Властелин рек

ГЛАВА 4

Звеня сбруей, крепкий боевой конь Дмитрия Хворо-стинина въехал на курган. Воздев руку, воевода из-под рукавицы оглядел округу. Широкий седой Днепр, сверкая, как кольчуга на солнце, пересекал отороченные лесом сочно-зеленые луга. Русская конница вдали уже начала переправу — всадники, держась за гривы лошадей, плыли рядом с ними. На противоположном от них берегу уже виднелись посады Орши…

Иван Бутурлин, верный соратник Хворостинина, год назад сокрушивший Филона Кмиту под Настасьино, тоже въехал на курган, остановился.

— Казаки на стругах следом плывут. Ермак, атаман их, Дубровно пожег полностью, как ты и велел! — доложил он. Хворостинин, щурясь, убрал от лица руку, кивнул. Из-под шлема по его челу градом тек пот.

— Ударим сейчас и через Шклов двинемся скорее на Могилев, как и условились. Прикажи отставшим, дабы подтянулись!

Войско выступило молниеносно, едва из Москвы пришел государев приказ — совершить набег на литовские земли в направлении Могилева. Было приказано идти налегке, без обозов и пушек. Это означало одно — деревни и небольшие города, что должны были стоять на пути русского войска, подлежали разорению. Все это, согласно планам государя и его воевод, должно было задержать сборы Батория в новый (неизбежный) поход.

Хворостинин, руководивший походом, снова не стоял во главе полков — происхождение не позволяло. Вместо него первым воеводой назначили родовитого и молодого князя Михаила Катырева-Ростовского, но он, признавая военный талант героя битвы при Молодях, беспрекословно подчинялся ему. И сейчас, вместе с воеводой Романом Бутурлиным[5], в составе основного войска переплывал Днепр и выстраивал переправившихся ратников для наступления…

Вскоре над посадом Орши уже заклубился черный дым. До Днепра глухо доносились звуки пищальных выстрелов. К пологому песчаному берегу одна за другой пристали струги. Волжские казаки спешно покидали судна и, раскинувшись широкой толпой, шли на обреченную Оршу. Голые по пояс или в широких цветастых рубахах, во многих местах порванных и не единожды залатанных, они походили на разбойников. Но сейчас, вслед за своим атаманом Ермаком Тимофеевичем, пришли они на государеву службу, дабы вдоволь поживиться в походах. Вот он идет впереди, невысокий, крепкий, с густой светлой бородой, русые брови нависли над маленькими, с легким прищуром, глазами — внешне атаман мало чем отличался от своих собратьев.

Архип в просторной холщовой рубахе с закатанными по локоть рукавами, примкнувший с другими ополченцами к казакам, выйдя из струга, отстоялся, омочил голову и лицо холодной днепровской водой. Медлил, хмуро глядя на бушующее пожарище, на казаков, что все ближе подбирались к стенам слабо оборонявшейся крепости, на которую уже закидывали крюки. Мелко перекрестившись, Архип бросился следом за всеми…

Орша была взята сходу и подверглась страшному разорению. Подвергнув огню посад и уничтожив крепость, русское войско двинулось на Шклов, успев покинуть Оршу до наступления темноты.

Струги медленно шли по реке, от воды, пахнущей тиной, тянуло прохладой. Берег уже было совсем не видать — поднялся густой туман.

Казаки гребли умело, ровно, словно гладили веслами воду. Архип сидел в одном из стругов, вполуха слушал очередную небылицу казака Матвея Мещеряка.

С ним первым Архип нашел общий язык, когда воеводы приказали пешим ополченцам, среди которых и был Архип, примкнуть к казакам, дабы они могли быстро передвигаться на стругах и таким образом не отставать от конницы. Казаки подчинились приказу, но холодно, порой даже враждебно встречали чужаков, подшучивали злостно над мужиками, смеялись. Но Архип, с седеющей окладистой бородой да с настоящей боевой саблей, не вызвал у попутчиков презрения, даже наоборот, знающие толк в оружии казаки поглядывали на его саблю в узорных ножнах, кивали друг другу, а один, с вечно смеющимися глазами и открытым молодым лицом, сплюнув в воду, спросил, сверкая белоснежными зубами:

— Откуда саблю спёр, отец?

— Под Казанью добыл в честном бою. Трофей, почитай! — нехотя ответил Архип, закипая. Ежели этот казачонок еще съязвит что-нибудь, то придется хватать его за грудки и в воду бросать! А ссориться с казаками не хотелось. Но до этого не дошло. Услышав, что этот плечистый бородатый мужик когда-то бился под Казанью, казаки одобрительно загудели. Матвей Мещеряк, тот самый улыбчивый казачонок, позабыв про других прибывших с Архипом ополченцев, принялся с горящим взором расспрашивать о той давней, уже легендарной, войне, но Архипу совсем не хотелось ворошить прошлое, то славное время, от коего сейчас в его жизни уже ничего не осталось.

Когда смеркалось, войско остановилось и стало разбивать лагерь. Казацкие струги причаливали к берегу. Атаман Ермак, показавшийся Архипу очень отстраненным от всех казаков, что-то сказал своим есаулам, и те назначили своих дозорных, которые охраняли струги и уложенную в них различную справу. Также велено было каждому взять с собой заряженную пищаль и саблю. Мещеряк сам уложил весла, вынув их из уключин, спрятал топоры, сети, казакам, что были моложе его, велел достать снедь — кули с ячменем и бурдюки с квасом. Накинув на плечи с помощью кожаных ремней свои короткие пищали, прицепив к поясам сабли, казаки сошли на берег и начали разводить костры, чуть поодаль от остального государева войска.

Гомон, храп и ржание лошадей, смех, окрики слились в единый могучий звук. Хворостинин, спешившись, издали наблюдал за рассредоточивающимся вдоль берега войском. Прочие воеводы, участвующие в походе, стояли подле него.

— Завтра прибудем к Шклову, — молвил устало Хворостинин, по-прежнему не отводя взгляда от лагеря. — Оттуда до Могилева рукой подать. Настораживает, что до сих пор мы не встретили никакого сопротивления.

— Заманивают нас в ловушку? — предположил Катырев-Ростовский.

— Это может быть. У Могилева ждать, видимо, нам беды, — вздохнул долговязый Роман Бутурлин. — Все одно Передовой полк вести мне. Ежели что, станем отбиваться.

— Нет, нельзя вам вступать в бой. Ежели появится враг, тут же отводи людей! — повысив голос, велел Хворостинин и добавил уже тихо:

— Готовым надо быть ко всему. Отдыхайте, братцы. Завтра тяжелый день…

Русский лагерь был разношерстным. Казаки, иностранные наемники, служилые татары, стрельцы, дворяне — все они держались обособленно друг от друга, хотя в походе представляли единую силу. Архип и ополченцы сидели вместе с казаками у костров, варили в котлах каши и похлебки, делились друг с другом припасами. Архип стал угощать мужиков припасенными им сухарями. Казаки угостили его квасом. Прежде чем выпить, понюхал — не хмельное ли?

— Пей смело. Нам бражничать в походе запрещено, — угадал его мысли Мещеряк. Усмехнувшись, Архип отпил кислую влагу и передал сидящему рядом казаку. Другой, казак, что был напротив, увлеченно рассказывал:

— Бегу, стало быть, по полю! Гляжу! А они, татарва, за мной скачут!

— И чего? И чего? — нетерпеливо подгоняли его мужики. Ополченцы, хихикая, глядели на него с обожанием.

— О чем он? — спросил Архип у Мещеряка тихо — вещать казак начал, видимо, задолго до того, как Архип присел к костру.

— А, — небрежно махнул рукой ухмыляющийся Мещеряк, — Гришка Ясырь по десятому кругу сказывает, как бежал из татарского плена!

Архип почувствовал, как его вмиг окунуло в пучину воспоминаний — он в Новгороде, живет у кузнеца Кузьмы, и они принимают дома беженцев из татарского плена. И Белянка, еще девочка, тонкая, как осина, стоит на пороге их избы и лишь свои глубокие огромные глаза вскидывает робко на хозяев, задерживая любопытный взор на Архипе… Душу словно огнем опалило, и Архип мотнул головой, вдохнул поглубже, отвернулся. Мещеряк, кратко взглянув на него, заметил печать тоски на лице Архипа, но расспрашивать его ни о чем не стал.

— Кончай свою сказку уже! — ворчливо прохрипел на рассказчика пожилой казак Иван Карчига — голос его был таким, словно казак однажды перепил холодный воды и охрип на всю жизнь.

— Не мешай! — махнул на него рукой Ясырь, словно отогнал надоедливую муху. — Так вот, гляжу я, не то озерцо, не то болото, я и разобрать не успел! Ну, я уж лучше утону, думаю, чем обратно в плен к татарам пойду!

— Ой, — сокрушенно покачал головой Карчига, видимо, уже в сотню раз выслушивающий эту историю.

— Сорвал я камыш, оборвал с двух сторон. — Ясырь изображал темными мозолистыми пальцами, как он все это совершал. — Сунул в зубы и — плюх — в воду!

— С головой? — спросил кто-то из молодых казаков.

— А как же! С головой, трубку наверх! Дышу, стало быть, гляжу сквозь воду — татары подъехали, стоят, ждут! Ох, и долго они, нехристи, там топтались! А я дышу, думаю, проваливайте уже, мать вашу, так и эдак…

— Вот брехло! — не выдержав, хрипло выпалил Карчига. — В прошлый раз говорил, мол, они мимо прошли!

— Они и прошли! Ты до конца слухай, потом рот разевай! — возмутился Ясырь. Кто-то из мужиков свалился на землю от хохота. Смеялся и Мещеряк, поглядывая на Архипа. Тот сидел, улыбаясь, сумел отогнать мрачные мысли.

— Да я за все эти годы наслушался! От баек твоих мне нехристи татарские каждую ночь снятся! — натужно хрипел Карчига, надувая на шее синие вены.

— А ты посиди с мое в воде! С головой! Посиди! — стал кричать Ясырь, брызжа слюной.

— С чего? Я вместе с новгородскими ушкуйниками этих татар всю жизнь бил, и лучше бы помер, чем жопу свою под клеймо подставил!

Ясырь дернулся с места и сходу ударил Карчигу кулаком в лицо. Пока Иван поднимался, утирая кровь с лица, Ясыря уже держали мужики, а он дергался, силясь достать обидчика.

— Силы побереги, Гришка, — услышали все и обернулись. Мимо с прочими есаулами проходил сам Ермак, с усмешкой глядя на мужиков.

— Да он, да я, — остывая, начал оправдываться Ясырь. Атаман уже уходил, и столь короткое появление его разом охладило пыл казаков. Вскоре все уже сидели мирно и хлебали из одного котла горячее вязкое варево из ячменя. Архип потом еще долго вспоминал это мгновение, удивляясь тому, какую власть имеет пал этими бесстрашными воинами этот невзрачный с виду человек!

— Он нам всем вместо отца, — не раз говаривал Мещеряк и ранее, и тогда. Иные, кто знал Ермака давно, помнили, каким страшным казаком он был в лихой юности — и русских купцов, и ногайских крестьян резал нещадно, и, говорят, мол, детей тоже не чурался убивать. С годами присмирел, однако остался суровым атаманом, у коего до конца жизни руки по локоть были в крови…

Тушили костры — лагерь готовился ко сну. Дозорные выступали на свои посты, воеводы объехали лагерь, проверили заставы. Мещеряк, как и прочие казаки, снял пояс, увешанный разными футлярами и мешками, отцепил от пояса саблю и лёг прямо на землю, положив рядом свою пищаль, с коей не расставался. Испросив дозволения, Архип впервые взял в руки пищаль, ощутив непривычную тяжесть незнакомого оружия. Внимательно взглянул на истертые деревянные цевье и приклад, осмотрел ствол.

— Она заряжена, не балуй, — усмехнулся Мещеряк, закидывая руки за голову и вытягиваясь. — Землица прогрелась, хорошо как…

— А покажи, как ее заряжать? — попросил Архип, протянув оружие хозяину.

— Ну-у-у, отец, — закряхтел Матвей, — то дело такое, долгое!

— Научи! — настаивал Архип, по-прежнему протягивая пищаль. Матвей искоса взглянул на него, снова покряхтел и принял оружие.

— Ну, гляди! — вздохнув, сказал он. — Вог фитиль, его надобно поджечь при стрельбе. Пока он тлеет, сымай его, убирай сюда. — Он показал на прицепленный к снятому поясу железный футляр, весь в отверстиях. — Это дабы воздух был и фитиль не погас! Гляди! Берем эту зарядцу. — Он указал на множество прицепленных к поясу небольших футляров размером с мизинец. — Сыпем из нее в ствол порох. Опосля пулю в ствол и об землю ее, вот так. — Он легонько стукнул прикладом. — Потом сюда немного пороху, где фитиль снял. Надел фитиль, стреляешь. Все.

— Да-а-а, — протянул Архип и почесал затылок, — премудрость целая.

— Ничего. Ежели бой будет, заряжать тебя заставлю. Не все ж тебе с саблей бежать на врага. А ежели у них стрелки токмо будут? Далеко убежишь? Вот так вот! — откладывая пищаль, молвил Мещеряк и лёг на бок. Архип тоже лёг на землю, прижал к себе свою саблю, придвинулся к товарищу ближе, дабы ночью было теплее, и закрыл глаза. Думать ни о чем не хотелось — усталость скосила его напрочь.

Казалось, едва он уснул, Матвей толкнул его в плечо легонько:

— Все, вставай, отец! Уходим.

Архип поднялся и, протирая глаза, огляделся. Предрассветное небо было красно-лиловым, туман стелился над полями и извилистой рекой. Царило великое оживление — лагерь снимался, воины, собираясь, сновали всюду. Казаки готовили струги к отплытию. Есаулы Ермака торопили мужиков, бранились. Сам атаман уже был в своем струге, Архип увидел его издали, когда они с Матвеем уже отчаливали от берега. Конное войско уже снялось, а Передовой полк, как говаривали, выступил еще затемно.

Архип, еще чумной ото сна, глядел на укрытый туманом берег, зевал, мелко крестя рот. Было зябко и серо.

— Ты приляг, отец, — сидя на носу струга, предложил с улыбкой Матвей.

— Даст Бог — на том свете отоспимся, — отшутился Архип.

— Все одно в бой первым ты не рвешься, — усаживаясь рядом с ним, тихо проговорил Матвей.

— Ежели ты о том, как мы Дубровно и Оршу брали, то разве ж можно это боем назвать? Избиение крестьян, простых людей, как мы с тобой, — без улыбки отвечал Архип, сведя к переносице брови.

— Вот как! — хохотнул Мещеряк. — Стало быть, литовцев пожалел!

— А что ж они, не люди? Такие же православные, как и мы с тобою…

— Не пойму я тебя. — Мещеряк уже перестал улыбаться. — Так зачем же ты на войну пошел? Ты же сказывал, что жил послушником в монастыре, чего потянуло-то на подвиги?

— Землю свою защищаю, — ответил Архип, стиснув зубы.

— Так защищай! — Во взгляде Матвея, обращенном на Архипа, сверкнуло что-то недоброе. — Защищай! И ежели приказано атаманом — грабить, бить, значит, надобно грабить, жечь, бить!

Прочие мужики, что плыли с ними в струге, уже перестали переговариваться меж собой, глядели на Мещеряка. Назревала драка. Но Архип был спокоен и невозмутим, молчал, пристально глядя в стелящийся над водой туман. Он понял, что молодой казачок решил перед товарищами утвердиться, но нисколько не обижался на этого мальчишку.

— Я тебе сразу ничего не сказал, но думал много о том, — продолжал Матвей, — и все никак не давало мне это покоя.

— И, видать, не поймешь, — отвечал Архип, не глядя на него.

Издали послышались раскатистые глухие хлопки, похожие на выстрелы. Мужики насторожились разом. Мещеряк, готовый был и дальше отстаивать свою правду, замолчал вдруг. А хлопки звучали все чаще и чаще. Струги остановились.

— Что там? Бой?

— Атаман струги остановил! Что-то будет, братцы! — молвили тихо мужики и откладывали весла.

— Началось, — прошептал Архип и, перекрестившись, взялся рукой за прицепленную к поясу саблю.

О том, что Передовой полк попал в засаду и был смят, Хворостинин узнал тотчас и остановил движение войска уже на подходе к Шклову. А немного позже отступающие ратники полка вместе с другими ранеными привезли и самого воеводу Романа Бутурлина. Он уже был в беспамятстве, заостряющееся мертвенно-бледное лицо становилось восковым. Его положили в походную телегу, в кою насыпали сена, и там он, задыхаясь и кашляя кровью, уже отходил. Лекари, осмотрев рану, доложили, что он был ранен пулей в грудь, где она и засела плотно, и воеводе осталось жить считанные минуты, ибо началось нутряное кровотечение — что-то клокотало и булькало в горле воеводы каждый раз, когда вздымалась при слабом дыхании его грудь.

Иван Бутурлин, едва сдерживая слезы, стоял подле телеги, гладил брата по взмокшим растрепанным волосам. Хворостинин тем временем выслушивал доклады о том, что Шклов занят вражеским войском, и все их воины, чудно одетые в легкие панцири, вооружены длинноствольными пищалями, у них много конницы, что также стреляет с седел и что они мало походят на литовских ратников.

— Наемников привели, молвил удрученно Катырев-Ростовский.

— Без пушек будет худо, — с досадой протянул Хворостинин, — позовите казачьего атамана!

Ермак прибыл незамедлительно. Подошел и Иван Бутурлин, только что простившийся с умершим братом и теперь, судя по его грозному виду, жаждал мести. Сообща воеводы постановили, что надобно брать город в двух направлениях — казакам надлежало атаковать Шклов со стороны Днепра, а коннице — с поля.

— На стругах надобно подойти близко и бить из пищалей. Татарская конница тем временем станет наступать и выманивать противника из города. Никакого полона приказываю не брать! — наставлял Хворостинин. — Тебе, Ермолай Тимофеевич, быть сродни наконечником копья нашего войска. На тебя вся надежа. Как сумеешь их потрепать, как сумеешь людей своих вывести, тем и обернется сражение.

Ермак, холодно глядя на Хворостинина, молча кивнул и ничего лишнего молвить не стал. С тем и отбыл к своим.

— С Богом, — сказал напоследок Хворостинин и двинулся к своему боевому коню, коего слуга держал под уздцы. Воевода легко взмыл в седло, надел тут же поданный ему островерхий шлем и, опустив забрало, поехал вперед. Заревели трубы, и войско начало строиться и разворачиваться для наступления на раскинувшийся пред ним небольшой городок.

Струги тронулись первыми. Мещеряк скинул с себя пояс, к коему прицеплены были футляр для фитиля и зарядцы с порохом, и приказал Архипу:

— Бросай свою саблю! Заряжать будешь пищали! Запомнил, что я говорил вчера?

— Да, — растерянно глядя на товарища, ответил Архип. Матвей, а следом и остальные мужики, кроме тех, что гребли, улеглись в стругах, укрывшись за невысокими бортами. Матвей уложил рядом с собой свою саблю и две пищали. Все словно замерло вокруг. Из тумана показались очертания городского посада.

— Я бью из одной, тут же берешь ее, заряжаешь, я бью из другой, отдаешь ту, что зарядил — и так следом. Гляди с порохом не балуй, ежели много насыплешь, мне руки оторвет, тут дело такое, отец!

Едва он это сказал, со стороны берега прогремели выстрелы, и на казацкие струги обрушился град пуль. Они шипели и свистели в воздухе, с глухим стуком врезались в борта стругов, выбивая фонтаны деревянных щепок. Архип невольно вжался в угол палубы, поджав ноги и зажмурив глаза. Пули неустанно визжали и свистели над ним, снова и снова били в борта струга, и Архип слышал вскрики и стоны раненых. Еще никогда он не чувствовал себя таким уязвимым и едва ли не впервые после сражений под Казанью ощутил животный страх смерти.

— Твою… — крикнул было Мещеряк, но снова с берега раздался грохот выстрелов, и снова засвистели пули.

— К берегу! Подходи! — слышались крики с соседних струг. Архип почувствовал, как струг разворачивается и медленно движется вперед. Он открыл глаза и увидел, как казаки, припав к краю струга, ударили из пищалей в ответ. Матвей бросил ему в руки разряженную пищаль и, взяв следующую, прицелился. Архип схватил оружие, обжигаясь, трясущимися пальцами отсоединил фитиль, бросил его в футляр с отверстиями. Пока откупоривал зарядцу и засыпал в ствол порох, Матвей швырнул ему уже следующую пищаль и крикнул:

— Скорее, стерва ты! Скорее!

Но бросился сам заряжать второе ружье. Все заволокло дымом. Струг тем временем прибился к берегу. Архип и Мещеряк одновременно зарядили оружия, и Мещеряк, выстрелив, вновь бросил оружие Архипу. Рядом пуля раздробила череп мужику, коему Архип прошлым вечером отдавал после себя бурдюк с квасом. Несчастный рухнул на дно борта и, заливая кровью все вокруг, беззвучно бился, корчился, силясь подняться, но вскоре затих, лишь мелкой дрожью било его окровавленные руки. Кто-то, убитый, свалился за борт в реку. Кто-то истошно орал, и крик его тонул в ружейных залпах. Архип, силясь совладать с собой, старался быстрее заряжать оружие и, кажется, начал справляться. Вот Мещеряк, целясь, вдруг вскрикнул и, едва не уронив пищаль в реку, скатился на дно борта. Архип, краем глаза увидев, что из предплечья Матвея хлещет кровь, сильной рукой оттащил его назад, на свое место, а сам, взяв пищаль, занял место Матвея, уже обильно политое его кровью. Приставил приклад к плечу, прицелился. В пищальном дыму и тумане смутно маячили темные фигуры. Архип оглянулся. Казаки, что были с ним в одном струге, неустанно стреляли, другие заряжали им оружие, да так быстро, что Архип невольно подивился такому мастерству.

— Целься, да на спусковой крюк нажимай. Гляди, к плечу плотнее приставь, дабы руку не выбило отдачей! — посоветовал кто-то из казаков. Архип прицелился, выстрелил, но, кажется, никуда не попал. Взяв в руки вторую заряженную пищаль, понял, что ствол ее ходит ходуном и попасть куда-либо было невозможно.

— Ишь, прыткий! — послышался в этом страшном грохоте выстрелов хохот кого-то из казаков. Чертыхнувшись, Архип отложил пищаль и бросился к Мещеряку, что лежал, бледный, в луже крови, закусывая от боли губу. Архип разорвал пропитанный кровью рукав его рубахи, увидел, что пуля прошла навылет, вырвав значительный кусок мяса на его руке.

— Оставь меня, сволочь! — в полузабытьи, вытаращив безумные глаза, прокричал Матвей, но Архип, не слушая его, разорвал свою рубаху, лоскутом ткани перетянул понадежнее рану, пытаясь остановить кровь.

— Братцы! Вперед! — раздалась команда по стругам.

Окровавленный, в разорванной рубахе Архип схватил свою саблю и в числе первых кинулся на берег, прижимаясь к земле из-за визжащих над ним пуль. Воздев сабли, казаки наступали лавиной, пешие, без строя.

Скоро выстрелы прекратились — началась рубка. Оглянувшись, Архип увидел, как среди прочих в битву с оголенной саблей ринулся и сам атаман Ермак. Казаки сталкивались с вражескими противниками на узких улочках, в домах, и здесь, в пешей схватке, им не было равных. Возникшую перед ним тень в высоком шлеме и просторном в плечах цветастом одеянии Архип перерубил быстрее, чем тот успел ткнуть его своим тонким мечом. Развалившееся вкось тело он оттолкнул в сторону и бросился дальше. Появившегося следом наемника он сбил с ног плечом, навалившись всем весом и, подобно медведю, подминал его под себя, силясь добраться до горла. Тот отбивался голыми руками, ибо оружие выпало при падении, упирался и толкался, но Архип, глухо рыча, выхватил из сапога нож и одним махом перехватил ему горло. Из раны кровь хлынула так, что Архипу пришлось стереть ее с лица и глаз, прежде чем продолжить путь. Выйдя к широкой улице, где уже оканчивалось сражение, он увидел борющегося молодого казака с наемником. Словно звери, они катались по земле, били и, хрипя, кусали друг друга. Архип бросился на помощь, но не успел, увидел лишь, как что-то сверкнуло в руке чужеземца, и это что-то он несколько раз погрузил под левую лопатку казака, и тот разом обмяк, содрогнулся и, оставив противника, стал тупо глядеть на то, как из него журчащим потоком на землю льется кровь. Наемник скинул его с себя, еще раз, для верности, ударив его коротким тонким клинком (это оказался кинжал) в горло. Издав нечеловеческий вопль, который сам собой вырвался из груди, Архип в долю секунды настиг наемника, свалив его на землю и, только мельком увидев смуглое зрелое лицо с подкрученными вверх усами и острой бородкой, черные дикие, полные ужаса, глаза; схватил его за волосы и всей силой приложил затылком об землю. Окровавленный кинжал едва не ударил его в бок, но Архип, дивясь своей проворности, перехватив кисть противника одной рукой, другой продолжил что есть силы бить противника головой об землю. Когда кинжал выпал из ослабшей руки наемника, Архип схватился за его голову обеими руками и стал бить еще сильнее, пока не услышал мерзкие чавкающие звуки при каждом ударе.

— Охолонь! Эй! — донеслось до его уха, и кто-то навалился на него, и он, рыча, извиваясь, продолжил драться, отпихнул одного, скинул с себя другого, пока его наконец не повалили наземь. Выбившись из сил, он перестал сопротивляться и, услышав родное наречие, понял, что его держали казаки.

— Ну ты дал! Будто бес вселился! — услышал он.

— А мне нос сломал! Вот же! От литовской пули уберегся, чтобы от своего в морду получить! — отшутился кто-то. Обессиленный, Архип с трудом поднялся, когда его отпустили. Казаки поднесли ему выпавшие нож и саблю, кто-то похлопал его плечу, кто-то спросил, ранен он или нет. Не отвечая, Архип подступил к убитому им наемнику, голова которого была раздроблена так, будто на нее свалили тяжелейший камень. Молодой казак лежал рядом, устремив вверх потухшие глаза. Архип упал перед ним на колени, дрожащими окровавленными пальцами опустил ему веки и, всхлипнув, завыл утробно и страшно, спрятав в черных от крови ладонях свое лицо. Затем, придя в себя, кратко прочел над двумя телами — казака и наемника — заупокойную молитву, перекрестился и, тяжело поднявшись, побрел дальше.

Над посадом с другой стороны города взвился черный дым. Промчалась ватага русских всадников на другую сторону, где-то еще били выстрелы, но сражение уже утихало. Литовское войско с потерями отступило от города, и московиты начали жечь непокорный город. Когда Архип направлялся к реке, ему показалось, что он даже видел самого Хворостинина, который о чем-то беседовал с Ермаком, слава богу, живым и невредимым.

Убитых и тяжелораненых казаки вытаскивали из стругов, клали на берег. За теми, кто не мог продолжать поход, воеводы уже отправили возы, дабы отвезти их обратно в Смоленск. Некоторые, прощаясь со своими товарищами, не могли сдержать слез. Архип, подойдя к реке, погрузив обе руки в воду, зачерпнул ее и стал смывать с лица, бороды и груди загустевшую кровь. Умывшись в последний раз, он поглядел в воду и увидел свое мутное отражение, темнеющее в окровавленной воде. Утершись рукавом, он побрел к стругу. Товарищи уже вытащили Матвея на берег, где он лежал, бледный, разом словно истончившийся. Архип пришел к нему, напоил водой из бурдюка, снял пропитанную кровью старую повязку с раны, промыл ее, увидел, что кровь уже текла слабо. Порывшись в своей дорожной котомке, он достал небольшой деревянный сосуд с барсучьим жиром, смазал им рану на руке Матвея, дорвал свою рубаху и перевязал ею руку товарища.

— Спаси тебя Христос, — едва слышно проговорил Матвей, с благодарностью глядя на Архипа нехорошо блестящими, провалившимися в черные круги глазами. Архип по-отечески погладил его по голове, перекрестил.

— Даст Бог — свидимся еще, — улыбнувшись, молвил Архип Матвею на прощание и помог мужикам уложить раненого в телегу.

Стрельцы по приказу воевод собрали оружие, затем, оставив мертвых на улочках города, подожгли посад и двинулись дальше. В стругах намного меньше стало людей, и Архип сел за весло. Отплывая, все оглядывался, как Шклов охватывает со всех сторон бушующее пламя.

— Прости нас, Господи, чад заблудших твоих, — прошептал он и, схватившись за длинное весло обеими руками, стал грести.

Могилева войско достигло в тот же день и не встретило там сопротивления. И отсюда мирные жители и беженцы из уже разоренных московитами городов не успели уйти, и началось страшное. Изнуренные, злые ратники и казаки бросились грабить, насиловать и убивать, словно сорвавшиеся с цепи голодные псы. Поодаль, заехав на пригорок, Дмитрий Хворостинин наблюдал за гибелью очередного литовского города, и здесь он дозволил ратникам поживиться. Над черепичными крышами каменных домов и ратушей уже витал едкий черный дым.

Архип с оголенной саблей шел вдоль узких улочек, наполненных истошными криками, звуками выстрелов, грохотом, и видел непотребное — ратники и казаки, выламывая двери, потрошили дома, выгоняли оттуда связанных хозяев, волокли за собой кули с различной утварью и баб — за волосы. Тут и там под ногами, в пыли, попадались тела убитых людей, видимо, пытавшихся оказать сопротивление. Проскакал татарский всадник, и за ним, едва успевая, гатились привязанные к его седлу пленники. Иных вели, подгоняя секирами, били плетьми. Сторонясь людского потока, что хаотично тек в разные стороны, Архип слепо шел куда-то, нк убирая сабли. Когда его едва не сбил пронесшийся конный стрелец, он свернул в узкую затемненную улочку, где было тише, и не сразу заметил бросившуюся на него с вилами тень, от коей успел увернуться и после, схватив сильной рукой, свалить на землю. Уже вознес саблю, дабы поразить нападавшего, но увидел еще юное, мальчишеское лицо, и до уха его донесся отчаянный и страшный женский окрик. Полные ужаса глаза мальчишки вперились в очи Архипа, и тот замер над ним с занесенной саблей. Архип глянул туда, откуда донеслись крики, увидел спрятавшихся в укрытой сеном яме двух стариков, светловолосого зареванного мальчика, коему еще совсем молодая девушка закрывала рот, и все они с ужасом глядели на московита. Архип медленно опустил саблю и, отступив, начал стремительно убегать, дабы покинуть погибающий город и не видеть всего этого ужаса.

В Разрядной книге сказано о том событии: «И у Могилева посады пожгли и много товаров поймали и ляхов побили и много полону поймали и сами вышли со всеми людьми на Смоленск, дал Бог, здорова».

Этот рейд русского войска под командованием Хворостинина, как выяснится позже, оказал великое значение и сыграл важную роль в грядущих событиях. Получив удар на смоленском направлении, Баторий был вынужден организовать защиту своих земель и тем самым задержать поход на Псков на несколько месяцев, что дало защитникам этого города столь необходимое им дополнительное время на подготовку к обороне. Многие уже понимали — под стенами Пскова решится будущее Русской земли…