Византийские легенды

Житие и деяния человека божия Алексия Благослави отец

Во времена те жил в городе Риме благочестивый муж по имени Евфимиан, синклитик.[424] У него было три тысячи рабов, опоясанных золотыми поясами и одетых в шелк. Потомства он не имел, ибо жена его была бесплодна. Будучи весьма благочестив, он строго соблюдал заповеди божии. Столь добрый муж постился всякий день до девятого часа. В доме своем он учреждал три стола — для сирот и вдов, для захожих людей и путников и для страждущих и нищих. Сам же вкушал от еды в девятый час вместе с захожими монахами и путниками. И всякий раз как выходил из дому, творил заповедь милосердия и подавал милостыню нищим, говоря в душе своей: «Я не достоин ступать по земле бога моего». Почтенная жена его Аглаида была женщиной верной и богобоязненной; всякий день она исполняла заповеди божии, призывая господа, и умоляя, и говоря: «Вспомяни, господи, меня, недостойную рабу твою, и даруй мне плод чрева, чтобы был он мне опорой в старости и утешением души». И услышал ее человеколюбец бог, рекший через своего пророка: «Возопиешь, и скажу: вот я».[425] И она зачала во время то и родила сына. И возликовал потому раб божий Евфимиан и жена его Аглаида и восславили бога. И, когда пришел срок, отец окрестил младенца и нарек ему имя Алексий. Когда же сын достиг надобного для учения возраста, ему преподали грамоту, и честное дитя в краткое время усвоило все начатки знания, а затем грамматику и всякие церковные книги и, постигнув философию и риторику, стало премудро; когда же этот святой Алексий возмужал, Емфимиан и жена его решили женить сына. Перебрав в памяти дочерей знатных семейств, они нашли одну девушку царской крови и рода, превосходящую всех красотой и богатством, и выбрали ее. И обвенчали их с честными иереями в храме святого Вонифатия.[426] И, введя новобрачных в свадебный покой, весь день до вечера провели в веселии. И вечером Евфимиан говорит сыну своему: «Войди, дитя, взгляни на невестку мою и супругу твою». И, вошед в брачный покой, юноша увидел ее сидящей в кресле. И он взял свой золотой перстень и поясную пряжку, завернутые в пурпурного цвета покров, и отдал ей, и сказал: «Прими это и береги, и господь да будет между мной и тобой, пока на то воля его», и сказал ей и другие сокровенные слова. И, выйдя из брачного покоя, удалился в свою спальню. И, взяв долю от богатств своих, ночью покинул дом и, придя к пристани, увидел корабль, готовящийся плыть на восток. Он взошел на этот корабль и прибыл в Магналию, город Лаодикии сирийской.[427] Сойдя на берег и помолившись господу, Алексий сказал: «Господь бог, сотворивший небо, землю и море и спасавший меня от чрева матери моей, спаси и ныне от суетной жизни сей и удостой меня вкусить благ твоих со всеми угодниками твоими, ибо ты милостивый, Спаситель, и мы славим тебя во веки веков». И, встав с молитвы, он в тот же час встретился с погонщиками ослов и следовал за ними до тех пор, пока не пришел в Эдессу месопотамской Сирии.[428] Там находится нерукотворная икона святого и царственного образа господа нашего Иисуса Христа, которую он дал Авгарю,[429] когда во плоти пребывал на земле. И, войдя в город, Алексий продал все, что у него было, и роздал деньги бедным. И, облекшись в нищенское рубище, сел, прося подаяния, в притворе[430] храма во имя владычицы нашей пресвятой богородицы. Он наблюдал строгий пост и еще более строгое бдение. Ибо от воскресения до воскресения причащался святых и чистых тайн Христовых. Ел же две унции[431] хлеба, а две унции воды были ему питьем, и всю неделю он жил в воздержании, а ночи проводил бодрствуя. Все, что ему подавали, Алексий раздавал нищим. И лицо свое преклонял к руке, а сердце пребывало постоянно с господом. Мать его с самого дня свадьбы затворилась в спальне своей и, оставив открытым только одно оконце для света, постелила себе на полу вретище, посыпала его пеплом и, так лежа, говорила: «Я не встану отсюда, пока не узнаю, что сталось с моим единственным сыном». И невестка, стоя рядом со свекровью, говорила: «Не отойду от тебя до последнего воздыхания своего, но как пустыннолюбная и единомужняя горлица не брачуется с другим, когда друг ее попал в сети охотника, но ожидает его, сетуя в пустыне, так и я сохраню верность мужу моему и буду ждать, пока не узнаю, что с ним сталось и какое избрал себе житие».　

И вот в Риме, когда Алексий уже покинул его, начались поиски его. Так как Алексия не нашли, отец послал на розыски всех своих рабов. Они прибыли в Эдессу, город месопотамской Сирии, и подали Алексию милостыню, не признав его. И, взглянув на них и узнав их, Алексий восславил бога и сказал: «Благодарю тебя, господи боже, что удостоил меня твоего святого имени ради принять подаяние от собственных рабов моих». И все рабы вернулись в Рим и возвестили своему господину, что нигде не нашли сына его. А жена Алексия с того часа, как он оставил ее в брачном покое, как его искали и не нашли, затворилась в спальне его, и у окна, где он всегда сидел и читал, постелила вретище — «до времени, пока господь не призрит на меня, и я не узнаю, что сталось с мужем моим». Равно и мать его скорбела и молилась, лежа на вретище и говоря: «Господи боже мой, призри на меня и открой, что сталось с моим единственным сыном». Отец его проводил дни в великой печали и слезах и неустанно молил бога открыть ему, где сын его. Но ни отцу, ни матери не было даровано откровения о сыне, и они смирились, поручив все воле божией, однако забота и скорбь никогда не отступали от них.　

Когда раб божий Алексий провел 17 лет в притворе храма во имя пресвятой владычицы нашей богородицы, угождая господу богу своему, пресвятая и пречистая богородица является во сне просмонарию[432] и говорит ему: «Введи человека божия внутрь храма моего, ибо он достоин царствия небесного — молитва его как мирро благовонное, и как венец на главе царей, так почивает на нем дух святой; как солнце освещает мир, так воссияла жизнь его пред ангелами господними». Услышав это, просмонарий вышел, чтобы отыскать человека божия, и, не найдя его, возвратился, моля пресвятую богородицу открыть ему, кто этот человек божий. Снова пречистая богородица является ему во сне, говоря так: «Нищий, который сидит при дверях этого храма моего, — се человек божий». Просмонарий тотчас входит в притвор, и, увидев его, берет за руку, и вводит в храм, и с того времени служит ему, и весьма чтит его. И молва о жизни человека божия Алексия прошла по всей той земле. Когда Алексий понял, что святость его открылась всем, он бежал из города Эдессы, и, придя в Лаодикию, взошел на корабль, и задумал отправиться в киликийский город Таре,[433] ибо там его никто не знал. И вот на корабль налетел бурный ветер, и по смотрению божию корабль занесло в Рим.[434] Выйдя на берег, Алексий сказал: «Жив господь бог мой. Никому более я не буду обузой, но приду в дом отца моего, ибо домашние меня не признают». И вот он встретил отца своего (тот учреждал в доме своем столы для нищих), который шел из дворца со свитой своей, и приветствовал его, говоря: «Раб божий, окажи милость захожему нищему и дай мне угол в доме своем, чтобы мне напитаться крохами, падающими от стола рабов твоих, и бог благословит дни твои, и дарует тебе царствие небесное, и кровным твоим, пребывающим в странствии, пошлет благословение господь мой Иисус Христос, и исполнит тебя надежды о них». И, услыхав о кровных на чужбине, Евфимиан тем горячее пожелал принять такого нищего, ибо вспомнил про единственного сына своего. Он привел нищего в дом и, созвав всех рабов, сказал им: «Кто из вас хочет услужать ему? И, жив бог, он получит свободу и наследует от имения моего. Дайте нищему место в сенях дома моего, чтобы, входя и выходя, я мог видеть его, еду и питье носите ему от моего стола и не обижайте его, если ему что понадобится, но с готовностью следуйте приказанному вам». И Алексий оставался на месте, отведенном ему. А когда наступил вечер, рабы стали мучить его, посмеваясь над ним и глумясь. И одни толкали его ногами, другие били, третьи выливали ему на голову помои. Человек божий Алексий, прозрев в этом диавольское наущение и злобу ненавистника добра, принимал все с радостью, готовностью и смирением, повторяя про себя слова: «Твердо уповал я на господа, и он приклонился ко мне и услышал вопль мой. Извлек меня из страшного рва и из тинистого болота, и поставил на камне ноги мои, и утвердил стопы мои».[435] Снося все это, человек божий Алексий, в радости сердца своего еще 17 лет неузнанный в отчем доме своем, терпел насмешки, брань, побои и обиды. Когда же богу было угодно взять доверенное им Алексию сокровище,[436] тот говорит услужающему ему рабу: «Ты всегда был ко мне добр, брат, дай мне теперь харатью трость[437] и чернила, чтобы мне сделать запись». Раб принес все, что он потребовал. И, взяв харатью, человек божий записал на ней всю жизнь свою и сокровенное, знаемое отцом его и матерью его, и слова, сказанные жене в брачном покое, и что подарил ей золотой перстень и поясную пряжку, завернутые в пурпурного цвета покров. И записал все, чтобы отец и мать узнали, кто это, и увидели, что он сын их Алексий. В один из дней — это было воскресение — до его отшествия к господу, после священной литургии,[438] когда народ причащался святых и чистых тайн, а в присутствии священных римских императоров и архиепископа Маркиана[439] от престола изошел невидимый глас: «Придите ко мне все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас».[440]Страх и восторг объяли всех, и люди пали на лицо свое и многажды повторяли: «Господи, помилуй». И снова от престола изошел другой невидимый глас: «Ищите человека божия, чтобы он помолился о Риме и обо всем народе, и все устроится вам благо, ибо в пятницу на рассвете человек божий разрешится от плоти своей». В четверг вечером все собрались в храме святого первоверховного апостола Петра и просили бога открыть им человека божия. Во время молитвы той снова был невидимый глас: «В доме Евфимиана человек божий и останки его, и там ищите». Тогда божественные императоры обратились к Евфимиану и сказали: «Такая благодать в доме твоем, а ты не открыл нам этого?». Евфимиан сказал: «Жив господь бог мой, я ничего не знаю». И, призвав ведающего домом его, он сказал: «Кто из товарищей твоих имеет такую благодать?». Раб ответил: «Жив господь бог мой, не знаю такого, господин, ибо все — весьма дурны». Тогда божественные императоры велели отправиться в дом Евфимиана и там искать человека божия. Евфимиан тотчас приказывает приготовить для приема их престолы и седалища и встретить их зажженными светильниками и воскурением фимиама. Когда императоры, архиепископ и весь синклит вступили в дом его, в полном молчании начались поиски в покоях Евфимиана. А мать человека божия завесила оконце свое, чтобы никто ее не видел, и говорила: «Что это за смятение, что за шум и что это говорят?». И невестка ее из высокого покоя своего тоже заметила всех людей и поднявшуюся суету и вопрошала о том же. Прислуживавший человеку божию Алексию сказал владыке своему: «Господин мой, не тот ли нищий, которому ты дал меня в услужение, человек божий, ибо я видел великие и дивные знамения того. От воскресения до воскресения он причащался святых и пречестных тайн и ел две унции хлеба, а две унции воды были ему питьем. И всю неделю он жил в воздержании, а ночи все проводил бодрствуя. Иные из рабов твоих весьма мучили его — били ногами, посмевались над ним и глумились, иные выливали на голову его помои, а он все сносил с радостью». Услышав это, Евфимиан тотчас идет к человеку божию и обращается к нему, а тот уже не слышит его. И, открыв лик Алексия, увидел, что он сверкает, как лик ангела, а рука его держит харатью. Евфимиан прикоснулся к харатье, желая взять ее, чтобы увидеть, что написано на ней, а святой не отдавал ему харатью. И тогда он подошел к божественным императорам и сказал им: «Мы нашли, кого искали». И потом рассказал: «17 лет назад я принял в дом свой нищего» — и передал им по порядку все происшедшее и то, что святой почил и держит харатью в руке своей и, мол, «не отдает мне ее». Тогда божественные императоры велят постлать ложе и положить на него святые его останки. Все это было тотчас сделано, и все встали, императоры, архиепископ и весь синклит. И императоры приблизились к ложу, говоря: «Раб господень, мы, хотя и грешники, — цари, а этот муж — отец императоров и всего города. Отдай нам эту харатью, чтобы мы увидели написанное на ней и узнали все о тебе». Тогда Алексий отдал им харатью, а они, взяв, вручили ее хартуларию[441] святейшей церкви Аэтию. И, когда императоры, архиепископ и Евфимиан сели, тот стал читать. Было глубокое молчание, и все безмолвствовали во время его чтения, а когда он дошел до упоминаний об отце, матери и жене Алексия и до слов о том, как святой дал ей золотой перстень и поясную пряжку, завернутые в пурпурного цвета покров, Евфимиан тотчас поднялся с места, разорвал на себе одежду, стал рвать волосы на голове и терзать седины свои. И бросился к честным останкам и припал к груди святого. И целовал его любовно, говоря: «Увы, сладчайшее дитя мое, зачем ты так сделал и навел на душу мою великую печаль и нескончаемое страдание! Увы, свет моих очей! Столько лет я прожил одиноким, ожидая, когда услышу голос твой или весть о том, что с тобой сталось. И ты не открылся мне. Увы, утешение и отдохновение старости моей! Что мне делать с печалью сердца моего? С этого дня я сильнее восплачу в раненой душе своей, ибо всякий день видел тебя униженным в родительском доме твоем. И ты не открылся мне, чтобы я знал, кто ты». А мать его, услышав, что это сын ее, выбежала из спальни своей, как львица из клетки. Она наносила себе удары и терзала волосы и разодрала одежды свои, и с распущенными волосами подбегала ко всем, призывая дать ей приблизиться и обнять честное тело сына своего, ибо в покое было великое множество народа. Она громко взывала ко всем, говоря: «Увы, мужи! Расступитесь, дайте взглянуть мне на любезного и желанного моего сына и хотя на краткое время усладиться ликом его. Увы, братья, расступитесь, дайте взглянуть мне на мое единственное дитя, чтобы сбылась надежда моя. Увы, мужи, расступитесь, дайте взглянуть мне на ягненка моего, на птенца гнезда моего, на вскормленного молоком моим, на труды рук моих!». И, припав к груди честного мужа, она любовно целовала его и, взывая ко всем, говорила: «Увы, сладчайшее дитя мое, зачем ты так сделал и навел великую печаль на душу мою. Ты видел, что всякий день я так убивалась, и не открылся мне! Увы, мое утешение! Столько лет ты был одинок, и как чужой жил в родительском доме, и не открылся мне! Увы, что мне делать, на что ныне уповать?». В черных одеждах вошла жена его и припала к груди святого. Она тоже говорила со слезами: «Увы, одинокий мой горлик, сколько лет я прожила из-за тебя в одиночестве, ожидая, что услышу голос твой или весть о том, что с тобой сталось. И ты не открылся мне. Сегодня я стала вдовицей, и ныне не на что мне больше уповать и некого ожидать и незачем терпеть. С этого дня я восплачу в раненой душе своей». А окружающие были умилены слезами их, и все заплакали. Тогда божественные императоры и архиепископ приказывают поставить ложе в середине города. После этого тотчас стал стекаться народ, чтобы поклониться честным и святым останкам. Страждавшие неисцелимыми недугами, взглянув на святого, разрешились от всех скорбей своих — немые заговорили, слепцы прозрели, одержимые демоном стали здоровы, прокаженные очистились и всякая иная болезнь отошла от них. Императоры, увидев эти чудеса, удивились и понесли ложе на плечах своих, да освятятся от честных останков человека божия Алексия. И отец его, и мать его шли по обе стороны ложа, а жена в великой печали, ударя себя в грудь, следовала за ложем. Толпы народа теснились вокруг, и люди давили друг друга, и мешали идти тем, кто нес ложе. Тогда императоры велят метать на дорогу золотые и серебряные монеты, чтобы отвлечь народ туда. Но никто не обращал на деньги внимания, и все устремлялись к ложу с останками святого. Потому несшие ложе с трудом дошли до храма святого Вонифатия. Там они поставили ложе на семь дней, и отец, и мать, и жена Алексия пребывали при нем. И императоры, сделав серебряный ковчег, похоронили в нем останки святого марта 17-го дня. А было это в правление божественных императоров ромейских Аркадия и Гонория и в архиепископство Маркиана. И толпы верно сходились к ковчегу семь дней, и на седьмой день при стечении всего народа мощи стали струить благовонное мирро. Все, кто брал от него, избавлены были от скорбей своих, прославляя отца и сына с безначальным святым духом ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Текст переведен по изданию:

Margarete Rosier. Die Fassungen d. Alexius = Legende. Wien — Leipzig, 1905=Wiener Beitrage z. Englischen Philologie, XXI.