Вечное Евангелие в вечно меняющемся мире

Каждые несколько сотен лет мир переживает кардинальные перемены, которые мы привыкли называть «сдвигами парадигмы». За какие–то несколько десятилетий общество как будто полностью перестраивается. Меняется мировоззрение, преображаются общественные и политические структуры, у людей появляются новые ценности, отличные от того, что ценило предыдущее поколение. Меняются представления людей о мире, в котором они живут. На смену старшему поколению приходит новое, и за этот сравнительно короткий срок общество входит в совершенно новый мир. Люди, родившиеся в этом новом мире, не могут даже представить себе, каким был мир во времена их бабушек и дедушек. Им даже своих родителей и то не просто понять.

Именно такой сдвиг парадигмы мы сейчас переживаем. Это переход от модернизма к постмодернизму. Некоторые социологи считают даже, что этот сдвиг только начался и что постмодернистский мир еще не принял свои окончательные очертания. Постмодернизм еще не стал каким–то устоявшимся мировоззрением или культурным явлением. Но у нас уже достаточно знаний о нем, чтобы попытаться оценить воздействие этих перемен на Церковь и ее миссию. Наверное, лучше всего будет начать с обзора предыдущих коренных преобразований, имевших место за последнюю тысячу лет.

Подобная «краткая история религиозной мысли», как правило, рискует быть слишком поверхностной, однако в данном случае она даст нам возможность составить общее представление о ключевых переменах, под влиянием которых сформировался наш сегодняшний мир. В течение последних десяти–пятнадцати лет Евангелие стало сталкиваться с совершенно новым контекстом. Основной вопрос, который будет направлять нас в нашем обзоре религиозной мысли, можно выразить следующим образом: «Как именно люди решают, что истинно, а что — нет? Как они определяют для себя, что есть истина?» За последние пятьсот лет ответ на этот вопрос претерпел целый ряд серьезных изменений.

Средневековье

В Средние века истина считалась достоянием привилегированных групп. Другими словами, обычный человек с улицы даже и не пытался доискиваться, что истинно, а что — нет. Простые люди не имели доступа к источникам знаний, да и не стремились к этому. Они верили, что истиной располагает только священство, или церковь. Так что, если у средневекового человека появлялось желание узнать истину, он шел к священнику. Он верил: как священник скажет, так оно и есть.

Людям и в голову не приходило ставить под сомнение то, чему учит церковь. Скажем, во время крестовых походов народ был готов убивать и умирать за «истину» в том виде, в каком ее провозгласили им священнослужители. Церковные вожди, можно сказать, имели «привилегированный» доступ к истине. Такова, якобы, была Божья воля, чтобы люди, которых Он предопределил в духовные вожди, обладали истиной и по мере необходимости передавали ее народу.

Подобные же настроения бытовали и в отношении политической власти. Народу внушали, что царям и знати лучше знать, как править страной. Простолюдинам в эти сферы был путь заказан. Считалось, что их дело — не рассуждать, а исполнять, пусть даже ценой собственной жизни.

А если человек, живший в Средневековье, обращался к двум или нескольким священникам и получал на свой вопрос разноречивые ответы? А такое вполне могло произойти. Что тогда? Не беспокойтесь. Система была устроена так, чтобы быстро улаживать подобного рода недоразумения. Если священники не могли прийти к единому мнению, последней инстанцией становился епископ. Он определял, что истинно, а что ложно. А если и епископ не мог справиться с подобной задачей или же среди нескольких епископов возникали разногласия, то окончательный вердикт выносил папа или один из «великих соборов». Таким был способ постижения истины в Средние века, и народу не нужно было отягощать себя подобными вопросами. Таким образом, привилегированные группы, а именно церковь и ее представители, выступали в качестве посредников, через которых истина поступала к людям. Считалось, что истина — прерогатива тех, кто «в курсе».

Западное общество в целом ушло далеко вперед, однако в нем по–прежнему попадаются люди, которые решают эту проблему — что истинно, а что ложно — подобным образом. Многие люди — и среди них адвентисты седьмого дня — в своих представлениях об истине по–прежнему опираются на то, что скажет пастор, священник, раввин или имам. Не говоря уже о тех развивающихся странах, где господствует культура средневекового типа, особенно в сельских районах. В подобной среде определяют, что есть истина, порой не только религиозные, но и светские лидеры, такие как вожди местных племен. Однако под влиянием средств массовой информации в большинстве развивающихся стран возникла и набирает силу тенденция к более широкому участию простых людей в решении подобных вопросов. И руководители как целых стран, так и отдельных групп, как правило, недовольно утратой поддержки и доверия со стороны людей.

Христианский модернизм

С началом Реформации доверие людей к привилегированным группам стало рушиться. Они перестали считать, что истина находится в первую очередь в руках церкви или государства, и начали искать ее в логических выкладках, основанных на тщательном исследовании Библии. Люди пришли к выводу, что они имеют такой же доступ к истине, что и священники, Папа и знать. Они стали рассматривать Библию — а не церкви или епископов — как последнюю инстанцию и хранительницу истины. Поиск истины стал уделом разума и логики; обладая надлежащим усердием и талантом, любой может постичь истину самостоятельно, путем тщательного изучения Священного Писания. Я называю этот подход к истине «христианским модернизмом».

Поиск истины, таким образом, стал скорее делом отдельного человека, чем привилегированных групп, таких как церковные лидеры. Люди стали нести больше личной ответственности за свою веру. Поиском истины стали заниматься отдельные исследователи, тщательно изучавшие Библию, а затем делившиеся своими открытиями с другими. Если их доводы звучали достаточно убедительно, то вокруг их идей возникали новые движения. Однако присущий этому процессу индивидуализм приводил к раздробленности. Реформация породила множество деноминаций, каждая из которых стремилась быть верной библейским воззрениям своего основателя или основателей.

Мировоззрение, свойственное христианскому модернизму, доминировало в Америке девятнадцатого века. Его стойкий индивидуализм и опора на логику составляли стержень американской революции и ее демократических идеалов. Кроме того, христианский модернизм оказался той средой, в которой возник адвентизм и на которую он опирался, когда предложил свою логику широким слоям американцев. Пионеры адвентизма были сугубыми индивидуалистами, неустанно исследовавшими Писание. Они отстаивали свои воззрения друг перед другом, и наше движение субботствующих адвентистов вполне могло распасться на части (подобно адвентистам первого дня), если бы не объединяющее влияние пророческого дара Елены Уайт. Адвентистские учения были укоренены в библейской логике и мировоззрении Америки девятнадцатого века, поэтому адвентистская проповедь и обладала такой убедительной силой.

То же самое можно сказать и в нынешней ситуации, только в более широком смысле. Где доминирует мировоззрение, свойственное для христианского модернизма, там адвентизм по–прежнему весьма убедительно свидетельствует об истине широким слоям населения. Когда адвентистская весть впервые прозвучала на Британских островах, ближе к концу девятнадцатого века, господствующая культура в Великобритании еще оставалась в рамках христианского модернизма. Поэтому наша весть и привлекла коренных британцев, и к Церкви присоединились многие тысячи людей. По той же причине традиционные приемы адвентистского благовестил эффективны во многих местах и сегодня. Однако этот «ареал» быстро сужается. Америка девятнадцатого века осталась в далеком прошлом. В течение жизни двух поколений в американском обществе произошли грандиозные мировоззренческие перемены. Да и Великобритания тоже уже далека от христианского модернизма, именно поэтому адвентистской вести так трудно завоевывать сердца коренных британцев. То же самое происходит по всему западному миру, да и во многих других регионах эта тенденция постоянно набирает ход. По большому счету, за последние сто лет в обществе произошли гораздо более масштабные мировоззренческие перемены, чем за предыдущие два тысячелетия. И именно об этих переменах мы будем говорить далее в этой книге.

Секулярный модернизм

Начиная с так называемой эпохи Просвещения в Европе восемнадцатого века, мир находится в процессе перехода от христианского модернизма к секулярному модернизму. Философы и прочие интеллектуалы начали это движение еще в восемнадцатом веке, однако доминирующим в Северной Америке мировоззрением секулярный модернизм стал только в первые десятилетия двадцатого столетия. Противостояние между христианскими фундаменталистами и либералами в 1920–х годах стало своего рода поворотным пунктом, когда консервативное христианство (в его модернистском виде) оказалось на периферии американского общества.

Одной из главных целей Просвещения была борьба с предрассудками путем выявления заблуждений, свойственных всем предыдущим поколениям мыслителей. Ключом к постижению истины стало методологическое сомнение. Декарт, например, ставил под сомнение любое понятие, если не мог подтвердить его истинность с помощью убедительных логических выкладок. Он, несомненно, согласился бы с Еленой Уайт, которая писала: «Нам нужно многому научиться и от много, очень многого отучиться» (Ревью энд Геральд, 26 июля 1892 г.). Мыслители Просвещения полагали, что, когда все наносное и ошибочное будет отсеяно, останется только чистая, неповрежденная истина, на которую можно будет опираться, как на непоколебимое основание. По мере применения научного метода будет постепенно увеличиваться объем «достоверных знаний», пока человечество не обретет полную уверенность в том, что оно постигло суть вещей.

Еще одним столпом в основании секулярного модернизма стал прогресс естественных наук. Ученые, такие как Исаак Ньютон, обнаружили, что во Вселенной царит идеальный порядок и что она повинуется законам, действие которых можно проверить и подтвердить. Естественнонаучные «истины» поддаются проверке. Поэтому истина, в самом что ни на есть практическом смысле, казалась вполне достижимой — стоит только применить в ее поиске правильный подход. Все — от огромных звезд до мельчайших атомов — можно наблюдать и изучать. Во всем просматривается постоянство. Модернисты верили, что путем тщательных научных изысканий можно получить достоверные научные данные во многих областях.

Практическое следствие научного познания — это власть над природой. Поняв, по каким законам она действует, человек сможет управлять ею и использовать ее по своему усмотрению. Знание — сила, и технологии, основанные на этом знании, стали существенно улучшать условия человеческого существования. А поскольку наука так ярко проявила себя в практической сфере (например, сделала возможным создание самолетов), то люди начали доверять ей и в духовном плане.

Таким образом, представители секулярного модернизма пришли к убеждению, что истину можно найти путем применения научного метода в решении любых вопросов, в том числе и религиозного характера. По их мнению, истину нужно было искать не в церкви и не в Библии, но в научном процессе, добывая ее путем тщательных наблюдений и экспериментов. Суть научного процесса — в опоре на пять чувств. Истину можно постичь только разумом через зрение, слух, обоняние, осязание или вкус. Конечно, и здесь возможны ошибки, однако строгий научный процесс гарантирует должное наблюдение за реальным миром и его надлежащее постижение. Поэтому наука стала не только окном в естественный мир; приверженцы модернизма прониклись убеждением, что она служит источником истины и в духовном мире тоже.

Однако из–за своей веры в науку модернизм потерял интерес к сверхъестественному, которое нельзя подвергнуть научной проверке. Таким образом, «секулярное мышление» стало естественным следствием научного модернизма, его установки доверять пяти чувствам более, нежели духовным источникам истины. Вместо того чтобы подчиняться авторитету церквей или священных текстов вроде Библии, модернизм уверился, что люди, применяя научный метод, могут отыскать все истины, необходимые им для жизни. Главным источником истины стала наука, а не Библия или церковный авторитет.

Кроме того, модернизм был уверен в собственной способности к непрерывному прогрессу. Наука добывает знания, а технология дает человеку силу властвовать над средой обитания. Благодаря образованию и кропотливой работе род человеческий будет становиться все более и более осведомленным, все более и более могущественным и все более и более процветающим. Люди будут жить дольше, ездить быстрее, трудиться производительнее. Пищи будет в изобилии. Жизнь каждого человека станет лучше. Человечество создаст рай без Божьей помощи, и руководящая и направляющая роль религии сойдет на нет. Таким образом, модернизм и секуляризм шли рука об руку. Эта секулярно–модернистская философия доминировала в западном мире большую часть двадцатого века.

Однако научный модернизм не сумел доказать, что вера — это неадекватное средство постижения истины; он просто исключил ее из перечня этих средств. Вера, по определению, допускает существование реальности в этой Вселенной, которая недоступна для человеческих органов чувств. Ограничив область исследования пятью чувствами, секулярный модернизм автоматически устранил веру как источник надежных свидетельств в пользу истины. Стоит ли удивляться, что секулярный модернизм стал серьезным вызовом для христианской веры. Исключая духовную сферу из своей доказательной базы, вы неизбежно получаете истину в усеченном виде.

Но, несмотря на все эти методологические изъяны, которые представляются нам столь очевидными сегодня, секулярный модернизм был вполне уверен в своей способности познавать реальность. Наука шаг за шагом рассеивала мрак невежества. А система образования успешно распространяла это новое «евангелие» научного познания. В конечном итоге должен был появиться рай, в котором будут царить изобилие и безопасность. Секулярный модернизм конца девятнадцатого века был убежден, что так и будет. Наука и технология с таким успехом улучшали человеческую жизнь, что они стали критерием в исследовании всех аспектов истины. Ощутимые результаты научной деятельности придали жителям западного мира уверенности в том, что они сами могут распоряжаться своей судьбой, без оглядки на Бога.

Однако вскоре на пути у этих безоблачных перспектив встала суровая реальность. Бойня, сопровождавшая Первую мировую войну (1914–1918), жестокое правление Сталина в России, ужасы холокоста, ядерная угроза и рост терроризма поколебали уверенность людей в прогрессе человечества. События, подобные террористической атаке 11 сентября, бросают тень сомнения на способность людей обуздать зло, какими бы достижениями науки и технологии они ни оперировали.

Еще до всех этих событий, показавших неполноценность научного модернизма, уверенности, которой был преисполнен модернизм девятнадцатого века, бросил вызов философ Фридрих Ницше (1845–1900), «пророк» и «дедушка» постмодернизма. Он считал, что «системам» современного мышления не хватает чистоты и целостности, поскольку они всегда основываются на «самоочевидных» исходных положениях. Он предрекал, что Европа движется к жестоким войнам, поскольку секулярный модернизм успешно избавлял ее от приверженности христианским ценностям. На смену прогрессу и безопасности придут жестокость и неопределенность. При том что постхристианская философия жизни Ницше вызывает отвращение у христианских мыслителей, сила его «пророчеств» по–прежнему привлекает внимание к его критике модернизма.

Спустя какое–то время наука сама стала делать открытия, ставящие под вопрос ее собственную уверенность в предсказуемости Вселенной и в определенности ее казавшихся однозначными выводов. Теория относительности и принцип неопределенности, присущий квантовой механике, нарисовали совсем другую Вселенную, сильно отличающуюся от той, что постулировала классическая механика Ньютона, на которой основывался научный модернизм. Становилось все очевиднее, что секулярный модернизм зиждется на наивном понимании Вселенной.

В частности, квантовая физика вдребезги разбила модернистскую исходную посылку, согласно которой человечество может в полной мере постигнуть Вселенную. В субатомном мире много такого, что не только трудно описать, но даже вообразить. Как–то раз мне довелось играть в гольф с одним квантовым физиком. Я попросил его в двух словах изложить мне суть его науки. Он ответил мне примерно так: «В квантовой физике два объекта могут занимать одно и то же пространство в одной и то же время. Либо один объект может находиться одновременно в двух разных местах. Причем субатомная частица, которую я регистрирую в Небраске, может повлиять на природу и деятельность других частиц в сотнях и тысячах километров от нее». Надеюсь, я правильно изложил смысл сказанного. Таким образом, субатомный мир ведет себя так, словно Ньютона не было и в помине! Этот «внутренний космос» несет нам больше загадок, чем разгадок, и вместо того чтобы упорядочивать наши представления о Вселенной, все сильнее их запутывает.

А когда мы обращаемся к проблемам внешнего космоса, то здесь нам приходится иметь дело с теорией относительности Эйнштейна. Эйнштейн опроверг научную посылку, согласно которой существуют абсолютные стандарты измерения расстояния и времени. Хотя многие ньютоновские законы по–прежнему имеют смысл, мы сегодня начинаем понимать, что Вселенная, похоже, представляет собой сочетание закона и случайности — порядка и хаоса. Внешний космос противится научным исходным посылкам в той же мере, что и внутренний. Вместо объективного мира, который можно наблюдать и измерять, мы, по всей видимости, имеем дело с миром, который изменяется в процессе наблюдения!

Эти перемены в понимании физического мира в конце концов привели к возникновению концепции смены парадигм, выдвинутой Томасом Куном. В своей книге The Structure of Scientific Revolutions («Структура научных революций») он показал, как ученые периодически пересматривают свое мировоззрение с учетом новых идей и открытий. На смену представлениям об устойчивом, объективном прогрессе пришло осознание, что даже ученые видят только то, что хотят увидеть. Выводы, которые они делают на основании своих исследований, зависят от исходных посылок в той же мере, что и от данных, которые они получают и с которыми экспериментируют. Модернистская идея о неизбежном прогрессе рассыпалась в прах. Вместо четкого разделения на черное и белое, современная наука отличается многочисленными серыми участками, которые сопротивляются делению на стройные категории. Она перестала восприниматься как надежный источник общих представлений о реальности. Молодое поколение людей рассматривает науку всего лишь как один из многих возможных путей к истине.

Кроме того, двадцатый век развеял мечту о технологическом рае. Технология принесла человечеству неизмеримую пользу, но и не меньше вреда. Научный прогресс идет рука об руку с ростом загрязнения окружающей среды и преступности. Наша среда обитания загрязнена, мы тонем в собственных отходах. Новому поколению людей приходится иметь дело с отрицательными последствиями технологической революции — от озоновых дыр до глобального потепления. Интернет — одно из величайших достижений в истории человечества, однако его появление привело к возрастанию связанных с напряженной работой стрессов и к возникновению новых форм зависимости.

Мировые войны, холокост и другие случаи геноцида, оружие массового поражения и терроризм — все это вкупе свело на нет уверенность научных модернистов. Развитие технологии привело к созданию средств уничтожения, достаточно мощных, чтобы угрожать существованию рода человеческого и планеты Земля. Кроме того, научный прогресс, которым были отмечены девятнадцатое и двадцатое столетия, дал западному миру повод для колониализма, эксплуатации более «примитивных» народов и их ресурсов. Зацикленность на себе, на своих частных интересах заставляла думать, что других людей можно использовать как предметы и манипулировать ими в собственных целях.

История и опыт показывают, что научный прогресс вовсе не обязательно ведет к улучшению условий жизни, а повышение жизненного уровня — к личному счастью. Благосостояние не стало гарантией от болезней, зависимостей и преступности. Напротив, рост материального изобилия привел к тому, что многие люди стали жить в состоянии постоянного стресса и тревоги. Вместо нового мирового порядка с его миром, стабильностью и безопасностью мы имеем мир, жить в котором, кажется, стало гораздо опаснее, чем прежде. Вопросы, некогда вполне обыденные — с кем вступить в брак, где жить и чем зарабатывать себе на жизнь, вдруг стали чреваты большими страхами и неприятностями, и в результате целое поколение не желает «взрослеть».

Человеческая автономия, присущая секулярному модернизму, более не кажется людям той самой свободой, которая повышает качество жизни. Она все более и более представляется как досадная ошибка, лжебог, истребивший надежду и заведший род человеческий в экзистенциальный тупик. Главным итогом модернизма стала утрата смысла и цели. «Прежние ответы и старые истории более не убеждают. Вновь поднимаются элементарные мировоззренческие вопросы, которые в свое время имели элементарные, религиозного характера ответы. И подобные вопросы, как правило, вызывают ужас»[7].

Поэтому двадцатый век не принес большого удовлетворения тем, кто был убежден, что мы приближаемся к научному и технологическому раю. Напротив, новое поколение людей взирает на бога секулярного модернизма и провозглашает его лжебогом. На заре нового века человечество в поисках истины все больше отворачивается от науки, высматривая ее в других направлениях.

Секулярный постмодернизм

Начиная с «поколения икс» (людей, рожденных в Соединенных Штатах с 1964 по 1980 гг.), все большее распространение получает мировоззрение, ставящее под сомнение научный подход к истине. В эпоху постмодернизма люди ищут истину главным образом не в науке, не в Библии и не в церкви. Они ищут истину во взаимоотношениях и в обмене мнениями. В модернистский век сообщества строились вокруг правильных идей — идей, которые сообщество испытывало и находило истинными. Когда идеи менялись, люди покидали сообщество. Но с приходом постмодернизма взаимоотношения и само «сообщество» приобрели большую важность, чем идеи, которыми сообщества были скреплены. Люди могут придерживаться совершенно разных представлений и при этом принадлежать к одному сообществу.

Для людей, живущих в эпоху постмодернизма, концепция истины стала расплывчатой. Постмодернист предпочитает думать не об «Истине» с большой буквы, но о «множестве истин», о «разнообразных истинах» или об «истине для меня». Постмодернисты считают, что никто — ни ученые, ни священники с богословами — не имеют четкого представления об истине. И у тех, и у других есть в распоряжении какой–то элемент общей картины, но сама картина представляет собой огромную мозаику, состоящую из мелких кусочков, и разные люди знакомы с разными ее составляющими. Поэтому создание сообщества — это ключевой компонент в поиске истины. Каждый из нас должен делиться с другими той частью истины, которая нам доступнее всего, и тем приносить пользу остальным людям. Таким образом, процесс познания истины включает в себя обмен личными «мнениями и опытами» в рамках сообщества. Члены сообщества выслушивают и наставляют друг друга, так что общее восприятие истины становится отчетливее в открытой дискуссии, и это идет на пользу каждому.

Поначалу эта концепция «истины» кажется вполне приемлемой. Нужно быть настоящим эгоистом, чтобы претендовать на всю полноту истины. Сама Библия учит, что мы не имеем четкого о ней представления (см. 1 Кор. 13:9, 12). Люди уже давно поняли, что «успех будет при множестве совещаний» (Притч. 11:14, 24:6) и что нам всем еще многому нужно учиться. Однако постмодернистское сознание этим не ограничивается.

Хотя в целом постмодернизм всеяден и ничего не отвергает, есть три области, в которых он все–таки накладывает определенные ограничения. Во–первых, он не приемлет концепций основополагающего характера (таких как «великая борьба», например), «масштабных полотен», которые пытаются объяснить все и вся. Постмодернисты считают, что подобные концепции берут на себя слишком много и потому претендуют на исключительность, которая ведет к насилию. Ведь именно такая «всеохватывающая» вера питала жестокости средневекового папства, а сегодня движет жуткими терактами «АльКаиды».

Во–вторых, постмодернизм отвергает истину как институт, или установление (такое как «церковь», например), особенно когда такое установление считает себя уникальнее или лучше остальных («истинная церковь»). Таким образом, концепция Церкви Остатка не соответствует постмодернистской среде. Церковь у многих людей ассоциируется с такими отрицательными явлениями, как колониализм и угнетение. Постмодернистское сознание не рассматривает церковь как источник благородства и человеколюбия.

В–третьих, постмодернизм склонен отвергать Библию как источник истины. Постмодернисты считают, что Библия пышет насилием, вечно горящим адом и угнетением женщин и меньшинств. Хотя многие из этих обвинений обращены не по адресу, они представляют собой серьезное препятствие, мешающее многим людям взять в руки Священное Писание.

В большинстве западных стран основную массу постмодернистов составляют люди в возрасте до тридцати пяти–сорока лет. Это молодое поколение с готовностью воспринимает изложенные выше идеи. Люди за шестьдесят в массе своей модернисты, независимо от того, христиане они или нет. Они привыкли смотреть на вещи через призму своего логического, по–научному точного мировоззрения. Те же, кто оказался между двумя этими группами, как христиане, так и нет, пребывают просто в замешательстве; они теряются в догадках и не могут понять, что происходит.

Социологи пока еще не пришли к единому мнению по поводу постмодернизма: что это — новая философская система или просто реакция на модернизм. Если постмодернизм — это новая философская система, значит, нам, скорее всего, придется еще долго иметь с ним дело. С другой стороны, если это всего лишь реакция на модернизм, значит, мы находимся в состоянии перехода к чему–то еще — вот только чему именно? На данный момент можно с уверенностью сказать, что мы движемся прочь от модернизма, только пока точно неизвестно — куда.

Учитывая отсутствие единства по поводу постмодернизма в научных кругах, нам, видимо, следует рассматривать его не как полноценную, законченную философию, но как состояние или процесс, в котором обретают себя более молодые поколения. Эти поколения реагируют на крайности модернизма. Они обретают свою самобытность, свое лицо в отрицании. Новое поколение пока еще не нашло себя в чем–то созидательном. Поэтому далее я попытаюсь описать, в какой точке мы сейчас находимся, а не сформулировать полноценный набор идей, которые будут направлять сознание людей в течение грядущих десятилетий или даже столетий.

Как мы уже увидели, истина для постмодернизма не содержится ни в науке, ни в Библии, ни в церкви. Истину нужно искать во всякой всячине, в деталях и фрагментах, через взаимоотношения и обмен мнениями. Поэтому постмодернизм сигнализирует о кончине единственного, универсального, всеохватывающего мировоззрения. По словам Алистера Макграфа, постмодернисты отличаются «некоей культурной восприимчивостью без абсолютов, твердых убеждений или оснований, которая находит удовольствие в плюрализме и расхождениях»[8].

Одна из причин, почему постмодернизм так недоверчиво относится к истине, состоит в убеждении, что все, что человек знает и во что он верит, есть продукт его опыта и культурной среды, в которой он вырос. Истина зависит от времени, она субъективна. Она определяется авторитетными фигурами, которые решают — когда, как и что надлежит учить и познавать. Знание перестало рассматриваться как источник силы, но теперь сила определяет знание. На основополагающие вопросы нельзя дать определенный ответ. Поэтому постмодернисты относятся скептически ко всякому, кто заявляет, что знает, как «правильно» мыслить или поступать. Многие оставили поиск истины и довольствуются тем, что интерпретируют свои разного рода переживания.

Как уже отмечалось выше, сейчас люди больше доверяют сообществу, нежели идеям, которые когда–то эти сообщества скрепляли. Это в какой–то мере реакция на индивидуализм, присущий модернизму. Когда люди считают, что они вольны жить в соответствии со своими нуждами и желаниями, неизбежным итогом такой установки становятся насилие, эксплуатация других людей и уничтожение окружающей среды. Но и это еще не все. Культура, для которой свойственна зацикленность на своем «я», порождает отчужденность и одиночество. А ведь плохо человеку одному (см. Быт. 2:18)! Постмодернисты стремятся найти равновесие между индивидуализмом и нуждами общества в целом. Они хотят возродить чувство общности и общественные ценности.

С идеей сообщества как средства достижения истины тесно связана идея «истины в рассказе». Если модернизм полагался на утверждения и четкие логические выкладки, то постмодернизм придерживается более «эмоционального» подхода к истине. Истина передается в рассказе, в повествовании, которое каждый может понять и применить на своем уровне. Свобода самовыражения позволяет всем, а не только экспертам, быть учениками и учителями истины. Такой подход к истине более гибок, чем объективные и стандартизированные тесты модернизма. Он не ограничивает себя какими–то строгими рамками. Путем обмена мнениями «истины», которых придерживаются отдельные члены сообщества, постепенно становятся «истиной» всего сообщества.

Переходный период

Подводя итог, можно сказать, что постмодернизм смотрит на самоуверенные претензии модернизма всего лишь как на исторически обусловленную конструкцию и ценит их не выше, чем ограниченные и недалекие «достоверные данные» премодернистских или незападных культур. Как «примитивные» культуры были уверены в своей «правоте», потому что не видели общей картины мира, точно так же и модернизм черпал свою уверенность в том, что ограничивал свою доказательную и герменевтическую базу, одни свидетельства принимая к рассмотрению, а другие — нет.

Постмодернисты подобны приезжим из глубинки, обнаружившим вдруг, что их обычаи и верования — это всего лишь их местные условности, которые они считали всеобщими только потому, что так им было удобней и привычней. И теперь, когда стала видна более общая картина, у людей появилось сильное ощущение, что модернизм обманывал их, внушая неверное представление о действительности. Да и церкви, проникшиеся модернистской уверенностью в своей системе верований, тоже столкнутся с подобными же обвинениями в обмане. Ниже будет приведен краткий обзор превращений, которые претерпело общество за время перехода от секулярного модернизма к секулярному постмодернизму.

От уверенности к подозрительности. Ощущение, что их обманули, заставило людей в массе своей перейти от уверенности к подозрительности. Наука предала нас и обманула, так давайте не будем доверять ей решение своих проблем. Правительство предало нас и обмануло, так нечего ждать от него, что оно решит наши проблемы. Религиозные организации предали нас и обманули, так что не стоит искать у них ответы на наши вопросы. То, что мы привыкли называть знанием, это всего лишь теории, человеческие построения. Сегодня считается хорошим тоном все ставить под сомнение и никому и ничему не доверять в полной мере, включая и самого себя. Постмодернисты относятся с большим подозрением ко всем, кто говорит, что у них есть «все ответы».

От стабильности к дезориентации. Постмодернизм признает, что люди больше не считают этот мир безопасным и упорядоченным. Если действительность или мораль — это всего лишь человеческие построения, значит, у человека нет под ногами твердого основания, нет основы для осмысления своего бытия. Если модернистское мировоззрение было всего лишь социальной конструкцией, то на самом деле это был вовсе не взгляд на реальность, а своего рода сон, а точнее кошмар. Когда–то все западное общество прониклось надеждой на то, что наука и технология — это и есть ответ на все вопросы. Однако эта надежда привела к экологической катастрофе, неравенству, угнетению и терроризму. А кто просыпается от кошмара, тот не сразу понимает, что с ним произошло и где он находится.

От одной истины к множеству. Мысль о том, что одной–единственной, вполне достоверной концепции реальности не существует, привела многих к пониманию, что «истин много». Каждый располагает какой–то истиной, и никто — истиной во всей ее полноте. Всю истинную картину мира целиком мы охватить неспособны, однако мы все–таки можем постичь истину в более ограниченных масштабах. Взгляды на мир сегодня не высказывают и не навязывают. Их нужно «продавать» на рынке многочисленных конкурирующих мелких истин. Поэтому терпимость к разнообразию мировоззрений считается правильной и полезной в постмодернистском контексте.

От индивидуализма к личностному кризису. Если все вокруг — это всего лишь «социальная конструкция», то отсюда следует, что даже самого себя человек может воспринимать в искаженном свете. Самоуверенный, хладнокровный «ковбой» из модернистского мифа уступил место гибкому, гуттаперчевому «я», которое может принимать ту личину, которая соответствует данному моменту, но при этом не дает самому человеку понять, каково же оно, это «я», на самом деле. У этого личностного кризиса есть положительная сторона — человек начинает осознавать, что он может быть таким, каким захочет. Но есть и отрицательная сторона — у него возникает ощущение, что «всем заправляет имидж» и никому нельзя доверять. Люди жаждут подлинности, искренности, но сомневаются, что это достижимо.

От индивидуализма к коллективизму. Секулярные модернисты довели индивидуализм до той точки, когда он стал разрушать семьи и традиционные коллективные структуры. В постмодернистах общинный дух гораздо сильнее. Они реже отделяются от своих родителей, оставаясь жить с ними и после двадцати, и даже после тридцати лет. Благодаря техническим средствам, таким как электронная почта, они в большей мере, чем модернисты, поддерживают связь с друзьями детства и дальними родственниками. Они дорожат дружбой и с большей готовностью жертвуют карьерой и туристическими поездками ради общения с друзьями.

В каком–то смысле эта тяга к общинности — не столько осмысленное действие, сколько реакция. Постмодернисты ощущают себя жертвами своих родителей–модернистов, которые принесли чувство общности и человеческие взаимоотношения на алтарь процветания и успеха. С другой стороны, личностный кризис, присущий многим постмодернистам, неспособность понять, кто они, где их корни, зачастую мешает им поддерживать стабильные, близкие отношения с другими людьми. Поэтому общинность частенько превращается в смутную цель — вполне достойную, но редко достижимую.

От религиозности или нерелигиозности к духовности. Постмодернисты настроены скептически не только по отношению к религиям и религиозным организациям модернизма, но и к исходным положениям, на которые опирался победивший секуляризм. В мире, где много истин и мало достоверных фактов, обобщенная духовность считается предпочтительнее религии с ее церквями и властными вертикалями.

Поэтому данная замена секулярного модернизма на обновленную духовность заключает в себе не только благо для традиционных религиозных структур, но и немалую угрозу.

От фрагментарности к цельной картине. Модернизм все анализировал до мельчайших деталей — от свойств материи до библейских текстов, но ему было трудно увидеть вещи в их взаимосвязи. Постмодернизм отличается огромным желанием увидеть картину мира целиком, понять взаимоотношения между предметами, людьми и сообществами. Постмодернисты предпринимают настойчивые попытки составить для себя цельную картину, хотя никто не может с уверенностью утверждать, в чем она собственно заключается. Самостоятельность и индивидуализм модернизма уступили дорогу желанию взаимодействовать, поддерживать отношения. Концепция «семьи» получает новое звучание, появилось новое понятие — «семья по выбору». Семья стала рассматриваться как общность людей, поддерживающих крепкие, содержательные отношения, где родственная связь не обязательна. Молодое поколение больше заинтересовано в добрых отношениях, а не в достижении успеха. Сообщество, будь то соседи по улице, клуб, класс субботней школы, этническая община или социальный слой, — это то место, где можно пережить полноту и целостность.

От исключительности к терпимости. Этот акцент на коллективизме означает, что постмодернисты особенно ценят «миротворцев», то есть людей, которые наводят мосты, вместо того чтобы возводить стены. К примеру, они относятся с большим уважением к любым программам и проектам, которые объединяют людей из разных этнических или религиозных сообществ. Они стараются относиться к другим людям с терпением и уважением, а не сосредотачиваться на их «заблуждениях». Они устали от религий, которые самоутверждаются за счет собственной исключительности. Они стараются увидеть лучшее, что есть в людях и в их мировоззрении. Они принимают геев и лесбиянок, даже если им самим претит мысль о сексуальных отношениях с людьми одного с ними пола. Другими словами, постмодернисты относятся с подозрением ко всякому, кто проповедует свои идеи, противопоставляя «нас» и «их». Здесь адвентистам нужно проявлять особую осторожность.

От знаний к переживаниям. Модернизм превозносил «объективность», способность к познанию вещей как они есть, независимо от чьего–то субъективного восприятия. Тогда как постмодернизм ценит «субъективность», полагая, что по–настоящему объективного знания не бывает, что все существует только в рамках нашего восприятия. Истина — это не столько перечень положений, в которые мы должны верить, сколько честное и достоверное восприятие реальности в том виде, в каком мы ее переживаем. «Истина» стала тем, что «имеет смысл для меня». В то же время, опыт показывает: то, что имеет смысл для меня, может обрести смысл и для тебя, поэтому основанная на опыте истина ведет нас к множеству истин, а не к одной–единственной.

От проповеди истины к обмену мнениями. Сочетание «философии целостности» и опыта как основания истины ведет к концепции «истины в рассказе» в противовес истине как однозначному утверждению. «Рассказ» в данном случае — это попытка обрисовать целостную картину или ее часть с точки зрения самого человека. Поиск истины в постмодернистском мире подразумевает выслушивание множества рассказов и мнений. Каждое из этих мнений отражает частицу, фрагмент всей картины. В каждом из них есть какой–то изъян, какое–то искажение, но оно имеет свою ценность как необходимый элемент поиска. Поэтому адвентистский «рассказ», истина в изложении адвентистов, некогда не интересовавшая скептически настроенных богословов–модернистов, теперь находит теплый прием у большего числа библеистов–исследователей.

Заключение

Постмодернистское неприятие Библии, церкви и фундаментальных теорий как пути к истине может показаться серьезным ударом по христианской вере в том виде, в каком большинство из нас ее себе представляет. Не всякий согласится увидеть в постмодернизме руку Божью. Для многих он представляется скорее порождением дьявола, чем орудием в Божьих руках.

Однако постмодернизм не столь страшен, как кажется некоторым. Будучи адвентистом седьмого дня, выросшим на пророчествах Даниила и Откровения, я не могу представить себе среду, в которой Бог перестал бы «свидетельствовать о Себе» (Деян. 14:17). Я убежден, что за всеми этими переменами в мире стоит Бог и что мы движемся туда, куда Он нас направляет. В следующей главе я расскажу о восьми причинах, которые должны убедить нас, что нынешним сдвигом в сторону постмодернизма руководит Сам Бог. Если мы воспримем и усвоим эти восемь причин, то сможем оказаться в эпицентре осуществления Божьих намерений по отношению к человеческому роду.