Веранда в лесу

С т а р о с е л ь с к и й С е р г е й Н и к о л а е в и ч.

Г о р ч а к о в а Л и д и я В а с и л ь е в н а.

Г о р ч а к о в И г о р ь П а в л о в и ч.

П л и н е р А л е к с а н д р М а т в е е в и ч.

Ц ы р е н ж а п о в а Е л е н а С а в в и ш н а.

Я р а н ц е в П а в е л И в а н о в и ч.

Ч а н ы ш е в Б о р и с Г е о р г и е в и ч.

С е к р е т а р ь.

Г р у з ч и к и.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Площадка являет собой кабинет начальника. В глубине сплошное окно на зыбкий арктический горизонт, в край которого вбито жирное, не заходящее ни на миг июльское солнце. Когда жар и блеск становятся невыносимыми, окно затягивают гардиной, и в скопище деловой мебели то там, то тут возникает иллюзия домашнего уюта. Кабинет имеет три как бы самостоятельные точки. Первая — рабочий стол со всеми аксессуарами. Вторая — дерево в бочке. Бочка широкая, низкая, покрашена непристойно — в голубой цвет — и плохо. И сделана когда-то бондарем наспех: кромка неровна. Дерево же большое, веселое, до потолка. Стоит оно посреди кабинета. И точка третья — глянцевый стол для заседаний. Первым на площадке появляется П л и н е р. Озабочен, печален. Прохаживается, садится. Пораженный чем-то, покачивает головой. Входит Г о р ч а к о в.

Г о р ч а к о в. Добрый день, Александр Матвеевич.

П л и н е р. Здравствуйте! Какая честь…

Г о р ч а к о в. Сидите, сидите, пожалуйста. (Садится. Молчит. Думает о своем. Смотрит на Плинера.) Давно не отдыхали?

П л и н е р. Давно. Самолеты стал трудно переносить.

Г о р ч а к о в. А почему бы вам не податься в тундру?

П л и н е р. Мне?! Извините, Игорь Павлович, мне тундра не нравится. Я ее обслуживаю, мне достаточно.

Г о р ч а к о в. Никогда не жили в тундре просто так?

П л и н е р. Просто так даже на Черном море не мог.

Г о р ч а к о в (со сдержанной улыбкой). Вот поглядите.

П л и н е р. Что там такое?

Г о р ч а к о в (достав бумажник). Цветные фотографии.

Подходят друг к другу, рассматривают снимки.

Утро в горах. Туман. Лесное озеро. Красиво? Никто не верит, что это наши окрестности.

П л и н е р. Д-да! И кто эта женщина в тумане?

Г о р ч а к о в. Моя жена.

П л и н е р. Подумайте! Лидию Васильевну не узнал.

Г о р ч а к о в. Это ущелье, бурелом. Здесь тоже снята моя жена. Она тогда еще ходила со мной. Дома у меня неплохие объемные диапозитивы — и всё природа.

П л и н е р. Откуда такое жгучее пристрастие?

Г о р ч а к о в. На природе забываешь обо всем и приходишь в себя.

П л и н е р. Это я понимаю. Мне надо прийти в себя.

Г о р ч а к о в. Июль подходящее время. Вы плохо выглядите. За один этот месяц в совершенно мертвой тундре все распускается. Трава растет сантиметрами, сразу гнездятся птицы, появляются можжевельник, брусника, куманика… Кстати, очень вкусна! На лишаях вырастают красные листья. Гвоздики, шиповник…

П л и н е р (улыбаясь). О! Вспомнил! Вы же начинали геологом. Ходили по тундре ножками, ножками!

Г о р ч а к о в. Да, но потом переучивался, стал оседлым горняком, и все же все выходные дни я жил в тундре.

П л и н е р. Зачем же переучивались в таком случае?

Г о р ч а к о в. Из-за жены. Мне стало трудно без нее. Вернее, неинтересно. Я думаю, юг вам вреден.

П л и н е р. Вы пришли показать мне цветные фотографии?

Г о р ч а к о в. Мне хотелось повидать Старосельского. Сегодня пятое июля. Почему он не уезжает?

П л и н е р. У меня другие сведения: он уезжает. В четверг, после бюро горкома, на котором вы присутствовали, он телеграфировал о согласии.

Г о р ч а к о в. Это точно, Александр Матвеевич?

П л и н е р. Это абсолютно точно.

Г о р ч а к о в (помолчав). Он много пьет сейчас?

П л и н е р. Вы знаете… почти не пьет.

Появляется С е к р е т а р ь. Вышколена. Ждет, улыбаясь.

Г о р ч а к о в. Я еще загляну, видимо.

П л и н е р. Будьте здоровы, Игорь Павлович.

Г о р ч а к о в ушел. Плинер сел, сидит бесстрастно.

С е к р е т а р ь (показывая на часы). Ровно девять.

П л и н е р (мрачно). Давно их жду. (Продолжает сидеть.)

Секретарь отодвигает гардину, приводит в порядок стол. Входят Я р а н ц е в и Ч а н ы ш е в.

(Встает. Секретарю.) Будьте добры, никого сюда не впускайте. (И сухо следит, как С е к р е т а р ь уходит.)

Я р а н ц е в. Что за люди в приемной?

П л и н е р. Грузчики.

Я р а н ц е в. Зачем?

П л и н е р. Их вызвали, чтобы вынести вот это дерево.

Я р а н ц е в. Чем вызвана такая спешка?

П л и н е р (хмурясь). Не знаю.

Я р а н ц е в. Кто же их вызвал?

П л и н е р. Я!

Садятся разобщенно. Молчат.

Давайте поговорим. Медлить нельзя. Старосельского, считайте, у нас уже нет. Он уже гость. Мы трепетно ждали, когда уйдут льды, итоги известны.

Я р а н ц е в. Кто это совещание ведет? Вы?

П л и н е р. Я не веду. Мы все ведем. Я не узурпатор.

Я р а н ц е в. Это смешно. Кто возьмет ответственность?

П л и н е р. Садитесь за этот стол, буду только рад.

Ч а н ы ш е в. Садитесь, Павел Иваныч. В итоге все равно за этот стол усядетесь вы. Плинер стар, я молод слишком.

Я р а н ц е в. А хотели бы занять кресло?

Ч а н ы ш е в. В принципе — да. И не скрываю, подобно вам.

Я р а н ц е в. Мне пока не предлагали. Я вообще не привык высказываться преждевременно. И заметьте, я никогда не повышаю голоса. Всегда мягок, с товарищами не груб. Усвойте подобный стиль, если хотите расти. Жизнь — это дорога, Борис Георгиевич, а пейзаж разный, и пейзаж меняем мы. Старосельский не должен уезжать.

Ч а н ы ш е в. Хитрите или не понимаете? Это же повышение.

Я р а н ц е в. Причины отъезда не украшают его.

П л и н е р. Вы знаете причины?

Я р а н ц е в. Да. Собираю свой гербарий и делаю выводы.

Ч а н ы ш е в. Вы что — ботаник? Энтомолог?

Я р а н ц е в. Я хороший психолог. (Плинеру.) Пока у нас нет единоначальника, совещаться отказываюсь.

Ч а н ы ш е в. Восхищен! Умеете ждать. Все само придет.

П л и н е р. Ну что ж… Разойдемся пока.

Все встают, но что-то мешает им разойтись.

Я хочу, чтобы мы проводили его с добрыми чувствами и любовью. Нельзя, чтобы он ехал с травмой.

Я р а н ц е в. Ясно! А как иначе? Коли поедет, надо собрать в коллективе деньги на подарок и сделать гравировку.

П л и н е р. Гравировку можно не делать… Конечно, смешно! Дают на раздумье десять дней. Сегодня срок истекает. Сегодня он должен сидеть в своем кабинете в Москве. Извините, девять утра, но я уже обегал все наши базы… (Сел, трет колени.) Беда в том, что трудный момент. Конечно, каждую весну трудный, но нынче… Из-за проклятых льдов потеряны дни. И вот в воскресенье он схватил вертолет и умчался в Матаранку. (Прикрыл глаза.) Вы не хотите совещаться. А если река замерзнет и перестанет возить раньше, чем нам хотелось бы, и еще будут потеряны дни, и начнутся снежные бури? Помню случай. Доставили десять тысяч унитазов. Кладовщик в Матаранском порту принял, аккуратно расставил под открытым небом. Наполнились они дождевой водой. Грянул мороз. И все десять тысяч унитазов разорвало. Вода, превратившись в лед, расширяется.

Ч а н ы ш е в (Яранцеву). Это забавно.

Я р а н ц е в. Это к вопросу о дураках, на мой взгляд.

П л и н е р. Я помню того парня. Честный, не дурак, но необразованный. Знал, что такое унитаз, но не знал физики.

Ч а н ы ш е в. Речь — о технической культуре, Павел Иваныч.

П л и н е р. Не спорьте. Это почти анекдот.

Я р а н ц е в. Не много ли анекдотов? Не кажется ли вам, что вечные притчи и афоризмы ваши отвлекают сотрудников?

П л и н е р. Ничего не могу поделать. Это уже мой стиль. Мне семьдесят. И даже семьдесят один. Мне иногда кажется, что притча или анекдот помогают постигать смысл явлений.

Я р а н ц е в, не ответив, уходит.

(Глаза его слипаются.) Не задирайтесь, Боря, не задирайтесь, делу это не помогает. (Закрыв глаза.) Что будет дальше, я вам предскажу точно: Павел Иваныч станет начальником, меня в ближайшие дни уволят, и после этого я быстро умру.

Ч а н ы ш е в. Вы что — засыпаете?

П л и н е р. Велите секретарю прислать грузчиков через десять минут. Слышите, Боря? Не раньше. Я подремлю.

Ч а н ы ш е в ушел. Плинер устраивается поудобней и засыпает. Появляется Г о р ч а к о в а. Плинер проснулся, встал. Указывает ей на стул. И оба молчат.

(Негромко, холодно.) Вы не должны были сюда приходить.

Г о р ч а к о в а. Я к вам пришла.

П л и н е р. Зачем?

Г о р ч а к о в а. Вы гоните меня?

П л и н е р. Всего лишь предостерегаю.

Г о р ч а к о в а. Я не была здесь год. Мне нужно кое-что выяснить.

П л и н е р. Сегодня уже не следует выяснять. Сегодня нужны две вещи. Порядочность и тактичность. Вы сами прекрасно чувствуете, что не должны были приходить.

Пауза.

Г о р ч а к о в а. Знаете, когда я впервые увидела Сергея Старосельского? В тот самый день, когда поселилась в Матаранке. Представляете, как давно? Четвертого октября сошла с теплохода, валил снег, и он меня встретил…

П л и н е р. Не понимаю.

Г о р ч а к о в а. Встретил, представился: друг мужа, муж в командировке. И повел в домик, где они жили. Мне было двадцать два года.

П л и н е р. Это, мне кажется, я помню. Я часто бывал в Матаранке. Если стремитесь доказать, что у вас есть право на интерес к судьбе Старосельского, то доказывать ни к чему. Вы хотите у меня что-то выведать, но, боюсь, мне нечего сказать. Сядьте, передохните и успокойтесь. Я г л у б о к о помню Матаранку. Вы были молоденькая и кокетливая. Когда люди на вас смотрели, то предполагали, что вы готовы на что угодно, но, в сущности, вы были скромная и трусливая девушка. И мне помнится, вкусно готовили. Я один раз зашел в ваш домик, мне на минуточку нужен был ваш муж… И вы меня покормили.

Г о р ч а к о в а (холодно). Не помню.

П л и н е р. А я хочу подчеркнуть, что у меня необычайная память. В те годы все пили шампанское. Мода была на шампанское в Матаранке. И еще пили «Северное сияние»: шампанское со спиртом… Но в тот вечер вы не пили ничего. Вы занимались домашним чтением. Ваш муж, Игорь Павлович, лежал на кровати и читал толстую книгу. Вы готовили ужин, а Сергей Николаевич Старосельский помогал вам. На нем был фартук. Вы все слушали книгу. И я увидел, какая у вас хорошая дружба. Я и потом вас встречал и каждую встречу помню. Вы летали на вспышку тифа, на вспышку кори, на вспышку энцефалита… Я встречал вас на фактории Солема. На вас были бокари и сакуй из оленьей шкуры. Прошел слух, вы однажды свалились с транспорта, с последних санок, олени ушли, и вы остались в тундре одна… Было так?

Г о р ч а к о в а (холодно). Не было.

П л и н е р. Значит, легенда. Но все равно вы прошли хорошую школу. Теперь, Лида, когда вы поняли, что у меня почти электронная память и доказывать ничего не надо, спросите, о чем хотели, и уходите. Так будет лучше, поверьте мне.

Г о р ч а к о в а. Почему Старосельский уезжает?

Плинер молчит.

Вы не хуже меня знаете, что в Москве он мгновенно состарится, просто сломается…

Плинер молчит.

Он один как перст. Почему?

П л и н е р. Вот я тоже подумал: почему? Почему они его забирают? Довольно крепкий, но как с точки зрения перспективы? Надо квартиру дать, должность, а он займет ее не слишком надолго. Все имеет конец… И вообще стараются брать моложе. Это твердый принцип. Я рассуждаю: наш министр его знает. Вторая причина, на мой взгляд, совсем ясная: другой фигуры, равной, у министра пока не нашлось. Вот и все! Такова моя версия. Нравится она вам?

Г о р ч а к о в а. Я вам не верю.

П л и н е р. У вас есть своя версия?

Г о р ч а к о в а. Вас это не касается.

П л и н е р. Так я и думал: в конце концов я нарвусь на грубость.

Появляются С е к р е т а р ь и г р у з ч и к и.

С е к р е т а р ь. Они больше не могут ждать.

Помедлив, Г о р ч а к о в а пересекает площадку и исчезает. Плинер, нахохлившись, идет в глубину.

(Показывая на дерево, негромко.) Вот это.

Грузчики глубокомысленно обходят дерево. Пауза.

П л и н е р (издали). Ну? Что?

Г р у з ч и к. Нельзя ли убрать солнце?

П л и н е р. Верочка, уберите.

Секретарь задергивает гардину.

Скоро вам захочется увидеть хотя бы краешек солнца!

Г р у з ч и к. А как это дерево вносили?

П л и н е р. Поменьше оно было, молодые люди.

Г р у з ч и к. Сломаем, боюсь. Ветки поломаем.

П л и н е р. Тогда ломайте сразу. Зачем вас позвали? Старосельский приказал, чтобы к утру дерева не было. Он мне его дарит. Мне такой подарок ни к чему, но пусть стоит вместо тахты. Тахту придется убрать. Ну?

Г р у з ч и к. Окно надо выставить. Столяр нужен.

П л и н е р. А может, академик? Беритесь, Вера! Вот мы возьмем и вынесем через дверь. А что у вас с глазами, родная моя? Это ж не похороны. Никого пока не хоронят!

Входят С т а р о с е л ь с к и й и Ц ы р е н ж а п о в а. Она миловидна, на плече большая, когда-то добротная кожаная сумка. Он естествен, демократичен. И вспыльчив, и сдержан, искренен в каждом слове.

С т а р о с е л ь с к и й (оглядев всех. Четко, не желая терять времени). Садитесь, Елена Саввишна. Вон туда! Это мой кабинет. Мой секретарь Вера Евгеньевна. Мой первый зам Плинер. Чаю хотите? Вера Евгеньевна, устройте, пожалуйста.

С е к р е т а р ь быстро уходит.

(Грузчикам.) Вы тоже свободны, товарищи.

П л и н е р. Подожди, им совсем уходить? Или вернуться?

С т а р о с е л ь с к и й. Рехнулись, милостивый государь? Навигация идет! Сентиментальны стали. Плевать нам на эту «пальму». (Грузчикам.) Всего хорошего. До свиданья.

Г р у з ч и к и ушли. Старосельский идет за рабочий стол. Не садясь, разбирает почту, читает.

Ц ы р е н ж а п о в а (в том, как она держится сейчас, чувствуется некоторая зависимость и неловкость. Плинеру. Почтительно). Меня зовут Елена Саввишна Цыренжапова.

П л и н е р. Цыренжапова, я правильно уловил?

С т а р о с е л ь с к и й. Да, да! Ее первый муж был бурят.

Ц ы р е н ж а п о в а (с улыбкой). Да. У детей глаза узенькие-узенькие. (Объясняет, улыбаясь.) Сергей Николаевич и я провели в порту четыре сумасшедших дня. Ходила по причалам за ним как собачка. Совсем не спали.

На площадке появляется С е к р е т а р ь.

С е к р е т а р ь (показывая в сторону). Чай туда?

С т а р о с е л ь с к и й. Вера Евгеньевна, в три дадите мне Мурманск, Архангельск и Кандалакшу. А сейчас Москву. Главсевморпуть. Немедленно. Потом чай. Сюда. И попросите Чанышева и Яранцева.

С е к р е т а р ь исчезает мгновенно.

(Читает почту. Плинеру.) Откинь гардину, пожалуйста.

Ц ы р е н ж а п о в а (Плинеру). Позвольте я? Уют должна создавать женщина. (Откидывает гардину, щупает.) Замечательная гардина, ткань добротная. Мне здесь все нравится. Буквально все! Солнце незаходящее, краски, пурга. Здесь каждый пешеход герой. А шоферы?

П л и н е р. Таким образом, вы тут не первый день?

Ц ы р е н ж а п о в а. Нет, нет! Живу в молодежном общежитии, по блату устроилась. Прекрасная комната, троим вольготно. Кухня, конечно, общая, но мебель модерн!

С т а р о с е л ь с к и й. Эта особа обожает трудности!

Ц ы р е н ж а п о в а (смеется, Плинеру). Дома, ну, где я жила, обратилась за помощью в крайпрофсовет: пошлите, говорю, туда, где мои дети людьми станут, где их общество не испортит, одной мне не справиться… Куда, говорят, хотите? Я подошла к карте, пальцем ткнула, повыше старалась дотянуться, и на побережье Ледовитого океана угодила. В газету устроили. Работа чудесная, самостоятельная. Правда, северной надбавки у меня нет… На радио подрабатываю, на телевидении. Если тема актуальная, очень хорошо платят. (На Старосельского.) Вот под эту темочку я персональное задание от Всесоюзного радио получила.

Вдали возникли Я р а н ц е в и Ч а н ы ш е в.

С т а р о с е л ь с к и й. Входите, господа, входите! Спросите меня, будьте любезны, как у нас обстоят дела?

Ч а н ы ш е в. Как дела, Сергей Николаевич?

С т а р о с е л ь с к и й. Абсолютно плохо! На рейде около ста судов. Восемьдесят сухих, двенадцать наливных, а краны мертвы. Подъездные пути превратило в синусоиду, рельсы аж покорежило… В заливе дела вообще швах! Девять судов стоят в Карских воротах, у Амдермы. Пошел туда ледокол «Киев», но брать его никаких денег не хватит… В Матаранке к утру, видимо, краны начнут работать, а причалы под водой!

Ч а н ы ш е в. В среднем течении реки вода падает по двадцать сантиметров в сутки.

С т а р о с е л ь с к и й. В Матаранке, черт возьми, падает медленно. Павел Иваныч, вы следите за телетайпами?

Я р а н ц е в. Да. Стучат день и ночь.

С т а р о с е л ь с к и й. Подготовьте к обеду тщательную ведомость накопления грузов. Свяжитесь с московской конторой. В тоннаже. Давайте разберемся, что у нас неблагополучно и где что накапливается. Борис Георгиевич, нечего вам смотреть на эту гражданку. Она представитель прессы. И пусть сидит себе. (Цыренжаповой.) Товарищ Яранцев, товарищ Чанышев.

Ц ы р е н ж а п о в а. Можно спросить?

С т а р о с е л ь с к и й. Лучше не надо. (Хмурясь.) Спросите!

Ц ы р е н ж а п о в а (смутилась. Тихо). Не стоит.

С т а р о с е л ь с к и й. Спросите, я вам сказал!

П л и н е р (мягко). Поверьте, вполне можно спросить.

Ц ы р е н ж а п о в а. Почему все стоят?

С т а р о с е л ь с к и й. В навигацию, сударыня, совещания проводятся стоя. Такова традиция. (Хвастливо.) Три тысячи сто двадцать поставщиков в стране! Плюс Япония, плюс Канада, плюс французы! (Чанышеву.) Борис Георгиевич, вы завтра летите в Москву во главе заявочной экспедиции. Удивлены? Да! Карты перетасовываются. Когда исчезаю я, хотите спросить?

Ч а н ы ш е в. Да. Это небезынтересно.

С т а р о с е л ь с к и й. Первым утренним рейсом навсегда покидаю прекрасный полуостров. С руководством Комплекса согласовано. С горкомом партии согласовано. Очень охотно отпускают. Слишком охотно! Готовы были отпустить еще десять дней назад. Таким образом, фон барон Старосельский любимому городу не очень нужен. Старосельский снабженец, снабженец — не человек!

На краю площадки появляется С е к р е т а р ь.

С е к р е т а р ь. Главсевморпуть. (Исчезает.)

С т а р о с е л ь с к и й (смотрит на аппарат, как бы прицеливаясь, и снимает трубку). Алло! Старосельский Сергей приветствует. Как здоровье, Алексей Алексеевич? У нас холодрыга страшная, чистый север. Бетонную эстакаду превратило в синусоиду. Меня волнует ледовая обстановка в море. Ясно, спасибо. Нет, ледокол у вас не возьмем. Дикая цена за ледокольное обслуживание, между прочим, пугает всех франкированных поставщиков. Всего вам хорошего, не болейте. (Послушал и бросил трубку. Расстроен, молчит. И внезапно.) Павел Иваныч, сообщаю официально: вы назначаетесь начальником управления вместо меня. Вопрос согласован лишь вчера. Приказ получите через несколько дней. Буду вами, так сказать, руководить из Москвы.

П л и н е р. Руководить нами за четыре тысячи километров — это все равно что целовать женщину через стекло.

Не ответив. Старосельский изучает Яранцева.

Я р а н ц е в. Я бы хотел обсудить наедине.

С т а р о с е л ь с к и й. Обсудим! Впереди день и ночь. К концу дня, Павел Иваныч, прошу собрать коллектив. Попрощаюсь. Скажу несколько слов. А пока все! Работать, работать, мальчики! (Плинеру.) Задержись.

Я р а н ц е в и Ч а н ы ш е в ушли.

(Садится где-то в стороне. Теперь видно, как он устал.) Мне нужен анализ. Что у нас на базах. По дефицитам. На страничку, не больше. И эти суда в Карских воротах… Пойди на рацию, переговори с флагманом. Пошлем суда мимо мыса Желаний.

П л и н е р. Ты помнишь, что там, на этих судах?

С т а р о с е л ь с к и й. Да. Возьмем две штуки самолетами из Мурманска. Дешевле обойдется. (Цыренжаповой.) Сказать вам, во сколько Заполярью тонна обходится? А что притихли? Осерчали небось… Право, не стоит.

Ц ы р е н ж а п о в а (подходит. С улыбкой). Встаньте, пожалуйста. Наклонитесь чуть. Позвоночник больно в этом месте?

С т а р о с е л ь с к и й. Нет.

Ц ы р е н ж а п о в а. А если сильнее нажму? Говорите правду.

С т а р о с е л ь с к и й. Больновато.

Ц ы р е н ж а п о в а. Сделайте так. (Показала.) Боль есть?

Старосельский кивает серьезно.

Что вы очки втираете? «Совещание по традиции проводится стоя». Я же вижу, на стуле вертитесь. Вам сидеть больно. При чем традиция? У вас самый настоящий остеохондроз.

П л и н е р. И тем не менее это давняя традиция.

Ц ы р е н ж а п о в а (с усмешкой). Значит, и остеохондроз давний. На сырой земле приходилось спать? Простываете? Боль усиливается? Ну, все правильно. Знакомая картинка! Я бы вас выходила. Недели две на растяжке, на доске под углом сорок пять градусов, а на ноги гири тяжелые… Я одного мужичка просто на аркане в больницу приволокла. (Смеется.) Думала, для себя спасаю, а вышло для другой, для молоденькой. Да он и сам помолодел после лечения. Пятый год одна, ловлю их, ловлю, да все непутевые попадаются…

С е к р е т а р ь вносит чай и уходит.

Руки можно помыть?

С т а р о с е л ь с к и й. Вон туда идите! Даже душ есть.

Ц ы р е н ж а п о в а уходит в соседнюю комнату.

П л и н е р. Скажи, пожалуйста, зачем она тут нужна?

С т а р о с е л ь с к и й. Ну… Несколько дней провели рядом. Появилась откуда-то… И не мешала. Достойно держалась. И все время веселая. Я теперь в долгу вроде, понял?

П л и н е р. Вроде понял. Но у тебя уж и времени нет…

С т а р о с е л ь с к и й (иронически косится на него). Это правда, что ты мастак был по женской части? Верны слухи?

П л и н е р. Знаешь что… Ты не поп и не доктор! Словом, мне до этой женщины дела нет. Но предстоит сумасшедший день.

С т а р о с е л ь с к и й. Ничего. Мне ее жаль немного. Женщина даже алиментов не получает. От мужичка, у которого позвоночник болел. Н е х о ч е т. Заработает на мне пятьдесят рублей. Для нее это сумма.

П л и н е р. Прекрасно! Дадим ей полсотни — и делу конец! (Под взглядом Старосельского умолкает.) Билет заказал?

С т а р о с е л ь с к и й. Нет.

П л и н е р. Вещи уложил?

Старосельский, хмурясь, молчит.

У тебя действительно позвоночник болит?

Старосельский садится в глубине, молчит.

Я говорил тебе: немолодой романтик, надо жить здесь.

С т а р о с е л ь с к и й. В четверг, после бюро, я часть вещей уложил. Не пойму, что со мной происходит. Пока работаю, бегу, все нормально. Остановлюсь на миг — и кажется, играю сам с собой в ненужную глупую игру.

П л и н е р. Что могу сказать? Твое присутствие здесь — это жизнь для меня. Что я могу сказать?

С т а р о с е л ь с к и й. Все как сон, черт возьми! Прошло десять дней, но я еще ни разу реально не поверил в отъезд. И сейчас не верю. В феврале мне исполнится пятьдесят два, и я должен осваивать новое дело… (Твердо.) Твое служебное положение не изменится. Не тревожься. Это уладим.

П л и н е р (тихо). Ты идиот.

С т а р о с е л ь с к и й. Чего ты взъярился?

П л и н е р. Меня не надо пристраивать. Из милости я зарплату не получал. У меня по всей стране внуки. И по всей стране дети. И мне есть о ком заботиться, в отличие от тебя. (Перехватив его взгляд, смущенно, негромко.) Забудь. Глупость сказал. Все у тебя еще будет.

С т а р о с е л ь с к и й. Я хотел спросить.

П л и н е р. Ну?

С т а р о с е л ь с к и й. Вот о чем… Лида не звонила? (Холодновато смотрит на него.) Ну да, если и звонила, ты промолчишь. Твое старческое упрямство…

П л и н е р. Был тут ее муж.

С т а р о с е л ь с к и й (взгляд его повеселел чуть). Игорь?

П л и н е р. Сказал, рад был бы видеть тебя.

С т а р о с е л ь с к и й. Для правды это слишком роскошно. (Встав, прошелся.) А я бы хотел поговорить с ним! Сам не пойму, почему мне этого хочется.

П л и н е р. Ты чувствуешь вину. Вы были друзья.

С т а р о с е л ь с к и й (сухо). Вины не чувствую.

П л и н е р. Знаешь, Сергей, в моей жизни был грех. Мне было тридцать пять, я спал с женой моего товарища. Это большой грех, Сергей. Прошло еще тридцать пять, но мои щеки горят.

С т а р о с е л ь с к и й. У меня нет твоего опыта. Плинер, но я знаю разницу между тем, что говоришь ты, и тем, что было со мной.

П л и н е р. Зачем сердиться? Бывают обстоятельства…

С т а р о с е л ь с к и й. Я любил ее еще в Матаранке. И Игорь действительно был мне другом. И она была моим другом. Я имел право только молчать. Не знаю, чем бы кончилось, но нас бог развел. Они уехали Чарандайку строить, я в город перебрался. Все к лучшему, думал я. Мотался по полуострову. И чтобы покончить с этим, я все сделал за те годы, пока мы не виделись. Женился на доброй анемичной женщине, после развелся тихо, незаметно, когда обоим уже стало невмоготу. Когда я окончательно вернулся в город, они тут представляли необычайно благопристойную пару… Очень на виду! Он начальник горнорудного управления. Она главный санитарный врач… Что-то ушло от них. Или пришло, наоборот. (Идет к окну, задергивает гардину и оборачивается, накаленный.) Думаю, она тогда уже созрела для измены мужу, просто от однообразия жизни, что ли… Но только для измены легкой, мимолетной. Ничего не должно быть явного, вот в чем закон! О моей вине говорить нечего. Дружба наша с Игорем тогда и кончилась! В дом не ходил, товариществом не пользовался. И если хочешь знать, я сам пошел на обострение.

П л и н е р. Правильно! Тебе хотелось отнять у него жену с чистой совестью.

С т а р о с е л ь с к и й (спокойно). Чушь. Никаких надежд у меня тогда не было. Просто знал, что сохранять отношения не имею права. (И снова вспылив чуть.) Она и сошлась со мной, по-моему, чтобы согрешить разок… И порвать сразу! Может, долг хотела отдать.

П л и н е р. Какой долг? За что долг?

С т а р о с е л ь с к и й. За то, что ждал ее столько. (Молчит.) Она должна была сразу уйти ко мне. Случилось это пять лет назад. Я иначе не мыслил, Плинер. Да, я должен был пойти к Игорю и сказать. И пошел бы. Но она просила дать ей время. Только время. (Молчит.) И каждый раз мы прощались как навсегда. Каждый раз она говорила: это последний раз. И свято верила в это. Месяцами не виделись! Однажды прошло восемь месяцев… Почти год! А жизнь одна… Не знаю, что она делала в эти месяцы, как жила. Может, боролась сама с собой, может, старалась вытравить, к чертовой матери, всю память обо мне… И появлялась внезапно. Жалкая, чуть живая… Сюда приходила или ждала где-нибудь. Все мои ультиматумы, просьбы стоили три копейки, когда я видел ее вот такую… А после опять, как будто испугавшись самой себя, на месяцы исчезала. (Молчит. На лице его неожиданно появляется добрая, грустная немного улыбка.) И вдруг забыла об осторожности. Такой смелой можно стать только, если решилась… Открыто появлялась со мной. Вся лучилась добротой. В Южном порту это было. Ты не знал, мы туда вдвоем летали на открытие пионерлагеря.

П л и н е р. Знал. Как раз в прошлом июле. В это время.

С т а р о с е л ь с к и й. Да. Девять поразительных дней. Добрая, щедрая… Она вообще очень добрая. Когда вернулась, сказала: сегодня совсем приду. Так спокойно сказала, улыбалась, но я чувствовал, она на пределе, потому что, когда пошла, вдруг заплакала… И не пришла. В пять утра позвонила: не жди. Не ищи. Все! Могу только догадываться, что в ней победило. Жалость к нему. Я никогда не знал, что у них дома. На эту тему был четкий запрет! Ладно, Плинер, разойдемся пока. (Идет за стол. Не садясь.) Скажи Шумскому, пусть докладывает через каждый час: меня тревожит уровень реки. Черт знает что! Ни разу мы не начинали навигацию в подобных условиях. Не знаю, как я могу уехать!

П л и н е р (смотрит на него). Ты впервые открылся, Сергей. Я ищу ту связь, которая, возможно…

С т а р о с е л ь с к и й (резко). Не ищи! Никаких связей! И перестань ее ненавидеть! Никто не виноват. Никто не гонит меня.

П л и н е р. Не верю.

С т а р о с е л ь с к и й. Твое дело.

Появляется почти счастливая Ц ы р е н ж а п о в а.

Ц ы р е н ж а п о в а. Там телефон, я с ребятами поговорю, можно?

Старосельский кивнул. Она исчезла.

С т а р о с е л ь с к и й. Вина — слишком простое слово. Дело не в вине, дело в нем: он держался безукоризненно. Сумел все вытерпеть. Какой бы он ни был, а держался мужественно. Я знаю, сколько он пережил. И вот от этого, наверно… Если б я мог уплатить, но уплатить нечем. (Выходит из-за стола, наливает чай.) Не забудь про эти суда в Карских воротах. Внимательно выслушай, что флагман скажет. У них должны быть свежие результаты ледовой разведки.

П л и н е р уходит. Старосельский садится. Мрачно сидит. Вдруг направляется к столу. Включает пульт связи, снимает микрофон на шнуре. Слышится голос: «Да».

Старосельский интересуется жизнью.

Г о л о с. Штопаем.

С т а р о с е л ь с к и й. Не понял.

Г о л о с. Я сказал, штопаем эстакаду.

С т а р о с е л ь с к и й. Общие фразы, Анатолий Викторович.

Г о л о с. Ну что вы на самом деле, Сергей Николаевич! Вы же только час назад от нас улетели.

С т а р о с е л ь с к и й. Давайте сверим часы.

Г о л о с. На моих одиннадцать.

С т а р о с е л ь с к и й. Значит, я улетел два с половиной часа назад. Сколько наштопали? Сколько метров?

Г о л о с. Дергать людей ежеминутно?

С т а р о с е л ь с к и й. Не дергать, а знать. (Молча идет с микрофоном, садится на тот же стул. Сухо, но миролюбиво.) Надо помнить драму шестьдесят девятого года. Мороз грянул внезапно. Двести барж вмерзло в лед по всей великой реке. Часть кораблей зимовала в протоках, и мы кормили экипажи при помощи вертолетов. Вы, разумеется, помните, Анатолий Викторович, но я обязан напомнить вам эту драму. Треть наших грузов вмерзла в лед! Треть! И вы знаете, какой кровью они обошлись. И сколько спасательных экспедиций направляли с материка. Вы слушаете или отключились?

Г о л о с. Я слушаю выговор.

С т а р о с е л ь с к и й. Это не выговор. Я вам верю.

Г о л о с. Сейчас выясню точный метраж.

С т а р о с е л ь с к и й. Потом. Я тоже вас дергать не хочу. Позвоню через два часа. Я только прошу считать минуты. Иначе наша годовая программа и решающий год пятилетки для нашего Комплекса пойдут прахом. Ни пуха ни пера!

Г о л о с. К черту, Сергей Николаевич!

Вернулась Ц ы р е н ж а п о в а. Держит цветок в горшке.

Ц ы р е н ж а п о в а. А у вас там уютно. Холодильник. Коечка удобная. (Ставит цветок.) Украсим стол. Ужас есть хочу!

Пьют чай за столом для заседаний.

Может, домой смотаться? Суп ребятам сготовить?

Пауза.

С т а р о с е л ь с к и й. Я бы хотел их увидеть.

Ц ы р е н ж а п о в а (тихо). Спасибо. (И молчит.) Нет! Останусь! А то я вас не уловлю. Неужели получится? Журналистская репутация появится, заработок! У-у, экзамен какой!..

С т а р о с е л ь с к и й. Все у вас получится. Потолкуйте с сотрудниками, а вечером вдвоем посидим… Хотите проводить? Выпьем как следует!

Ц ы р е н ж а п о в а. Не знаю… Ребятам позвонила, голоса бодренькие… А со старичком этим можно поговорить?

С т а р о с е л ь с к и й. Советую. Вторая дверь. Что сникли? А?

Ц ы р е н ж а п о в а. Ведь вам совершенно некогда! Гоните в шею, тогда стану уверенней. Ведь оттого, что у нас были эти четыре дня… Ничего же не изменилось от этого…

С т а р о с е л ь с к и й. Я так не думаю.

Ц ы р е н ж а п о в а. Бросьте, Сергей Николаевич! От тоски эти милые выводы. Я ведь тоску вашу сразу учуяла… (Улыбка ее полна доброты.) И еще эта путаница сатанинская! Когда день, когда ночь… Солнце над рекой, а люди спят. (Сразу серьезно, строго.) Не нужно вспоминать. Там одно было, здесь другое. Неужели улетите?

С т а р о с е л ь с к и й. Ровно через двадцать один час.

Ц ы р е н ж а п о в а (с легким вздохом). Ну хорошо… (Поднялась, отошла, подумала.) Давайте по делу поговорим. Вот что это? Что за дерево дурацкое? Весь вид портит, зачем торчит?

С т а р о с е л ь с к и й. Пижонство чистое.

Ц ы р е н ж а п о в а. Правда пижонство?

С т а р о с е л ь с к и й. Самое настоящее. Раньше все спрашивали, теперь привыкли. Я это дерево всюду с собой возил.

Ц ы р е н ж а п о в а (недоверчиво). Расскажите!

С т а р о с е л ь с к и й. Мы больны ностальгией… Нет, неверно, не тоскуем по родине. Родина к нам в командировки летает, мы с ней по телефону каждый день говорим… У нас, Елена Саввишна, ностальгия иного рода. Тоскуем по среднерусской природе… И вот посадил я в бочку давно, не стану даже вспоминать когда, посадил росточек талины, самолетом мне привезли… Вот те три ветки появились, когда работал заместителем начальника Комплекса по строительству… (Со странным спокойным удивлением.) Вот те три — был главой энергетиков. Очень случайное назначение. А эти пять чудовищно быстро выросли — я тогда железную дорогу на Матаранку строил. Как я был нужен тогда! По радио ежедневно искали. По всей трассе! Дорога была нужна. Теперь я совсем не нужен. Дали, правда, орден Ленина в прошлом году, но это так, для порядка, к пятидесятилетию… Вот эти четыре веточки выросли, когда Матаранский порт заново создавал и был этого порта директором. (Мгновение помолчав, с усмешкой довольно безразличной.) Ну, а вся вершинка вымахала за семь лет. И все семь лет ваш покорный слуга работает начальником Управления материально-технического снабжения.

Входит П л и н е р. В руках телеграммы.

П л и н е р. Я приказал судам идти мимо мыса Желаний. (Протягивая телеграммы.) Телеграммы, Сергей.

Ц ы р е н ж а п о в а. Ну, побегу! (Запихивает в сумку блокнот, долго возится с замком.) Все же домой заскочу… (Улыбаясь неловко.) Значит, можно явиться позже?

С т а р о с е л ь с к и й. В любое время. И не спрашивая никого!

Кивнув, накинув на плечо сумку, она быстрым шагом уходит. Старосельский читает телеграммы.

П л и н е р. В приемной сидит Лида Горчакова.

С т а р о с е л ь с к и й (вскидывает на него взгляд. Снова читает телеграммы). Дай команду проверить лес и железобетон. Что для основной деятельности, что для строительства. И в Москву «молнию» товарищу Гневышеву.

Входит Я р а н ц е в, под мышкой папка. Окинув его взглядом, полным досады, Старосельский идет к столу, звонит. Входит С е к р е т а р ь.

Давно ждет Горчакова?

С е к р е т а р ь. Да.

С т а р о с е л ь с к и й (хмурясь). Почему Шумский не звонит?

С е к р е т а р ь. В Матаранке падение реки — сантиметры.

С т а р о с е л ь с к и й (Яранцеву, с неожиданным гневом). Слышите? Причалы низкой воды будут стоять!

Я р а н ц е в. Похоже, так.

С т а р о с е л ь с к и й. Вашего благодушия не понимаю.

Я р а н ц е в. Волноваться не люблю. Я не вовремя, может? (И, положив папку, сухо.) Здесь данные о накоплении.

С т а р о с е л ь с к и й. Садитесь.

Яранцев сел. Спокоен, терпелив, собран.

(Секретарю.) Попросите Горчакову позвонить мне. Скажите: Сергей Николаевич Старосельский просит извинения. Нет, Вера Евгеньевна, не так. Скажите, я ее сам найду. Где угодно. По телефону. Не позже четырех.

С е к р е т а р ь уходит. Спустя секунду уходит П л и н е р.

Извините, Павел Иваныч. Нам действительно пора поговорить. (Садится, не сразу.) Вы принимаете управление в приличном состоянии. Так мне кажется. Если, конечно, река нынче не подведет. (Встает. Задумавшись, меряет кабинет шагами.) Чем бы я хотел заняться зимой, если б не уезжал? Складским комплексом. Нам нужен механизированный учет. Меня эта идея греет и волнует давно. Наверно, у меня не хватало воли. Может, у вас хватит. ЭВМ сама займется поиском нужного материала. Вспомнит, достанет, сама отгрузит и сохранит в памяти — что, где, когда и кому. Однако первейшей задачей, Павел Иваныч, считаю увеличение контейнерного парка. Мы имеем сто тысяч единиц, побольше, скажем, чем Министерство речного флота. Можем гордиться. Но если построите еще пятьдесят тысяч контейнеров, будете в полнейшем порядке! Мне несколько грустно, но ничего не поделаешь, надо подбивать итоги. Придется вам потерпеть и мой тон, и мои нравоучения. Мы сейчас все подробно обсудим. А пока ответьте, пожалуйста, на такой вопрос… Павел Иваныч, вы Плинера уволите?

Я р а н ц е в. С удовольствием бы! И в первую же минуту!

Старосельский смотрит на него щурясь. Пауза.

Этот практик дряхл, но самодоволен. Человек вообще консервативен, а преклонного возраста консервативен вдвойне. Мешают эти старые практики. Вы не согласны, разумеется.

С т а р о с е л ь с к и й. Нет. Это догматический вывод. Это вообще не разговор. Я думаю, Плинер не нуждается в вас. Я думаю, Павел Иваныч, вы в нем нуждаетесь. И замечу так, к слову… Весь мир стремится держать у руководства стариков. И не потому только, что те накопили гигантский опыт. И не потому только, что они блистательные консультанты. Но и потому еще, что через спокойную стариковскую ортодоксальность хорошо фильтруется авантюризм молодых. А вообще говоря, ни старость, ни молодость не определяются суммой прожитых лет. Я последнее время, куда ни ткну пальцем, все чаще натыкаюсь на молодых старичков, озабоченных исключительно личной карьерой.

Я р а н ц е в. Спорить не стану. (Усмехнувшись вдруг.) Плинера мне увольнять не придется. Я назначения не приму.

С т а р о с е л ь с к и й (удивлен. Спокойно). Не примете?

Я р а н ц е в. Решительно.

С т а р о с е л ь с к и й (сухо). Если это игра, кокетство, у меня времени для этого нет. Насколько серьезен ваш отказ?

Я р а н ц е в. Предельно серьезен.

С т а р о с е л ь с к и й. Обоснуйте. Вы представляете, в какой сложной ситуации вы делаете это заявление?

Я р а н ц е в. Не справлюсь.

С т а р о с е л ь с к и й. Обоснуйте.

Я р а н ц е в. Осторожность помешает.

С т а р о с е л ь с к и й. Слушаю вас, Павел Иваныч.

Я р а н ц е в (помедлив. С тихой определенностью). Я хороший исполнитель. Но исполнительный руководитель равносилен лодырю. Исполнять несложно… Мне сорок четыре, я неплохо экономически образован, но я всегда был вторым. Где бы ни работал, всегда служил заместителем. Конечно, я многое понял… Я давно понял, что руководитель сам не должен работать. Работать должен аппарат. Но чтобы заставить работать аппарат, руководитель должен очень много работать. И принимать решения. Признаюсь искренне: с годами мне все труднее принимать решения. Это осторожность. Это трусость особого рода. И я ее за собой знаю. Буду тянуть, колебаться, буду менять решения… И за мной не пойдут. Скоро можно отметить юбилей: двадцать лет я работаю вторым. Даже в обкоме профсоюза служил заместителем. Жизнь приучила меня к исполнительности, поэтому я считался хорошим работником. Можете назвать номенклатурным замом, не обижусь. Но в петлю не полезу. Можно не продолжать?

С т а р о с е л ь с к и й. Да. Мне всегда казалось, что вы умны.

Я р а н ц е в. Спасибо.

С т а р о с е л ь с к и й. Теперь мне кажется, я не ошибался.

Я р а н ц е в. Спасибо.

С т а р о с е л ь с к и й. Два года назад, когда вы перешли к нам, я слышал, что вы честный человек. И не предатель. И я вас взял.

Я р а н ц е в. Деловые мои качества не имели значения?

С т а р о с е л ь с к и й. Я говорил сейчас о ваших деловых качествах. (Молчит.) Ваша кандидатура, мне помнится, возникла в связи с тем, что на всех активах вы занимались критикой нашей деятельности… Вам дали неплохую характеристику. Единственное, что смутило меня, когда я знакомился с вашим личным делом…

Я р а н ц е в. Что?

С т а р о с е л ь с к и й. У вас нет выговоров.

Я р а н ц е в. Это плохо?

С т а р о с е л ь с к и й. Подозрительно. Перед вашим приходом к нам вот на этом столе лежала груда трудовых книжек. Металлурги, экономисты, химики, строители… Мы занимались сменой среднего командного состава. При всех равных обстоятельствах я брал тех, у кого больше выговоров. Никому про это не говорите. Мой опыт распространению не подлежит. Я имел в виду те странные случаи, когда выговор возникает как следствие нестандартной инициативы. Скажите, вы твердо будете стоять на своем отказе?

Я р а н ц е в. Да.

С т а р о с е л ь с к и й. Во всех инстанциях будете тверды?

Я р а н ц е в. Да. Вы были против моего назначения?

С т а р о с е л ь с к и й. Против. (Придвигает папку, садится. Внезапно поднимает глаза и медленно встает.)

На краю площадки появляется Г о р ч а к о в а.

Г о р ч а к о в а. Мне секретарь передала, но видишь… (Яранцеву.) Я очень помешала, Павел Иваныч?

Я р а н ц е в. А мы уже все закончили… Я свободен?

Старосельский кивнул. Я р а н ц е в уходит.

С т а р о с е л ь с к и й. Думаю, первым рейсом.

Г о р ч а к о в а (внимательно смотрит на него). Рассказывай! (Не двигаясь, поглаживает пальцы.) Это большое повышение?

С т а р о с е л ь с к и й. Формально — да.

Г о р ч а к о в а. А неформально?

С т а р о с е л ь с к и й. И неформально — да. Весь вопрос в пределах самостоятельности.

Г о р ч а к о в а. Я сегодня подумала: как поздно узнаешь значение того или другого… (С улыбкой, которая у нее не получается.) Как жизнь ни складывается плохо, но как-то складывается… И постепенно привыкаешь к этому «как-то». Даже удобно, не надо никаких немедленных решений. Узнала про твой отъезд, и вдруг страшно стало.

С т а р о с е л ь с к и й. Какая разница, Лида? Ведь все равно…

Г о р ч а к о в а. Оказалось, есть разница. (Поглаживает пальцы.) Значит, твои волнения уже только в том, какая там будет самостоятельность? У тебя есть идеи?

С т а р о с е л ь с к и й. Честно говоря, еще не начинал думать. Да и вряд ли это интересно тебе.

Г о р ч а к о в а. А что мне было интересно всегда?

С т а р о с е л ь с к и й (без вдохновения, стараясь не глядеть на нее). Новые идеи, Лида, они же и вечно старые… Вопросы кооперации, стоимость перевозок… В рамках Комплекса трудно влиять на смежников, на транспортников. В Москве, наверно, можно. Скажем, заявочная кампания. Рано начинается, долго длится. Или эти суда «роро-роро»… Надо же их наконец строить для Севера. Ведь навигация у нас коротенькая.

Г о р ч а к о в а (слушает, поглаживая пальцы). Что это — «роро-роро»?

С т а р о с е л ь с к и й. По-французски «кати-выкати». Судно с аппарелью на корме, груз сам съезжает. И не нужны краны, причальные стенки. Или суда, начиненные плавучими контейнерами. Ну, как маленькие баржи… Их выпихивают, выстреливают — и гони по всей системе мелких речушек…

Г о р ч а к о в а. Честное слово, ты хорошо выглядишь!

С т а р о с е л ь с к и й. Тебе холодно?

Г о р ч а к о в а. (внезапно, просительно). Подержи, пожалуйста, мои руки.

Стесняясь, он неловко берет ее руки в свои.

Ну, все, довольно. Спасибо тебе. (Отходит, садится, молчит.) Как ты намерен поступить с мебелью? Можно погрузить малой скоростью… У тебя превосходная мебель. В Москве сразу такой не купишь. Или решил продать?

С т а р о с е л ь с к и й (охотно поддерживая тему). Так и сделаю. Попрошу кого-нибудь. Очень хорошая мысль.

Г о р ч а к о в а. Не очень хорошая. (Изучающе смотрит на него.) Знаешь, что думаю? Ты не готов к отъезду.

С т а р о с е л ь с к и й. Что ж, такая перемена для любого проблема… Но если собрался…

Г о р ч а к о в а (словно не слыша). Вчера я решила, что сегодня ты придешь к нам. Мы слишком старые друзья. Мне казалось, в этом есть большой смысл и это будет красиво… Между прочим, фраза насчет друзей принадлежит не мне. Это Игорь сказал.

С т а р о с е л ь с к и й. Выходит, он был не против?

Г о р ч а к о в а. Я бы так сказала: не очень против. Словом, взяла отгул. Утром испекла пирог с муксуном и поняла, что нельзя. Вдруг почему-то поняла — не получится… Короче так: Игорь придет сюда.

С т а р о с е л ь с к и й (холодно). Зачем?

Г о р ч а к о в а. Хочу понять, почему ты должен ехать подыхать туда?

С т а р о с е л ь с к и й. А если не подыхать? А если ты к этому касательства не имеешь? И если это необратимо?

Г о р ч а к о в а. Тогда попробую понять, из-за какой необратимости ты должен подыхать там. Когда-то мы трое умели говорить прямо.

С т а р о с е л ь с к и й. Глупость.

Г о р ч а к о в а. Не выгонишь же ты его. Он придет через три минуты. Я раньше пришла, но эта цербер твоя… В приемной полно, она вообще к тебе никого не пускает.

Старосельский напряженно думает о ее словах.

Конечно, если ты невозможно занят…

С т а р о с е л ь с к и й. Нажми вон ту кнопку.

Горчакова звонит. Входит С е к р е т а р ь.

Я пока принимать не буду. Направляйте всех к Плинеру.

С е к р е т а р ь. У него эта… журналистка.

С т а р о с е л ь с к и й. Свяжите ее с отделами. Одну минуту. Архангельск и Кандалакшу переключите на Плинера. Мурманск дайте мне. Постарайтесь, чтобы у аппарата был наш представитель Муравчик. Когда назначен сбор коллектива?

С е к р е т а р ь. В семнадцать тридцать. (Уходит.)

Г о р ч а к о в а (идет к окну, медленно отодвигает гардину, смотрит на улицу). Не понимаю… Он всегда такой точный. (Оборачивается.) Сбор коллектива — это что?

С т а р о с е л ь с к и й. Буду прощаться.

Г о р ч а к о в а (смотрит на него. Кажется, из глаз ее сейчас брызнут слезы. Вдруг показывая на туфли, с улыбкой, словно стесняясь воспоминаний). Помнишь?

С т а р о с е л ь с к и й. Что?

Г о р ч а к о в а. Такие же ты купил мне в Южном порту… Я те до дыр износила. Недавно в универмаге смотрю — такие же… Твой первый и последний подарок.

Он пожимает плечами, улыбаясь неловко.

(Разглядывая туфли.) Просто они приглянулись мне, и ты купил. Именно в таких сельских глухих магазинчиках можно наткнуться на замечательную вещь… (Вытирает слезы.)

С т а р о с е л ь с к и й. Не плачь, Лида.

Г о р ч а к о в а. Я не плачу. Сегодня еще не заплачу. Там все было замечательно! Лес настоящий, трава… Мои дети… Ты! Все как в фокусе собралось… Я ведь не соврала тебе на аэродроме, что в ту ночь совсем приду. Силы кончились.

С т а р о с е л ь с к и й. Ты испугалась. Тебя каждый раз охватывал страх перед решающим шагом. (На миг в нем просыпается боль, говорит почти жестко.) Ты умеешь проявлять инициативу, но также хорошо умеешь вовремя остановиться.

Г о р ч а к о в а. Если мы оседлаем сейчас любимую тему…

С т а р о с е л ь с к и й. Я сам не хочу об этом.

Г о р ч а к о в а. Весь год думала, как тебе объяснить… Я ждала вспышки, злобы, крика, но ничего не было… Передо мной сидел убитый горем человек и тихо, как брат, объяснял мне, что такое для женщины четыре десятка, когда все сложилось уже… Мне сорок, но я такой выдержки не встречала. Сказал, все забудет. Это странно, мы сидели и говорили, как будто хотели помочь друг другу. А после и говорить не могла, сидела и плакала… (Вздохнув чуть слышно.) Думать нельзя! Всегда, когда начинаешь думать, что впереди… Возраст почтенный, мои ребята, неясность будущего… Нельзя думать! И нельзя было с аэродрома домой идти. Было такое чувство, что вот надо пойти и сказать прямо… А зачем, если и без того все уже было накалено? Два года Игорь жил в своем домашнем кабинете, сам стелил себе на диване и молчал…

Он оборачивается, смотрит на нее, не сводя глаз.

(С горькой, но доброй улыбкой.) Ты удивлен, мой дорогой?

Он молчит и смотрит в пустоту.

Моя беда, что мне упрекнуть его не в чем. Поздно! Все к нам слишком поздно пришло. Конечно, я струсила, ты прав. Я предала тебя, знаю. Все время думала: что люди скажут? Ведь каждый второй знаком. На улице, в любой компании, на каждом углу… Мне это почему-то самым страшным казалось. И не только из-за себя, Сергей. Люди не прощают, когда строишь свое счастье на несчастье другого. Ты сам был однажды виноват. (Просто.) Помнишь?

С т а р о с е л ь с к и й. Помню.

Г о р ч а к о в а. Не хотела вспоминать, но если бы ты не испугался тогда… (Подходит к окну. Вдруг. Ровно.) Игорь идет. (Молчит. Оборачивается. Лицо ее сейчас спокойно.) Я вот что хочу сказать… Пусть меня нет. Пусть нет тебя, пусть никаких отношений, пусть, наконец, вражда, если ему так нравится, но уезжать не следует. Запомни мои слова: для тебя это страшно.

Не понимая, он смотрит на нее. Вдруг оборачивается. Появился Г о р ч а к о в. Остановился на краю площадки. Сдержан, очень серьезен, даже печален.

Г о р ч а к о в. Что в Матаранке, Сергей?

С т а р о с е л ь с к и й. Льды сошли.

Г о р ч а к о в. Это я знаю.

С т а р о с е л ь с к и й. Девять причалов под водой. Краны, видимо, к утру спустят. Садись, Игорь.

Г о р ч а к о в (делает несколько шагов и вновь останавливается). Там, у тебя в приемной, активная боевая жизнь. Где ты откопал такую сильную секретаршу?

С т а р о с е л ь с к и й. Она давно со мной.

Г о р ч а к о в (садится. Молчит). Сейчас шел сюда, думал: сколько лет, как мы познакомились?

С т а р о с е л ь с к и й. Двадцать пять.

Г о р ч а к о в (негромко, твердо, словно испытывая удовлетворение от своей памятливости). Двадцать шесть. Я даты хорошо помню. Двадцатого апреля нам дали комнату на двоих в Матаранке. Три года вместе прожили. Седьмого декабря я в отпуск улетел. (Жене.) Двадцать четвертого декабря мы с тобой регистрировались в Липецке. (Что-то разглядывает в углу, потом смотрит на Старосельского.) Почему ты медлишь с отъездом? Что тебя держит?

Г о р ч а к о в а. Его держит дело, в которое вложена его жизнь.

Г о р ч а к о в (серьезно, с некоторой долей грусти). Я задал простой вопрос, Сергей.

С т а р о с е л ь с к и й. Это не простой вопрос. Ты прав в одном, я действительно подзадержался.

Г о р ч а к о в. Тебе что-нибудь мешает? Говори честно.

С т а р о с е л ь с к и й. Скажу. Я, пожалуй, не знал цены того, что у меня тут было. А сейчас, в момент безумного роста карьеры, кажется, знаю. Вот и все. С одной стороны, привычка, с другой, наверно, инерция возраста. Приеду, поселюсь, утрясется. Даже уверен, что утрясется.

Г о р ч а к о в (словно не веря до конца). Где поселишься? О квартире подумал?

С т а р о с е л ь с к и й. Успею. А в связи с чем такие вопросы?

Г о р ч а к о в. Обидно, что ли?

С т а р о с е л ь с к и й. Просто хочу понять.

Г о р ч а к о в. Как ответить тебе… Мы все время говорим с Лидой… Вчера, позавчера, сегодня до утра. У Лиды свое понимание справедливости. И слишком свое понимание личной ответственности…

Г о р ч а к о в а. Не надо давать мне характеристику.

Г о р ч а к о в. Я лишь хочу, чтобы все стало ясно.

Г о р ч а к о в а. Послушай, Сергей. Из нашего города нельзя уезжать. Это такой город. Дает мощный заряд энергии и вместе с тем… Фокин уехал, через год умер. Глазырин уехал, дачу заранее под Москвой выстроил, и в ту же осень скончался… Поговори с врачами. Уезжать из такого города можно в тридцать, ну, в сорок, пока еще мало отдал ему…

С т а р о с е л ь с к и й. Опомнись, я же не на пенсию еду.

Г о р ч а к о в а. Да, но кончится пенсией. Недаром ты говорил о пределах самостоятельности. Ясно почему. Кто сказал тебе, что ты создан для кабинетной работы?

Старосельский задумывается на миг.

Г о р ч а к о в. Тебя э т о тревожит?

С т а р о с е л ь с к и й. Думаю, все это чистая мистика.

Г о р ч а к о в. Ну что ж… Если честно, я так же думаю.

Г о р ч а к о в а (тихо, настойчиво). Вы говорите о физическом состоянии. Вспомните лучше, с чем и зачем вы сюда ехали? Да и не только вы. Разве исключительность задачи, которую вы себе сами ставили, не грела всю вашу жизнь? Можете смеяться, но вы ехали в Заполярье по такому же точно душевному ходу, по которому люди когда-то шли в монастырь, от всего отказываясь… Вы ехали к трудностям и в избытке их получили. Дышите воздухом, в котором кислорода на двадцать процентов меньше, чем на материке. Перепады давления! Девять месяцев полярная ночь. Конечно, вы адаптировались, вроде и не чувствуете ничего. Но попробуйте сказать себе: задачи все мои кончились, главная цель жизни исполнена, делать мне больше нечего. Попробуйте сказать себе это! И начнете разваливаться. При чем тут мистика?

Г о р ч а к о в. Ну, знаешь… Мы не скоро развалимся!

Г о р ч а к о в а. Дай вам бог!

Пауза.

С т а р о с е л ь с к и й. Слушай, зачем ты его заставила прийти?

Г о р ч а к о в а (отвернувшись). Он сам пришел.

Г о р ч а к о в (перехватив взгляд Старосельского. С сухой усмешкой). Лида решила, что твой отъезд организовал я.

С т а р о с е л ь с к и й. И поэтому ты пришел?

Г о р ч а к о в. По-твоему, это не достаточное основание?

Пауза.

С т а р о с е л ь с к и й. У меня ощущение, что мы все ломаем комедию. Ты что — не мог ей сам разъяснить? (Заметно накаляясь.) Или я понадобился в роли свидетеля?

Г о р ч а к о в. Почему это тебя оскорбляет?

С т а р о с е л ь с к и й. Меня не это оскорбляет. Ладно! Не надо ничего выяснять. Если начнем, все потом пожалеем.

Г о р ч а к о в. Возможно, ты думаешь так же, как Лида? (Тихо, но голос его слегка звенит.) Слушай, парень! Лида моя жена. Как я должен буду смотреть ей в глаза?

С т а р о с е л ь с к и й (спокойно). Ты сам знаешь, что Лида придумала чепуху. И она знает. Больше мне сказать нечего.

Г о р ч а к о в. Ну и отлично. Если ты искренен, можем поставить точку. Я рад, что ты правильно понимаешь.

С т а р о с е л ь с к и й. Понимаю. И понимаю, чего ты хочешь.

Г о р ч а к о в а. Чего он хочет?

С т а р о с е л ь с к и й. Хочет, чтоб я уехал. И он прав. Только незачем делать вид… И незачем нам было встречаться.

Г о р ч а к о в (встает. Медлит. Ему хочется проститься теплее). Я желаю тебе удачи. Мне жаль, что ты уезжаешь.

С т а р о с е л ь с к и й (неожиданно. Просто). Не врешь?

Г о р ч а к о в. Нет. Но чем скорее уедешь, тем лучше.

С т а р о с е л ь с к и й (сдержанно, слегка улыбаясь даже). Интересно, бюро наше испытывало такое же сложное чувство?

Г о р ч а к о в. Бюро стояло на позиции разума. Ты не доволен решением?

С т а р о с е л ь с к и й (у него вырывается это против воли). Пять минут вы потратили на меня.

Г о р ч а к о в. Потому что вопрос ясный. Ты вышел на магистральную линию. Зрелый человек. Есть опыт, есть свои методы, способности к обобщению. Здесь ты вырос как личность. Тебя заметили. Сам подал заявление, наконец! Почему бюро должно бревном лежать на пути?

С т а р о с е л ь с к и й (стараясь унять гнев). Скажи! Если б все еще был начальником строительства дороги или замом по капстроительству, отпустили бы вы меня так сразу?

Г о р ч а к о в. Нет… Думаю, нет. Сложнее было бы.

С т а р о с е л ь с к и й. Вот сейчас точно сказал! «Сложнее было бы». Семь лет назад я быстро почувствовал себя в наших кругах человеком чуть иного сорта. Будто я на обочине служил, в тылу где-то, а вы все на фронте.

Г о р ч а к о в (твердо). Эмоции, Сергей. Мы идем, Лида?

Г о р ч а к о в а (в ответ задумчиво и неторопливо пересекает кабинет, садится в глубине, смотрит на Старосельского. Тихо). Ты сам подал заявление?

С т а р о с е л ь с к и й. Я забыл о нем. Мне год не отвечали.

Г о р ч а к о в а. Кто?

С т а р о с е л ь с к и й. Министр. Я летал на три дня, сказал, что устал, сгоряча попросил забрать отсюда. (С усмешкой.) В прошлом году, как раз в июле…

Г о р ч а к о в а (смотрит на мужа). Остальное ты сделал?

Г о р ч а к о в. Если удобно тебе, считай, что да! Мы дали ему хорошую рекомендацию. Считай, это моя вина.

С т а р о с е л ь с к и й. Я предлагаю кончить разговор.

Г о р ч а к о в а. Сейчас мы кончим.

С т а р о с е л ь с к и й. Давайте сразу кончать!

Г о р ч а к о в. Я тебе сказал прошлой ночью, Лида: мне это надоело. И могу повторить: мне надоел этот детектив, который мы играем уже столько времени…

Г о р ч а к о в а (тихо). Выбирай слова, Игорь. Если это детектив, то в твоих силах было прервать его. Ты давно мог распорядиться собой как угодно. Очень давно, Игорь!

Г о р ч а к о в (молчит. Он как будто растерян. Вдруг усмехается сам себе. Негромко). Это не моя вина, Лида: я люблю семью… Я хотел… Надеялся, что пройдет время и… (Задумывается на миг, словно не желая продолжать, но уже не может остановиться.) Я всегда стремился сберечь семью. Даже в Матаранке! (В ответ на ее быстрый взгляд.) Да, Лида. Я знал, что ты ему нравишься. Знал тогда, когда ты еще этого не понимала. Когда ты вернулась с Медвежьего острова, это была твоя первая командировка на остров, я сказал тебе: на Чарандайку едем! Ты удивилась. Помнишь, как скоропалительно собрались? В несколько дней. Это было мое решение. И я был прав. Знаю, что был прав. У тебя уже дочь росла. И ты была счастлива. Ты и потом была счастлива! Ты запамятовала почему-то… И на Чарандайке, когда Володька родился, и в городе, когда дали санэпидемстанцию… Пока Сергей тут не появился… Разве ты не была счастлива?

Г о р ч а к о в а (молчит. Тихо). Извини меня. Мы все выяснили в прошлом году. Пожалуйста, извини. Просто меня твой тон задел. Мы не за тем пришли сюда.

Г о р ч а к о в. Я сказал то, что сказал. Мне надоело жить в подвешенном состоянии. Я сильно устал. Но если, чтобы прийти к какому-то концу, надо говорить, я согласен.

Г о р ч а к о в а. Не волнуйся, Игорь, ты не будешь жить в подвешенном состоянии. Условия твои выполнены. А больше я ничего не могу… Я тебе говорила. Не могу измениться вдруг, не могу ничего забыть… Я, честное слово, прошу у тебя прощения, но, выходит, я правильно чувствовала, с чего это началось… Я имею в виду его отъезд. Ведь получается так, что вы поймали его на этом заявлении. Просто изловили…

Г о р ч а к о в (Старосельскому). Если действительно забыл о собственном заявлении, что же ты на бюро промолчал?

С т а р о с е л ь с к и й (не сразу и нехотя). А мне, знаешь, невкусно было самому проситься… Я три десятилетия почти отдал северу. И как ребенок считал, что я нужен здесь. Нет уже смысла вспоминать, почему промолчал. Даже не знаю, промолчал бы или нет, если б даже по-другому происходило… (Ему не хочется говорить. С усмешкой, вдруг.) Допускаю, кое-кто угадывал твой личный настрой. И конечно, кое-кто понимал тебя, но ведь добрая половина членов бюро опытнейшие хозяйственные руководители… Я все время ждал, что кто-то запротестует. Вы все сидели такие серьезные, озабоченные, а я как мальчишка думал: когда же наконец вы уловите истинную цену дела, которым я занимаюсь? (С силой.) Нет, видно, ничего не поделаешь! Но неужели же все эти семь лет я швырнул псу под хвост? Я-то знаю, что это не так. Это же любви требует! Ты понимаешь? Любви! Что у вас, много Старосельских таких? Да идите вы все к чертовой матери! Мне дела жаль — и больше ничего!

Г о р ч а к о в. Что ты хочешь, чтобы я ответил тебе?

С т а р о с е л ь с к и й (остывая). Все, что скажешь, я знаю. Есть приказ министра. Есть решение бюро. Вопрос согласован с ЦК. И это правильно. Это не шутки. Но предупреждаю, Игорь: сейчас уже все обстоит не так просто и кое-что изменилось. Мне надо с тобой поговорить.

Г о р ч а к о в. Не надо, Сергей, не стоит.

С т а р о с е л ь с к и й. Тогда я приду к тебе в служебный кабинет.

Г о р ч а к о в. Дело твое… Только не стоит темнить. Будь последовательным. Всю неделю я чувствовал, что ты что-то темнишь… Может, я не очень умен, но знаю, что говорю. Уезжай. Всем станет лучше. И тебе. Тебя ждет высокий пост. Здесь ты достиг своего потолка. И это все понимают.

Вошла С е к р е т а р ь. Строга.

С т а р о с е л ь с к и й. Мурманск? Кто на проводе?

С е к р е т а р ь. Муравчик.

С т а р о с е л ь с к и й (сухо, стараясь объяснить короче). Тогда вы замените меня. Суть вот в чем. Море у нас запаздывает. Два котла БМ-01 необходимо вырвать из Мурманска самолетами. По весу АН-10 возьмет, но есть сомнение, возьмет ли по габаритам. Свяжите Муравчика с нашими металлургами, он поймет. Скажите ему: я взял большую ответственность, отказался от ледокола, но дал слово, что в четверг котлы будут.

Вошла Ц ы р е н ж а п о в а. Смущенно остановилась.

С е к р е т а р ь. Плинер приказал купить ящик шампанского, но не сказал, доставить куда…

С т а р о с е л ь с к и й (озадаченно, тихо). Не на квартиру же… Грязь… (На соседнюю комнату.) Туда. Из коридора.

С е к р е т а р ь исчезает. Старосельский виновато смотрит на Цыренжапову, разводит руками. Быстро-быстро кивая, она уходит. Горчакова сидит там же, где ее не видно почти. Горчаков, плотно сжав губы, стоит, опершись о торец длинного глянцевитого стола.

Г о р ч а к о в. Если ты не темнишь, то почему не подключаешь сразу ко всем этим мурманским делам Павла Яранцева?

С т а р о с е л ь с к и й. Вот об этом я хотел говорить, Игорь. Яранцев отказался от назначения.

Г о р ч а к о в (до него не сразу доходит. В сильном волнении). Твоя работа? Ты знаешь кто? Сволочь. Ты просто интриган и подлец! Я с самого начала знал, что не хочешь ехать!

С т а р о с е л ь с к и й (выдержав его взгляд, с тихим вызовом). Не хочу. (Оборачивается, вскользь смотрит на молчащую Горчакову. И, пройдясь по кабинету, хрипло.) Знаешь что, Игорь? Давай выпьем по рюмке! А?

Горчаков мотнул головой. И свет гаснет.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Все осталось по-прежнему. Все занимают те же места. И атмосфера в кабинете так же накалена.

С т а р о с е л ь с к и й. Зря отказываешься. Есть коньяк, виски. А может, просто русской хорошей водки? А, Игорь?

Г о р ч а к о в. Зачем держишь здесь спиртное?

С т а р о с е л ь с к и й. Для друзей.

Г о р ч а к о в. Для каких друзей?

С т а р о с е л ь с к и й. Ты задаешь такие вопросы… Где я должен, по-твоему, держать мои вещи, если, в сущности, давно уже живу вон там, в соседней комнате, именуемой бытовкой? Или нужно придумать официальный ответ? Я держу здесь спиртное для друзей. Для друзей из стран народной демократии.

Г о р ч а к о в. Я хочу переговорить с Яранцевым. (Во взгляде его открытое недоверие.) Почему он отказался?

С т а р о с е л ь с к и й. Понял, что ничего не сможет решать.

Г о р ч а к о в. Решение не принимает тот, кто не знает вопроса. Не такой он беспомощный, каким хочешь его представить. Решения требуют работы — и все!

С т а р о с е л ь с к и й. Любое решение имеет последствия.

Г о р ч а к о в. Он не трус. Если даже не врешь… Если он риск пока от себя отводит… то, когда человек в первой роли, он себя уже иначе ведет. И он себя поведет иначе, когда почувствует силу! Так всегда и бывает. У тебя есть своя задача, а н а м н у ж н о р а с т и т ь л ю д е й. Но растут они только в деле. Ты даже Бориса Чанышева забраковал, своего питомца. Мы предлагали Чанышева. Все кандидатуры ты браковал. Все до единой. С самого начала. Теперь ясно почему.

С т а р о с е л ь с к и й. Будь справедливым, Игорь.

Г о р ч а к о в. Я хотел быть справедливым. Я и пришел как справедливый идиот… Как товарищ! (Смотрит на жену, сдержанно.) Может, все же домой пойдешь?

Она молчит там, в глубине, словно не слышит.

(Старосельскому.) Вызови Яранцева.

С т а р о с е л ь с к и й. Попробуешь заставить?

Г о р ч а к о в. Я такие вопросы не решаю единолично.

С т а р о с е л ь с к и й. Все же не понимаю.

Г о р ч а к о в. Чего не понимаешь?

С т а р о с е л ь с к и й. Я тебе звонил. У меня были конкретные предложения.

Г о р ч а к о в. Они неприемлемы. Ты знал это!

Пауза.

С т а р о с е л ь с к и й. Ты так говоришь, как будто я все заранее предусмотрел, даже предвидел отказ Яранцева. Кого хочешь убедить в этом? Себя? Может, Лиду? Вспомни! Я тебе звонил в четверг, в пятницу. Вчера и позавчера я опять тебе звонил из Матаранки. Ты отвечал официально, категорично, так, наверно, и нужно, но я тебе звонил…

Г о р ч а к о в. Ты просто ставил условия.

С т а р о с е л ь с к и й. Объяснял свою тревогу как мог. Мне не было приятно звонить тебе. Но пусть, согласен, мой тон был не совсем подходящим, но дело же не в словах…

Г о р ч а к о в. Ты говорил: освободите директора медного завода. Освободите директора никелевого завода. Наконец, ты говорил: освободите заместителя директора Комплекса Григория Васильевича Жигалина… Все с основного производства! Все первачи!

С т а р о с е л ь с к и й. Сюда и нужен первач. Конечно, ты вправе спросить: почему я звонил тебе? Почему не в дирекцию? Не в Москву? Но я был уверен, что именно ты что-то сделаешь.

Г о р ч а к о в. Не преувеличивай моих возможностей. Я не первое лицо в Комплексе.

С т а р о с е л ь с к и й. Второе. Не будь столь скромным. Я иногда запутываюсь, кто, в сущности, у нас первое лицо, кто второе. Ты танк. Власти не занимать. У меня одно управление, под тобой их десяток. Словом, я звонил тебе. Я думал, ты станешь помогать.

Г о р ч а к о в. Тебе?

С т а р о с е л ь с к и й. Мне. Ты знаешь меня лучше других. Ладно, объясню прямее. Ты единственный, кто понимал истинную причину моего согласия уехать. Или не так? Зачем нам врать друг другу? Не поверю, что ты не понимал этого!

Г о р ч а к о в (с трудом). Я понимал. Больше скажу: когда ты подал заявление, я сам не знаю как, но снова стал по-доброму к тебе относиться… Потому что это серьезно и потому что это нелегко тебе было сделать. Но потом, после бюро, ты повел себя очень странно.

С т а р о с е л ь с к и й. Я обиделся. Очень сильно обиделся.

Г о р ч а к о в (жестко обрывает его). Мы говорим о деле. (С язвительной усмешкой.) Жигалин! Ты будто забыл, что на Жигалине замыкаются рудники. Кто решится оголить основное производство? Кто пошлет сюда Жигалина? Все твои сверхидеальные предложения неприемлемы, невозможны. Этим, видно, ты и собрался воспользоваться. Но все твои предложения уже не в счет. Ты у нас уже не работаешь, А мы должны думать о будущем. Я обязан понять, что тут происходит! Вызови Яранцева!

С т а р о с е л ь с к и й. Мне с ним говорить не о чем. Я знаю хватку твою. Заставить, пожалуй, сможешь. Но помни! Начальником управления он не будет.

Г о р ч а к о в (в ярости). Ты сам на него согласился!

С т а р о с е л ь с к и й. Да. Проявил слабость.

Г о р ч а к о в (спокойнее). Сейчас разберемся. (Выходит.)

Г о р ч а к о в а (долго, внимательно смотрит на молчащего Старосельского, говорит тихо). Он убедит его, Сергей. Он его просто сломает.

С т а р о с е л ь с к и й. Посмотрим. Теперь уже не уступлю ничего. Жаль, что он этого не понимает… Здесь должны служить те, кто умеет думать, анализировать, требовать и доказывать. Он просто ослеп от своей подозрительности. Мы первая технологическая позиция. Мы впрямую влияем на производительность, на качество. Четко и ритмично работать без нас нельзя! Но клянусь тебе, клянусь, это мало кто по-настоящему понимает. Мы сами создаем в стране искусственный дефицит. Так не умнее ли дать в эту богом забытую отрасль сильные кадры и воздать им заслуженную честь?

Г о р ч а к о в а (тихо спрашивает с усталой улыбкой). Зачем ты мне все это говоришь?

С т а р о с е л ь с к и й. Я очень боюсь, Лида, что ты меня сейчас неправильно понимаешь. Я не хотел его мучить, поверь мне. Я не могу. Почему я должен отдать это выстраданное дело в чьи-то слабые руки? Попробуй уволить директора завода — зубы сломаешь. Попробуй убрать снабженца? Пожалуйста. В стране труда мы сами воспитали неуважение к людям труда. Продавец, кладовщик, счетовод, кассир, экспедитор… Никто не хочет идти, с т ы д я т с я. Я профессионал, Лида. Я не люблю деклараций. Декларации о якобы существующем уважении к моему труду меня оскорбляют. Моя бабка, проживающая в Клину, не знала, что такое баржа, а я командую флотом, руковожу миллиардными перевозками, у меня штат пять тысяч человек, я научился отвечать за них… Я готов получить пинок в зад, но на моих условиях. Здесь должны работать организаторы, понимающие, что такое запас. И что такое качественный запас. И что такое планирование резервов. И что такое управление резервами. Весь мир это понимает. Снабжение, торговля, дороги, сфера потребления, сфера услуг — вот нынче основа развития. (Молчит мрачно. Пройдясь, опускается внезапно на стул, Сидит сгорбившись.) Я прожил в этом кабинете прекрасную жизнь. Это такое живое, такое трепетное дело…

Г о р ч а к о в а. Как мы все похожи, Сергей! (Не сразу.) Я недавно подумала: лучшее, что было в моей жизни, осталось в Матаранке… И не повторится!

С т а р о с е л ь с к и й. Там было хорошо…

Г о р ч а к о в а. Может, это была жизнь молодых здоровых зверей… Не знаю… Ничего не надо было решать. Двадцать два мне было, когда я сошла по трапу и увидела тебя… Я тогда вообще ни о чем не думала. О чем думать? Все впереди. Это, наверно, самое лукавое, самое приятное и безответственное занятие — думать о том, что впереди, и не думать о том, что с нами происходит сейчас… И все было в первый раз! Первый раз спирту выпила, первый раз строганинка… Первый раз в Уан-порт полетела. На Медвежьем северное сияние увидела. В аэропорту сутками дохла. Все время говорят, ВПП — временное повреждение пути. Потом ВПУ — временные погодные условия. Всю жизнь я потом летала, и всегда какие-нибудь условия. От командировок этих усохла, ревела, а сейчас знаю — лучше той жизни не было… (Воспоминания словно утешают ее, смотрит на него, улыбаясь грустно. Спрашивает негромко, почти ласково.) Ты где в марте был?

С т а р о с е л ь с к и й (не поднимая головы). В столице.

Г о р ч а к о в а. Так и думала почему-то… А в апреле?

С т а р о с е л ь с к и й. В санатории. (Недоверчиво.) Звонила?

Г о р ч а к о в а. Нет, в марте уже не звонила. Научилась не звонить. Наши разговоры были прекрасны. Ты говорил «да», «нет» и молчал… До-олго. Слышал — и плачу, и молчал. И тебе хотелось положить трубку? Верно?

С т а р о с е л ь с к и й. Верно.

Г о р ч а к о в а (улыбаясь тепло). Но ты жалел меня, и у тебя не хватало сил прервать разговор. Да?

С т а р о с е л ь с к и й. Я не понимал, о чем еще говорить…

Г о р ч а к о в а. Думаешь, я понимала?

С т а р о с е л ь с к и й. Как ты сейчас живешь?

Г о р ч а к о в а (просто. Это всего лишь констатация). Плохо, Сергей. Еще хуже, чем раньше. Все субботы и воскресенья Игорь раньше проводил в тундре. Теперь сидит дома. Из-за меня. Считает, что часто оставлял одну, и в этом, думает он, все беды… И когда мы дома… Это самые страшные дни, когда нет работы. Если бы не дети… Дети что-то амортизируют. У нас появляются общие заботы.

С т а р о с е л ь с к и й (встал. Взгляд, каким он смотрит на нее, совершенно больной). Ты сказала, он обещал все забыть…

Пауза.

Г о р ч а к о в а (тихо). Он не виноват, Сергей. Он не может. Я его ненавижу, и мне его жалко. Ты не представляешь, как прошедшие годы давят, как они спрессованы… Как долго мы жили рядом… Он мой брат. Печень у него плохая. Глотает аллохол, когда больно, кое-что на пару готовлю, но основательно не лечится. (С неожиданно прорвавшейся силой.) Дураки мы были, вот что скажу! Самые настоящие дураки! Не надо было никаких решительных шагов… Пусть бы шло как шло, если иначе не умеем! Разве ты никогда так не думал?

С т а р о с е л ь с к и й (неожиданно признается). Думал.

Г о р ч а к о в а. Я понимаю, ты уже не мог иначе, но… Не надо было ультиматумов, Сергей. Только из-за этого нам и пришлось расстаться. Пусть бы тянулось… Может, я дрянь, но разве это не было счастьем? Разве не права я?

С т а р о с е л ь с к и й (признается просто). Права.

Г о р ч а к о в а. Тебе год понадобился, чтобы понять это. Теперь, возможно, ты понял, что вся моя осторожность, так оскорблявшая тебя, вся моя хитрость — это совсем не хитрость… Это была какая-то гнетущая убежденность, что иначе вообще ничего не будет. Мы не сможем иначе, потому что нас съедают сомнения людей уже немолодых… Пусть мы подлые или, наоборот, очень совестливые, пусть мы ограниченные или до крови, до идиотизма преданные определенному порядку — считай как хочешь, — но неужели же мы не имели права на счастье? Какая мне в конце концов разница, краденое оно или нет? Если б я не знала тебя, я бы тебе сказала: давай начнем все сначала.

С т а р о с е л ь с к и й (словно ни на секунду не веря, что все сказанное — правда). Неужели это серьезно, Лида?

Г о р ч а к о в а. Да! Если б я не знала тебя… Да! Не смотри на меня так. Знаю, что хочешь сказать… Сейчас ты мне снова скажешь: уходи от него. И я еще раз тебе отвечу — нет!

С т а р о с е л ь с к и й (глухо). Потому что он «брат»?

Г о р ч а к о в а. Так и подумала, что запомнишь это слово… Нет! Не потому! Неужели не видишь, волосы подкрашиваю?

С т а р о с е л ь с к и й. Не вижу.

Г о р ч а к о в а. Пока не видишь. Пока! Когда бабе за сорок, любая отвага смешна! На детей смотрю — и… (Помотав головой, вдруг.) Нет! И это не правда. Не главная!

С т а р о с е л ь с к и й. А что есть главная?

Г о р ч а к о в а (со слезами). Ты! Да, Сергей, ты! Ты такой же слабый, как я…

С т а р о с е л ь с к и й (тихо очень, предостерегающе). Лида.

Она смотрит на него, по щекам ее текут слезы.

Сейчас Игорь вернется.

Г о р ч а к о в а. Вот уж плевать! (Пауза.) Был момент два года назад… Я твердо сказала: да! Я только маленькое условие поставила: только уедем! Очень маленькое, Сергей…

С т а р о с е л ь с к и й (грустно). Не очень маленькое…

Г о р ч а к о в а. Да, конечно… Но тогда я так думала. Потом поняла. Я тебе сказала: здесь не смогу, подохну, не вынесу… Куда хочешь — на Камчатку, в Коми, в Магадан… Устроимся где-нибудь… И ты ответил… Помню ту фразу… Как будто впервые у меня тогда открылись глаза.

С т а р о с е л ь с к и й. Я был рад, Лида.

Г о р ч а к о в а. Ты был рад, но уехать не хотел! Не решился начинать где-то с самого начала… И ты сказал мне: «Не слишком ли это мало — быть только возлюбленным в пятьдесят лет?» Я не обиделась, нет, даже думаю, ты был прав, но фраза врезалась в мозг! Я вдруг ясно поняла, что, если заставить тебя уехать, ты станешь ничем. Вернее, почувствуешь себя ничем… И вот тогда я стала думать, как сберечь то, что есть… то, что есть! Я испугалась. Вся моя решительность испарилась… Я стала понимать, что каждый мой шаг может помешать твоей жизни. Я, когда вернулась после Южного порта, тоже об этом думала. И сегодня, когда шла сюда. Вот как сложно с тобой, и эта сложность никуда не ушла…

С т а р о с е л ь с к и й (тихо). Что надо сделать, Лида? Скажи.

Она смотрит на него очень недоверчиво.

(Негромко, но настойчиво повторяет.) Скажи!

Она думает, откинув голову, широко открыв рот, словно ей не хватает воздуха в эту минуту. Затем как-то неопределенно покачивает головой, но это все-таки какой-то отказ. Входит Г о р ч а к о в. Видит слезы жены. Пройдясь, он смотрит на нее.

Г о р ч а к о в (спокойно). Сейчас сюда придет Чанышев.

Г о р ч а к о в а. Я сейчас уйду.

Г о р ч а к о в. В таком виде ты не сможешь уйти.

Г о р ч а к о в а. Умоюсь. (Идет в соседнюю комнату.)

Г о р ч а к о в. Подожди. (Как-то каменно-странно спокоен. Но ровен, даже добр.) Возьми пудру там, помаду что ли…

Она возвращается, берет сумочку и уходит.

(Ровным, деловым тоном.) Не возражаешь, если он придет?

С т а р о с е л ь с к и й (не глядя на него). Нет.

Г о р ч а к о в (садится, приготовившись ждать). Я должен тебе как-то помочь.

С т а р о с е л ь с к и й. Ты мне должен помочь?

Г о р ч а к о в (твердо). Да. Должен тебя как-то выручать. Ты запутался в собственных решениях. О Яранцеве ты говорил честно, извини, я погорячился. Нужно найти выход. Сейчас сядем на телефон и в рабочем порядке согласуем с горкомом. Возражений, уверен, не будет: кандидатура Бориса Георгиевича Чанышева ни для кого не новая.

Старосельский смотрит на него изумленно.

Я переговорил с Плинером. Старик говорит так: Чанышев работник динамичный, неплохо знает хозяйство города. У старика хорошая интуиция.

С т а р о с е л ь с к и й (помолчав). Плинер прав.

Г о р ч а к о в. Неделю назад ты говорил иначе.

С т а р о с е л ь с к и й. Врал.

Пауза.

Г о р ч а к о в. Врал?

С т а р о с е л ь с к и й. Да. В какой-то мере — да. Плинер не все сказал. Я Бориса знаю до тонкости. Взял его после института, взял потому, что он транспортник, водник. Через год сделал начальником отдела внешних сношений. Через три сделал замом, давал волю и верил… (Обрывает себя. Ровно.) Ты снова взовьешься, но я был убежден: согласия он не даст.

Г о р ч а к о в. Даст. Это я уже знаю.

С т а р о с е л ь с к и й. Не верю.

Возвращается Г о р ч а к о в а. Взгляд открытый, сухой. Проходит в глубину. Стоит там, издали глядя в окно, словно чего-то ожидая.

Г о р ч а к о в. Не веришь, потому что не хочется верить. Я не стремлюсь оскорбить тебя, наоборот — понимаю. Но из ситуации надо как-то выходить. Не стоит нам становиться смешными. Будем считать, с нами случилось несчастье. Теперь возник выход… Сам возник… По твоей инициативе. И Чанышев — это не просто что-нибудь, ты сам подтвердил. К тому же молодой. Рядом Плинер. Что молчишь?

Старосельский пожал плечами. Смотрит в сторону.

(Подождав. С горькой усмешкой.) На Чарандайке пекарню строили. Лида, наверно, помнит… Четырнадцать лет прошло. Недавно летал… Само сооружение еще ничего, но пекарня уже в землю вросла. По самые наличники. Грустно, знаешь, стало…

Г о р ч а к о в а. Там, наверно, наледь была…

Г о р ч а к о в. Наверно. Подумал так, поглядел… Пекарня в земле, а мы еще ходим по ней. Есть вещи вечные, рано или поздно, а шапку перед ними надо снимать… (Старосельскому, с усмешкой.) Помнишь, канадцы приезжали опыт перенимать? Господин Пуаро обалдел от того, что ему показали… У них похожие рудники на севере, я там был, видал. Вахты летают. Это не для нас, нам север надо осваивать фундаментально. Он сказал мне: ваш город — чудо! Чудо на вечной мерзлоте! Ты отсутствовал, когда мы его возили. Рудники показали, рестораны, плавательный бассейн, театр, концертный зал. Я ему сказал: Давид Ойстрах у нас чаще выступал, чем в Москве. Поехали на каток. Рано… Утро. Искусственный лед, лампы дневного света… На льду человек сто мальчишек гоняют шайбы. Удивился он… Мы объяснили: детям движений не хватает, в открытую тундру не пустишь… (С усмешкой.) Так странно бывает, через его взгляд я ощутил, какой у нас город! Не зря жили. (Молчит.) Ему за шестьдесят. С ним жена молоденькая. Наши парни притащили вино откуда-то, прямо в коридоре разлили, кричат им: «Горько!»

Старосельский вскинул взгляд, улыбнулся.

(Помолчав.) Поглядел бы господин Пуаро, как тут все начиналось! Много людей на полуострове легло, и до нас, и при нас… Пурга нам давно не страшна. Кирилловские щиты хорошо выручают. Недавно в горкоме беседовали: памятник ему надо ставить.

С т а р о с е л ь с к и й. Что же не ставите?

Г о р ч а к о в. Живой еще… Натворит что-нибудь. (Смотрит на часы.) Ну, Сергей, остановимся на Чанышеве?

С т а р о с е л ь с к и й. Нет, Игорь.

Г о р ч а к о в (медленно). Не хочешь все-таки ехать?

Г о р ч а к о в а (не оборачиваясь. Ясным, каким-то сухим голосом). Он хочет ехать.

И воцаряется тишина. Горчаков переводит взгляд с жены на Старосельского. Старосельский и Горчакова не смотрят друг на друга.

Г о р ч а к о в. Не понимаю, Лида… Если вы нашли какой-то выход… Что ж… Но лучше прямо сказать.

Г о р ч а к о в а (обернулась, спокойно). Уезжай, Сергей, думаю, ты не боишься ехать. Силы у тебя еще есть… (И, словно передохнув, спокойно так же, только чуть сдавленно.) Уезжай, Старосельский! Мы придем тебя проводить. (Находит в себе силы улыбнуться и как-то очень прямо и быстро уходит.)

После недолгой паузы Старосельский внезапно идет к столу и звонит. Входит С е к р е т а р ь.

С т а р о с е л ь с к и й (тоном повелительным). Чанышева!

С е к р е т а р ь исчезает тотчас.

Г о р ч а к о в. Если ты хотел предварительно обсудить…

С т а р о с е л ь с к и й (тихо). Помолчим, Игорь.

Ждут, молчат. Входят Ч а н ы ш е в и П л и н е р.

Борис Георгиевич, вы дали согласие заменить меня?

Ч а н ы ш е в. Да. Предварительное.

Г о р ч а к о в (с неприязнью вдруг, холодновато). То есть? Я считал, мы говорили основательно и серьезно.

Ч а н ы ш е в. Мы так и говорили, Игорь Павлович, но я вынужден поставить ряд условий.

С т а р о с е л ь с к и й. Какие же это условия?

Чанышев вынимает из кармана сложенный лист.

П л и н е р. Вы тоже, наверно, захотите уволить меня?

Ч а н ы ш е в. Это было бы слишком расточительно. Дал бы вам оклад старшего инженера и держал при себе. В деньгах вы, по-моему, не нуждаетесь.

П л и н е р. В деньгах нет. В деньгах — нет! (С улыбкой.) И куда же вы хотите употребить мою зарплату, Боря?

Ч а н ы ш е в. Нам нужен специалист по автоматизированным системам. Высокого класса.

П л и н е р. А знаешь, Сергей, очень неглупая мысль.

С т а р о с е л ь с к и й. Это что у вас, меморандум в руке?

Ч а н ы ш е в. Памятка. Я шел сюда, знал зачем.

С т а р о с е л ь с к и й. Вы огорчили меня, Борис. Вы должны были отказаться.

Ч а н ы ш е в (со сдержанной улыбкой). Я понимаю, но…

Г о р ч а к о в (Старосельскому). Я не понимаю.

С т а р о с е л ь с к и й. Ой, Борис! Вы вынуждаете меня задать этот вонючий вопрос. Какую машину вы купили? Вспомните, пожалуйста.

Ч а н ы ш е в. «Волгу»…

С т а р о с е л ь с к и й. Двадцать четвертую?

Ч а н ы ш е в. Двадцать четвертую. Черную. С радиооборудованием. Мы не раз говорили об этом. И даже в этом кабинете, Сергей Николаевич. Я думал, тема исчерпана.

С т а р о с е л ь с к и й. Да, Борис. Будь вы в том прежнем качестве, в каком пребывали до сих пор, я считал бы — да, прежних разговоров достаточно. (Горчакову.) Эта машина предназначалась нашей Южно-Сибирской конторе. Там работает около трехсот человек. Я не стану говорить, как Борису Георгиевичу удалось в Москве оформить наряд на себя. Это не уголовщина, это, пожалуй, даже не должностное преступление. Но это не чисто. В нашем деле, Игорь, нужны люди чистые.

Ч а н ы ш е в. Я убежден, Сергей Николаевич…

С т а р о с е л ь с к и й. В чем, Борис?

Ч а н ы ш е в. Везде нужны люди, п р е д а н н ы е делу.

С т а р о с е л ь с к и й (сдерживаясь). Не говорите здесь о преданности. Не употребляйте всуе этого слова. Говорите о порядочности. (Взмахом руки обводит присутствующих.) Все преданы! Но что такое преданность без порядочности? Мне пятьдесят, я знаю, что это… Вы молоды. Это очень страшно: преданность без порядочности. (Горчакову. Сухо, по-деловому.) Мы не выносили сор из избы… Беда в том, что люди наши знают об этом. Все начальники отделов, инспекторы, да, в общем, все! (С сожалением.) Они не уважают вас, Борис. Вы в глазах их умный деляга. Вы не имеете права руководить ими. Присядьте, пожалуйста.

Чанышев неподвижен. Горчаков идет к окну. Словно отрешившись, стоит там, спиной к остальным.

Я не хотел этого разговора… Но вы должны были отказаться. Человек не может руководить людьми, которые к нему брезгливо относятся. (Молчит.) Как вы будете требовать честности? (Резче.) Как вы будете требовать честности? В ответ увидите иронию в глазах. Тогда вы окружите себя другими людьми, но совсем не теми, которые нужны делу. Я просил вас сесть.

Ч а н ы ш е в (ровно). Зачем?

С т а р о с е л ь с к и й. Утром я сказал: вы летите в Москву.

Ч а н ы ш е в. Помню.

С т а р о с е л ь с к и й. Заявки готовы, берите и отправляйтесь. Пора нам думать о будущем навигации. Возьмите с собой Прокошина, Люсю Михайлову, Топоркова. Ваша задача — защитить потребность Комплекса сполна. В Москве внимательно слушайтесь Прокошина. И не давайте ему простыть, он боится сквозняков. (Помедлив миг.) Все Борис.

Ч а н ы ш е в ушел. Плинер, пройдясь, садится.

Я тебе говорил, Игорь. Я ничего не врал. Думаю, нам пора прощаться. Мы достаточно надоели друг другу… Но я хотел бы сказать еще несколько слов.

Горчаков поворачивается к нему.

Ты все понял. И все остальное сделаешь сам. Не сомневаюсь в этом ничуть, потому что абсолютно верю тебе. Кстати, запомни: Григорий Васильевич Жигалин довольно серьезно интересуется нашим делом. (Плинеру.) Не пошел бы ты куда-нибудь погулять?

П л и н е р. Конечно, я пойду погулять. Теперь я все время буду гулять. До самой смерти только и буду гулять. (Встает, показывает.) Я вот так буду гулять. В этой руке у меня будет внучка, в этой внук… Или наоборот: в этой руке внук, а в этой внучка. Я, Игорь Павлович, уезжаю на материк. И немедленно. Я заслужил отдых. (Садится.) Могу сидеть, могу делать что хочу. Конечно, на голове стоять не могу.

Г о р ч а к о в. Вы заслужили отдых, но будем вас просить…

П л и н е р. Не будете вы меня просить.

Г о р ч а к о в. В данном очень сложном положении, Александр Матвеевич, мы вас непременно будем просить.

П л и н е р. Не будете, Игорь Павлович. Если Плинер сказал — он уедет, можете считать, что он уже сидит в самолете и уже просит у стюардессы пакетик, чтобы его вырвало от всего того, что вот здесь сейчас происходит. Я буду отдыхать. Я времени никогда не имел, начиная с войны. Так получалось в это тревожное время. Мой начальник сидел ночами, и я сидел рядом. Так получалось, что все умные дела решались ночью. Не видел, как вырастал первый сын… Мне давали ордена. Мне дали четыре ордена и четыре медали. Значит, я работал не так уж плохо. Ордена давали, а здоровье отнимали. (Быстро встает. В волнении.) Нет! Я нехорошо сказал, я соврал. Я соврал потому, что мне грустно. Никто у меня здоровья не отнимал. Я сам у себя отнимал! Психовал, как все. Болел за дело. Мы не умеем иначе жить. И знаете, это даже выигрыш. Мне столько лет, и я еще работаю, даже не стал развалиной. Секрет долголетия, по-моему, в труде. Я бы сказал — в любимом труде. Тот, кто лишен этого, тот лишен счастья. И — аминь! Я иду гулять. (Идет к выходу. На краю площадки оборачивается.) Это неприлично, Сергей. Не по-мужски. Женщина ждет тебя целый день. Скоро пять. Она уже со всеми переговорила. Ты прими или откажи решительно. Между прочим, она трудящийся человек. Полдня уже сидит в коридоре. Посмотри, как сидит! Коленочки вот так сдвинула, сумочку на коленочки — и жует какой-то бутербродик…

С т а р о с е л ь с к и й. Поговори с ней полчаса.

П л и н е р. Она уже не хочет со мной. Только с тобой. И ни с кем! Ничего, кстати, плохого не будет, если по Всесоюзному радио расскажут, что такое материально-техническое снабжение. (Уходит.)

Г о р ч а к о в. Если Плинер немедленно уедет, тебе придется на какое-то время задержаться…

С т а р о с е л ь с к и й (помолчав, вздохнул). Нельзя, Игорь. (Молчит.) Странно… Утром я думал, вернее, я хотел поговорить с тобой… А сейчас даже не знаю о чем…

Г о р ч а к о в (строго). Вспомни.

С т а р о с е л ь с к и й. А тут и вспоминать нечего… Так… (С чуть пробивающейся на губах улыбкой.) Если задержусь, тогда уж и останусь. Откладывать нам никто не даст. Там тоже ждут. Вон телеграммы на столе, и одна — прямо оттуда. И гневная. Я попробую уговорить Плинера, а ты сделай что надо. Я знаю, сделаешь. А задержаться… Словом, спасибо, что так сказал. Я всегда знал, что ты человек добрый и немелочный.

Г о р ч а к о в. У меня нет к тебе доброты.

С т а р о с е л ь с к и й. Я не про это…

Г о р ч а к о в. Тебе кажется, ты поступаешь благородно, но, если вдуматься, тебе деться некуда… И там ты будешь один! Ни одного близкого человека не будет рядом, но мне не жаль тебя, ты сам во всем виноват. (Почти спокойно, скрывая боль.) Я ничего пока не выиграл. И возможно, не выиграю ничего. Но может, перестану думать об этом каждую ночь и по-собачьи выть про себя… У меня нет к тебе доброты. Я не хочу тебя видеть.

С т а р о с е л ь с к и й. Вот поэтому и не стоит задерживаться… Ты не выиграл, я не выиграл, и никто!

Г о р ч а к о в. Ты, во всяком случае, не проиграл ничего.

Старосельский молчит. Во взгляде усмешка. Но ничего, кроме глубокой горечи, в этой усмешке нет.

Я пойду. Прощай.

С т а р о с е л ь с к и й. Прощай.

Горчаков направляется к выходу.

(Окликает негромко.) Игорь!

Горчаков остановился, чуть повернул голову.

Ладно! Ничего. Будь здоров.

Г о р ч а к о в уходит. Старосельский с сожалением глядит вслед. Словно приняв решение, поворачивается, оглядывает кабинет, идет к столу, собирает разбросанные телеграммы. Тихо появляется Ц ы р е н ж а п о в а. Он смотрит на нее. Вдруг понимает, что рад ее видеть, и улыбается, идет навстречу.

Не сердитесь, Елена Саввишна. Не думал я, что все нынче неладно так сложится…

Ц ы р е н ж а п о в а (с полуулыбкой. Тихо). Не надо. Человеку, который несколько часов общался с вашими сотрудниками… ему уже не следует ничего объяснять. (Улыбаясь.) Я пришла попрощаться. И мне уже ничего не нужно. (Ударяет по своей толстой сумке.) Здесь все есть. Все, чтобы сделать пять-шесть страничек. А больше мне и не дадут… Очень боялась, что не увижу вас вовсе и придется ехать на аэродром.

С т а р о с е л ь с к и й. Приехали бы?

Ц ы р е н ж а п о в а (без сомнения мотнула головой утвердительно и улыбнулась молниеносно). Только это противно: тащиться электричкой, вставать в пять утра… А я больше всего люблю спать долго-долго… Не нравится мне ваш взгляд. Мутный. Не знаю, что вы там обо мне думаете… Хочу сказать, уважаемый: я рада, что мы встретились. Если даже не увидимся никогда… Все равно рада! Мне все время казалось почему-то, останетесь.

С т а р о с е л ь с к и й. И мне казалось.

Вошли П л и н е р и С е к р е т а р ь. Плинер идет к окну.

С е к р е т а р ь (торжественна, строга). Коллектив собран.

С т а р о с е л ь с к и й (кивнул. И, поглядев вдруг на Цыренжапову, улыбнулся ей виновато). Подождите меня здесь. (Плинеру.) Идем, Саша.

П л и н е р (обернувшись, с холодком). Не пойду. Ты иди себе на здоровье. Я не пойду.

С т а р о с е л ь с к и й (глядя в глаза ему). Александр Матвеич, свяжитесь с Матаранкой, разберитесь, что происходит.

П л и н е р. Слушай, Старосельский, ты разве не понял, что я уже не работаю?

С т а р о с е л ь с к и й. С вами говорит не Старосельский, а начальник Главного управления снабжения министерства. Начальник главка просит вас остаться хотя бы до конца навигации. В самые ближайшие дни на мое место сюда приедет способный и толковый человек, и вы, Александр Матвеич, самым глубочайшим образом введете его в курс дела. А пока разберитесь, что там, в Матаранке. Я иду прощаться. Вернусь — доложите! (Быстрым, спокойным шагом уходит.)

Забрав со стола бумаги, уходит С е к р е т а р ь. Заложив руки за спину, Плинер с грустной иронией косится на Цыренжапову, словно спрашивая, что она думает.

Ц ы р е н ж а п о в а (сухо). Невезучая я. Не находите?

П л и н е р (помолчав. Вдруг сердито). Садитесь!

Она садится послушно у стола. Ждет, не понимая.

Он мне приказывает звонить в Матаранку, как будто я туда уже не звонил сто раз! (Пройдясь.) Достаньте блокнот!

Она достала. Похожа на школьницу. Пауза.

Пишите! (Говорит со страстью и почему-то зло очень.) Город наш — это город молодых, и живет в нем прекрасная молодежь, но самые интересные люди в нашем городе — это те, кому за пятьдесят. Почему вы не пишете? Что вы хотите?

Ц ы р е н ж а п о в а (с усмешкой, тихо). Конфликты.

П л и н е р (не сразу). Знаю, кто вам сказал про конфликты. Редактор ваш Климов. Мы старые друзья. Я знаю, какие ему нужны конфликты. Хорошие, то есть вегетарианские. Но кому это надо? Я ему говорил: в стране двести пятьдесят миллионов, сколько наберется вегетарианцев? Полпроцента. Для них нужно писать отдельно. Им — диета! Девочка моя, скажите, у вас уже есть квалификация?

Ц ы р е н ж а п о в а. В редакции говорят, не понимаю ничего, но не заштампована.

П л и н е р. Мне нравится ваша скромность. Я вам помогу! Материально-техническое снабжение — это предвидение, техника, индустрия, расчет до тонкости. Вот я скажу о себе…

Ц ы р е н ж а п о в а (тихо). Расскажите про Старосельского.

П л и н е р (помолчав). Вы правы. Вот он сейчас прощается с коллективом, он там улыбается и, вероятно, шутит даже… Но ему не до шуток. И мне тоже. Вы правы. Но не сомневайтесь: то, что говорю я, говорит он. Не понимаете? Собственные идеи я уже высказываю редко. Причина? Мои идеи устаревают, кончаются. Но у меня есть мудрость оценить чужие хорошие идеи. Таким образом, что? Его мысли — моя реализация. Я его рупор. Я это признаю. И я горжусь, что на старости лет мне пришлось быть рупором такого талантливого, а главное — порядочного человека! Пишите! Сначала скажу про контейнер. Я вижу в ваших глазах недоверие. Вы можете полюбить человека, который ничего не делает?

Ц ы р е н ж а п о в а. Я не могу.

П л и н е р. Ну так вот… Сообщите всесоюзному радиослушателю, что некий инженер Старосельский создал контейнерный парк в сто тысяч единиц, и все они его мгновенно полюбят! Контейнеры — это высокая экономика. (Говорит почти с нежностью.) Возьмите кирпич. Я имею в виду огнеупорный, шамотный, магнезитовый, хромомагнезитовый, динасовый кирпич… Он должен прибыть целеньким. И ему еще год лежать, может быть. Его польет дождем, его, не дай бог, ударят или посыплет снегом… Чем это грозит? Качество! Вы бывали в Париже?

Ц ы р е н ж а п о в а. Я — нет.

П л и н е р. Я тоже не был. Но во Франции есть четыре вида контейнеров для перевозки шляп. Чувствуете? Шляп!.. Вы не носили шляпу? Я тоже не носил. Но французы не дураки. У нас с ними очень хорошие отношения. Ага, вы улыбнулись. Значит, постепенно начинаете понимать… Контейнеризация — это государственный масштаб. Новый качественный сдвиг! Мы ввозим миллионы тонн, миллиарды килограммов, и каждому килограмму нужна тара. Вы идете в магазин, вы же берете сумочку или авоську? Конечно! А сейчас я скажу о контейнере для взрывчатки. У нас рудники, нам нужно много взрывчатки… Я не могу сказать сколько: полагаю, это служебная тайна. Но вы хотели конфликты… Получите!

Ц ы р е н ж а п о в а. Кто-нибудь взорвался?

П л и н е р (улыбаясь). Потерпите… (Уходит в соседнюю комнату. Возвращается с бутылкой шампанского и бокалами.)

Ц ы р е н ж а п о в а. Вы пьете?

П л и н е р. Конечно! (Неторопливо открывает шампанское.) Итак, взрывчатка… Словом, ящичек стоил два пятьдесят. И обратно на материк не вывозился, пропадал. Мы, знаете, слишком богатые, выпускаем деньги на воздух, а разориться не можем… Это все шутка отчасти. (Прекращает возиться с бутылкой.) Значит, что было с ящичками? На механизации погрузочно-разгрузочных работ мы теряли, на стоимости тары теряли, на организации специального складского хозяйства теряли. А когда мы пробили эту гениальную идею с контейнерами для взрывчатки… О! Все надо пробивать!

Ц ы р е н ж а п о в а. Все?

П л и н е р. Все! И в какой-то мере это закономерно. Девочка, если протест против нового, ну, скажем, не протест, скажем — если осторожность к новому не приобретает уродливых форм, она закономерна. (Снова открывает бутылку. Разливает шампанское и продолжает.) Если говорить людям, что пробить ничего нельзя, это будет неправда, ложь. Для этого нам и дана жизнь, чтобы за что-то бороться. Но если станем утверждать, что новое легко пробивается, мы тем самым будем разоружать людей, а человек должен быть сильным, готовым к борьбе, имеющим терпение. Тогда это боец. Нам очень нужны бойцы! Вот за это мы с вами выпьем, но я немного устал, и я должен договорить… (Грустно улыбаясь, садится.) Знаете, сколько организаций у нас интересуются безопасностью? Тридцать пять или тридцать семь… И есть очень мощные! Пожарники, профсоюзы, Министерство внутренних дел, врачи, просто врачи и санитарные врачи… Инспекция водная, железнодорожная… Всех надо убедить! Спроектировали контейнер, построили, загрузили взрывчаткой, после загрузили контейнерами вагоны… И на небольшой веточке, но на очень большой скорости мы эти вагоны столкнули! И это было самое тяжкое — пробить опыт! Тут кровь лилась! Не хочется вспоминать… Все ждали взрыва. Вагоны столкнулись, разбились, а взрыва не произошло. Словом, за эти годы мы уже сэкономили для государства несколько миллионов рублей. И сами неплохо заработали: я получил триста, Старосельский триста и два сотрудника по триста… Но все это сделал Старосельский! (Встает, поднимает бокал.) Ну?

Улыбаясь, она отрицательно качает головой.

Не хотите?

Ц ы р е н ж а п о в а. Я хочу подождать. Можно?

П л и н е р (нехотя ставит бокал. Пройдясь, оборачивается к ней). Он придет не один. Он притащит кучу людей. Он ничего сегодня не успел. Еще будет много работы и разговоров… Вы понимаете, что хочу сказать?

Она кивает, продолжая сидеть.

Здесь будет шум и крик до утра! И это хорошо!

Она встает, он смотрит на нее.

Ц ы р е н ж а п о в а. Я пойду.

Он улыбается, всем своим видом благодаря и отпуская ее. Она подходит, протягивает руку.

П л и н е р (держа ее руку в своей). Всего вам доброго, удачи и счастья. Если что надо, звоните. Мало ли что… Если я вас понял, вы такая, что сами ничего никогда не попросите… Таким людям надо помогать. (Отпуская ее руку.) Скажу вам, что я вспомнил сейчас… В августе тысяча девятьсот сорок второго года в нашем море появился гитлеровский линкор «Адмирал Шеер». Этот проклятый линкор потопил один ледокольный пароход. Взял в плен часть команды, обстрелял остров Медвежий, появились первые раненые и убитые… Но в порту острова Медвежий, на наше счастье, была одна-единственная пушка. Она выстрелила, прямое попадание, линкор испугался и ушел. (Улыбаясь.) Представляете, куда фашисты забрались? В Заполярье! Почему? Именно через эти воды мы вели тогда снабжение Комплекса. Можно, Елена Саввишна, сказать так: если наши враги не любят наше снабжение, значит, мы тоже чего-то стоим! (Улыбаясь, он несколько церемонно, по-стариковски кланяется ей.)

И Ц ы р е н ж а п о в а уходит. Плинер бродит по кабинету. Лицо его сейчас озабоченное, строгое, он жестикулирует, молча разговаривает сам с собой. Вдруг, глубоко задумавшись, садится и, чем-то потрясенный, покачивает головой. Входит С т а р о с е л ь с к и й, садится рядом.

(Помолчав.) Все?

С т а р о с е л ь с к и й. Все.

С в е т г а с н е т.

1975