево горящего города, который я приказал ему сжечь…

Собравшись с духом, он медленно пробился через толпу к нашему столу. Его объятие было стремительным и сокрушительно сильным, как атака разъяренного медведя. Он привлек меня к себе так, что хрустнули ребра, и прохрипел прямо в ухо:

— Старики, брат… Они остались там… Несмотря на все мои уговоры. Пока мы поджигали их дома, выводили женщин и детей, они выстроились на холме. С секирами и луками. Они возжелали дать последний бой Торгниру. И… их уже, наверное, нет в живых. Я это знаю. Я чувствую это здесь. — Он с силой ткнул себя кулаком в грудь, затем отступил на шаг, и на его лице появилась вымученная улыбка. В его глазах стояли слезы, которые он не позволял себе пролить. — Но мы не опоздали на твой пир! Значит, всё не зря… Их жертва не напрасна. Мы успели. Мы привели с собой кучу людей! Они сейчас во дворе, едят твой хлеб и пьют твой мед!

Следом подошел Берр. Деловитая ухмылка не сходила с его лица.

— Гранборг обращен в пепел. Многие семьи вывезены, как ты и приказывал. Задание выполнено. И, должен заметить, — он одобрительно кивнул, оглядывая скромные, но обильные столы, — вы не разорили казну полностью… После победы, — он сделал паузу, подчеркивая слово «после», — сыграем еще один пир. Для всех союзников. С быками на вертеле и бочками эля с Зеленых островов.

Его прагматизм и спокойная уверенность в нашей будущей победе были лучшей поддержкой, чем любые пафосные клятвы.

Народ, подкрепленный едой и хмельным медом, веселился от души. Музыка гремела все громче, кто-то пустился в пляс. Песни сменяли одна другую — то лирические, то залихватские, то героические.

Я видел, как Эйвинд, отпив из своего рога большую порцию медовухи, с яростью влился в общую пляску. Он кружился, его лицо было искажено какой-то исступленной гримасой. Но в какой-то момент он замер, уставившись в свой питьевой рог. Там, казалось, он видел жертвенный костер, в котором сгорел Гранборг. Затем друг с яростью встряхнул головой, словно отгоняя наваждение, и с удвоенной, исступленной энергией продолжил плясать, пытаясь в движении, в хмеле, в этом веселье сжечь, растоптать, выжечь каленым железом эту страшную память.

«Так и надо!» — подумалось мне…

В это же время общий гул из двора перерос в оглушительный рев. Я выглянул в распахнутую дверь. Там началась традиционная «стенка на стенку» — кулачная потеха. Буянцы, разгоряченные медом и необходимостью выплеснуть хмельную агрессию, сошлись в веселой, доброй схватке. Смех, улюлюканье, шлепки ударов по спинам, дружеские подзатыльники и падения в грязь — все это была великолепная, здоровая разрядка, способ сбросить накопившееся напряжение.

Я видел, как молодой Хергильс, тот самый, что обвинял меня в трусости на тинге, получил смачный удар в морду. Он отлетел, отряхнулся, засмеялся и снова ринулся в бой.

После того как кулачная потеха пошла на спад, народ обернулся ко мне и начал скандировать:

— Песни! Песни конунга! Дай нам новую сагу, Рюрик! Спой, скальд! Спой о нас!

Ко мне подбежал мальчишка-слуга с моей лирой. Я взял ее в руки. Инструмент, сработанный местным мастером по моим чертежам, был уже настроен мною заранее, тайком от всех. Я провел пальцами по струнам, заставляя их тихо, пронзительно вздохнуть.

Потом я поднял взгляд и встретился глазами с Астрид — она смотрела на меня с обожанием и верой; с Эйвиндом — в его взгляде была боль и надежда; с Торгримом и Асгейром — они кивали мне, подбадривая; обвел взглядом всю залу, где замерли в напряженном ожидании сотни лиц.

Для этого случая у меня была приготовлена особая песня. Все было спланировано заранее. Нужно было сплотить людей, дать им надежду, осознание цели, ощущение того, что мы — единый народ, у которого есть не только прошлое, но и будущее.

Я ударил по струнам, и по зале поплыли нежные печальные аккорды, резко контрастируя с недавней грубой пляской и кулачной дракой.

Старик окрашен в кровь и пламя,

И посох рвется стать копьем…

Но даже здесь, сквозь дым и знамя,

Есть время жить и думать о былом…

Есть время в песнях отражаться!

Есть время чары поднимать

За тех, кто с нами… Те, кто снятся,

В Вальхалле будут нас встречать!

Я усилил нажим, музыка зазвучала гордо и мощно, как удар сердца медведя…

Под плач прекраснейших валькирий,

Под смех богов и златый блеск

Мы с вами станем неделимым!

Одним народом, сетью пьес…

Мы будем с доблестью сражаться,

Рожать детей и сеять рожь!

Мы будем плакать и влюбляться!

Мы станем сагой этих рощ!

Я перевел взгляд на Астрид, вкладывая в слова всю свою любовь и благодарность.

Я отдал сердце этой деве!

Я отдал душу сей земле!

За Вас теперь я век в ответе!

Не посрамлю с мечом в руке!

Мы победим любую бурю!

Мы усмирим любых врагов!

Я был рабом и жил вслепую…

Теперь же я — сын берегов…

Голос мой окреп, налился силой, заполнив собой каждую щель в стенах, каждую душу в зале.

Теперь я — сын буянских фьордов!

Во мне сплелись огонь и лед!

Я — ВИКИНГ, МУЖ И ОЧЕНЬ ГОРДЫЙ

ВОИТЕЛЬ, ценящий сей мёд!

Я снова перешел на тихую пронзительную ноту, завершая круг, возвращаясь к началу.

Есть время в песнях отражаться!

Давайте чары поднимать

За тех, кто с нами… Те, кто снятся,

В Вальхалле будут нас встречать!

И, вложив в этот крик всю свою силу, я выкрикнул:

— СКОЛ!!!

Песня оборвалась. На миг воцарилась абсолютная тишина. Казалось, даже огонь в камине перестал трещать. А потом зал взорвался.

Воины стучали кулаками и рукоятями ножей по столам, женщины вытирали слезы, старики кивали, и в их глазах я видел глубокое понимание и принятие. Мы были одним целым. Одной семьей. Одной сагой.

Я опустился на трон рядом с Астрид, чувствуя, как дрожат мои руки. Она взяла одну из них и прижала ее к своей щеке. Ее кожа пылала…

— Это было… невероятно, Рюрик. — сказала она. — Ты… ты вплел в эту песню всю нашу душу. И мою, и твою, и каждого, кто здесь сидит.

— Я лишь спел то, что чувствую, — ответил я, все еще находясь под властью нахлынувших эмоций. — И что, я знаю, чувствуют все они. Мы боремся не просто за землю. Мы боремся за право жить, любить и петь песни под этим небом.

— Ты — великий скальд, мой муж. И мудрый конунг. Я так горжусь тобой. — Она наклонилась и поцеловала меня, и на этот раз ее поцелуй был бесконечно нежным и благодарным.

Мы снова взяли наш общий кубок и выпили. На сей раз я сам поднес его к ее губам, а она, не отрывая от меня взгляда, — к моим.

— Скажи, о мой мудрый правитель и несравненный скальд, — игриво начала она, пытаясь разрядить напряжение, — как ты умудрился в своих вечных неприятностях найти время, чтобы научиться так слагать песни? Неужто этому учили в твоих странствиях?

— О, моя прекрасная и любопытная жена, — парировал я, чувствуя, как улыбка возвращается на мое лицо, — скальдическое искусство, как и любое другое, требует вдохновения. А что может вдохновить сильнее, чем вид собственной невесты, которая смотрит на тебя в день помолвки, как голодная волчица — на кролика?

Она фыркнула и легонько шлепнула меня по руке.

— Врешь, жестокий человек! Это ты смотришь на меня, как голодный волк на новорожденного и беззащитного ягненка! И при этом боишься сделать первый шаг…

— Ну, если быть до конца точным, — не унимался я, радуясь ее улыбке, — я просто вежливый и очень воспитанный голодный волк, который сначала решил продекламировать несколько стихов, дабы произвести впечатление. И ничего я не боюсь…

Мы смеялись, забыв на миг обо всем — о войске Торгнира, о долге, о сожженном Гранборге. Но в разгар нашего веселого перешептывания я снова заметил Эйвинда. К нему подошел гонец — один из наших лазутчиков. Он что-то зашептал ему на ухо, тыкая пальцем в сторону востока. Эйвинд спокойно выслушал, затем молча взял со стола ближайший рог, сделал долгий глоток медовухи и поднял на меня взгляд через всю шумную, веселящуюся залу.

Вместо тревоги лицо Эйвинда озарилось его фирменной ухмылкой. Он медленно поднял свой рог в мою честь.

Я поднял в ответ наш с Астрид общий кубок. Никаких слов, кивков и жестов. Просто взгляд. Мы понимали друг друга без слов.

Враг был у ворот. Вскоре нас ждали кровь, боль и смерть на полях сражений. Но сегодня мы были живы. Мы были вместе. И мы — праздновали.

Но пир постепенно шел к своему завершению. Гости начинали расходиться. И настало время главного свадебного обряда. Нас с Астрид подняли с мест и повели в нашу опочивальню — в ту самую горницу, что была когда-то покоями Бьёрна и Ингвильд.

Но самый важный аккорд этого дня совершил Эйвинд. Он молча вышел вперед, преградив нам путь у самой двери в наши покои. На его лице смешались скорбь по старикам из Гранборга и светлая чистая радость за нас. Не говоря ни слова, он снял с пояса свой меч, на рукояти которого были зарубки не одной вражеской жизни. С торжественным жестом он положил обнаженный клинок прямо на порог нашей комнаты.

Это было обещание воина, брата и друга защищать нас до своего последнего вздоха. И одновременно — древнее, идущее из глубины веков пожелание молодоженам, чтобы их первенец родился сильным, храбрым и умелым воином, чтобы дух оружия благословил нашу брачную ночь.

Этим жестом Эйвинд становился больше чем другом. Он становился названым братом, клятвенным защитником нашего рода, «меченым отцом» для нашего будущего ребенка, его крестным в суровом смысле этого слова у викингов. Я посмотрел ему в глаза и кивнул, выражая всю свою благодарность…

Мы вошли внутрь, дубовая дверь закрылась за нами, и оглушительный шум пира превратился в отдаленный, убаюкивающий гул.

Я обнял Астрид за талию, притянул ее к себе и почувствовал, как ее сердце бьется в унисон с моим — часто-часто, переполненное эмоциями этого долгого дня. Мы стояли, прижавшись друг к другу, слушая, как затихает Буянборг, как наш шумный и прекрасный народ укладывается спать, доверяя нам свою безопасность и свое будущее. Она откинула голову назад, и в свете дрожащего огня ее лицо было до невозможности прекрасно. Синие глаза смотрели на меня с такой безграничной любовью, доверием и скрытой страстью, что у меня снова перехватило дыхание.

— Рюрик… — мое имя на ее устах звучало самой сладкой песнью…

Ее пальцы вцепились в мои волосы, ее губы сами нашли мои в стремительном жадном поцелуе. Вся торжественность церемонии, вся официальность осталась за дверью. Здесь, в полумраке, озаренном лишь огнем очага, была только страсть.

Мы пали на широкую постель из мягких оленьих шкур в сплетении горячих объятий, срывая друг с друга одежду, теряя границы между «я» и «ты». Ее тело было стройным и сильным, кожа — прохладной и шелковистой под моими ладонями.

Мы были двумя половинками, нашедшими друг друга на краю света, в вихре крови и стали. И сейчас сталь была отброшена в сторону.

Всё бытие растворилось в жарком мраке комнаты… В этом мире наступило время и для этого. Для настоящей любви…