Васька путешественник

В товарном вагоне

Ночью разыгрался сильнейший шторм. Море ухало, кряхтело и шипело, словно тысяча змей. На песчаный берег далеко вкатывались высокие волны и рассыпались хлопьями пены. Море, как сердитый зверь, протягивало косматые лапы, как будто старалось достать до нашего вагона, схватить его за колёса. В рокоте взбудораженной, беснующейся воды мне слышались грозные возгласы: «Схвачу! Не пущу, не пущу!» Равномерно вспыхивал голубоватый луч маяка и, словно огненный меч, проносился над грядой прибоя. Бил по высоким волнам, как будто желая срубить их седые гребни, и… терялся в кромешной, мечущейся бездне.

В вагоне темно. Из корзинки слышится настойчивое, надрывное мяуканье Васьки. Коту надоело сидеть взаперти, но мы не решались его выпустить, — как бы не забежал куда-нибудь с перепугу. Никто у нас не спит, — все смотрят на море, слушают его прерывистое уханье. Мы привыкли к морю, много раз видели его и ласковым, и грозным. Но в эту ночь оно кажется нам каким-то новым, беспредельно гневным и… горестным.

Васька, наконец, успокоился и затих в своей корзинке. Незаметно задремали Ина и Таня. Только мы, взрослые, продолжали сидеть у полуоткрытой двери вагона и смотреть в ревущую тьму.

Подошёл паровоз и толкнул вагон. Мелькнул фонарь сцепщика, опять толчок — и заскрежетали, завертелись под нами колёса. Нас повели к составу. Ещё несколько толчков, свисток кондуктора, осипший, оборванный ветром гудок паровоза. Поезд содрогнулся, залязгал буферами и тронулся в путь.

Грохот моря оставался где-то позади. Вода, видимая справа, стала вдруг иной. По ней уже не разгуливают свирепые двухсаженные волны, а бежит лишь частая, мелкая зыбь. Это наш залив, и он тоже уходит мимо нас назад. Свой остров мы видим издали, то есть не видим, а узнаём по маякам. Маяки постепенно слабеют, опускаются куда-то вниз. Ну, вот и всё, прощай, Рыбачий! Мы закрываем дверь вагона.

Ночь сменилась днём. Потом снова подкрался вечер, за ним новая ночь поплыла в стуке колёс, в дальних и близких гудках паровозов, в мелькании путевых огоньков. Мы едем почему-то больше по ночам, а днём частенько стоим на разъездах. Бывает и так: отцепят наш вагон, поставят на запасный путь и… стой там часа три-четыре, жди, пока прицепят к другому составу. Ничего не поделаешь, — груз у нас хоть и ценный — книги, — но не из тех, что быстро портится. Вот и везут «сборными» составами, как говорят железнодорожники. Впрочем, нас эти длинные стоянки особенно не смущают. Наоборот, мы их используем по-своему. Как загонят вагон в тупик, так мы сразу принимаемся либо обед, либо ужин себе готовить. Продукты у нас припасены, котелки тоже есть. Сбегаешь за водой, потом наберёшь щепочек, какую-нибудь ломаную доску найдёшь, соорудишь в сторонке костёр и — пожалуйста — походная похлёбка или каша уже закипает. Мы ведь привыкли в разных экспедициях на костре пищу готовить. Жаль только, что не везде на железной дороге позволяют огонь разводить.

Ваську мы уже не держим в корзинке. Он свободно гуляет по всему вагону, лазает среди ящиков и успел уже обследовать все укромные уголки. Во время движения вагона кот часто садится у двери и с интересом следит за пробегающими мимо предметами. К самому краю пола он, однако, не приближается, и по всему видно, что желания выскочить на ходу из вагона у него не возникает. Другое дело — на остановках, тут уж гляди в оба! Если остановка недолгая, то кто-нибудь из нас обязательно держит Ваську на руках, чтобы не удрал. На больших стоянках мы разрешаем коту выходить наружу, — надо же ему в конце концов погулять и по земле. Обычно Васька скоро возвращается и сам запрыгивает в вагон. При этом нас всегда удивляет: как он находит именно свой вагон, ведь их, иной раз, на путях много стоит, и все они совершенно одинаковые, даже человек может перепутать! А Васька — нет, ещё ни разу не заблудился. Впрочем, за всю долгую дорогу было три случая таких, когда нам пришлось сильно поволноваться за своего четверолапого друга. Один случай такой:

На большой узловой станции нас отцепили вместе с десятком других таких же вагонов и поставили на боковой путь. Узнав, что стоять будем не меньше двух часов, я выпустил Ваську. Он спрыгнул на землю, осмотрелся, потом шмыгнул под стоящий рядом состав и исчез из вида. Прошло минут двадцать — кот не появляется. Вдруг я увидел, что по нашему пути движется ещё вереница вагонов. Их толкает паровоз, подгоняет к нам. Вагоны сошлись, стукнулись, сдвинулись с места и все покатились куда-то дальше. Отъехали мы от старого места метров на четыреста и встали. Паровоз отцепился и ушёл, пыхтя и торопливо размахивая шатунами. Мы сразу же подумали об Ваське, — как же он теперь найдёт нас?

Девочки пригорюнились, а мы с женой поспорили. Она утверждала, что Васька знает именно наш вагон и теперь будет искать его по всей станции, среди сотен других вагонов. Конечно, — он запутается, — забежит нивесть куда и пропадёт. Если даже всем нам отправиться сейчас на поиски, то всё равно надежды мало. Станция очень большая, масса путей, и всюду стоят и двигаются вагоны. А пока мы ищем Ваську, — наш поезд может уйти. Я был другого мнения. Кот знает не столько вагон, сколько место, где он остановился. Недаром же Васька, уходя на прогулку, всегда внимательно осматривался. Несомненно, что он очень точно запоминал все предметы, окружающие наш вагон, все мельчайшие подробности, даже и то, что обычно ускользает от внимания человека. Вот это и помогало коту находить свой вагон. Стало быть, Васька обязательно должен вернуться на то самое место, где мы только что стояли. Там его и нужно искать.

Разыскивать кота мы отправились вместе с Иной. Двигаясь назад вдоль пути, мы на всякий случай заглядывали под каждый вагон и прислушивались. И тут, признаюсь, я досадовал, что у меня нет, как у Васьки, привычки точно примечать место, где мы останавливались с вагоном. Я помнил, что мы стояли возле чахлого деревца, — кажется, акации. Но акаций здесь не одна; они насажены в ряд по обочине путей и все как будто бы одинаковые. Впрочем, — ладно. Нам бы только приблизительно найти нужное место, а там уж заметим кота, если он вернётся.

Моё предположение полностью подтвердилось. Ваську мы увидели ещё издали. Он занимался тем, что прыгал на дверь запломбированного вагона. Подскочит, зацепится когтями за доски, повисит немного на лапах и снова на землю спрыгнет, а потом опять повторяет свой приём и всё время отчаянно мяукает, — это мы уж услышали, когда подошли поближе. Дело ясное: кот, вернувшись к вагону, увидел, что дверь наглухо закрыта. Стало быть, нужно попроситься, чтобы впустили, — так он и дома всегда ведь поступал. Но на этот раз дверь не открывали, а кот продолжал мяукать, царапаться именно в тот вагон, который стоял на примеченном месте. Васька узнал нас не сразу, сначала посмотрел ошалело и недоверчиво. Потом радостно муркнул и стал тереться об ноги. Взяв кота на руки, мы побежали обратно, очень довольные тем, что нашли беглеца.

Второй случай был посерьёзнее. Наш вагон стоял среди целой паутины рельс. И справа, и слева часто пробегали маневровые паровозы и двигались товарные составы. На таких бойких стоянках мы обычно не выпускали Ваську, чтобы, чего доброго, не угодил под колёса. Но в этот раз кот очень настойчиво просился вон. Мне надоело слушать его пронзительные вопли, и, рассердившись, я приоткрыл дверь вагона. Васька стрелой выскочил наружу и пустился бежать, перескакивая через рельсы и оглядываясь по сторонам. Вдали, у обочины путей, лежали кучи красноватого песка; к ним-то и направился наш кот. Через минуту он уже скрылся среди куч. Прошло немного времени, и Васька опять показался на обочине. Он возвращался обратно, двигаясь осторожными скачками. Удивительное дело, — кот как будто понимал, что здесь долго загуливаться нельзя, проветрился немного и… назад, в свой удивительный живой дом, движущийся, всё время меняющий место. К лязгу, грохоту колёс, к гудкам Васька, видимо, привык — не теряется и знает, что нужно делать. Вот, например, сейчас: путь ему пересёк товарный поезд, который медленно подошёл со стороны и остановился, загородив собой наш состав. Васька, не ожидая полной остановки ближайшего вагона, шмыгнул под него и… вот он уже на нашей стороне. Остаётся перепрыгнуть через один последний путь. Кот собирается это сделать, но тут неожиданно подкатывает паровоз. Он фыркает, пыхает, громыхает и пересекает Ваське дорогу. Кот отпрянул назад, а дальше — мы его уже не видим — паровоз с грозным шипением выпустил из-под колёс струю горячего пара — всё потонуло в белом клубящемся облаке. Девочки вскрикнули, жена закрыла рукой глаза. Я, признаться, тоже оторопел, хоть и видел в последний момент, что Васьки не было на рельсах. Паровоз промчался, мы смотрим на то место, где только что был наш кот, но его уже нет здесь, нет ни на рельсах, нет и нигде поблизости.

Я выскочил из вагона, за мной Ина. Ищем Ваську, кличем его, но он как сквозь землю провалился. Вероятно, испугавшись паровоза, кот куда-нибудь спрятался, а может быть, его ещё и паром обварило? Но где же его искать? На всякий случай, бегу к песчаным кучам, думая, что, может быть, он туда убежал. Но Васьки и там не видно. Что же делать-то? Остаётся одно — ждать. Хоть бы подольше постоял наш состав! У девочек на глазах слёзы, они начинают сетовать на меня:

— Вот, папка! Ну что ты наделал? Зачем только выпустил Ваську?

Мне нечем возразить, — верно, это я виноват.

Вдоль состава быстро идёт смазчик. Он стукает молотком по колёсам, проверяет маслёнки. Сейчас, наверное, подадут паровоз, и мы уедем отсюда. А как же Васька?

Вагоны содрогнулись — подцепился паровоз. Машинист, перегнувшись из окна своей будки, ждёт сигнала к отправлению. Пора и нам с Иной залезать в вагон, а то на ходу в него очень трудно забираться. Я тороплю дочь. Однако она не двигается, всё смотрит по сторонам и вдруг радостно вскрикивает:

— Папа, смотри, смотри!

Недалеко от нас, через два или три пути, стоит несколько платформ, загруженных какими-то ящиками, а на самом верхнем из них сидит наш Васька и примеряется — как бы половчее на землю спрыгнуть.

Мы бежим навстречу коту, берём его на руки — и быстрей в свой вагон. Во-время! Только что мы вскарабкались и убрали подвесную лестницу, — поезд тронулся. Шерсть у Васьки мокрая, слипшаяся, и он часто теребит лапами то глаза, то нос, то уши, — видно, обдало-таки его горячим паром. Хорошо что совсем не сварило.

Перед концом путешествия у нас опять с Васькой история получилась. Дело было так: наш поезд неожиданно остановился среди чистого поля — должно быть, в паровозе какая-то неполадка произошла. Васька, до этого мирно дремавший на одном из наших тюков, вдруг проснулся, потянулся, изогнулся колесом, а потом взял да и выпрыгнул из вагона через открытую настежь дверь. Никто из нас этого не ожидал и не успел задержать кота. Очутившись на земле, Васька без оглядки помчался прочь от поезда по широкому выкошенному лугу. Вдали виднелся кустарник, а из-за него выглядывали крыши маленького посёлка. Нам казалось, что кот держал путь прямиком к этой деревне. Что задумал негодник? А поезд вот-вот тронется дальше.

Ина выскочила из вагона и побежала за Васькой, выкрикивая вдогонку:

— Васька! Васёк! Вернись, милый, вернись! Да стой же, негодник паршивый!

Дело было серьёзное, — Ина могла отстать от поезда и остаться вдвоём с котом среди пустого неведомого поля. Что мне оставалось? Только одно — выскочить и самому из вагона. Так я и сделал.

Если бы кто со стороны, незаинтересованный в наших делах, посмотрел на эту картину, то, наверное, вдоволь бы посмеялся. А картина такая: впереди, изогнув хвост серпом, мчится огромный кот. Он прыгает через кочки, через кустики подсохшего бурьяна, но всем своим видом показывает, что никого он не боится, ни за кем не гонится, а бег его — всего лишь весёлое озорство. За котом изо всех сил бежит девочка, с растрепавшимися волосами, с раскрасневшимся, заплаканным лицом. А девочку догоняет дядя и никак не может догнать, — ему мешает ботинок, который расшнуровался и всё время соскакивает с ноги. Наши из вагона всё это наблюдали, но только им было не до смеха.

Васька вдруг остановился. То ли он послушался голоса Ины, то ли ему самому надоела эта бесцельная гонка. Ина подбежала к коту, хотела надавать ему шлепков, но Васька, как ни в чём не бывало, поднял торчком хвост, нежно замурлыкал и уткнулся носом в её ногу. Ну разве поднимется рука на такого?! Я же плюхнулся на землю и стал поспешно зашнуровывать предательский ботинок. В этот момент послышался гудок нашего поезда. Сейчас он тронется, а мы… ох… далеконько назад-то бежать! Я беру у Ины Ваську, и мы устремляемся к поезду. Кота я держу крепко, бесцеремонно; это ему не нравится, он начинает мяукать и вырываться из рук. Я награждаю Ваську крепкой затрещиной по лбу; кот присмирел, как бы сознавая свою вину.

Поезд тронулся, а бежать до него ещё добрых сто метров. К счастью, ползёт он очень медленно, преодолевая небольшой подъём. Ина бежит рядом, и я слышу, как часто и шумно она дышит. Оглядываясь через плечо, подбадриваю девочку, хоть у самого тоже дух захватывает и в глазах зелено. Наконец, мы подбежали к рельсам. Мимо нас, увеличивая скорость, движутся последние вагоны, все наглухо закрытые. Никаких подножек у них нет — вскочить не на что. У меня надежда на самый задний вагон, — у него обязательно должна быть открытая площадка с подножками. Вот он, подходит. Я командую дочери: «Прыгай!» Ина, собрав остатки сил, вскакивает на подножку и взбирается на площадку. Я бегу рядом с вагоном, стараясь не запнуться об концы шпал, и подаю Ине Ваську. Она держится одной рукой за поручень, а другой хватает кота за лапу. Васька верещит и царапается, но… сейчас не до этого. В следующий миг я тоже вскакиваю на подножку и облегчённо перевожу дух. Всё в порядке, — едем!

Поезд в этот раз, как нарочно, шёл без остановки несколько перегонов, и нам больше часа пришлось стоять на задней площадке. А когда мы, наконец, вернулись в свой вагон, — я тут же отдал строгий приказ: посадить Ваську в корзинку и больше не выпускать его, пока не приедем на место.

Мой приказ выполнялся неукоснительно, хоть кот и изводил нас своими жалобами. Впрочем, скоро всё кончилось. Через два дня мы прибыли на свою станцию, где ждал человек, который принял у меня вагон с книгами. Ждала нас и грузовая машина, чтобы отвезти в степной заповедник.