Васька путешественник

Там, где много зверей

Выжженная солнцем, жёлтая целинная степь. Сухие метёлки ковыля обтрёпаны ветром. Куда ни глянешь, — всюду одно и то же. От жаркой желтизны больно глазам. Ничего живого не видно. Только степные жаворонки изредка вспархивают из сухой травы. Если б не они, то можно подумать, что здесь всё начисто вымерло, погибло от знойного ветра. За машиной тянется огромный густой хвост пыли. Пыль стелется далеко позади и медленно оседает на придорожный бурьян.

Девочки мои присмирели. Их разморила жара, утомило однообразие. Жена грустно смотрит вдаль и со вздохом произносит:

— Вот так природа! Нечего сказать, — заехали!

Я утешаю: «Подождите, мы ещё не доехали до самого интересного!» Однако мне и самому надоело ждать, — когда же покажется то, о чём так хорошо расписано в книгах и наслышано от разных знающих людей!

Впереди показалось широкое тихое озеро. Дорога идёт прямо к нему и тонет в бледноголубой воде. Но откуда же здесь вода? Ливень, что ли, прошёл? Все мы смотрим на это странное озеро. Оно манит своим туманным зеркалом, обещает прохладу, такую желанную среди раскалённой степи. Машина мчится быстро, но… вода всё так же далека, она как будто уходит от нас. Замечаю по телеграфным столбам, по кустикам бурьяна — что за история?! Вот этот кустик только что был у самого берега, а сейчас мы проезжаем мимо него, но рядом никакой воды нет и в помине, — всё сухо, всё снова жёлто и пыльно. Это был мираж — причуда степной природы, игра нагретого воздуха. Едем дальше, и снова впереди вода, на этот раз — мелкие лужицы разлиты по дороге. Они так же бесследно исчезают, едва лишь автомобиль приближается к ним.

Наконец на далёком горизонте появляется что-то тёмное. Сначала — как маленький кустик, затем расширяется, встаёт зубчатой неровной стеной. Лес! Неужели в самом деле лес? А может быть, — это опять мираж? Нет, лес не убегает от нас, наоборот, он приближается и виден всё лучше, отчётливее. На фоне леса вырисовываются высокая каменная башня с зубцами наверху, белые домики с черепичными крышами. Дорога входит в улицу — улицу-сад. Домов не видно из-за высоких кустов сирени. Над крышами склонились деревья — дубы, ясени, клёны и какие-то ещё — незнакомые. Они шелестят живой зелёной листвой. А где же надоедливый степной ветер? Он запутался, заблудился среди деревьев, кустов и, обессиленный, улёгся у их подножий.

Автомобиль бежит вдоль длинного забора из железной сетки, сквозь неё видно глубокое тихое озеро — настоящее, не призрачное. Утки-кряквы медленно плывут вдоль стены тростников. Откуда-то прилетела пара диких гусей и села на воду, возмутив её гладкую поверхность. На гибкой ветке, склонённой над прудом, сидит малая выпь и чистит свои бурожёлтые пёрышки. Птицы никого и ничего не боятся, даже осторожная выпь и та не обращает никакого внимания на нашу машину. Мои дочери смотрят во все глаза на эту удивительную картину, но вот мы уже миновали озеро — и снова вдоль дороги потянулась стена старого тенистого парка. Над вершинами деревьев целыми роями носятся кобчики — эти шустрые, полезные и милые соколки.

Машина остановилась. Вот и домик, в котором нам предстоит жить. Домик уютный, чистенький, кругом много зелени. Девочки мои совсем развеселились…

— Папа, а здесь хорошо! Честное слово, — недурно!

Первой с машины снимается корзинка с Васькой. Он вылезает из неё всклокоченный, недовольный. Но, отряхнувшись и осмотревшись, кот уверенно идёт на крыльцо и начинает тщательно умываться лапкой. Рабочий, помогающий нам разгружать машину, при виде Васьки удивлённо замирает на месте и восклицает:

— Тю! Вот это котяга! — Занося корзинку в дом, он почтительно обходит Ваську и ещё раз с удивлением оглядывается на него.

Вот уже несколько дней живём мы в степном заповеднике и не перестаём удивляться. Очень уж здесь всё необычно. Мы привыкли считать, — если это заповедник, так значит, в нём сохраняется дикая природа, такая, какой она здесь сложилась за многие сотни, тысячи лет. Её и охраняют для того, чтобы сберечь на будущее всё, как есть, в первобытном виде — почву, растения, зверей и птиц, даже насекомых. Сберегать всё это и изучать без помех. Так и было у нас в Каспийском заповеднике. А тут по-другому.

Была степь ровная, как стол, без воды, без единого кустика. Типчак, ковыли, грудница, кермек, житняк — неприхотливые, выносливые к засухам травы — покрывали жёстким ковром горячую землю. И только весной, пока не ушла ещё влага зимних дождей, зацветала степь на короткое время. Жёлтые ирисы, алые тюльпаны вдруг вспыхивали, как живые огоньки, среди прошлогодней мёртвой травы. Распустившись, они торопятся поскорей отцвести, пока злые суховеи не иссушили их нежные лепестки. Жили в степи её звери и птицы. По утрам из глубоких нор вылезали сурки-байбаки и, встав столбиками на вершинах нарытых ими же земляных куч, обозревали целинный простор, смотрели долго, внимательно, прежде чем приняться за кормёжку стеблями типчака или листочками дикой люцерны. Зайцы-русаки, нагулявшись и наевшись за ночь, спешили залечь на долгий дневной отдых где-нибудь под кустиком ковыля. Пронзительным посвистом оглашали воздух суслики и опрометью шмыгали в свои норки, завидев в небе степного орла — своего исконного, страшного врага. Жаворонки-джурбаи, взлетев из травы тёмными комочками, рассыпали серебряный звон своих песен. Забияка-стрепет, вскочив на суслиную кочку, расправлял веером хвост и начинал задорно вытанцовывать перед своей подругой-стрепетухой. Так текла жизнь каждую весну в целинной степи, с давних-давних времён.

Полвека назад на юге Украины кусок целинной степи объявили заповедником, чтобы сохранить её навечно непаханной, нетронутой. А рядом, на такой же целине, природу стали начисто переделывать. Выкопали глубокие колодцы, начали выкачивать из них воду и поливать посаженные деревья и кустарники. Устроили искусственные озёра и болота, с островами, с тростниками и осокой. Стали привозить сюда полезных и диковинных животных из разных стран — из Европы, Африки, Индии, Австралии. Чужеземных зверей и птиц выпускали в искусственный лес, поселяли на озёрах и в больших, огороженных сеткой степных загонах. Главное, чего здесь добивались, — это чтобы редкие животные жили не в клетках, а на свободе, чтобы птицы могли летать куда им вздумается, но не улетали бы совсем из заповедника, чтобы антилопы, олени и другие копытные животные свободно паслись в окрестных степях, но не забегали бы нивесть куда. Трудная была эта задача, но с ней справились, хоть и много пришлось вложить труда и терпения.

Сейчас всякий, кого приведёт случай побывать в степном заповеднике, может там увидеть два любопытных мира. Один мир — это старая девственная степь, такая же, в какой когда-то воевали с половцами русские дружины славного князя Игоря. В этой степи сохранились не только байбаки, степные орлы и стрепеты, но даже половецкие идолища — «каменные бабы». До сих пор — много веков — стоят они на курганах и смотрят на восток своими невидящими каменными глазами. Вольные ветры гоняют по этой степи сухие кустики перекати-поля и напевают древнюю песню, шумя в траве и играя косицами ковылей.

А вот другой мир. Царство леса и воды, населённое удивительными животными. Чудо, созданное заботливой и смелой волей человека. Здесь любят показывать приезжим эту разительную разницу. Вот, мол, смотрите, вот вам… степь первобытная, — такую теперь в других местах не увидишь! А это… сделано людьми, силой науки и силой рабочих рук. Вот во что можно превратить неуютную безводную степь, — смотрите же!

Впрочем, мне-то надо было не только смотреть, а и кое-чему поучиться, вникнуть в дело, разобраться в сути. Что касается зоопарка, где я должен был работать, то суть эта такова:

Наша страна очень велика и очень богата — это так. Но если взять её животный мир, то в нём, оказывается, кое-чего и не хватает — полезного и интересного. Например, у нас не водятся страусы. А птицы эти очень крупные, мясо у них съедобное, вкусное. Вкусны и их яйца — каждое весом полкилограмма, а то и побольше. А кто не знает, как необыкновенно красивы страусовые перья! Недаром же страусов давно уже разводят как домашних птиц в Африке и других южных странах. Или вот крупные антилопы: канна, гну, бубал, куду, бейза, нильгау; это всё охотничьи звери, дорогая, завидная добыча, да и не только добыча. Известно, что антилоп канна можно разводить как домашний скот и получать от них превосходное жирное и целебное молоко. Но у нас нет таких животных, — они живут в Африке или в Индии — далёких от нас землях. Сейчас мне скажут: «Ишь ведь чего придумал! Да на что нам страусы и антилопы, или у нас своего зверья мало?»

Действительно, у нас в Советском Союзе много всяких и зверей и птиц. Но только не везде, а так — где густо, где пусто. На Дальнем Востоке, в густых и влажных уссурийских лесах чего-чего только нет! Лоси, олени, косули, кабарги, кабаны, медведи, волки, еноты, леопарды, тигры, соболи, горностаи, белки, зайцы, дикобразы, глухари, тетерева, рябчики, куропатки, дикуши, фазаны — всего и не перечтёшь, как в хорошем зоопарке. Раздолье там охотнику. Ну а где-нибудь в Курской области? Там за одним зайцем по пять охотников гоняется, а чего-нибудь покрупнее, поинтереснее и не сыщешь. Несправедливо получается. Люди у нас везде одинаковые, с одинаковыми правами, а тут неладно выходит. Чем же виноваты орловские или харьковские охотники, что у них такая бедность на дичь? Впрочем, у нас многие считают, что охота — это баловство, пустая забава и, дескать, не стоит из-за неё особенно беспокоиться. Ладно, — согласимся, пока что, и с этим. Но возьмём другое.

Люди с незапамятных времён разводят домашних животных, и без них сейчас наша жизнь была бы просто немыслимой. Как это, в самом деле, можно было бы обойтись без мяса, масла, сыра, молока, яиц, шерсти, шёлка, кожи? Чтобы получить всё это, животноводы вывели очень много разных пород домашних животных. Об этом все знают. Но всем ли известно, откуда взялась наша домашняя курица? Её древняя родина — Индия, Цейлон, страны Индо-Китая. Там и сейчас ещё живёт в тропических лесах дикая банкивская курица, от которой пошли все домашние породы кур. А многие ли знают, откуда происходит домашняя корова — кормилица человека с его младенческих лет? Люди приручили корову, сделали её домашним животным, очень давно, так давно, что сейчас трудно и решить, где, в какой стране человек первый раз подоил дикую корову. Всё-таки известно, что к числу давнишних предков домашней коровы относятся дикие быки индийских джунглей — бантенг и гаял. Вот опять Индия, опять джунгли! Как же, однако, произошло, что эти тропические животные, не знавшие, что такое снег и морозы, теперь живут везде — и на Юге, и на Севере, даже… за Полярным кругом? Произошло то, что они сильно изменились. Долгие годы, из поколения в поколение, южные животные, находясь под присмотром человека, постепенно привыкали и к холоду, и к другой природе вообще. Человек, переселяясь по земле, занимая новые места для жизни, вёл за собой и своих домашних животных. Те из них, которые выдерживали новый климат, новую пищу, оставались у человека и давали потомков, ещё более выносливых. А новые края становились для них уже родиной. Когда животное или растение обретает себе новую родину и полностью приспосабливается к её природе, то с ним происходит то, что учёные называют словом акклиматизация. Слово мудрёное, но как же без него обойдёшься, если эта самая… акклиматизация и есть главная суть работы нашего степного заповедника-зоопарка. Здесь изучают этот таинственный закон природы, чтобы овладеть им, взять его в руки, как волшебную палочку, и… творить чудеса.

Древний человек не знал того, что знаем мы; ему помогала природа акклиматизировать животных, но происходило всё это очень уж медленно. Понадобилась не одна тысяча лет, прежде чем индийская птица курица стала жить и размножаться далеко на севере. Нам это не подходит. Мы теперь привыкли всё делать быстро — быстро строить, быстро ездить по земле и летать по воздуху. Нужно научиться быстро акклиматизировать животных. А тогда будут исправлены и «несправедливости» природы. Мы заселим свою страну самыми разнообразными полезными и красивыми животными — будут довольны и охотники, и животноводы, да и просто те, кто любит смотреть на приятных животных и чувствовать, что наша природа не оскудевает, не опустошается, а, наоборот, расцветает и богатеет вместе с нами.

Рабочий день в зоопарке начинается рано. Едва только засереет рассвет, как бригадир отдела копытных Василий Дмитриевич уже подходит своей торопливой походкой к антилопнику. Приходит пастух Миша и седлает поджарую серую лошадь. Олени встают с лёжек и собираются у ворот загона, нетерпеливо встряхивая ушами. Миша пускает коня вскачь и объезжает загон большим полукругом, подгоняет к воротам медлительных горбатых зебу, яков — косматых и угрюмых на вид. Сайгаки ловко увёртываются от лошади и вихрем несутся в сторону, опустив вниз свои смешные кувшинообразные головы и часто-часто перебирая ногами. Одинокий джейран, с независимым видом, нехотя уступает дорогу коню. Сам он чуть побольше зайца, а важность такая, что подумаешь, — сильнее и зверя нет.

В дальнем углу загона сгрудились тёмные странные животные. На головах — коровьи, круто загнутые рога, на шеях — лошадиные гривы, лошадиные же и хвосты. Тело у них с опущенным задом, ноги стройные, точёные, а морды… и сравнить не с кем, — какие-то невероятно дикие, страшные! Это антилопы гну. Они держатся в сторонке, выжидательно и неприступно.

Василий Дмитриевич выпускает из антилопника целое стадо канн. Стройные животные идут друг за другом. Над ними плывёт лес длинных, грозных рогов, а под рогами блестят пары больших чёрных, добрых глаз, подёрнутых тёплой влагой. Канны идут неторопливой, дробной рысью, и кисточки тёмных волос покачиваются у них на подгрудках. Миша собрал своё необыкновенное стадо у ворот, но чего-то ещё ждёт и, привстав на стременах, смотрит вдоль длинного ряда вольер. Там показался другой всадник. Он сдерживает не в меру горячего коня и поправляет на голове шапку. А впереди, взлягивая и выбрыкивая, несутся полосатые неправдоподобные звери. Утренний воздух вдруг оглашается суматошным лаем, как будто целая свора собачонок бросилась на незнакомого прохожего. Это косяк зебр. Они рады ясному утру, свободе и выражают свой восторг ржанием, похожим на собачий лай.

Зебры примкнули к общему стаду, и в нём сразу же началось движение, толкотня. Все головы — рогатые и ушастые — повёрнуты к воротам, но Миша не торопится их открывать. Он опять чего-то ждёт. Наконец открылась ещё одна вольера, и из неё в общий загон выкатились огромные туши, покрытые густой коричневой шерстью. Впереди идёт самый крупный зверь. На его могучей шее крепко сидит тяжёлая рогатая и бородатая голова. Маленькие глазки сумрачно поблёскивают из-под косматой чёлки. Петя ласково кличет:

— Боря, Боря! Иди сюда, мальчик, иди!

«Мальчик Боря», в котором добрая тонна веса, приближается к стаду и ведёт за собой ещё полдесятка таких же зверюг. Животные, сгрудившиеся у ворот, оглядываются; среди них заметно стремление расступиться и пропустить вперёд подходящих гигантов. Как будто в каждой рогатой голове — одна и та же мысль: «Надо посторониться! Разве можно не уступить дорогу бизонам!»

В этот момент ворота распахиваются и всё стадо, перемешавшись, потоком выливается из загона, а очутившись на просторе, расходится широким веером. Животные снова разбиваются по своим группам. Зебры вырываются вперёд, и через минуту их полосатые тела мелькают уже далеко от загона. Олени разбрелись по целине и склонили головы к траве. Канны пасутся вместе, плотным косяком. Позади, как тяжёлые корабли, медленно и степенно движутся бизоны. Пастухи разъехались в разные стороны и встали дозором по краям своего стада.

Я смотрю на эту картину и удивляюсь: разные животные, с разными повадками, из разных стран и вот… пасутся в общем стаде, друг друга не трогают, каждый знает своё место. Дикие, своенравные, а покорно слушаются двух верховых парней, как будто у тех в руках не обыкновенные ремённые плётки, а в самом деле волшебные палочки. «Поразительно!» — последнее слово я произношу вслух. Стоящий рядом Василий Дмитриевич слышит и отвечает с улыбкой:

— Да! Посмотреть есть на что. Мы-то люди привычные, а которые первый раз всё это видят, сильно удивляются.

Из степи волнами несётся терпкий запах осенней полыни. Слышится переливчатый посвист авдоток. Птицы летят к озеру попить воды. День начался. Я иду на свой участок — к птицам.

В парке эхом отдаются пронзительные женские крики. Можно разобрать только конец одного, часто повторяемого слова: «… усеньки, усеньки… усеньки!» Почему так голосит эта женщина? Уж не случилось ли чего с ней? Нет, всё в порядке. Это страусиная нянька Прасковья Гавриловна скликает к утреннему завтраку своих питомцев: «страусеньки, страусеньки!»

У опушки парка на земле стоят деревянные корыта. Возле них толпятся пепельно-серые высоконогие птицы, с длинными шеями, с какими-то нептичьими, приплюснутыми головами. Прасковья Гавриловна вытряхивает из ведра пареное зерно, распределяет его по кормушкам. Птицы хватают корм как-то с маху, целиком набивая им клюв. Это завтракают нанду — самые мелкие из страусов. Впрочем, если нанду вытянет шею вверх, то почти и сравняется ростом со средним человеком, а чтобы поднять такую птицу на руках, придётся как следует потрудиться. Здесь нанду свободно гуляют в парке. Они миролюбивы, никого не обижают, и только весной самцы становятся отчаянными драчунами. Тогда они могут наставить вам хороших синяков своими крепкими клювами. Другое дело — настоящие страусы — африканские! Эти громадины, если рассердятся, то могут и убить человека ударом могучей своей ноги. В зоопарке их держат в больших загонах, огороженных сеткой.

Мне нужно пройти к озеру, посмотреть, что там делается в птичьем царстве. Чтобы сократить путь, иду прямо через лес. Едва лишь я свернул с дорожки, как из-под ног с треском взлетел фазан и, словно золотая ракета, круто поднялся над вершинами деревьев. Он напомнил мне Кавказ, Каспийское побережье. Как хорошо, что и здесь живут эти чудесные птицы — живые цветы земли! Не так уж много времени прошло с тех пор, как в степной заповедник привезли первых фазанов с Кавказа, с Дальнего Востока. А теперь они тут на каждом шагу, то перелетают с места на место, то копошатся под деревьями или на полянках, выискивая разные семена и насекомых. По вечерам, после захода солнца весь парк оглашается фазаньими криками. Петушки, взлетая на деревья для ночлега, обязательно выкрикивают по нескольку раз: «крек-кек, крек-кек!»

Над поверхностью озера ещё держится утренняя туманная дымка, и плавающие утки кажутся крупнее, чем они есть на самом деле. Весь широкий плёс пестрит птицами. Вон медленно плывёт стайка лебедей-кликунов — белых, как снег, и величественных. Вон кружатся на месте и часто ныряют лысухи. Дальше на берегу островка сидят рыжежёлтые огари и охорашивают своё оперение. Слышится шум потревоженного воздуха, и на воду, рядом с огарями, целым роем садятся малютки чирки. Словно белый кораблик с разрисованными боками, проплывает мимо утка-пеганка. Целое стадо серых гусей отдыхает, лёжа на прибрежной дорожке. Они очень медленно и неохотно поднимаются, чтобы дать мне пройти. Вот так дикие гуси! До чего же они привыкли к человеку! Смотрю через озеро и вижу, — у его дальнего плоского берега бродят по колено в воде белорозовые птицы. Их змеиные шеи причудливо изгибаются, головы погружаются в воду. Фламинго! Ещё одна приятная встреча со старыми знакомыми!

Я сажусь на камень у воды, смотрю и думаю. Да, здесь особый мир, мир сказок наяву! И чтобы познать этот мир, нужны не дни и не месяцы, а целые годы. А чтобы описать его как следует, нужно сделать отдельную книжку, да и не маленькую.

При выходе из парка мне повстречался невысокого роста человек, в солдатских сапогах, в брезентовой куртке и с ружьём за плечами. Это бригадир птичьего отдела Иван Пименович. Он, как всегда, в отличном настроении, идёт вразвалочку и попыхивает папироской-самокруткой. Однако почему он с ружьём? Спрашиваю:

— Никак на охоту собрались?

— Какая там охота! Кошка рыжая каждое утро в парке колобродит. Вчера, об эту пору, видел, как синицу в зубах несла. Непорядок! Надо её подстеречь.

Вот оно что! Да, там, где разводят и охраняют птичек, кошка — враг! Тут я подумал об нашем Ваське: что, если он повадится ходить в зоопарк и будет там за птицами охотиться? Убьют ведь кота и… правильно сделают. Одно меня утешало, — наш домик стоит посреди посёлка, от птичьего парка далековато, — не попадёт туда Васька. Это и оправдалось. Только один раз, много времени спустя, Васька отколол-таки штучку. Как-то поздно вечером взял да и принёс к нам домой не синичку, а… молодого фазана! Как и где он его поймал, — непонятно, но фазан был живой, только слегка помятый. Фазана, разумеется, мы у Васьки отняли и отнесли в зоопарк к Ивану Пименовичу, а коту своему я устроил жестокую экзекуцию при помощи веника. Не знаю, веник ли помог или по другим причинам, но Васька больше фазанов не ловил и вообще птицами почти не интересовался.