Весталка. История запретной страсти

Глава 49

Суд над Марком Блоссием, который правил назначенный императором претор Квинт Гатерий, был недолгим. В этот раз Марк даже не пытался защищаться, не просил дать ему последнее слово. Он знал, что его признали виновным и что ему уже вынесли приговор: претор Гатерий судил мертвеца.

Марк спокойно выслушал не только обвинения, но и смертный приговор, согласно которому ему, как представителю знатного рода, предлагали самому выбрать способ казни: тайное удушение или самоубийство под надзором. Марк не боялся смерти, во всяком случае, усилием воли заставлял себя принять неизбежное. Страшнее страха смерти было не знать, когда придёт последний час и кто накинет на шею удавку. Он предпочёл броситься на меч – как со времён седой древности поступали те, в чьих жилах текла благородная кровь.

-...Принимая во внимание пожелание обвиняемого, суд постановляет заключить его под стражу в Мамертинской тюрьме, где и будет в назначенный срок приведён в исполнение смертный приговор. – Этими словами претор Гатерий поставил точку в деле Марка Блоссия, осуждённого за «совращение весталки и осквернение священного очага Весты».

Стражи схватили Марка и повели сквозь толпу. Люди, собравшиеся в здании суда, с угрюмыми лицами нехотя расступались, давая ему дорогу; одни из них старались незаметно приблизиться, чтобы плюнуть в него или послать ему проклятие; другие сжимали кулаки и обвиняли его в том, что, соблазнив весталку, он навлёк на Рим беду. Марк не понимал, о какой беде шла речь, пока его не вывели из здания суда. По дороге к Мамертинской тюрьме он увидел тысячи людей, которые сидели на площадях и улицах прямо на земле, разрывая на себе одежды в знак печали, в один голос посылая к небу усердную молитву.

– Они молятся, чтобы наш божественный император выздоровел! – заметив недоумённый взгляд Марка, сказал один из стражей. – Говорят, болезнь Августа усилилась, и он слёг в Ноле, послав за Тиберием. Сенаторы шепчутся, что это дурной знак...

Марк в ответ только пожал плечами: ему было всё равно, участь человека, подписавшего смертный приговор ему и его любимой, нисколько не волновала кампанца.

Вдруг к шествию, направлявшемуся к тюрьме, приблизилась закутанная в покрывало женщина. Стражники скрестили копья, преграждая ей путь, но та подняла своё покрывало – это была Деллия. Узнав важную особу, приближённую к императорскому дому, стражники позволили ей говорить с осуждённым.

– Приветствую тебя, Марк Блоссий, и от всего сердца скорблю о твоей горькой судьбе, – начала Деллия вкрадчивым, насмешливым голосом. –Увы, увы, обласканный богами, ты не сумел оценить их дара! У тебя было всё для счастья, но ты предпочёл любовь весталки!

– Смерти я не боюсь, – спокойно ответил Марк, глядя на бывшую жену глубоким взглядом своих пронзительно-чёрных глаз. – Я грущу лишь о том, что мне не суждено умереть в объятиях любимой женщины. И ещё о том, что я не успел сполна насытиться поцелуями и ласками моей дивной Альбии...

– Полно! – не выдержав, прервала его Деллия с лицом, искажённым от бешенства. – Ты убедил меня в том, что я сделала правильный выбор! Если ты не можешь принадлежать мне, то и не будешь принадлежать весталке; лучше я увижу тебя мёртвым!

Потом, наклонившись к самому уху Марка, она прошептала:

– И знай, в подземном царстве Орка ты не будешь одинок: твой брат встретит тебя.

Марк невольно вздрогнул всем телом. Но в следующее мгновение его покрытые щетиной щёки окрасил румянец гнева.

– Лукавая Деллия! Ты всегда была лжива и коварна, но твой последний обман хуже всех остальных. Слова твои полны яда; такие слова, окажись они правдой, способны причинить страшную боль.

– Я вовсе не собиралась мучить тебя! – в притворном возмущении возразила Деллия. – Я только подумала, что ты должен узнать о том, как погиб твой брат.

И она рассказала Марку о том, что Деция нашли мёртвым в лесу, неподалёку от Альбанских гор, что тело его доставили в Рим и потом сожгли, а прах развеяли над родовым кампанским поместьем Блоссиев. Она говорила, пытаясь скрыть своё злорадство, но это ей плохо удавалось.

А Марк, внимавший её речам, с трудом удерживался от слёз. Он вдруг почувствовал отчаянную слабость; ему казалось, что безграничная тёмная пустота охватила всю землю, и солнечный свет навсегда померк. Но потом эта слабость от боли отхлынула, и иные чувства затопили его сердце.

– Послушай, что я скажу, – наконец обратился он к Деллии, погружая упорный взгляд своих чёрных глаз в её зелёные глаза. – Если ты повинна в гибели моего брата, если твоя злая воля направила на него руку убийцы, я заставлю тебя ответить за это. Знай, моя месть настигнет тебя даже из глубин Гадеса!

Но Деллия не испугалась его угроз. Сломленный горем, беззащитный и одинокий, он внушал ей только жалость, не страх. Она была уверена, что он никогда не исполнит то, о чём сказал, как верила, что мёртвые не могут мстить.

Она хотела сказать об этом Марку, но он резко повернулся к ней спиной и, не попрощавшись, зашагал дальше, в сопровождении стражи.

– Прощай, Марк! – прошептала Деллия ему вслед. – И пусть моя любовь к тебе ляжет с тобой в могилу и с последним вздохом твоим разлетится по ветру!

Какое-то время она стояла, не спуская глаз с того, кого она когда-то так любила, кто был для неё желаннее всех мужчин на свете. Затем вздохнула и, завернувшись в своё тёмное покрывало, удалилась.

Длинными ходами шёл Марк под стражей по Мамертинской тюрьме и, наконец, остановился у небольшого отверстия. Это был вход в подземное отделение тюрьмы, называемое Туллиевой темницей, или просто Туллиан. Тому, кого через эту дыру спускали в круглое купольное помещение Туллиана, уже никогда не суждено было увидеть белый свет. Здесь заточали смертников. Укреплённое стенами, на которых от сырости проступали чёрные пятна, перекрытое мрачным каменным сводом, узилище было ужасно; грязь, потёмки и смрад составляли впечатление мерзкое и страшное. Вдобавок ко всему, тюремный надзиратель предупредил узника, что по ночам это место кишит голодными крысами.

В ответ Марк только горько усмехнулся. Разве мог он, кампанский патриций, потомок гордых самнитов, когда-либо даже вообразить, что дойдёт до такого унижения? Лишь одна мысль утешала его: что его пребывание в этом склепе окажется недолгим.

Потянулись тускло-серые дни и длинные, наполненные мукой ночи. Правда, Марку трудно было понять, когда наступал рассвет и когда на смену дневному свету приходили вечерние сумерки. В сводчатое подземелье не пробивались солнечные лучи: там не было ни единого отверстия, и толстые стены окутывал непроницаемый мрак.

Марк лежал в темноте и не мог спать. В последнее время сны, если ему и удавалось немного расслабиться, неизменно приносили кошмары. А каждое пробуждение сопровождалось такой смертельной тоской, такой нестерпимой болью, что он предпочёл бы уснуть и больше никогда не проснуться. Никакие испытания не смогли сломить его плоть, закалённую в боях и походах, но душа его была полна скорби и печали. При мысли о том, что Альбию уже, возможно, отправили на казнь, Марка охватывал страх, какого он прежде не испытывал за всю свою жизнь. И тяжёлая, невыносимая тоска сжимала его сердце каждый раз, когда он думал об участи Деция.

Он лежал на жёстком каменном ложе и думал: «Боги, вы отняли всё, что было для меня дорого в этой жизни: любимую и брата... Для чего же вы продлеваете мои муки? Дольше терпеть у меня нет силы. Отпустите меня к ним, дайте мне возможность умереть быстро и достойно...»

Снова и снова вызывал Марк в своём воображении образы Альбии и Деция, повторяя свои мольбы к богам, пока совсем не обессилел от боли и тоски и, несмотря на пронизывающий холод темницы, не покрылся испариной. В полном изнеможении Марк заснул.

Как видно, проспал он долго, потому что, когда проснулся, услышал отвратительный крысиный писк, и подумал, что наступила ночь.

Неожиданно наверху, над темницей, послышались тяжёлые шаги и звон оружия. В этот раз тюремщик пришёл не один: за его спиной Марк разглядел человека в плаще с капюшоном. Марк подумал, что час казни настал, – и поднялся ему навстречу.

– Я за тобой, – просто сказал человек в плаще, и голос его показался Марку знакомым.

Когда же он откинул капюшон, Марк едва сдержался, чтобы не вскрикнуть от изумления. В Туллиан явился не кто иной, как Тиберий, пасынок императора Августа и третий, после Ливии, человек в Риме.

Тиберию было под пятьдесят; дородный и крепкий, широкий в плечах и в груди, он производил впечатление сильного человека. В его волосах, на затылке длинных, закрывающих даже шею, лишь кое-где белели седые волоски; во взгляде больших глаз читалась суровость. Марку приходилось сражаться под командованием Тиберия, и он знал, что силой тот наделён немалой. Ему приходилось видеть, как Тиберий пальцем протыкал свежее яблоко, а щелчком мог даже поранить голову юноши. Ещё Марк помнил, что Тиберий был успешным полководцем, хотя не очень популярным среди солдат: порядок в своём войске он поддерживал с величайшей строгостью, восстановив старинные способы порицаний и наказаний.

– Слушай, что я скажу, и не трать времени на вопросы, – склонившись над отверстием Туллиана, обратился Тиберий к Марку. – Империю Августа по его завещанию унаследовал я, а сам он ныне упокоился в мавзолее между Фламиниевой дорогой и берегом Тибра. Но хотя я принял верховную власть, положение моё в государстве не прочно, и опасности угрожают мне со всех сторон. Иными словами, я держу волка за уши...* Дело в том, что здесь, в Риме, некоторые знатные люди во главе с Луцием Либоном тайно готовят переворот, а в войсках вспыхнули сразу два мятежа, в Иллирике и в Германии. Мне стало известно, что германские войска не желают признавать меня правителем и побуждают к захвату власти командующего ими Германика. У меня есть два решения. Первое: отказаться от власти и просить сенат назначить мне какую-нибудь область управления, куда и отправиться немедля, навсегда покинув Рим...

Марк был не согласен.

– Это решение гибельное! – сказал он, не дав Тиберию договорить. – Ты не успеешь доехать до Остии, как начнётся гражданская война. Ведь тот же Либон или кто-либо другой, рвущийся к власти, захочет провозгласить себя императором, и что ты будешь делать, если легионы станут на его сторону? Ты должен понимать, что тот, кто примет императорскую власть, постарается избавиться от всех, пусть даже непрямых потомков Августа. И первым в этом списке будет твоё имя.

– Разумеется, я думал об этом. Тогда-то и пришло мне в голову другое решение. Я останусь в Риме на правах императора, если Германик не будет притязать на верховную власть.

Тиберий помедлил и затем, приблизясь к Марку насколько это было возможно, продолжил приглушённым голосом:

– Именно в Германике я вижу наибольшую опасность. Его любит народ, он пользуется беспредельным уважением среди солдат. Стоит ли говорить о том, что, вздумай он повести свои легионы на Рим, за ним пойдёт вся армия? У меня очень мало времени, Блоссий, и мне нужна твоя помощь...

Марк с удивлением взглянул на него.

– Чем же я могу тебе помочь?

– Когда-то ты был мне славным товарищем, но с Германиком тебя связывала настоящая дружба. Я знаю, что он по-прежнему питает к тебе глубокую привязанность, а это значит, что твои слова способны повлиять на его решения. Ты должен убедить его отказаться от притязаний на власть, я же, в свою очередь, выполню любую твою просьбу, любое твоё желание. Клянусь величием Юпитера, что, став единственным полновластным правителем Рима, я отменю все предыдущие решения суда и верну тебе честное имя. Знай, Блоссий, в тот самый миг, как ты протянешь мне руку, эта смрадная яма под названием Туллиан для тебя навсегда останется в прошлом.

Тиберий умолк, выжидая, а Марк стал размышлять над своим положением. С Германиком его связывала крепкая мужская дружба, и, если бы обстоятельства сложились иначе, Марк отправился бы вслед за другом в Германию. Усыновлённый Тиберием, своим дядей по отцу, Германик уже при Августе сумел снискать расположение и любовь народа. Говорили даже, будто Август долго колебался, не назначить ли его своим наследником. Роль посланца Тиберия, всегда завидовавшего пасынку, была противна Марку. Вместе с тем, как человек проницательный, он понимал, что сейчас гибель ему не грозит. Тиберий нуждался в нём, своими обещаниями и клятвами о прощении он отчасти связал себя с Марком. Теперь ему придётся искать способ оправдать своего трибуна перед солдатами, а пока он найдёт, может пройти немало времени. «Вначале он заставит судей изменить показания свидетелей и сам обвинительный акт, – говорил себе Марк. – Потом им придётся отменить приговор. Всё будет поставлено с ног на голову, но римлянам к такому не привыкать. Разве не случалось такого, что чёрное становилось белым, а белое – чёрным? Мне вернут моё доброе имя и моё прежнее положение в обществе, а если так, то стоит принять условия Тиберия. А главное, если Альбия ещё жива, я смогу спасти её...»

И с этой минуты он уже думал только об Альбии, которую, как ему представлялось, Тиберий также не замедлит помиловать. Узнав, что приговор весталке был приведён в исполнение прошлым вечером, Марк потребовал у Тиберия немедленно отпустить его к Коллинским воротам.