Ваша С.К.

Глава 30 "Княжна в шляпке и Смерть в готическом плаще"

Жалование в Фонтанном доме получало только трое живых людей: дядя Ваня да конюх с кухаркой. Последние были мужем и женой. К тому же немые, что и следовало ожидать от прислуги не совсем живых и довольно словоохотливых хозяев. Дворника многие посетители Фонтанного дома считали досадным исключением из этого разумного правила, но не сами хозяева Фонтанного дома, которые тоже единственные в городе растили живую дочь. Он и его поганая метла из омелы, по завету предков князя Мирослава по отцовской линии, мирила в Фонтанном доме самых непримиримых врагов!

Однако трансильванского графа в рассветный час дядя Ваня провожал, вооружившись на всякий пожарный случай, метелкой из сухих стрелок чеснока. Провожал в нижний этаж в комнату с гробом. Дворник не имел привычки точить лясы с гостями мертвого дома и потому запер вампира на ключ, ничего не объяснив. Хотя гость сам догадался, что прячут не его, а от него — княжну Светлану. Однако не понимал, отчего вечером ему пришлось довольно громко и настойчиво стучать, прежде чем его отперла кухарка — и уж ее появления граф никак не ожидал. Как впрочем и встречи с конюхом в жилых комнатах.

Напуганный малый с вытаращенными глазами чуть не сшиб его с ног, вылетев из дверей второго этажа. Граф метнул ему в спину гневный взгляд, но не успел понять причину такого нечеловеческого ужаса — слишком уж скор оказался человек. Граф прибавил шагу, чтобы быстрее выяснить причину страха конюха.

В пустой детской царил истинно английский порядок — даже деревянная лошадка не раскачивалась. Граф против воли глянул на столик у окна, где раньше красовалась птичья клетка, и его сердце снова неприятно сжалось. И к собственному ужасу, он признался себе, что жалеет не раненого Раду, а проклинает свой глубокий сон, лишивший его шанса самому защитить княжну от посягательств безумного стихоплета. Но впереди целая ночь, а возможно и не одна, чтобы доказать девушке свою преданность. Увы, граф не знал верного ответа на более важный вопрос: почему ему так важно стать для дочери князя Мирослава особенным?

Перед графом белели две двери, но он чувствовал каждой клеточкой мертвого тела присутствие живого человека за правой из них. В груди сделалось томительно и при том радостно: слава всему сущему, страх конюха не связан с княжной.

— Светлана, мне надо с вами поговорить, — граф несколько раз протягивал руку, чтобы постучать, но всякий раз отдергивал: слишком уж близко от порога лежало распятие.

Какая предусмотрительная княгиня! Все-то у нее имеется — небось, и Библия на латыни есть, и Ветхий завет на арамейском. Победим полынь латынью и ударим по вампирью… Нет, стихи у него не пишутся ни утром, ни вечером! Он не по ямбам и хореям будет. Зато сила в его руках нечеловеческая, чтобы сокрушить всякого, кто посмеет воспользоваться отсутствием на княжне оберегов.

Граф принюхался, но запаха чеснока не уловил — наверное, связка висит у самого изголовья. Раз княгиня пообещала угостить его чесноком — значит, точно обложила им дочь.

— Обождите, граф, я еще не готова, — послышался из-за двери раздражённый голос княжны.

Граф почти что выдохнул в голос — жива и слава богу, а с плохим девичьим настроением он как-нибудь справится. Он отступил от двери, но тут же привалился к ней обратно, точно ошпаренный, нечаянно отступив в угол с иконой в серебряном окладе. И еле успел выпрямиться, когда распахнулась дверь, и на пороге возникла незнакомая барышня в лёгкой белой кружевной кофте и красной юбке в виде колокола, из-под которой выглядывали носы красных ботиночек.

— Вас прямо не узнать, Светлана, — выдохнул он и заодно перевел мертвый дух, чуть не стукнув себя по сердцу книгой, которую прочитал днем, и нёс вернуть.

На шее княжны блестело серебряное колье с жемчугами — и трансильванец понимал, что появилось оно там не без причины. Причиной являлся он собственной персоной. Русые волосы свободно спадали с плеч и были схвачены наверху заколкой-шляпкой в виде букета цветов. Да, была ещё одна маленькая деталь дамского туалета — в руках Светлана держала распятие. Граф оказался зажатым с двух сторон: сзади предательское серебро, впереди — то же самое, если не хуже, а между ними слишком маленькое пространство, поэтому предательскую дрожь в теле было уже не унять, как и онемение пальцев — пока только пальцев. Он из последних сил поклонился княжне и замер. Долгое мгновение — как сама вечность — она изучала его плотно стиснутые губы и только потом, заметив слишком уж частое моргание, отшвырнула распятие в дальний угол спальни.

— Простите, я подняла его машинально, чтобы не наступить, — виновато улыбнулась Светлана. — Я не желала причинять вам боль.

Княжна поправила идеально сидевшую на волосах шляпку и снова улыбнулась графу:

— Вы хотели что-то мне сказать?

— Вы сразили меня своим видом, и я уже не помню, зачем шел к вам, — граф сжимал и разжимал пальцы правой руки, проверяя их на гибкость, а левая рука намертво прижала к его груди злополучную книгу.

— Вы первый вампир, страдающий потерей памяти! — вновь нервно улыбнулась княжна. — Думали, я никогда не снимаю сарафана? Я не снимаю рубахи, которой у меня больше нет, но она прекрасно пряталась под приличный городской наряд. Так что вы хотели?

— Хотел пожелать вам доброго вечера и убедиться, что днем с вами ничего страшного не произошло. Я видел конюха…

— Для него произошло нечто страшное. Княгиня решила сама править зебрами. В этом моя вина и мне очень стыдно перед ним. Я попросила матушку вступиться за Сашеньку. Она единственная, кто может его сейчас спасти.

— А вы до сих пор желаете его спасти? — довольно зло, ругая себя на чем свет стоит, выдал граф.

Светлана гордо вскинула голову.

— Я желаю справедливости. А справедливости ради следует заметить, что в Сашенькиных злоключениях виновата исключительно моя матушка.

— И что для вас справедливость? Прощение для всех?

— Вы не поймете! — отчеканила княжна и отвернулась в сторону своей спальни с явным намерением вернуться в нее.

— Да и какое вам дело… До благополучия Сашеньки. Вы имеете полное право требовать для него наказания за нападение на господина Грабана. Что это вы так на меня смотрите? — вновь повернулась она к трансильванскому гостю.

— Вы случайно надели это колье? — голос графа звучал глухо тоже против его воли.

Светлана лишь на секунду взглянула ему в глаза и потупилась.

— Вы же знаете, что нет. Княгиня имеет такое же полное право вам не доверять, как и князь — верить. Я не стала бы сопротивляться, даже если б могла — я вчера открыла для себя одну истину, которой раньше по наивности своей не понимала: вы не звери, а несчастные пленники своей кровавой жажды. Мне вас искренне жаль.

— Мы не звери…

— Простите, — Светлана продолжала глядеть в пол. — Я не должна была говорить подобные слова… Я сейчас не в состоянии быть деликатной. Прошу меня простить.

Граф не сводил с княжны глаз, не мог не любоваться ею. Та уже огнем пылала под его взглядом, даже не встречаясь с ним глазами.

— Вы еще не завтракали? — она с трудом подняла голову. — Хотите, я принесу бутылку чухонской крови, которую вы забыли в гостиной?

— А вы уже изволили позавтракать? — Когда княжна кивнула, он протянул ей книгу с громким вздохом: — Жаль. Не люблю одиночество за столом. Вот книга, которую давала мне читать ваша матушка. Поблагодарите за меня княгиню. Не думаю, что вашей матушке нужна моя личная благодарность.

— Пренепременно, граф, — теперь уже Светлана прижимала книгу к груди. — Странно, что вы тяготитесь одиночеством… Отчего же тогда, позвольте спросить, вы до сих пор одиноки? Князь тоже лишился жены при жизни, но как видите…

Граф снисходительно улыбнулся, и княжна смолкла. Между ними была книга и только она сдерживала его желание коснуться горячих пальцев Светланы.

— Прошло каких-то три века. Сколько было вашему отцу, когда он женился на вашей матушке?

Щеки Светланы сравнялась цветом с юбкой.

— У меня есть Раду, — не стал мучить ее граф дальше. — Я вырастил его, как сына. Я его спас… От родителей, которые хотели умертвить мальчика, когда в семь лет в том обнаружились повадки оборотня.

— Это благородно, — перебила его княжна. — Тогда общение со мной должно быть для вас сейчас очень неприятным. И я безумно сожалею, что так случилось…

— Да бросьте, Светлана! — граф попытался отпустить книгу, но вовремя понял, что Светлана не удержит ее в дрожащих руках. — Какая ж ваша в том вина? Просто мой Раду слаб, он не приучен драться… Все, что он сделал, сделала его волчья натура… Но он жив и оправится от ран. И вы живы — это главное. И ваша матушка должна быть ему премного благодарна, что ее желание даровать вам долгую жизнь все еще возможно воплотить в жизнь…

— А вы и про это успели с ней поговорить? — еще больше смутилась княжна. — Как все нелепо у нас с вами… Вы так много обо мне знаете, что мне перед вами ужасно стыдно.

— Боже правый, Светлана! Прекратите уже передо мной извиняться! — граф вырвал книгу и положил ее на пустующий столик, предназначенный для птичьей клетки.

— Вы правы, — она снова смотрела в пол. — Наш поэт Некрасов сказал очень дельную вещь, что нет хуже наказанья, как задним горевать числом. А одна очень умная женщина сказала мне, что нормально так горько плакать над своей первой любовной неудачей. Но ведь я не была у Сашеньки первой неудачей… Первой была моя матушка… Кстати, письма… Мне нужно их сжечь…

Светлана перешагнула порог своей комнаты и обернулась:

— Вам нужно приглашение, чтобы войти?

Граф хмыкнул в голос:

— Я дождусь вас за порогом вашей спальни. Боюсь вас скомпрометировать.

— Перед кем? — Светлана махнула рукой в сторону пустой детской. — Никого нет… А слуги и служащие папенькиной тайной канцелярии меня не волнуют. К тому же, князь велел вам не отходить от меня ни на шаг, а вы уже оставили меня одну на целый день.

Она вновь смотрела на него с хитрецой, как в деревне — и такая княжна нравилась графу куда больше пылающей смущением девицы. Он прикрыл за собой дверь и остановился, окинув взглядом светлую комнату с шелковыми обоями салатного цвета, украшенными витиеватыми растительными орнаментами, отметив тут же раскрытый секретер с бумагами и разобранным письменным прибором. Непроизвольно взгляд его на миг задержался на неубранной кровати с белоснежными простынями и воздушным скомканным одеялом. Все три подушки валялись в разных углах комнаты, а сама кровать была усыпана конвертами и исписанными листами.

Княжна нервно расправила мятый лист бумаги:

— С этого письма одной моей знакомой дамы все и началось, — и дальше Светлана читала по памяти, глядя графу в глаза: — Милый мой Светлячок, я как и ты, была с детства ранена любовью и смертью. Не бойся своих слез и знай, что на смену одной любви приходит другая. Но ты счастливее многих, потому что всякая любовь побеждается, поглощается смертью, а у тебя нет этой последней черты, за которой пустота. Ты пронесёшь ее в вечность, и будет счастлив тот, с чьим именем на устах ты в нее вступишь.

Княжна замолчала, перевела взгляд на раскрытое окно и сказала:

— Это письмо случайно попало к княгине. Она думала, что речь в нем идет о Сашеньке. А в этих десяти строчках прозвучал приговор моему детскому обожанию именно этой особы, которую я, да простит меня матушка, хотела бы видеть на ее месте. Десять строчек, граф, и все — немецкая скрупулезность. Правда, от немецкой крови у нее остались только бледная кожа и рыжие волосы. И эти десять строчек стали для Сашеньки приговором, потому что моя матушка вдруг решила, что я в него влюблена. Хотите? — Светлана бросилась к секретеру и схватила с него книгу. — Я дам вам почитать «Лунных муравьев»? Зиночка на днях прислала. Она пишет от имени мужчины, так что вам не будет противно. Знаете, какая фраза там больше всего мне нравится? Мы все не думаем о смерти, не видим ее, — потому что слишком она близко, слишком — вот она.

Светлана протянула книгу графу.

— Возьмите, там много других рассказов, хороших. Этот она уже пару лет, как написала, но считала, что мне его читать пока рано. А теперь, выходит, не рано… Да, не рано… Это знак… Вот же она, смерть — стоит совсем рядом в готическом плаще. Вы зачем снова плащ надели? — вдруг перебила княжна саму себя резким неприятным криком.

Граф молча взял из ее рук книгу.

— Светлана, скажите честно, вы мне не доверяете?

И на этот раз она не отвела взгляда.

— Я доверяю человеку в вас, но зверь не знает слов и не держит обещаний. Послушайте! — вдруг заговорила Светлана с жаром! — Затопите печь в детской, прошу вас! Я хочу сжечь все письма Сашеньки. И Зиночкины тоже. Я не буду их перечитывать, мне больно. Но больше всего я боюсь, что они попадут в недобрые руки. Умоляю! — она вдруг схватилась за книгу, которую граф держал у груди, и он понял, что она пытается удержать его. — Я боюсь просить Бабайку. Он не любит Сашеньку…

— Я тоже не люблю вашего Сашеньку…

Княжна отдернула руки. Лицо ее сделалось серьезным и побледнело.

— Я вас понимаю и не требую для него снисхождения, — она выпрямилась и будто еще и на носки поднялась, гордо вскинув подбородок. — Пожалейте меня. Я не хотела обнажать перед вами тело, но душу я обнажила нарочно — ни с кем не была я столь откровенной. Я вам доверилась без всякого наказа отца. Не заставляйте меня жалеть о том.

Ее лицо снова пылало, и граф с трудом удержал на нем взгляд. Ему вновь захотелось проникнуть им под кружева девичьей кофты, где прятались розовые сосцы. Он чувствовал живой шум в ушах, но заставлял себя думать о том, что всему причиной голод, что в нем просыпается не самец, а зверь…

— Я затоплю печь, — сказал он, чуть поклонившись, и поспешил отойти от живой девушки к печи.

Светлана сгребла с кровати все письма и поспешила следом за ним прочь из спальни.

— Где дрова? — осведомился граф глухо, уставившись взглядом в печную заслонку.

— Сейчас принесу!

Она бросила в пустую печь письма и побежала через комнаты вниз, в кухню, где, к счастью, не наткнулась на домового, который не мог без слез смотреть на то, как Олечка Марципанова заглатывает украденную для неё рыбу вместе с головой и хвостом, не жуя! Светлана схватила от печки пару полешек и, размахивая ими, поспешила наверх.

— Вы взяли сырые и они будут дымить! — возмутился граф.

— У нас нет других. Бабайка тоже не в силах сопротивляться своей натуре. Не может купить дров. Прячет деньги, а сам вытаскивает из реки те, что упали с лодок. Но вы же все равно сумеете развести огонь, ведь сумеете?

— Я просто сожгу ваши письма в умывальной чаше, если позволите, и ссыплю золу сюда, если так будет вам угодно.

— Будет угодно. Вы окажете мне неоценимую услугу, граф.

— С превеликим удовольствием, княжна.