Ведьмина скрыня

Глава 14

Гана следила за происходящим в доме Привратницы через воду. Отправив Ясю на помощь Игнату, бабка не оставила её в одиночестве, всё время приглядывала за ней с помощью не раз испытанного и никогда не подводившего средства.

Она сразу разгадала Ясин манёвр с закидкой и не стала препятствовать ей, позволив выбрать более быстрый и удобный для себя путь.

Когда позже Христина набросилась на Ясю — Гана не осталась в стороне, раскалив над пламенем пасхальной свечи цыганскую иглу начала тыкать ею в картинку, отвлекая Привратницу от своей жертвы. Выдать себя бабка не боялась — её отсутствие и без того должны были обнаружить, действие навода, который она наложила через свой платок, было недолгим.

Последующее откровение Христины потрясло Гану не меньше Игната, она до последнего была уверена, что праклён на его род наложила обиженная русалка. Теперь же получался совсем иной расклад, и от ведьминого проклятия, пусть не легко, но всё же можно было попытаться избавиться.

Разглядев в руках у Игната скомканное русалкино платье, бабка порадовалась, что упрямая Яся всё же прихватила его с собой.

Что, если попробовать надеть его на Христину и замкнуть таким образом праклён? Тогда и зло, которое пошло от Привратницы, повернёт обратно, на ней же и окончится.

Это могло сработать лишь в том случае, если Христина наслала проклятие через платье. Полной уверенности в этом у Ганы не было, но, ведь если не попробуешь — не узнаешь.

Вот только справится ли с этой задачей Игнат? Сможет нарядить в платье Привратницу?..

Гана собиралась подсказать ему, что нужно сделать, а потом положиться на его ловкость и удачу.

Пока она лихорадочно обдумывала возможные варианты действий, страсти в доме Христины разгорались.

Воструха с помощью праха и меши смогла справиться с Ясей и скрутила ей руки особой ведьминой верёвкой. Узелки, вывязанные на ней, служили не просто хорошим запором — они разом отрезали пленницу от внешнего мира, Яся будто попала в крепкий непроницаемый кокон и сделалась глухой и слепой.

Участь ей уготовили незавидную, но Гана не особо волновалась — она знала, что сможет освободить Ясю от пут.

Но прежде требовалось остановить Христину, собирающуюся через поцелуй привязать к себе Игната. Если это случится, он навсегда останется одурманенным ведьмой, проведёт оставшуюся жизнь её пленником.

Сыпанув на воду толчёный корень адамовой головы, Гана крикнула в образовавшуюся воронку:

— Не целуй её! Не надо! Навсегда к себе привяжет! Больше не отпустит!

Игнат послушался — оттолкнул от себя Христину, но она лишь засмеялась на это и снова потянулась к нему губами.

Гана всё кричала и кричала, но Игнат больше не реагировал — смотрел на ведьму как лягушка на змею, подпав под действие её чар, был не в силах сопротивляться чужой воле.

— Держись, Игнаш. Сейчас я, скоренько… — Гана бросила в середину воронки щепоть сушёного водогляда и зашептала скороговоркой слова подходящего заговора.

Почти сразу картинку в плошке заволокло паром, а потом Христина ахнула удивлённо, закашлялась, принялась звать воструху и праха…

— Получай от меня подарочек! Поплачь, ведьма. Отвлекись от своих гнусных желаний… — бабка пристально вглядывалась в воду, тщетно стараясь разглядеть за расплывшейся мутью Игната.

На картинке метались тёмные тени. Привратница продолжала кашлять и всхлипывать, ей вторили рыдающими голосами воструха и прах, прибежавшие на зов хозяйки. Водогляд считался действенным средством от нечисти, запросто мог изгнать её из домов, заставлял скорбеть и плакать.

Гана использовала лишь крошечную порцию порошка, но и его оказалось достаточно, чтобы на время нейтрализовать Христину и её свору.

— Платье, Игнаш! Надень на неё платье русалки! — шептала Гана, пытаясь снова достучаться до Игната. — Надень! Надень! Надень!..

Когда комнату неожиданно заволокло влажной мглой — давящая воля Христины ослабла, и Игната попустило.

— Платье, Игнаш! Надень на неё платье русалки! — потребовал от него тот же голос, что предостерег раньше от Христининого поцелуя. — Надень! Надень! Надень!

Вокруг раздавались плачь и стоны, словно Привратница и её служки сообща решили покаяться во всех грехах.

— Не жди, Игнаш. Действуй! Надень на неё платье! — искажённый помехами голос всё время прерывался, но Игнату всё же удалось узнать бабу Гану.

— Баба Гана! Ты где? — он завертел головой, стараясь увидеть её сквозь зависшую муть, а в голове продолжало твердить про платье.

Платье?.. О каком платье она говорит?

Игнат не сразу сообразил, что до сих пор держит в руках старое платье с поблёкшим узором. То самое, русалкино, которое так опрометчиво и безжалостно отобрал у неё прадед.

Гана хочет, нет требует, чтобы он надел его на Христину?

Но как это сделать без её согласия?

Совсем рядом раздался сиплый всхлип, из тумана протянулась рука, а потом на Игната надвинулась Катька. За навалившимися потрясениями он непростительно позабыл про неё, а увидев — вновь ужаснулся белому как бумага лицу и остановившемуся пустому взгляду. Одной рукой она мяла ворот рубахи, задыхаясь, хватая воздух открытым ртом. И Игнат сделал первое, что пришло на ум — бросился в сторону едва различимого окна, ударил по стеклу кулаком, рванул на себя хлипкую створку.

Платье русалки выскользнуло на пол, но он не обратил на это никакого внимания — подхватив на руки неожиданно тяжёлую Катьку, дотащил её до окна, развернул лицом к свежему ветерку, приобнял за плечи, чтобы не упала.

«Сбежать бы сейчас» — мелькнула шальная мысль, но он отогнал её прочь, понимая, что при нынешнем Катькином состоянии это просто нереально. Оставить её здесь Игнат не мог, никогда не простил бы себе такого.

Постепенно Катька перестала хрипеть и затихла, смолкли крики и плачь прочей нечисти — свежий воздух наполнил комнатушку, вытеснив пары водогляда. И когда мгла полностью выветрилась, позади раздались редкие хлопки — это Христина аплодировала Игнатовой глупости.

— Браво, милый! Ты меня не разочаровал! — подняв с пола платье русалки, она встряхнула его и перебросила праху. — Спалите его! А потом — древяницу. Что смотришь? Иди, исполняй!

Покорно всхрюкнув, нечистик процокал копытцами прочь, злобно зыркнув в сторону Игната с Катькой, за ним поплелась и воструха. Действие водогляда всё ещё сказывалось на ней, выдавливая из глаз редкие слезинки.

— Да отпусти ты её, что присосался клещом! Она теперь полуверица. Другая. — Христина поморщилась, указав подбородком на Катьку, и старая половина лица сделалась на миг ещё безобразней. — Она не слышит тебя. И не видит. Не трать драгоценное время, подумай лучше о нас.

— Нет никаких «нас»! — взорвался Игнат. Возле окна он почувствовал себя немного лучше и увереннее, и был полон решимости противостоять Христининым чарам.

— За чем же дело стало? Нет — так будут! Проклятье может снять мой поцелуй. Но я, кажется, повторяюсь.

— Если так, пусть оно… остаётся. — Игнат чуть запнулся, но всё же докончил фразу.

— И ты готов жить в муках? В одиночестве и тоске? Она, — Христина качнула головой в сторону Катьки, — навсегда останется такой. Не подарит тебе ни ласку, ни любовь. Для неё тебя нет. Ты не существуешь.

Христина говорила что-то ещё, рот дёргался в гримасе, а в голове у Игната отстукивало: «Не существуешь. Не существуешь. Не существуешь».

Ему захотелось ударить Христину, остановить поток обидных откровений, как будто это могло что-то исправить, изменить.

— … отпущу, если сладится у нас… Но учти — она уйдёт, а ты останешься здесь навсегда. Навсегда-а-а! Что скажешь, милый? Соглашайся!

— Никогда! — Игнат подобрался для прыжка, но Христина успела первой — бросила в него скрученным пояском. Плетёнка скользнула вдоль тела змеёй, обвила накрепко, не позволила и шевельнуться.

Христина не спеша приблизилась, подтолкнула его на кровать и склонилась низко-низко, жадно вглядываясь в лицо.

Тряпочкой повисшая кожа мазнула Игната по носу, в уголке рта блеснула липкая капля слюны. Он затаил дыхание, ожидая самого страшного, и когда губы Привратницы вновь сложились для поцелуя, неловко дернулся, всеми силами пытаясь его отсрочить.

— Я успела соскучиться, милый! Всего один поцелуй. Не противься же, ну. Ты всё равно мой…

Пахнуло сладковатой гнилью, и чем-то старым, залежалым.

Задохнувшись, Игнат замычал протестующе, отчаянно замотал головой, и Христина промазала, проехавшись губами по его щеке.

— Так и быть. — неожиданно передумала она. — Не стану тебя принуждать. Подожду, когда сам запросишься. А ты запросишься, обещаю. И бабка тебя не спасёт. Она только на мелкие пакости способна. На что-то серьёзное умений не хватает. Так что не надейся.

Послав Игнату воздушный поцелуй, Привратница прихватила за руку безвольную Катьку и повела её прочь из комнаты.

А Игнату осталось только лежать и злиться на себя.

Пленение Игната Гана не увидела — случайно перевернув плошку, разлила воду и потеряла связь с домом Христины.

Пока хатник принёс другую бутыль, пока наполнил плошку до нужной отметки, пока Малинка накрошила в неё специальной травы — прошло некоторое время. И появившаяся картинка явила бабке уголок за домом Привратницы, разгорающийся костёр и лежащую подле него Ясю.

Пошевелив палкой поленья, прах поднял с земли скомканную тряпку и бросил её в огонь.

В блёклом узоре да простом покрое узнала Гана старое русалкино платье и замерла, схватившись за сердце.

Вот и всё! Теперь от праклёна избавиться не удастся. Христина разгадала её замысел, а может просто подстраховалась и приказала уничтожить платье.

Эх, Игнаш, Игнаш! Что же ты не справился? Почему не постарался, сплоховал?

Ярко вспыхнув, платье рассыпалось ворохом искр, и Яся завозилась на земле, пытаясь отползти подальше от обжигающего огня.

Сморгнув подступившие слёзы, Гана потянулась за заветным ножом — пока не случилось новой беды, нужно было срочно спасать девчонку, перерезать верёвку у неё на руках.

Сейчас она всё сделает… только приблизит картинку…

Гана пониже склонилась над плошкой, и по воде вдруг пробежала рябь — будто кто-то специально создал помехи, чтобы помешать ей.

Бабка подула на воду, поводила над ней рукой, пытаясь восстановить изображение, и из глубины проступило лицо Христины. Привратница погрозила пальцем, словно предостерегла её, чтобы не лезла. Открыв рот, заговорила о чём-то, но вода не пропустила ни звука.

— Сгинь-пропади! — Гана швырнула в заклятую подругу порошком, и лицо распалось, исчезло в закрутившейся воронке. Не появилась и прежняя картинка, как Гана не старалась снова вызвать её.

— Малинка! — крикнула бабка, смахнув провинившуюся плошку со стола. — Тащи мою любимую метлу! Да побыстрее!

И когда дамася бросилась выполнять указание, спешно стала укладывать в корзинку пучочки трав, пузырёк с мутной жидкостью, мешочек и ножик.

Хатник поволок к ней Игнатов рюкзак, вынул из него небольшой сверточек, стал совать, чтобы взяла.

— Не сейчас, после гляну, — отмахнулась от него бабка и поспешила во двор.

Домовый упрямо посеменил следом и в самый последний момент успел, таки, забросить свёрток в бабкину корзину. Но Гана этого даже не заметила.

Сделав крутой вираж, метла взмыла к верхушкам деревьев, стремительно понеслась в сторону дома Привратницы. Вытянувшаяся в струну Гана смотрела прямо перед собой, а в голове билась одна лишь мысль: «Только бы успеть! Только бы успеть!!»

Птицы шарахались от неё, ветер трепал волосы, старался столкнуть с метлы, с земли кричали какие-то твари. Нахальный хапун спланировал сверху, попытался схватить метлу за древко. Изловчившись, бабка ткнула ему в глаза пучком травы, и он постепенно отстал.

Гана уже подлетала к дому Христины, когда впереди показалась густая тёмная туча, держа курс прямо на неё. Галдя и пища, туча врезалась в бабку, подмяла в себя, поглотила…

Среди копошащейся живой темноты сверкнули желтые глаза, загундосил знакомый басок прындика:

— Не шибко трясите! Понежнее, помягче… Не упустите только, я вас знаю!

Туча медленно повлекла Гану вниз, бережно опустила на моховую подстилку и унеслась с трескотнёй и визгом, оставив после себя бесконечное эхо.

— Ты, это. Не серчай на наших-то, — виновато шмыгнуло рядом. — Они шибко спешили, не рассчитали чуток.

Почесывая молоточком коротенькие рожки и ожидая ответа, на бабку таращился прындик.

Встревоженный её молчанием, он вывалил из корзинки собранное добро, разворошил свёрточек, принялся обмахивать Гану смятой тряпицей.

— Отстань, ёлуп*! Отстань, окаяшка. — простонала та, пытаясь отстраниться. — И без тебя в голове круговерть.

— А ты дыши. Дыши! И полегчает. — прындик тыкался назойливым комаром, не отставал.

— Что это было? Откуда туча?

— Шешки за древяницей летели. Я им велел за ней следить.

— Древяницей? — охнула Гана. — Не за нашей ли Ясей?

— За ней, за кем же ещё. Только она не Яся уже. Древяницино нутро одержало верхи.

— Значит, зажил укус… — пробормотала Гана, и следом спросила, кто спас бывшую Ясю от огня.

— Шешки и спасли! — горделиво приосанился малявка. — Праха от костра отогнали, все узелки на завязке зубами порвали. А дальше уже она сама. Сразу припустила до лесу, даже не поблагодарила! Но от древяницы я другого не ждал.

— Она ищет дерево, — Гана уже собирала в корзинку разбросанные вещички. Спрятала ножик, прикрыла сверху пучком травы, а потом заметила кастет и узкую полосочку ткани.

— Эт-то ещё откуда? — бабка потрогала кастет, и он как будто встрепенулся от её прикосновения. Полосочка оказалась влажной наощупь, будто её только что выловили из реки. От неё пахло стоячей водой и ряской, и немного — рыбой.

— Да из корзинки же хлам! У тебя и взял.

Гана вспомнила, как хатник порывался ей показать что-то важное, как вытащил из Игнатова рюкзака сверточек, как бежал следом за ней.

— Спасибо, праменьчык! — шепнула она, ещё не полностью осознав свою удачу. — Выручил так выручил!

— Да что я-то, ты сама всё туда положила. — разулыбался прындик, среагировав на ласковое прозвище.

— Хатника благодарила. — отрезвила его Гана, но тут же поправилась. — Тебе тоже спасибо, что разворошил сверток да открыл мне, слепой, глаза!

— Ну… я… всегда готов! — прындик отсалютовал молоточком да вдруг замер, навострив крошечные рожки. — Дошла! Древяница дошла! Мои сигнал шлют, что она нашла своё дерево!

— Тогда вперёд! — Гана погладила метлу, и разместившись на древке, плавно стронула её с места. — Ты знаешь, в какую сторону нам нужно?

— Обижаешь! — оттолкнувшись от земли тощими лапками, лохматый комок мячиком завис в воздухе. — Я шешков откуда угодно учую. Ты готова? Тогда полетели-и-и-и!!!

До нужного места они домчались без приключений.

Яся забралась в самую глушь, где среди мрачного чернолесья приткнулась древняя покорёженная от времени ель. От неё сохранился лишь голый остов, на ветвях почти не осталось иголок.

Яся присела у корней, не замечая ничего вокруг, принялась разрывать руками землю. Взбудораженные шешки облепили ветки, приплясывая на них и взволнованно гомоня.

При появлении Ганы и прындика, они заверещали ещё громче, но Яся даже не вздрогнула. Человеческого в ней ничего не осталось — со звериной сноровкой она рвала когтями землю, торопясь добраться до корней.

— Яся, — позвала Гана просто, чтобы что-то сказать. — Не волнуйся, дзяўчынка. Мы вернём тебя.

Ещё совсем недавно она не смогла бы этого сделать, но теперь в руках у Ганы был особенный кастет. Надпись на остове почти стёрлась, но Гана и без того знала, что там написано. И это знание лишь укрепило в ней уверенность в успехе.

— Слышь, крохотун, — обратилась бабка к прындику. — Скажи своим — пусть приготовятся. Как я ударю по дереву — древяница выть станет, впадёт в ярость. Нужно будет удержать её, чтобы мне не помешала.

Покивав, прындик поскакал по веткам наверх, а почирикав с шешками, кубарем скатился обратно. Потирая встопорщившийся колючками бок, отрапортовал немного смущенно, что братцы требуют гарантий.

— Не будут наглеть — не трону их. А если откажут в помощи — изведу под корешок, как эту елку!

Гана прокричала всё достаточно громко, обращаясь к сидевшим на ветках существам.

— Я ясно выразилась? Все меня поняли?

— Ясно-ясно-ясно… — загомонило сверху, и шешки слепились в тучу, замерли в ожидании команды.

— По моему удару… — Гана посмотрела на прындика, и тот взволнованно махнул молоточком.

До сосны оставалось несколько шагов, а Гане показалось, что прошла вечность. Дерево разгадало её намерение и теперь сопротивлялось, пытаясь защититься. Воздух сгустился, стал осязаемым, плотным. Гана пробивалась через него с трудом и понемногу выдыхалась.

Когда она остановилась в очередной раз — кастет заворочался в руке и неожиданно ожёг ладонь, он словно подавал ей знак, чтобы воспользовалась его силой, не медлила. Едва не выронив оружие, бабка замахнулась, начала кромсать перед собой воздух, и он распадался на широкие пласты, освобождая для неё проход.

Когда она добралась до ствола, Яся уже успела вырыть приличный лаз, почти полностью скрывшись под землей. Но Гана не стала на это отвлекаться. Обернувшись на прындика, слегка кивнула, призывая к готовности, а потом резко ударила кастетом по стволу.

Протяжный стон пронёсся над лесом — раненая ель затряслась словно живое существо, а из насечки медленно засочилась зелёная липкая жижа.

С внезапно потемневшего неба тоже закапали редкие капли — где-то высоко пронеслись гарцуки, привлечённые происходящим действом.

Вокруг встревоженно зашептало, деревья взмахнули ветвями. Зарычав, древяница рванулась из норы, собираясь защищать своё обретённое убежище, и тогда тёмным роем на неё спланировали шешки, облепили со всех сторон, не позволили наброситься на бабку.

Нужно было спешить, успеть справиться со всем до дождя.

И Гана примерилась, еще сильнее ударила по стонущей ели. Раз, и ещё раз, и снова…

Кастет входил в древесину как в масло и с лёгкостью рассёк ствол напополам.

Под преисполненный боли и гнева вой древяницы кора начала скручиваться, чернеть, оставляя после себя лишь пепел. И когда последние хлопья спланировали на землю, Яся лишилась чувств.

Гана и сама едва держалась на ногах — кастет вытянул из неё немало сил. Хотелось прилечь и забыться, но нужно было докончить начатое.

Черпнув пепла, бабка подошла к распростёртой в беспамятстве Ясе, постояла, прикидывая что-то и, выбрав место на руке, легонько ткнула в него кастетом. Дождавшись появления зелёных капель, присыпала ранку пеплом, прижала сверху, останавливая кровь.

После этого, жестом отпустив шешков, прилегла здесь же, прямо на пожухлые листья, зарылась лицом в прохладную влажную прель.

Прындик суетился возле неё, пытался перевернуть, подсунуть под голову старую Игнатову майку, гундел встревоженным баском и даже один раз ткнул бабку молоточком.

Гана хотела сказать ему, чтобы отстал, чтобы полетел за своими, но мягкие волны забытья подхватили её, плавно качнули и повлекли в темноту.

*ёлуп — дурень (бел.)