Витязь в тигровой шкуре

Автандил, купцом одетый,

Жил под кровлею Усена.

Между тем с Фатьмой внезапно

Приключилась перемена:

Стала мрачною хозяйка

И, как раньше, за столом

Не беседовала больше

С рассудительным купцом.

Так летели дни за днями.

Как-то раз, в часы досуга,

«Госпожа моя, – воскликнул

Автандил, – ты ждешь супруга!

Почему же ты тоскуешь

И зачем не весела?

Отчего печаль немая

На чело твое легла?»

«Ах, купец, – Фатьма сказала, –

Все мне в тягость, жизнь постыла.

Как мои ни льются слезы,

Не вернуть того, что было.

Деву, лучшую на свете

И подругу из подруг,

Предал участи печальной

Ненавистный мой супруг.

Ах, купец, к тебе я ныне

Преисполнена доверья!

Не могу молчать я больше,

Все скажу тебе теперь я.

Может быть, Фатьме несчастной

Ты полезный дашь совет,

Как ей пленницу избавить

От ее великих бед.

Слушай, путник. Существует

Здесь обычай новогодний:

Закрываем мы торговлю,

И купцы поблагородней

Во дворец идут обедать

И несут царю дары –

Кто каменья дорогие,

Кто роскошные ковры.

Царь гостей обедом кормит

И дарами наделяет.

Десять дней гремят кимвалы,

Арфы звонкие бряцают,

На арене мечут копья,

На лугу играют в мяч,

На ристалищах огромных

Лошадей пускают вскачь.

Раз, обычай соблюдая,

Позвала меня царица

Вместе с женами торговцев

Во дворец повеселиться.

Поздно вечером вернулись

Мы веселые домой,

И подруг своих любимых

Привела я в дом с собой.

В сад мы весело спустились

И певцов с собою взяли.

Забавляясь, я меняла

И прически и вуали.

Наконец пришли мы в домик,

Что висит над самым морем,

И затихла я внезапно,

Вся охваченная горем.

Что тогда со мной случилось,

Рассказать я не умею.

Увидав, что я печальна,

Все ушли гулять в аллею.

В доме я одна осталась,

И окно приотворила,

И смотреть на море стала

Безнадежно и уныло.

Море тихо волновалось,

Гасло солнце золотое.

Вдруг мелькнуло в отдаленье

То ль животное какое,

То ли маленькая птица…

Но приблизилось виденье,

И признала в нем я лодку,

Что скользила по теченью.

Лодка к берегу пристала.

Озираясь боязливо,

Два раба чернее сажи

Вышли на берег залива.

Все вокруг спокойно было,

Не следил никто за ними;

Только я вверху сидела,

Не замеченная ими.

Осмотрев пустынный берег,

Вновь они спустились в лодку,

И ковчег внесли на берег

И открыли в нем решетку.

Из ковчега вышла дева

В черной редкостной вуали.

Солнце, полное сиянья,

С ней сравнялось бы едва ли.

Дева грустно оглянулась,

И лучи очей прелестных,

Озарив ночные скалы,

До высот дошли небесных.

Опустила я ресницы

И окно скорей закрыла.

И смотреть была не в силах

На чудесное светило.

Четырех рабов отважных

Позвала к себе тогда я

И сказала им: «Смотрите,

Гибнет дева молодая!

Подойдите незаметно,

Чернокожих окружите.

Что запросят, то и дайте,

Только пленницу купите.

Если ж эти два злодея

Не уступят вам девицу,

Вы убейте их без страха

Или бросьте их в темницу».

Вот рабы подкрались к лодке,

Окружили незнакомцев,

И к торговле приступили,

Развязав мешок червонцев.

У окошка я стояла.

Вижу – те не уступают,

Гонят прочь моих посланцев

И клинками угрожают.

«Смерть злодеям!» – я вскричала.

Тут рабы их повалили,

Обезглавили и в море

Вражьи трупы потопили.

Я пошла навстречу к деве

И склонилась перед нею.

Как была она прекрасна –

Рассказать я не умею.

Перед нею меркло солнце,

И лучи ее ланит

Ослепляли бедных смертных

Так, как солнце не слепит».

И Фатьма, рыдая горько,

В грудь ударила рукою.

Автандил заплакал тоже

И поникнул головою.

«Продолжай, – Фатьме сказал он,

Не томи слезами глаз».

И Фатьма, сдержав рыданья,

Продолжала свой рассказ:

«Эту деву молодую

Всем я сердцем полюбила.

Привела ее к себе я,

На подушки посадила

И сказала ей: «О солнце!

Ты дитя какой земли?

Где тебя злодеи эти,

Милый друг, подстерегли?»

И в ответ на эти речи

Дева вся затрепетала,

Истомленная неволей,

Безутешно зарыдала.

Затуманились нарциссы

Ослепительных очей,

Сквозь агатовые стрелы

Слез низринулся ручей.

Наконец она сказала:

«Ты мне матери дороже,

Но мое существованье

Лишь на вымысел похоже.

Кто я? Странница простая

С несчастливою судьбой.

Не хочу хулить я Бога,

Не откроюсь пред тобой».

И решила про себя я:

«Понуждать ее не время,

Пусть рассеется сначала

Молодых печалей бремя.

Успокоится девица

И расскажет все сама, –

Кто торопится без толку,

Сам лишается ума».