Ваша С.К.

Глава 55 "Две косы и два меча"

Темной ночью, последовавшей за бурным хмельным днем, облака как-то особенно медленно плыли над высокими шпилями трансильванского замка. Словно желали полюбопытствовать, что делают на крыше смотровой башни две темные неподвижные фигуры, походящие в мутном свете луны на страшных химер. Ночной ветер трепал плащ одного, а у другого пытался вырвать густые кудри. Но сами фигуры оставались неподвижны, словно их заворожила полная луна, желтоватым блином висящая в темном небе.

Граф фон Крок мучился тем же вопросом, что и облака: какая такая надобность привела Федора Басманова на крышу? Но русский гость молчал уже пять минут: или того больше, или того меньше… Хозяину замка каждая секунда вдали от Светланы казалась вечностью. Желанная женщина осталась там, в его кровати, спящей — и он боялся не успеть пожелать ей доброго вечера, хотя уже давно была ночь. Кажется, не совсем добрая.

Незваный гость выглядел так, будто провел день в библиотеке — даже кудри и те лежали бы на плечах по вчерашнему, если бы не задира-ветер. Тот будто специально носился вокруг двух порождений ночи, гудя в невидимые рожки, но вдруг угомонился, словно решил прислушаться к так и не начавшемуся разговору. Даже цикады смолкли, отдав тишину шелесту плотной бумаги, когда Федор Алексеевич наконец выудил из-за пазухи руку.

— У меня имеются два билета Будапешт-Петроград, — безразличным тоном произнес Басманов и замахал бумагами, точно веером. — И от вашего решения будет зависеть, кому я вручу второй.

В единый миг природа онемела — даже сова, и та побоялась ухнуть в лесу, затаившись на ветвях в тревоге, но ответа графа не последовало, и тогда Федор Алексеевич продолжил:

— Я могу просто разжать пальцы и сбросить лишний билет с крыши.

— Так значит, всего лишь за этим вы вытащили меня на крышу? Напрасно… Я не стану удерживать Светлану силой и нарушать наш с ней сорокалетний договор. Что касается Аксиньи, то это дело Раду, ехать с ней или нет… Волк тоже спокойно уместится в ящике в багаже. Так что, смею вас заверить, вы могли бы спокойно поговорить и со своей внучкой, и с моим Раду, и с вашей русалкой без моего участия. К чему говорить со мной? Я не прикую жену к себе цепью, хотя о таком моем желании вам прекрасно известно. Или же вы изволите поставить меня перед фактом, что не позволите русской упырьше остаться во вражеском лагере?

Сорвавшийся на тревожный свист ветер унес последние слова графа фон Крока к темным вершинам гор.

— За сим спешу откланяться.

Фридрих взмахнул плащом и начал спускаться по склону крыши к самому краю, чтобы спрыгнуть на крепостную стену.

— Да полноте, Фридрих! — поспешил остановить его нахохлившийся Черный Ворон. — Вы дуетесь аки выставленное за дверь дитятко… Боже правый, и это трехсотлетний вампир! Да ничего я не предусмотрел, просто передышку сделал в Будапеште и стянул пару билетов на поезд — тиснение золотое на них, как видите! Ну не в моих, видать, силах в вороньем обличье совладать с животными инстинктами…

Граф уже дошел до последнего ряда черепицы, но обернулся, взмахнув плащом, точно крылом летучей мыши.

— Мы с женой поговорили и не имеем друг к другу никакой претензии.

— Я, право, не понимаю вас…

— Да откуда ж ворону понять летучую мышь! Ведь я ни животное, ни птица. И скажу больше — я теперь не вампир, но, увы, и не человек… Я просто влюбленный дурак, и ничего не могу с собой поделать… И поверьте — я счастлив. Но откуда ж вам знать о светлых чувствах с вашим-то послужным списком!

— Да куда ж мне! — зло бросил в ночь Федор Алексеевич и тоже шагнул к краю крыши. — Закончится эта бойня, попрошу у вас совета, как стать счастливым с законной супругой…

— И начнется другая война, когда брат на брата пойдет, — так же грубо перебил граф, когда на последних словах красный шагреневый сапог гостя сравнялся с его начищенным до блеска черным. — А потом отцу родному страна жаловаться станет на кума-свата, а потом супротив врага вновь плечом к плечу двинет силу ратную, а потом…

— А потом вы будете счастливо жить с законной супругой! — рявкнул Федор Алексеевич и даже поднял руку, словно возжелал ударить графа в грудь, но быстро спрятал обе руки за спину. — И нас, кровососов, порой чутье подводит… Авось и через сорок лет не будет вам счастья. Да и как вы смеете о судьбе Руси рассуждать, с вашей-то немецкой кровью…

— Я — трансильванец! И совсем не желаю подхватить вашу семейную патриотическую лихорадку. Если моя жена решит покинуть меня, я сам провожу ее в Петроград. Так что можете воспользоваться вторым билетом по своему усмотрению.

— Ну, Фридрих… Вы снова развели тут трагикомедию в балаганном стиле… Я совершенно не понимаю собственную внучку, которую нянчил с пеленок. Я же покупал ей билет на поезд, отходивший из тогда еще Санкт-Петербурга в Будапешт, но она не поехала с вами, хотя рыдала на вокзале. Она вам об этом не рассказала, нет? Знаете, у нас женщины и в литературу полезли, и даже в аэропланы, а вот о семье позабыли как-то… Мы с патриотизмом в мужской компании как-нибудь уж справимся. Неужто вы не можете заставить ее остаться?

Граф смерил упыря холодным темным взглядом и отвернулся к луне.

— Кто его знает… Может и могу, но не желаю. Это для вас женщина — вещь, которую за ненадобностью можно заточить в монастырь.

Он вдруг отдернул кружева и протянул Басманову руку, на которой кровью Светлана написала — видимо, когда проснулась среди дня, а он счастливо спал — следующие строки:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Было душно от жгучего света, а взгляды его — как лучи. Я только вздрогнула: этот может меня приручить. Наклонился — он что-то скажет… От лица отхлынула кровь. Пусть камнем надгробным ляжет на жизни моей любовь. Ахматова… Говорил же, не уходят русские женщины, не оставив записки…

— В чем на этот раз вы меня обвиняете? — сухо выпалил граф, сжимая руки в кулаки.

— Вам бы, Фридрих, настойку пустырника в кровь капать, помогает… Вот попробуйте! — Басманов вытащил из-за пазухи новую фляжку. — Не святая вода, еще лучше… Не побрезгуете со мной еще и по проверенному веками обычаю породниться?

Не дожидаясь согласия, Федор Алексеевич открутил крышку, надкусил себе палец и выдавил в содержимое фляжки три капли своей крови. Граф тоже осторожно коснулся клыком своего указательного пальца и позволил нескольким темным каплям упасть во фляжку. Басманов закрутил крышку и легонько взболтал содержимое, а потом, сделав несколько больших глотков, протянул фляжку графу, который молча отпил из нее свою долю.

— Целоваться не будем, — тут же отрезал он, и Федор Алексеевич широко, по-кошачьи, улыбнулся:

— А я не настаиваю… Это не византийское побратимство, а скифское. Все же мы больше азиаты с раскосыми и жадными глазами… Чур меня, дедушка Род! С немцем целоваться!

Басманов сунул фляжку за пазуху и обхватил себя руками в древнем охранительном знаке, а потом вдруг пошатнулся и камнем бросился с крыши вниз. Граф ринулся следом и подхватил гостя у самой земли, пока он ее не коснулся.

— Какого лешего! — закричал Федор Алексеевич, беспомощно барахтаясь в придавленном графским сапогом плаще. — Я и обниматься с вами не собирался!

Упырь рванулся в сторону, но перстень графа намертво запутался в петлице княжеского кафтана, заставляя обоих еще больше усилить объятия. Они принялись кататься по земле, пытаясь выпутаться из огромного графского плаща, закутываясь в него все плотнее и плотнее, словно в кокон, пока на их головы не полилась студеная вода. Тогда граф мгновенно раскинул руки, распахнув плащ как крылья, и Федор Алексеевич медленно приподнялся с земли на локтях. Перед ними стояла Аксинья с пустым ведром.

— К несчастью, пропала надежда нашей Аксиньюшки увидеть озерцо родное… — упавшим голосом изрек Басманов, вытаскивая из-за пазухи промокшие железнодорожные билеты. — Фридрих, я бы вам посоветовал сшить плащ из брезента. Господин Поморцев уже дюжину годков как изобрел его, чтобы пушки укрывать от дождя…

— Слезьте с моего сапога! — зло выкрикнул граф и чуть не пнул Басманова в бок.

Упырь проворно вскочил на ноги и отступил к стене. Аксинья же, бросив ведро к ногам графа, с ревом кинулась прочь, чуть не сбив с ног заспанную Светлану, спрыгнувшую к ним из окна спальни.

— Мы не дрались! — звонко выкрикнул Федор Алексеевич. — Могла бы и дальше спать! Просто твой муж по своей извечной глупости решил, что я не умею прыгать с крыши и соблаговолил поймать меня… А эта дура сразу водой разливать. Благо не святой… Но билеты безвозвратно утрачены.

— Ты опять! — закричала Светлана и поддала ведро ногой, да так сильно, что-то, словно футбольный мяч, перелетело двор и упало в подставленные Басмановым руки. — Я не еду с тобой в Петроград! Я остаюсь на месяц с мужем! И возвращаюсь на фронт!

Светлана смотрела мимо графа, потому не заметила, как вдруг засияло его бледное лицо, будто к нему поднесли восковую свечу. Он шагнул к жене и нежно взял ее за руку, но та быстро вырвалась и схватилась за свои косы.

— Простите, Фридрих, что не сказала об этом вам лично… Я ужасная соня…

— А потом к нам на балаганы… — крикнул Басманов зычно. — Будем по Неве на санях кататься… А потом лед тронется, и все хворые сгинут — станет дышать легче… А Аксинью я заберу, чтобы вам не мешала своим вечным ревом. На Масленице и встретимся, обмен совершим…

Граф медленно обернулся к Федору Алексеевичу, который застегнул кафтан на все пуговицы.

— Нет, так долго Раду без жены не протянет. Я пришлю его к вам к Рождеству. В подарок дам ему настойку из овечьей крови на сливовом соке нынешнего урожая.

Федор Алексеевич пожал плечами и развел руками, но тут же свел их обратно, поймав Аксинью, которая свалилась ему на голову с двумя короткими мечами.

— Ах так, распоряжаются они мною! Ну так вот удаль свою и покажите, оба!

Выкрутившись из упырьских рук, она швырнула оружие опешившему графу и, встав между ним и Басмановым, раскинула в стороны руки, крепко зажав в каждом кулаке по концу косы — Аксинья впервые заплела себе две.

— Рубите, Федор Алексеевич! Али забыли, как в старину свежевыкованный меч проверяли. Рубите косу!

— Аксинья! — бросился к рассвирепевшей русалке выпрыгнувший из окна Раду.

— Назад! — рявкнул на него Федор Алексеевич и двинулся к ставшей истуканом русалке.

— Так вы же руки ей срубите, — бледнея еще сильнее, прошептал несчастный господин Грабан.

— Не трусь, парень! Я достаточно на своем коротком веку девичьих кос срубил.

— Остановитесь, Федор Алексеевич!

Граф резко воткнул меч в землю, но упырь был уже рядом с Аксиньей и ловко срубил под корень обе ее косы, длинными конскими хвостами упавшие к ногам русалки. Но в тот же миг на его меч опустился клинок графа, и Федор Алексеевич даже пошатнулся, но в другую секунду уже обрушил на него ответный удар, заставив отпрыгнуть к стене. Когда клинки сошлись по новой, на горло Федора легли волчьи лапы, а Светлана ловко ухватилась за мокрый черный плащ и рванула графа на себя. Тот неловко упал на землю подле жены, а та, ловко извернувшись, нависла над ним, касаясь лица двумя косами.

— Бросьте, Раду! — послышался у нее за спиной смех Басманова. — Она же русалка — к утру отрастут!

Светлана поднялась и протянула руку графу, помогая подняться. Раду по-прежнему стоял, держа в каждой руке по отрубленной русой косе. Светлана забрала их и обернулась к мужу:

— Велите Раду растопить камин. Волосы надо сжечь. И пусть с ними сгорят все разногласия молодой семьи.

Басманов поднял меч и протянул графу:

— Фридрих, слышали? Рубите и своей бабе косы.

— Да вы что?! — отпрянул граф от упыря. — Это же главное украшение женщины…

— Главное украшение женщины — это мир в семье, — Федор Алексеевич ткнул графа рукоятью меча. — Рубите, Фридрих, рубите… Сейчас и юбки станут короче, и волосы. Мир меняется… Неизменна только бабская дурь. Рубите ее под корень!