Византийские легенды

Житие и предания аввы Даниила

Авва[497] Даниил пресвитер Скита[498] случился в Фиваиде[499] вместе с одним учеником своим. И на возвратном пути они плыли по реке и приблизились к какому-то селению: старец велел морякам остановиться здесь. И старец говорит: «Сегодня мы останемся тут». Ученик его стал роптать, говоря: «До каких пор мы будем скитаться с места на место? Вернемся в Скит». Старец отвечает: «Нет. Сегодня останемся тут». И посреди селения того собрались странники. Брат говорит старцу: «Разве богу угодно, чтобы мы сидели здесь как собратья их? Пойдем хотя в часовню». Старец говорит: «Нет. Я буду сидеть здесь». И они просидели там до позднего вечера. И брат начал воинствовать против аввы, сказав: «Из-за тебя я помру». Когда они так препирались между собой, пришел какой-то старец мирянин высокого роста, совсем седой, весьма древний годами с вершей в руках.[500] Увидев авву Даниила, он обнял его и стал со слезами лобзать стопы его; приветствовал он и ученика аввы и говорит им: «Приказывайте».　

Старец этот держал также факел и обходил улицы того селения в поисках странников. И вот, взяв авву Даниила, и ученика его, и остальных странных, которых встретил, он привел их в дом свой, и налил воду в чан, и омыл ноги ученика и старца. Ни в доме у себя, ни где в ином каком месте не имел он никого близкого, кроме единого бога. И поставил перед ними стол, а когда они поели, бросил оставшиеся куски псам, бывшим в этом селении. Ибо таков был его обычай, и от вечера до раннего утра он не отпускал от себя ни одной души. Старец уединился с аввой, и до самого рассвета они сидели и со слезами вели душеспасительную беседу. Поутру, обнявшись, старцы расстались.　

На дороге ученик поклонился авве Даниилу, говоря: «Сделай милость, отец, скажи, кто этот старец и откуда он тебе знаком?». А авва не пожелал ответить. Брат снова поклонился, говоря: «Ты ведь многое что поверял мне, почему же не поверяешь на сей раз?». Авва не пожелал рассказать ему о старце, так что брат опечалился и не говорил с аввой до самого Скита.　

Вернувшись в свою келию, брат, как обычно в одиннадцатом часу, не подал старцу поесть, а старец соблюдал это время трапезы во все дни жизни своей.　

Когда наступил вечер, старец взошел в келию этого брата и говорит ему: «Почему, дитя, ты заставил отца своего умирать с голоду?». Тот отвечает: «У меня нет отца. А если б был, он любил бы свое дитя». Авва говорит: «Дай мне поесть», и берется за дверь, чтобы открыть ее и выйти, но брат успевает удержать авву, и лобызает его, и говорит: «Жив господь, не пущу тебя, если не скажешь мне, кто тот старец». Брат не мог видеть, чтобы авва был чем-нибудь опечален, ибо весьма любил его.　

Тогда старец говорит: «Приготовь мне немного поесть, и скажу». И, когда старец кончил есть, он говорит брату: «Учись склонять голову, ибо из-за речей твоих в той деревне я не хотел тебе ничего поведать. Смотри, не повторяй того, о чем сейчас услышишь. Старец тот зовется Евлогием, по ремеслу он камнесечец. Каждодневно от трудов рук своих он получает один кератий[501] и до вечера ничего не ест. А вечером возвращается в деревню, и приводит в дом свой всех странников, которых встречает, и кормит их, а что остается, бросает, как ты видел, псам. С самой юности своей и по сей день он камнесечец. В его сто, если не более, лет бог дарует ему силу молодого, и каждодневно вплоть до сего дня он зарабатывает свой кератий.　

Когда мне не было и сорока лет, я пришел в эту деревню, чтобы продать рукоделие свое, а вечером явился он и, пригласив по своему обычаю меня и бывших со мною братьев, принял нас в доме своем.　

Побывав там и увидев добродетель старца, я стал по неделям поститься, прося бога даровать ему более денег, дабы возможно было Евлогию благодетельствовать многих. После трех седмиц поста я лежал едва живой от воздержания и вот вижу, как некто, похожий на святителя, подходит ко мне и говорит: „Что с тобой такое, Даниил?". И я говорю ему: „Я обещал Христу, владыка, не есть хлеба, пока не услышит молитвы моей об Евлогии-камнесечце и не пошлет ему богатство, дабы возможно ему было благодетельствовать многих". А он говорит мне: „Нет. С него достаточно". Я отвечаю: „Недостаточно. Дай ему больше, чтобы через него все славили святое твое имя". А он отвечает мне: „Говорю тебе, что с него достаточно. Если хочешь, чтобы я добавил, стань поручителем за душу его, что она не соблазнится, если Евлогий разбогатеет, и тогда добавлю". Я говорю к нему: „Из рук моих взыщи душу его".[502]　

И чудится мне, будто мы в церкви во имя святого Воскресения, и младенец сидит на пречестном камне, и справа от него стоит Евлогий. И младенец посылает ко мне одного из стоящих вокруг него, и говорит мне: „Ты поручитель за Евлогия?". Я отвечаю: „Да, владыка". И снова он говорит: „Скажите ему, что я спрошу за поручительство". И я говорю: „Знаю, владыка. Только умножь дары свои Евлогию".　

И тут я вижу, как двое каких-то мужей полными пригоршнями мечут в пазуху Евлогия монеты, и все, что они бросали, оставалось в ее складках. Пробудившись, я понял, что молитва моя услышана, и восславил бога. Евлогий же, придя к месту, где он трудился, ударяет по какой-то скале и слышит, что внутри она полая, и находит небольшое углубление, и снова ударяет, и видит набитую монетами пещеру. Удивившись, он говорит в душе своей: „Деньги эти положены израильтянами. Что делать? Если я принесу их в деревню, об этом узнает архонт,[503] он заберет деньги, и мне будет не сдоброватъ.[504] Разумнее уйти в места, где меня никто не знает". И, наняв мулов будто бы для перевозки камней, он ночью свез деньги к реке и оставил свое доброе ремесло странноприим- ства, которым каждодневно занимался, и, сев на корабль, прибыл в Византий.　

Тогда царствовал Юстин, дядя Юстиниана.[505] Евлогий дает много денег императору и вельможам его, чтобы стать эпархом священного претория.[506] И он купил большой дом, который вплоть до сегодняшнего дня зовется египетским. Спустя два года я снова вижу во сне того младенца в церкви во имя Воскресения и говорю в душе своей: „А где Евлогий?". И немного спустя при моих глазах какой-то эфиоп влечет Евлогия прочь от младенца. Пробудившись, я говорю в своей душе: „Горе мне, грешному. Что я наделал? Сгубил свою душу". И, взяв суму свою, я пошел в селение, чтобы продать свое рукоделие и дождаться обычного прихода Евлогия. Но и поздним вечером никто не подошел ко мне. И тогда я встаю и прошу одну старицу, говоря ей: „Амма,[507] достань для меня три хлебца, потому что я сегодня не ел". Она говорит: „Ладно", и пошла, и принесла мне немного поесть, и протянула, и преподала мне духовное назидание, говоря: „Тебе не ведомо, что монашеский чин требует воздержания во всем“ и многие другие назидания. И я говорю ей: „Что ты мне присоветуешь сделать, ибо я пришел продать свое рукоделие?". Она мне сказала: „Хочешь продать свой товар, не приходи в селение так поздно, хочешь быть монахом, иди в Скит". Я говорю ей: „Право, прости меня, но нет ли в этой деревне богобоязненного человека, который покоил бы странных?". Она в ответ: „Что ты сказал, почтенный авва? У нас тут был один камнесечец, который много благодетельствовал странных. И бог, увидев дела его, воздал ему, и теперь он стал патрикий".[508]　

Услышав слова ее, я говорю в душе своей: „Я повинен во всем". И, сев на корабль, отправляюсь в Византий. И спрашиваю, где тут дом египтянина. Мне его показывают, и я сажусь у ворот в ожидании, когда Евлогий выйдет. И вижу его в великой роскоши и кричу ему: „Будь добр, я что-то хочу тебе сказать". А Евлогий не обратил на меня внимания, а люди из его свиты стали бить меня. И опять, растолкав их, я подошел, и снова они били меня. Так я делал четыре седмицы и не смог поговорить с ним. Тогда, отчаявшись, я ушел, и пал перед дверьми храма богородицы, и в слезах говорю: „Господи, разреши меня от поручительства моего за этого человека, иначе я вернусь в мир“. Говоря так в мыслях своих, я впал в дрему, и привиделось мне, будто поднялось великое смятение и люди закричали: „Идет владычица". И перед ней шли мириады мириад и тысячи тысяч. И я вскричал, сказав: „Смилуйся надо мной". Она остановилась и говорит мне: „Что у тебя?". Я говорю ей: „Я поручился за Евлогия эпарха. Разреши меня от этого поручительства". Она сказала: „Не мое это дело. Как хочешь, выполни свое поручительство". Пробудившись, я говорю в своем сердце: „Пусть я умру, но не отойду от ворот". И когда эпарх вышел, я закричал. Тут ко мне подбегает привратник и бьет меня до тех пор, пока все мое тело не покрывается ранами. Тогда, отчаявшись, я говорю в душе своей: „Пойду в Скит, если будет ему угодно, бог спасет Евлогия". Я отправился в гавань, нашел александрийский корабль и взошел на него, чтобы добраться до монастыря. Едва взошедши, с отчаяния лег и вижу во сне, будто я снова в церкви во имя святого Воскресения, и младенец тот сидит на священном камне и гневно смотрит на меня, так что я от страха перед ним дрожу, как лист, и не могу произнести слова, ибо сердце мое оцепенело. Младенец говорит мне: „Ты отступился от своего поручительства". И приказывает двоим из окружающих его повесить меня со связанными за спиной руками, а мне говорит: „Не ручайся превыше возможного для тебя и не перечь богу". Но я висел и не мог произнести слова. И вот раздался глас: „Идет владычица". И, увидев ее, я исполнился смелости и тихо говорю ей: „Смилуйся надо мною, владычица мира". Она говорит: „Что тебе вновь надо?". Я говорю ей: „Я терплю кару, ибо поручился за Евлогия". Она говорит мне: „Я заступлюсь за тебя". Я вижу, что она отошла и припала к ногам того младенца. И младенец говорит мне: „Больше не делай так". Я говорю: „Не буду, владыка, Я просил того ради, чтобы от Евлогия была польза людям. Прости прегрешение мое". И по велению младенца меня освобождают. „Ступай в свой монастырь, а я, не бойся, возвращу Евлогия к прежней жизни его". И, пробудившись, я тотчас возликовал великим ликованием, ибо освободился от своего поручительства и отплыл, благодаря господа.　

Три месяца спустя услышал я, что император Юстин умер и воцарился Юстиниан. И восстают на него Ипат, Дексикрит, Помпий и эпарх Евлогий.[509] Трое из них были казнены, и все их имущество расхищено; достояние Евлогия тоже было расхищено, а ночью он тайно оставляет Константинополь. Император приказывает убить Евлогия, где бы его ни нашли. И тогда он бежит в свою деревню и переодевается в одежду, какую носят поселяне.　

И вся деревня сходится посмотреть на него, и люди говорят ему: „Мы слышали, что ты теперь патрикий". И он отвечает: „Будь это я, я бы знал вас. Есть другой Евлогий родом отсюда, а я ходил в святые места".　

И он опамятовался и говорит к себе: „Смиренный Евлогий, очнись, возьми свой молот и веди меня. Нет ведь здесь царских палат, и ничто тебе не вскружит голову". И, взяв свой молот, он пошел к скале, где был клад, и, трудившись до шестого часа, ничего не нашел и стал вспоминать о яствах, о своей свите, о прельщениях тех и снова стал говорить в душе своей: „Пробуди меня, ибо вновь я в Египте". И мало-помалу святой младенец и владычица богородица вернули его к прежней жизни, ибо бог справедлив и не забыл ему прежде совершенных трудов.　

Несколько времени спустя случился я в той деревне, и, гляди, вечером он пришел и повел меня с собой по обычаю своему. И, едва увидев его, я стал вздыхать и со слезами сказал: „Как велики дела твои, господи, все ты устроил премудро. Кто бог так великий, как бог наш, из праха подъемлет он бедного, из брения возвышает нищего? Унижает и возвышает. Кто может исследить чудеса твои, господи боже?!".[510] Я, грешный, попытался и едва не обрек аду душу свою. Принеся воды, Евлогий по обыкновению омыл ноги мои и поставил предо мной стол. И, когда мы поели, я говорю ему: „Как живешь, авва Евлогий?". Он отвечает: „Помолись обо мне, авва, ибо я нищ, и пусты руки мои". А я сказал ему: „О, лучше б тебе было не владеть тем, чем ты владел!". Он говорит мне: „Почему, почтенный авва? Когда я чем тебя обидел?". Я говорю: „Чем только не обидел!". Тогда я все рассказал ему. Мы оба заплакали, и он говорит мне: „Помолись, чтобы бог послал мне богатство, ибо отныне не согрешу". А я говорю ему: „Право, дитя, не жди, чтобы господь, пока ты в мире этом, доверил тебе больше кератия". И, смотри, в течение столького времени бог каждодневно давал ему выручить кератий.　

Вот я и рассказал тебе, откуда знаю Евлогия. А ты не повторяй никому».　

Это поверил авва Даниил ученику своему, после того как они ушли из Фиваиды. Должно дивиться человеколюбию божиему, тому, как в краткое время для блага того мужа он высоко вознес его и столь же потом унизил. Помолимся же, чтобы познали смирение, убоявшись господа и спасителя нашего Иисуса Христа и сподобились милости пред страшным судилищем его по молитвам и заступничеству владычицы нашей богородицы приснодевы Марии и всех святых. Аминь!　

Жил в великой Антиохии один золотых дел мастер по имени Андроник. Он взял в жены некую Афанасию, и подлинно в сообразии с именем стала она бессмертной[511] благодаря делам своим. Андроник был весьма богобоязнен и исполнен добродеяний. Супруги владели большим богатством и все свое достояние разделили на две части — одна была предназначена нищим и монашествующим, а вторая — для уплаты подати и для своих нужд. У них было двое детей: сын, которого назвали Иоанном, и дочь, нареченная Марией. И они предуставили себе не сходиться больше друг с другом и всецело предаться трудам и делам милосердия.　

В один из дней блаженная Афанасия вошла в дом взглянуть на детей своих, и застала их сильно занемогшими, и, напугавшись, легла вместе с ними на постелю, и обняла их. Андроник, войдя и застав ее там, начал пенять ей, зачем она спит. Афанасия сказала: «Не сердись, господин мой, ибо дети наши занемогли». Прикоснувшись к ним, он убедился, что дети в жару, и со стенанием отошел, говоря: «Да будет воля божия». И удалился из города, чтобы помолиться в храме во имя святого Юлиана. В середине дня Андроник слышит плач и крики в доме своем и, прибежав, видит, что оба ребенка его умерли. И, войдя в домашнюю молельню, он пал перед образом Спасителя, говоря: «Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, господь взял. Как угодно было господу, так и сделалось. Да будет имя господне благословенно[512] отныне и вовеки». Жена же его просила себе смерти. Сошлась немалая толпа, чтобы схоронить детей Андроника и Афанасии, и снесли их на кладбище, и положили рядом с родителями Андроника при храме во имя святого мученика Юлиана.　

Среди ночи блаженной Афанасии, спавшей в храме во имя святого Юлиана, этот мученик предстал во сне в образе монаха и говорит к ней: «Зачем тревожишь покоящихся здесь?». Она сказала: «Господин, не огорчайся на меня, ибо я в горе. Ведь сегодня я схоронила здесь разом обоих своих детей». Мученик говорит к ней: «Сколько лет им было?». Она сказала: «Двенадцать лет одному, а другому десять». Он говорит ей: «Зачем же ты плачешь по ним? Лучше бы оплакивала свои грехи! Ибо, говорю тебе, как естество человеческое требует пищи, так и младенцы в судный день[513] просят себе у Христа благ грядущей жизни со словами: „Неумытный судия, ты лишил нас земных радостей, не лиши и небесных“». Эти слова подвигли Афанасию претворить печаль в радость, и она говорит: «Зачем я плачу, если дети мои обитают небеса?». И, оборотившись, стала искать явившегося ей монаха, и не нашла, и зовет привратника, и говорит ему: «Где авва, который вошел сюда?». Тот отвечает: «Видишь, двери заперты, а говоришь: „Где тот, кто только что вошел сюда?"». И он понял, что Афанасии было видение. Афанасия в страхе ушла в дом свой и рассказала о том, что видела, Андронику. И говорит ему: «Право, господин мой, когда дети наши были еще живы, я хотела тебе это сказать, но боялась, а теперь скажу, если тебе угодно выслушать меня. Отпусти меня в монастырь, чтобы мне оплакать грехи свои». Андроник говорит ей: «За седмицу обдумай решение свое, и, если не отступишь от него, мы об этом поговорим». Она пришла снова и повторила то же самое.

Тогда блаженный Андроник зовет своего тестя и вверяет ему все их имущество, говоря: «Мы уходим на моление в святые места. Если нас пристигнет смерть, ради бога, распорядись имением этим и, прошу тебя, сотвори благо душе своей — учреди больницу и странноприимный дом для монахов». И он освободил рабов своих и рабынь, и дал каждому долю от имущества, и, взяв с собой немного добра и двух мулов, ночью вместе с женой своей ушел из города. Блаженная Афанасия, издали взглянув на дом свой, подняла глаза к небу и сказала: «Бог, рекший Аврааму и Сарре: „Пойди из земли твоей, от родства твоего",[514] сам путеводи нас в страхе твоем. Ибо вот мы оставили дом наш открытым ради имени твоего; не закрывай перед нами двери царствия твоего». И оба пошли прочь в слезах. Достигши святых мест, они поклонились им, посетили многих отцов и вступили в александрийский храм во имя святого Мины. Около девятого часа блаженный Андроник видит, как один мирянин ссорится с монахом, и говорит мирянину: «За что ты обижаешь авву?». Мирянин отвечает: «Владыка, он нанял у меня мула, и я говорю ему: „Сейчас отправимся в Скит, чтобы нам, свершив весь путь ночью, к шестому часу утра добраться до места, а он не хочет"». Блаженный Андроник говорит: «Есть у тебя еще один мул?». Мирянин отвечает: «Да». Блаженный Андроник говорит ему: «Сходи, приведи мула — я его у тебя нанимаю, потому что тоже направляюсь в Скит». Андроник говорит жене своей: «Побудь здесь в храме святого Мины, пока я схожу в Скит, чтобы получить благословение отцов, и вернусь». Блаженная Афанасия говорит ему: «Возьми меня с собой». Андроник отвечает: «Женщине нельзя ходить туда». Она со слезами говорит ему: «Ты ответишь пред святым Миной, если останешься там, пока не устроишь меня в монастырь». И они обнялись, и Андроник отправился в Скит, и, поклонившись отцам, услышал об авве Данииле. Уйдя из Скита, с великим трудом он сошелся с аввой Даниилом и все поведал старцу. И старец говорит: «Ступай и приведи жену свою, и я дам тебе письмо, и ты отдашь жену в Тавенниский монастырь, что в Фиваиде».[515] Андроник сделал по слову его и привел жену свою к старцу, и они услышали от него слово спасения. И он написал в Тавенниский монастырь, и отпустил их. Когда Андроник воротился, старец дал ему монашескую одежду, наставив его в иноческом житии. И Андроник оставался у него двенадцать лет. По их прошествии он попросил старца отпустить его в святые места. Тот, помолившись за Андроника, отпустил его. На пути своем туда Андроник присел под деревом отдохнуть от зноя (это было в Египте) и, гляди, по строению божию в мужском платье идет жена его, ибо и она направлялась в святые места. И они приветствовали друг друга. Голубка признала супруга своего, а ему как же было признать ее, когда вся красота Афанасии увяла и женщина стала черна, как эфиоп?! И вот она говорит ему: «Куда направляешься, авва?». Он отвечает: «В святые места». Опять она говорит: «И я направлюсь туда: пойдем вместе, но не будем разговаривать друг с другом, будто идем врозь». Он сказал: «Как тебе угодно». Афанасия говорит ему: «Не ученик ли ты аввы Даниила?». Андроник отвечает: «Да». «А звать тебя не Андроником?». «Андроником», — отвечает он. Афанасия сказала: «Молитвы старца будут сопутствовать нам». Андроник говорит: «Аминь».　

Поклонившись святым местам, они возвратились в Александрию, и авва Афанасий говорит авве Андронику: «Хочешь, будем жить в одной келии?». И тот говорит: «Да, но вперед хочу получить благословение старца». Авва Афанасий говорит: «Ступай, я буду ожидать тебя в монастыре на 18-й миле[516] и, если вернешься, как и прежде на пути, будем наблюдать молчание. А если старец не одобрит этого, не приходи. Я останусь в обители на 18-й миле». Андроник, вернувшись, в страхе божием провел с Афанасией еще двенадцать лет и не признал ее.　

Часто посещал их старец и вел с ними спасительные для души беседы. И вот однажды он побыл у них, и уже простился, и отправился восвояси, но не успел дойти до монастыря святого Мины, как его догнал авва Андроник, говоря: «Авва Афанасий отходит к господу». И, возвратившись, старец видит, что тот отходит. Авва Афанасий начал плакать, а старец говорит ему: «Почему вместо того, чтобы радоваться своему отшествию ко Христу, ты плачешь?». Тот отвечает: «Я плачу только из-за аввы Андроника. Но окажи милость: когда схоронишь меня и в головах у меня найдешь таблички,[517] прочитай их и вручи авве Андронику». После молитвы авва Афанасий приобщился и почил во господе. Пришли обрядить его и увидели, что авва Афанасий — женщина, и это стало известно всей лавре. Старец велел созвать отцов из Скита и из внутренней пустыни: сошлись все монахи из александрийских лавр и собрались все жители города. И скитские монахи по обычаю явились в белых одеждах и с ветвями. И понесли хоронить честные останки блаженной Афанасии, славя бога, даровавшего женщине столь великую стойкость. И старец оставался там седмицу после кончины блаженной Афанасии. По скончании ее он пожелал взять с собой Андроника, но тот не согласился идти, говоря: «Я окончу жизнь там, где и госпожа моя».　

И снова старец, попрощавшись, удалился и прежде чем достиг монастыря во имя святого Мины, его догнал какой-то брат, говоря: «Авва Андроник отходит». И снова старец велел созвать монахов из Скита, говоря: «Проводите авву Андроника». А они пришли, и застали его живым, и получили от него благословение, и он почил в мире.　

И великая распря случилась между отцами из монастыря на 18-й миле и из Скита: скитские иноки говорили, что это де наш брат, и мы возьмем останки его в Скит, чтобы молитвы святого обороняли нас. Так же говорили и монахи обители на 18-й миле, что мы де схороним его вместе с сестрой. Но монахов из Скита было больше. Архимандрит обители на 18-й миле говорит: «Сделаем по слову старца». А старец сказал, чтобы Андроник был схоронен в обители на 18-й миле. Иноки Скита не желали его слушать, говоря: «Старец уже выше мирского и всякой распри, мы же моложе и потому хотим мощей брата; довольно, что мы отдали авву Афанасия». Старец, видя, что поднимается великое смятение, говорит братьям: «Раз вы не слушаете меня, я останусь здесь, и меня похоронят с моими детьми». Тогда все успокоились. Андроника схоронили и говорят старцу: «Вернемся в Скит». И он сказал: «Дайте мне пробыть здесь седмицу после смерти брата», и они не стали перечить.　

Помолимся, чтобы нам по молитвам святых достичь добродетели аввы Афанасия и аввы Андроника. Аминь.

Текст переведен по изданию:

Сlugnet. Vie et récites de l'abbé Daniel. Revue de l'Orient Chrétien. Paris, 1900, V.