Ваша С.К.

Глава 9 "В будуаре княгини"

Пятнадцать лет назад князь Мирослав Кровавый точно знал, сколько шагов занимает у него дойти в квартире на втором этаже его петербургского дома от передней до будуара княгини. Много — если он пребывал в хорошем расположении духа и желал оттянуть встречу с супругой, при виде которой хорошее настроении обычно мигом улетучивалось. А вот если князь изначально находился в плохом расположении духа, то дорога к княгине равнялась длине темного и сырого карцера Трубецкого бастиона Петропавловской крепости. Иными словами, князь Мирослав преодолевал это расстояние ровно за пять шагов. Затем замирал на миг подле закрытой двери и входил без стука, ведь супруга и так знала, кто к ней пожаловал.

— Имею ли я право…

Князь почти никогда не использовал в беседах с княгиней древнерусских слов. По словам супруги, те звучали для ее музыкального уха мужицкой бранью. В разговорах с княгиней князь превращался в галантного завсегдатая литературных салонов пушкинской эпохи. Особенно когда злился и переходил на «вы».

— … спросить вас…

Впрочем, тотчас осекся, будто позабыл зачем ворвался к супруге, потому что княжескому взору предстала неизвестная ему доселе картина. Последние десять лет над круглым столиком висел холст с до боли знакомой ему чернобровой черноокой незнакомкой, вышедшей из-под кисти Крамского. Вернее, копия или, точнее будет сказать, проба кисти с ночным Петербургом в качестве фона. Не могла же упырша и вправду позировать мастеру среди бела дня!

Но нынче дама в чёрной шляпке с белым плюмажем, что глядела с картины, интересовала князя куда меньше той простоволосой девушки, что сидела на стуле подле распахнутого настежь окна. Лунные лучи ласкали бледную кожу, до рези в глазах оттенённую смолью стелящихся по полу волос.

— Что встал в дверях, друг мой сердечный, будто покойницу узрел? — певуче рассмеялась княгиня.

Нет, будто реченька зажурчала и красиво изогнула пухлые губы, но так и не подняла головы от вышивального столика, который и наградил обычно разговорчивого Мирослава внезапной немотой.

— Я вышиваю подушечку для Светланы, чтобы снились княжне добрые сны. Что может быть прекраснее вышитого сыча, который станет напоминать малютке о хозяине дома, в котором ее приютили. Ведь ты только так на всех и смотришь! Кроме нее!

Княгиня повысила лишь голос и лишь на мгновение. Мирослав продолжал молча следить за мелькающей иглой, которая то ныряла в белый лен, то выныривала на цветастую поверхность, подобно дельфину. Отчего такое сравнение пришло на ум, он толком и не знал. Вживую князь никогда не видел этих величественных животных, а на книжных иллюстрациях они не прыгали, а намертво замирали над морской гладью. Наверное, лучше было б заменить дельфина карпом. Да шут с ним, с этим карпом! Чего ж он сам сделался нем, как рыба? Потому что боится зареветь белугой?

Губы княгини продолжали дрожать в презрительной усмешке, которую не скрывали от грустного взгляда мужа занавесившие половину лица густые волосы. Взгляд князя скользнул ниже, а потом еще ниже — свободное шелковое платье из тонких кружев с растительными орнаментами раскинулось вокруг стула бежевым колокольчиком. Отсутствие сорочки являло миру точеное тело вечно-юной девушки. Жаль только стойка воротника спрятала от князя тонкую шею, а вот грудь, скрытая накидкой из кружева Шантильи, не расстроила князя: он прекрасно помнил ее очертания.

— Что ты тих, как день ненастный? Опечалился чему?

Князь не мог ответить ни словами князя Гвидона, ни своими собственными. Княгиня не смотрела на него, а вот он не сводил с нее глаз.

— Сердишься, что я велела перенести кроватку в столовую, которой мы и так не пользуемся? Да полно тебе хмуриться. Мы не крестьянская семья, в которой дети видят больше, чем положено им по возрасту. Мы не нормальные городские дворяне, которые запирают детей с няньками в самом отдаленном углу дома, чтобы своими криками те не мешали родителям вести привычный образ жизни. Ты же знаешь правду. Я даже сейчас чувствую ее запах. Это выше моих сил!

Княгиня подскочила со стула, бросив иглу мимо вышивки, и так стремительно шагнула к Мирославу, что шлейф из черных волос вихрем метнулся за ней. Тонкие белые руки без колец, которые помешали б вышиванию, легли на лен русской рубахи.

— Ты не упырь, друг мой. Не понять тебе моих мучений. Или постой, — княгиня чуть отстранилась от князя. — Не их ли ты желал для меня, таща в дом Федорино дитя?

Князь по-прежнему молчал.

— Скажи мне, неужто он сам не исходит слюной, чувствуя ее тепло, слыша учащённое биение маленького сердечка? Неужели даже в мыслях не желает вонзить в тонкую шейку острые клыки?!

Это больше не был ручеек, это не была даже полноводная река, это был горный водопад, отдающийся эхом в обычной комнате необычной хозяйки в доме на реке Фонтанке.

— Ненавижу тебя, князь! Ненавижу!

Мирослав скинул с плеч тонкие руки и оттолкнул от себя княгиню. Та отступила на несколько шагов, нагнулась, чтобы поднять оброненные нитки, и молча вернулась за работу, будто ничего и не произошло только что между ней и законным супругом.

— Я заказала для вашей Светланы рубахи с оберегами, — снова зажурчала княгиня ручейком. — Обещались принести к завтраму. Ну-с, ты все выяснил, из-за чего заходил ко мне?

Князь продолжал молчать. Княгиня продолжала говорить:

— Если у тебя нет ко мне никаких спешных дел, я желаю остаться наедине со своей работой. Хочу до рассвета закончить вышивать подушечку.

Князь покорно повернулся к вышивальному столику спиной.

— Не забудь сказать своему домовенку, чтобы не лазал в изразцовую печь и не портил в гостиной ковров. И еще…

Князь обернулся. Княгиня — нет.

— Будь добр, вели няньке поставить на стол в столовой вазу с сухой полынью.

Тишина завладела первой минутой, затем второй и третьей. Мирослав продолжал не сводить взгляда с мелькающей в руках княгини иглы.

— Скажи, какие узоры любила вышивать ты при жизни? — наконец нарушил молчание князь.

— Я многое любила при жизни. Сейчас же мне просто скучно.

Княгиня Мария так и не подняла головы от работы, и князь понял, что пора уходить. Он бросил прощальный взгляд на оригинал, потом на копию, написанную маслом, и в который раз отметил, что Иван Николаевич состарил нестареющую княгиню, и понял, что ему просто необходимо поговорить с Врубелем. Быть может, не прямо сейчас, но художник обязан подарить ему жену в желанном образе Царевны-Лебедя.

Княгиня Мария еще ниже склонилась над работой и привычно делала вид, что законного мужа в ее комнатах давно уже нет. Князь вернулся через пустую гостиную в столовую. В том углу, где красовался раньше столик с самоваром, теперь стояла кроватка, в которой спала крохотная девочка. Подле неё на стуле, скрючившись над спицами, сидела старушка, то и дело тихо покашливая.

— Чай с таволгой попей, Аринушка, — проговорил князь, тяжело опускаясь на диван. — А то спать не сможешь.

— Отоспалась за сто лет, благодарствую, — пробормотала старушка. — А простуда моя смертельная, сам знаешь. Не откашляюсь уже, покуда не схороните меня вновь.

— Не для того мы тебя из-под земли доставали, чтобы вновь могилу рыть. Не спеши. Поживи, милая, покуда живётся. Но что греха таить, в иное утро и мне самому вечным сном уснуть хочется, — вздохнул князь и совсем уж развалился на диване. — Да видимо пока я здесь нужнее.

Сухонькая старушка подняла на него внимательные, пусть и подслеповатые, глаза.

— Да кто ж будешь ты таков, соколик мой?

Князь прикрыл глаза ладонями.

— Сам не знаю, Аринушка. Сам не знаю…

Затем вскочил с дивана и направился бодрым шагом в переднюю, но в дверях обернулся и заговорил строго, по-барски:

— Дай время моей княгине образумиться. Вернешься вскорости со Светланой в детскую. Заходить туда редко будем, чтоб не тревожить тебя напрасно. А так Бабайка в посыльных у тебя будет, коль нужда в чем приключится. Не прогадали, смышленым малым оказался.

— Да будет тебе, касатик, тревожиться. Мне только б ширмой от княгини отгородиться, чтоб всякий раз не видеть покойницу, когда из дому выходить будет, и душе моей спокойно сделается, точно в ангельских пущах.

— Полынь поставь на стол, и век не увидишь подле Светланы упыршу мою. Полынь поставь, дело говорю. Не любят они ее, на дух не переносят…

— Кто будешь ты таков? Чего таишься от меня старой? — спросила вновь Арина Родионовна.

И снова не ответил ей князь

Молча затворил дверь и через переднюю вышел на лестницу, чтобы спуститься в нижние апартаменты, где в этот час кишмя кишела всякая нежить, петербургская, из прочих губерний и даже заграничная. Князь постоял подле двери, послушал ровный голос своего секретаря, прерываемый иногда отрывистым блеянием посетителей, и решил пройти в кабинет, который от приёмной отличался лишь наличием дивана. Да еще, вместо шкафчиков, по стенам тянулись открытые книжные шкафы.

Князь с минуту постоял у стола, затем подошёл к шкафу, но так и не взяв с полки книги, лег на диван.

— Княже! Княже! — заслышал он шёпот подле самого уха и понял, что задремал. Совсем как живой человек.

У дивана на коленях стоял домовенок. Небритый и смешной. Начал отращивать бороду для пущей важности, но пока та не шибко-то и желала расти.

— Чего тебе? — так же тихо спросил князь.

За стенкой приёмная — не только он подслушать может, но и его.

— У княгини гости… Что прикажете делать? Поймать Сашку, али нет?

— Нет. Отправь почтового голубя к финке. Скажи передать, что завтра навещу ее.

Домовой кивнул и выскочил в приоткрытую дверь кабинета.

— Кто я буду? — усмехнулся Мирослав. — Сын рабыни, вот кто я такой буду.

И прикрыл глаза, чувствуя, что засыпает раньше положенного. Не беда. Ему-то рассвета бояться нечего.