Васька путешественник

Новый член семьи

Нам предстояла поездка на самый дальний из заповедных островов — остров Круглый. Дело было летом, и мы решили взять с собой наших девочек. Этому они были очень рады, особенно Татьяна, — у неё на Круглом жила подруга, такая же как и она, шестилетняя попрыгушка. Подруга была дочерью наблюдателя-азербайджанца Зейнала Мамедова, и звали её Рафигой.

Выехали мы очень рано на маленьком катере. Этот катер — просто-напросто моторная шлюпка, никаких кают и кубриков на нём нет, пассажиры сидят на скамейках, или, как говорят моряки, на «банках». Тут же, посредине лодки, стоит и небольшой мотор, который при работе стрекочет, как весёлый кузнечик. При попутном ветре, в помощь мотору, на катерке можно поднять парус, и тогда наш «Нырок» мчится, обгоняя ветер и разбрасывая фонтаны брызг своими зелёными бортами.

Был у нас в заповеднике ещё один катер — «Фламинго», но это уже настоящее морское судно, с крытой палубой, с удобными кубриками и сильным мотором. На «Фламинго» мы плавали чаще всего зимой, когда идут дожди и море неспокойно.

На Круглый можно было проехать двумя путями: либо через залив, лавируя между мелкими островками, на которых гнездятся чайки, либо напрямик, открытым морем. Первый путь был всегда безопасен, даже для нашего маленького «Нырка», так как в заливе при любой погоде можно найти защиту от волн. Но этим путём до Круглого чуть ли не в два раза дальше, а нам нужно было пораньше до него добраться. Я посоветовался с мотористом — молодым парнем Митей Саблиным, — как лучше ехать. Митя внимательно осмотрел небо, по которому разливался жёлтый свет утренней зари, посмотрел на дальние горы, на цвет морской воды и уверенно сказал:

— Поехали прямо!

Здешние рыбаки очень хорошо угадывают, какая будет на море погода, — угадывают по разным приметам. Например, если утренняя заря слишком красная, — жди днём ветра; если горы надели облачные шапки, — будет дождь, и так далее. Моторист Саблин был сыном и внуком рыбака, сам вырос на море, и ему ли не знать всех этих примет насчёт погоды!

Митя запустил мотор, и наш «Нырок» тронулся в путь. Сидя у руля, я вёл катер вдоль берега острова, мимо пристаней и стоящих на якорях судов. Впереди виднеется белая вышка маяка, который стоит на самой южной оконечности нашего острова. Фонарь на маяке ещё не потушен с ночи и сейчас приветливо нам подмигивает, как большой жёлтый глаз. Вода в заливе нежнозелёного цвета и совершенно неподвижна. С борта ясно видны кустистые рыжие водоросли, которыми покрыто вязкое дно залива.

Минуем склады рыбозавода. Трескотня нашего мотора гулко отдаётся от стен длинных зданий, стоящих над самой водой. Вот и конечный мыс острова с маяком! Перекладываю руль влево, и «Нырок» весело выбегает на открытый водяной простор.

Море такое же тихое, как и залив, только медленно, равномерно дышит мёртвой зыбью. Смотришь на воду — и видишь: гладкая, сверкающая равнина вдруг начинает постепенно вспухать. Образуется очень пологая водяная возвышенность. Эта возвышенность движется навстречу катеру, медленно и ласково приподнимает его на себе и так же бережно снова опускает. Идёт вторая возвышенность, третья, четвёртая и так без конца. Мёртвая зыбь нашему судну не страшна, — наоборот, её мерное покачивание убаюкивает, и привычному человеку даже приятно.

Девочки сидят рядышком на «банке» и смотрят назад. Им нравится наблюдать, как за кормой, из-под гребного винта, вздымается шумный водяной бурун, а далеко за катером тянется прямая, ровная дорожка из пузырьков пены. Таня сегодня первый раз с гордостью надела мамин подарок — белый фартучек с вышитыми на нём тремя грибами-мухоморами. Этот фартук она бережёт до крайности, боится даже к нему руками прикоснуться, чтобы не запачкать.

Солнце поднялось выше, вода в море посветлела и покрылась бесчисленными золотыми искрами. Ярко осветились белые дома и черепичные крыши на острове Рыбачьем.

Остров всё дальше и дальше. Уже не видно его низких зелёных берегов, только красные крыши да вершины деревьев возвышаются над водой. Вот скрылись и крыши, а за ними погрузилась и вышка ветродвигателя, который стоит рядом с нашим домом. Лишь башня маяка, как прямой тонкий палец, ещё долго виднеется позади. Я открыл крышку лодочного компаса и взял по нему прямой курс на остров Круглый.

Впереди катера вдруг закипела и мелко забурлила вода. На ней появилось множество каких-то предметов, похожих на блестящие серые шарики. Шарики густо усеяли воду и все, как по команде, стали неподвижными. Митя поглядел из-под руки вперёд, свистнул и поспешно остановил мотор. Катер перестал тарахтеть, но продолжал с тихим журчанием быстро двигаться вперёд. С ходу он врезался в гущу блестящих шариков. Вода снова забурлила, шарики заметались, и из воды начали выпрыгивать рыбы — стройные, похожие на веретёна, с тёмными спинами и блестящими белыми брюшками. Рыба, как стая шустрых птиц, веером разлетелась прочь от катера. Некоторые сильно стукались о борт, а две рыбины, не рассчитав своих прыжков, шлёпнулись прямо к нам в катер и затрепетали на решётке настила. Это была кефаль.

У кефали есть такая особенность: в тихие летние утра косяки кефали иногда всплывают на самую поверхность моря. Выставив из воды свои блестящие тупоносые головы, рыбы могут подолгу оставаться в таком положении, как будто они засыпают, засмотревшись в глубокое безоблачное небо. Но стоит лишь потревожить дремлющий косяк, как рыбы обнаруживают удивительное проворство и, разлетевшись в разные стороны, мигом погружаются в глубину.

Митя подобрал заскочивших к нам рыб и со смехом сказал:

— Вот кабы ещё парочку, можно бы и ушку сварить!

Между прочим, в Каспийском море раньше кефали не было. Эту замечательно вкусную, почти бескостную рыбу завезли сюда лет двадцать тому назад из Чёрного моря. Привезли и выпустили в Каспий. С тех пор кефаль здесь сильно размножилась, и сейчас её промышляют каспийские рыбаки наряду с селёдкой, воблой и другими рыбами.

Прошло уже около двух часов. «Нырок» всё так же старательно бежит вперёд, постукивая мотором и покачиваясь на мёртвой зыби. Кругом, кроме воды и неба, ничего не видно, даже дальние береговые горы скрылись в знойной дымке. Всё залито ослепительным солнечным сиянием. Я не отвожу глаз от картушки компаса, стараясь, чтобы катер не сбивался с курса.

В воздухе всё так же тихо. Становится жарко. Митя всё чаще встаёт на банку и, припав к биноклю, смотрит вперёд. Наконец он удовлетворенно объявляет:

— Круглый показался!

Через некоторое время и я начинаю различать в бинокль два тёмных пятнышка, которые смутно замаячили в безбрежной дали моря. Это вершины двух огромных вётел, которые стоят возле кордона на Круглом. Больше там нет ни одного дерева и вообще никаких других высоких предметов.

Пятнышки постепенно увеличиваются, их уже видно простым глазом. Я закрываю компас, — больше он не нужен. Ещё пятнадцать-двадцать минут — и между вётлами завиднелось что-то красноватое — это черепичная крыша кордона. Из воды постепенно поднимается полоска берега, зелёная от кустов ежевики и высокой нетронутой травы. Над островом мелькают белые подвижные точки, словно поднятые ветром пушинки снега. Это чайки, — их множество живёт на Круглом.

Когда подплываешь к берегу после морской поездки, то, как бы ни была она коротка, берег всегда кажется особенно родным и приветливым. Так и на этот раз — все мы невольно заулыбались, а девочки радостно замахали руками навстречу земле.

Послушный рулю катер описал крутую дугу и легонько толкнулся бортом о деревянный причал. Митя швырнул конец длинной верёвки. Её поймал стоящий на мостках высокий смуглый человек с чёрными усиками. Человек зачалил верёвку за столбик и, широко улыбнувшись, крикнул:

— Салам!

Нас приветствовал наблюдатель Мамедов. Он нагнулся к катеру, подхватил подмышки Татьяну и, смеясь, поднял её на причал:

— Скачи сюда, кызы!

То же Зейнал проделал и с Иной.

От кордона, быстро семеня босыми ногами, бежала Рафига. Она вихрем налетела на Татьянку, обняла её и закружила на прибрежном песке. Зейнал, глядя на подруг, громко смеялся и приговаривал:

— Ай, спасибо! Ай, спасибо!

Я так и не понял, — кого и за что он благодарит.

Возле дома нас встретила жена Мамедова — Марьям-арват. За её широкую, длинную юбку с двух сторон держались два маленьких мальчика — сыновья — Надир и Назыр. Они были так похожи друг на друга, что даже родной их отец иногда путал: который из них Надир, а который Назыр? Рафига различала братьев по голосам, хоть лепетали они и плакали совершенно одинаково.

Через час мы, в сопровождении Зейнала, отправились в обход острова, а девочек куда-то увела Рафига.

Мы осмотрели место, где гнездились чайки-хохотуньи. Это большой ровный луг среди острова, сплошь усеянный гнёздами. Зейнал вёл учёт гнёздам; сейчас, по его словам, их здесь было около трёх тысяч.

У чаек уже были птенцы, и всё гнездовье копошилось и невообразимо шумело. Серые крикливые чайчата парами и тройками сидели или топтались у своих гнёзд. Те, кому родители подносили корм, с криком разевали рты и поспешно глотали насекомых, полевых мышей или ещё чего-либо. Другие ждали, высматривая среди летающих взрослых птиц свою мать или отца. Всё галдело, пищало и двигалось.

Когда мы проходили через гнездовье, многие птенцы увязались за нами и бежали целой стайкой, крича и пытаясь обогнать друг друга. Это было плохо, — птенцы потеряют свои гнёзда, выводки перепутаются, и родителям нелегко будет их разобрать и водворить на место. Может нарушиться строго установленный порядок кормления чайками своих детей. Взрослые птицы как будто понимали это, — они с жалобными криками носились над самой землёй и пытались отогнать назад бегущих за нами птенцов. Мы поспешили уйти с гнездовья.

Некоторые думают, что чайки — птицы вредные. Они, мол, уничтожают много рыбы. Это печальное заблуждение, особенно в отношении настоящих чаек, например хохотуний. Чайка не умеет нырять, у неё нет ни острых когтей, ни подклювного мешка, и рыбу она может схватить только клювом. Но это возможно лишь тогда, когда рыба плавает почти на поверхности воды или она почему-либо очутилась на самом мелком месте, — совсем у берега. В обоих случаях это будет рыба либо больная, либо мёртвая. Вот такую рыбу чайки действительно хватают и делают тем доброе дело, — они выполняют обязанности морских или речных «санитаров». Главная же пища чаек не рыба, а то, — что живёт на суше — мыши, полёвки, суслики и всевозможные насекомые. Уничтожая их, чайки приносят человеку огромную пользу.

Как-то я вскрыл желудок убитой хохотуньи и извлёк из него… семьдесят три саранчи-пруссика — насекомых, вреднейших для сельского хозяйства.

Чайки приспособлены к воде главным образом потому, что вода защищает их открытые наземные гнёзда. Только на небольших островках, где нет ни лисиц, ни шакалов, ни других хищников, могут безопасно размножаться чайки. Вот почему на острове Круглом и на других островах нашего заповедника гнездовья чаек строго охраняются.

Вернувшись вечером на кордон, я сразу же заметил, что Татьянка чем-то сильно озабочена. Она пошепталась с матерью, а потом подошла ко мне и с таинственным видом заговорила:

— Папа! Ты ничего не знаешь?

— Пока нет.

— У Рафиги есть котёночек, до чего же хорошенький! Вот бы нам такого! А?

— Ну что ж, ты попроси Рафигу, — может быть, она тебе и отдаст его!

— Я просила, говорила, что у нас нет кошки, а у них целых три.

— И что же?

— Всё равно не даёт!

По лицу Татьяны было видно, что она вот-вот расплачется от огорчения. Я посоветовал предложить Рафиге что-либо в обмен за котёнка. Тогда Таня рассердилась на меня и горячо проговорила:

— Папка! Вот ты какой! Как будто я сама не знаю! Я же обещала Рафиге: когда у нашего Бабурика будут дети, то я привезу ей живого пеликанёнка!

— Что же она?

— Она ничего не хочет!

— Значит, ничего и не выйдет. Не могу же я заставить Рафигу отдать тебе котёнка.

Но Татьяна не унималась, она настойчиво просила, чтобы я хоть только посмотрел на котёнка. Видно, не хотела она расставаться со своей надеждой.

Мы пошли в ту половину дома, где жили Мамедовы. Рафига очень неохотно достала откуда-то из-за печки и показала мне совсем ещё маленького котёнка. Он был темносерый, с красивыми тигровыми полосками на боках. Грудь, передние лапы и брюшко у него были чисто белые. Котёнок как котёнок, но что-то в форме его головы напомнило мне огромного кота деда Луки. Тогда я попросил Рафигу показать и мать этого котика. Девочка стояла передо мной, крепко прижав к груди своего любимца, и не двигалась с места. В её больших чёрных как уголь глазах сквозили страх и недоумение. Подумав, что Рафига не поняла моей просьбы, я, подбирая с трудом слова, повторил её по-азербайджански:

— Кюрсат баладжа писигин анасыны.

Рафига, медленно и опасливо озираясь, пошла снова за печь и вернулась с громадной пёстрой кошкой, которую с трудом держала на руках.

Так и есть, — разинская! Теперь уже и мне захотелось заполучить котёночка. Однако высказать это вслух я не решился, так как знал, что Зейнал, желая сделать мне приятное, попросту отберёт тогда у дочери котёнка и отдаст его нам.

Но стоило только посмотреть на Рафигу, чтобы понять её отчаяние. Девочка догадывалась, что угрожает её любимцу.

Я ободряюще подмигнул Рафиге и, взяв за руку свою дочь, направился к выходу. Едва только мы переступили порог, Татьянка уткнулась лицом мне в бок и начала жалобно всхлипывать. Но тут же нас догнал Зейнал, с котёнком в руках. Он заступил мне дорогу и поспешно заговорил:

— Иолдаш начальник! Зачем так уходишь! Твоя кизы хочет маленькую кошку, — возьми, возьми её! Вот она, бери!

«Вот тебе и на!— подумал я.— И зачем только мы пришли смотреть на этого злополучного котёнка?!»

За дверью слышался горестный плач Рафиги. Я остановил Мамедова:

— Зейнал! Не обижай свою дочь, верни ей котёнка! Слышишь, как она плачет? А моя кизы уедет отсюда и всё забудет.

Сказал я это очень твёрдо, и Зейнал понял, что спорить со мной бесполезно. Он смущённо закачал головой и, прищёлкивая языком, понёс котёнка обратно.

На следующий день утром мы уезжали с Круглого. Всё население кордона вышло нас провожать на пристань. Пришла и Марьям-арват, уложив спать своих Надира и Назыра. Не было только одной Рафиги, и никто не знал, куда она скрылась. Уж не таит ли она обиду на нас за вчерашнее? Мне это было очень неприятно.

Татьяна сидела в катере мрачнее тучи, ни с кем не разговаривала и только часто украдкой посматривала в сторону кордона. Ина подтрунивала над сестрой, пытаясь её развеселить, но это ей не удавалось.

Саблин наладил мотор и уже вставил заводную ручку, готовясь запустить его. Вдруг Татьяна вскочила с места и умоляюще проговорила:

— Дядя Митя, подождите! Я сейчас.

С этими словами она выскочила из катера и побежала по мосткам к берегу. Мы с женой переглянулись, подумав одно и то же, — дочь отправилась на кордон к Рафиге. Но Таня, сойдя на берег, не пошла по тропинке, ведущей к кордону, а свернула куда-то в сторону. Добежав до одиноко стоящего кустика ежевики, она принялась что-то искать на земле. Мне стала понятна эта маленькая хитрость: Татьянка просто оттягивает время отъезда, надеясь, что Рафига всё-таки придёт на пристань.

Но нам пора было отправляться в путь. Я крикнул Татьяне, велев ей немедленно возвращаться на катер. Девочка послушалась, но шла назад так медленно, что я готов был уже рассердиться на неё. Наконец Таня уселась на своё место и, вздохнув, отвернулась в сторону моря.

Митя запустил мотор. Я занял своё место у руля и скомандовал Зейналу, стоящему на мостках:

— Отдай чалку!

Мамедов отвязал причальную верёвку и хотел было оттолкнуть ногой нос катера от пристани. Но он этого не сделал, а наоборот, — поймал конец чалки, скользившей вниз, и снова накинул её на столбик.

К берегу бежала Рафига. Она размахивала одной рукой, а в другой держала какой-то свёрток из тряпки. Послышался её звонкий голос:

— Даян, даян!— По-русски это значило: «Стой, подожди!»

Быстрая и лёгкая, как горная козочка, Рафига пронеслась по мосткам и, не задерживаясь, прыгнула в катер. Усевшись на корточки перед Татьянкой, она размотала принесённый свёрток и вынула из него своего серого пушистого котёночка. Положив его Тане на колени, Рафига громко заговорила:

— Ну, якши! Бери, бери — твой кошка! Я тебе подарила.

Татьянка расцвела, как маков цвет, и принялась целовать свою подругу. Потом, что-то придумав, она легонько отстранила её от себя, сняла с колен котёнка и стала быстро развязывать концы своего вышитого фартучка. Сняв фартук, она также поспешно надела его на Рафигу, не заметив второпях, что надевает наизнанку. При виде этой сцены у меня стало тепло на душе, — дочь не задумываясь отдала подруге свою самую любимую вещь.

Все были довольны — обычай соблюдён! Подарок за подарок — так полагается делать, по обычаям здешних жителей.

Весь обратный путь наши девочки по очереди держали на руках котёнка. Татьянка неохотно уступала свою очередь. Она нежно гладила его пушистую тёплую шёрстку и приговаривала:

— Васька ты мой, Васенька!

Так и появился в нашей семье новый член — котёнок Васька, прославленной разинской породы, и совершал он сейчас своё первое в жизни путешествие.