Весталка. История запретной страсти

Глава 7

Выйдя из паланкина, Альбия на миг замерла на месте. Она была очарована великолепной виллой, окружённой со всех сторон садом, где в изобилии росли пинии, кипарисы, дубы и мирты, меж которыми было множество статуй, где благоухали кусты роз и нарциссов, лилий и гиацинтов, орошаемых водяной пылью фонтанов. Над цветниками в лучах заходящего солнца вились пчёлы и бабочки.

Под лёгкой тенью портика гостей встречали рабы: одни из них держали в руках зажжённые факелы, другие – охапки цветов, которыми они осыпали входящих в дом. В воздухе витали сладкие ароматы кинамона и нарда.

– Приветствую тебя, Альбия!

Услышав знакомый голос, весталка обернулась: позади неё стояла Кальпурния – красивая, нарядная, с ласковой улыбкой на устах.

Взяв девушку под руку, она повела её в огромный триклиний*, откуда доносился гомон собравшихся на пир гостей.

Нарядная толпа гудела подобно пчелиному рою. Одежды отличались многоцветностью и безмерною роскошью. В этой пестроте, смешении чужеземных мод виделось неуважение к обычаям суровых предков, знаменовавшее грядущий закат великой Римской державы. Сам Август считал особенно важным, чтобы римский народ оставался верен старинным обычаям: даже одежду он старался возродить древнюю. Однако несмотря на его строгие эдикты, предписывавшие римским гражданам носить тоги, знать предпочитала одеваться ярко и роскошно.

В глазах рябило от разноцветных стол, пеплумов, туник, хитонов, украшенных золотым шитьём, узорчатой тесьмой или финикийским багрянцем; мелькали обнажённые руки, украшенные усыпанными драгоценными камнями браслетами, запястьями и нитями жемчуга разных оттенков. Поражало разнообразие женских причёсок. У одних – ровный пробор и плотно, волосок к волоску, уложенные пряди; у других – открытые уши и пучок надо лбом или узел на затылке; у иных – высокий пышный начёс или широкий вольный поток. У тех же, чьего облика уже коснулась старость, седину скрывали густые накладные кудри. Мода требовала, чтобы веки были подкрашены, и кокетки красили их либо в нежный пепельный цвет, либо в киднийский шафран. Обходиться без румян и белил считалось непристойностью.

Окружённая блеском и шумом, Альбия казалась чуждой всему, одинокой и печальной, как водяная лилия, которая спит под луной в тихом пруду. Её стройное тело облекал белый пеплум, надетый поверх золотистой туники без рукавов; из украшений было лишь жемчужное ожерелье; длинные ничем не скреплённые волосы волнами струились по плечам и спине. Любопытные взгляды обращались на неё отовсюду, и Альбию всё сильнее охватывали смущение и раскаяние.

Весталка почувствовала себя виновной, недостойной. Для чего она пришла сюда? Ведь она чужая здесь! И все эти люди, беспечные и праздные, чья жизнь проходит среди суеты и беспутства, вызывают у неё лишь непрязнь. Тогда что же она делает в этом доме? Разве своим присутствием среди чуждых ей людей она не предаёт то чистое учение, ту веру, что питает её сердце, да и саму себя?

Не успела Альбия принять решение, как её руки снова коснулись пальцы Кальпурнии, и она услышала её тихий голос:

– Ты ведь не знакома с Овидием? Смотри же, вот он – устроитель этого роскошного пира, владелец этой чудесной виллы, творец сладкозвучных строф и просто красивый мужчина!

Человек, о котором говорила Кальпурния, вошёл в пиршественный зал – и его появление было встречено громкими приветственными возгласами. У него было приятное, с правильными чертами лицо, тёмные умные глаза и короткий гладко выбритый подбородок. Кудрявую голову венчал лавровый венец, а стройное тело облекала белая с пурпурными полосами трабея*.

Публий Овидий Назон, будучи человеком обеспеченным и свободным от государственной службы, вёл весьма легкомысленный образ жизни. Первый брак его оказался неудачным. Едва разведясь, он снова женился. Но и вторая его супруга, хотя и подарила ему дочку, недолго пребывала с ним в браке. Преданный наслаждениям жизни, Овидий призывал к ним и других. Особенно его почитали в среде «золотой молодёжи», которая часто собиралась в его доме, чтобы послушать своего кумира, поупражняться в искусстве стихосложения или провести время среди забав и развлечений. В кругу поклонников его поэзии ценили остроумие, красноречие, неожиданный ход мыслей и, конечно же, воспевание любви – игривой, немного легкомысленной. Овидий вполне заслуженно носил титул «певца любви».

Заняв за столом почётное место, Овидий поднял руку с чашей египетского стекла и глубоким звучным голосом продекламировал:

– Что же сухо в чаше дно?

Наливай мне, мальчик резвый,

Только пьяное вино

Раствори водою трезвой...

Теперь рабы-виночерпии едва успевали наполнять протянутые к ним со всех сторон чаши и кубки. Неожиданно рядом с ложем, на котором возлежал хозяин дома, разгорелся спор между двумя гостями. Они обсуждали недавнее судебное разбирательство, на котором им довелось присутствовать.

Овидий поморщился, будто вино в его чаше оказалось прокисшим, и затем обратился к спорщикам:

– Послушайте, что говорил пирующим Анакреонт:

«Мил мне не тот, кто, пируя, за полною чашею речи

Только о тяжбах ведёт да о прискорбной войне;

Мил мне, кто, Муз и Киприды благие дары сочетая,

Правилом ставит себе быть веселее в пиру».

Тут же послышались возгласы одобрения, но их перекрыл чей-то мощный голос, просивший Овидия украсить пир чтением стихов из его новой поэмы «Наука любви». Его поддержали другие голоса, но поэт указал рукой на пустующее место рядом с собой и с грустной улыбкой произнёс:

– Друзья мои, будет несправедливо, если человек, которого я люблю и чьи советы ценю, лишится возможности вместе с вами послушать моё новое творение. Я жду его с надеждой, что он появится здесь с минуты на минуту.

И вдруг, точно по волшебству, в триклиний вошёл тот, кого все ждали.

Когда Альбия увидела своего спасителя – так она его мысленно называла – её охватило внезапное волнение, а сердце стало биться так сильно, что мешало дышать. Вопреки своим недавним мучительным сомнениям, она вдруг поняла, что не только должна присутствовать на пиру, но и хочет на нём быть.

На Марке Блоссие была светло-голубая туника с вышитыми серебром пальмовыми листьями и короткий паллий цвета индиго, схваченный на правом плече серебряной застёжкой в виде щитка. Загорелые мускулистые руки были украшены на запястьях широкими браслетами; на мизинце левой руки сверкал вправленный в золото крупный алмаз. Его волосы были, как всегда, тщательно зачёсаны назад; чёрные глаза блестели; на губах играла едва уловимая, загадочная улыбка.

Присутствующие приняли появление Блоссия восторженно; многие женщины потупили взоры. Марк возлёг на почётном ложе, рядом с хозяином дома, который, шепнув ему что-то на ухо, медленно встал.

С минуту в триклинии стояла тишина. Наконец Овидий задумчиво провёл рукою по волосам, чуть закинул голову и начал читать:

– Кто из моих земляков не учился любовной науке,

Тот мою книгу прочтя и, научась, полюби.

Знанье ведёт корабли, направляя и вёсла и парус,

Знанье правит коней, знанью покорен Амур...

Слушая поэта, Альбия чуть склонила голову и исподлобья взглянула на Блоссия. Встретив его пристальный взгляд, девушка смутилась и отвела глаза в сторону. Изо всех сил она старалась скрыть своё смятение и пыталась вникнуть в смысл тех стихов, которые ласкали её слух.

– Первое дело твоё, новобранец Венериной рати,

Встретить желанный предмет, выбрать, кого полюбить.

Дело второе – добиться любви у той, кого выбрал;

Третье – надолго суметь эту любовь уберечь...

Альбия закусила губу. «А вот я никогда не узнаю, что же такое любовь», – с грустью подумала она. И мысль эта показалась ей нестерпимой. Украдкой она оглядела лица возлежащих за столом людей. Женщины склоняли головы на плечи мужчин, томно улыбались, а в глазах у них было нечто такое, что ввергало Альбию в смятение.

– ...меналийские псы зайцев пугаться начнут,

Нежели женщина станет противиться ласке мужчины, –

Как ни твердит «не хочу», скоро захочет, как все.

Тайная радость Венеры мила и юнцу, и девице,

Только скромнее – она, и откровеннее – он.

Если бы нам сговориться о том, чтобы женщин не трогать, –

Женщины сами, клянусь, трогать бы начали нас...

Вопреки своему решению не смотреть на Марка Блоссия, Альбия как бы невольно вскинула на него глаза. Взгляд его чёрных проницательных глаз подстерегал, не выдаст ли она свою растерянность. Стихи Овидия не могли не возмутить юную деву Весты. Но Альбия более поспешно, чем ей хотелось бы, отвернулась от Блоссия.

– ... Силою женщину взяв, сам увидишь, что женщина рада.

И что бесчестье она воспринимает как дар... – продолжал между тем Овидий.

И глубокий голос его, и безукоризненная дикция, и стихи звучали приятно, так что бедную Альбию одолели сомнения: услышанное вызывало у неё негодование, тихий протест, но сама поэма показалась ей великолепной.

– ... Пусть же юношам вслед напишут нежные жёны

На приношеньях любви... – поэт выдержал паузу и затем торжественно закончил:

– Был нам наставник Назон!

Сразу вслед за этим раздался гром рукоплесканий. Отовсюду слышались возгласы: «Восхитительно! Неподражаемо! Какой изящный слог!»

– Имя Овидия Назона останется в истории римской литературы рядом с именем Вергилия Марона! – воскликнула одна из женщин.

– Выше Вергилия! – ответила ей другая. – Разве можно у Вергилия научиться таким любовным тонкостям, как у нашего Овидия?

– Милые мои, вы преувеличиваете мои достоинства, – возразил поэт со скромностью. – Хотя должен признаться, что за ваши рукоплескания я отдал бы всю славу Вергилия и Горация вместе взятых.

– Овидий! Овидий! – вздыхали поклонницы, изнемогая от восторга.

А до конца пира было ещё далеко. Рабы продолжали вносить новые яства, густые сирийские и тонкие италийские вина лились рекой. Звучала нежная мелодия флейт, звенели египетские систры, грохотали тимпаны. Перед глазами гостей появились танцовщицы с кимвалами в руках.

Альбия снова украдкой взглянула на Марка Блоссия. Увы, он больше не смотрел в её сторону – теперь его вниманием завладела очаровательная блондинка. От Альбии не ускользнуло радостно-взволнованное выражение лица красавицы и кокетливая улыбка на её губах. И весталка вдруг огорчилась. Как бы в поисках поддержки или утешения она обернулась к Кальпурнии – и тут же едва ли не в ужасе отклонилась от неё. Молодая вдова, забыв о её существовании, замерла в объятиях своего соседа, а с её губ срывалось непристойное воркование.

Не думая о том, как она выглядит со стороны, Альбия порывисто поднялась с ложа.

Так больше продолжаться не может! Вот ещё одно доказательство того, что она здесь чужая и никому нет до неё дела!

Сердце девушки вдруг переполнилось жгучим чувством одиночества.

Она мысленно представила свой образ: целомудренная, невозмутимо величественная, полная спокойствия и уверенности в себе. Её идеал – ясная сущность чистоты, которую не может нарушить шум толпы, мирская суета, человеческие страсти. Тогда отчего же созданный ею идеальный образ самой себя тускнеет при одном лишь воспоминании стихов Овидия?

Альбия неожиданно обнаружила, что её охватывает чувство какой-то потерянности, страха перед опасностью, которая таилась в чёрных глазах её спасителя-искусителя. Она наконец не вытерпела и ушла.

***

Триклиний – пиршественный зал

Трабея – парадная одежда