Власть над миром. Истинные цели американского империализма

Храм знаний

В тех же самых колледжах и университетах можно обнаружить членов профессорско-преподавательского состава и администрации, включая многих, занимающихся выше упомянутой деятельностью, кто заявляет совершенно серьезно, что университет — храм знаний, независимое сообщество нейтральных ученых — в стороне от мирских интересов этого мира. На самом деле многие университеты имеют прямые инвестиции в корпоративную Америку в форме значительных биржевых портфелей. Приобретениями и убеждениями наши учреждения высшего образования повенчаны с самыми доходными институтами. В этом отношении университеты мало отличаются от других общественных институтов, таких, как средства массовой информации, искусство, церковь, школы и различные профессии, все из которых лживо претендуют на независимость от доминирующей классовой перспективы[11].

На протяжении всего конца 1960-х годов на массовых митингах и диспутах-семинарах многие студенты и некоторые преподаватели начинали самообразовываться по поводу несправедливостей и ужасов далекой войны в Индокитае. Сначала они подвергали сомнению саму войну, затем лидеров, которые породили ее, а затем систему, которая произвела этих лидеров, включая ту часть системы, представленную активно соучаствующими в преступлении университетами. На грани между либеральной жалобой и радикальным анализом, некоторые из охваченных протестами кампусов пришли к выводу, что вьетнамская война была отнюдь не «ошибкой», а одной из составляющих далеко идущей захватнической модели, разработанной в США, чтобы сделать мир безопасным для многонациональной корпоративной эксплуатации. Они также начали понимать, что протест не подразумевал диалога и убеждения предположительно добронравных, но плохо информированных лидеров. Скорее всего, он влек за собой все более обостряющиеся противостояния репрессивным властям штата и его вспомогательным институтам, а также лидерам, которые вовсе не были заблуждающимися или недопонимающими, а прекрасно знали, что делали.

Университет позиционирует себя как цитадель свободной мысли. Существует даже специальный термин для описания его излюбленного состояния — «академическая свобода». В действительности система правления внутри обычного учреждения высшего образования обязана больше Спарте, чем Афинам. Являясь отражением окружающего общества, большинство университетов и колледжей — это скорее фабрики идеологии, чем источники интеллектуальности, где критика империализма встречается редко и где студенты отдают свое будущее в заклад капитализму как общественному порядку.

Дело в истории

Идеологическое подавление в академии старо, как сама страна. На протяжении XVIII и XIX веков большинство колледжей были связаны с той или иной религиозной верой. Их обычно контролировали благочестивые попечители, которые почитали своим долгом позаботиться о том, чтобы преподаватели приняли нравоучения, относящиеся к какому-либо вероисповеданию.

Догмы расизма также имели прочное место в образовательных институтах того времени. В начале 1800-х годов попечители колледжей на Севере страны запрещали своим преподавателям вступать в критические дискуссии по поводу рабства и защищать аболиционизм. В колледжах Юга вопрос о защите аболиционизма никогда не поднимался. Преподаватели активно отдавали много интеллектуальной энергии оправданию рабства и введению понятий о превосходстве белых в общую программу обучения.

В 1870-х и 1880-х дарвинизм был настоящим табу в высшем образовании США. Президенты девяти выдающихся колледжей на Востоке страны попали в анналы как запрещающие преподавание теории эволюции. То, что сегодня называют «теорией креационизма», было единственной приемлемой точкой зрения в большинстве «свободных и независимых» школ страны.

К 1880-м годам богатые бизнесмены стали доминировать в попечительских советах большинства университетов и колледжей (и продолжают доминировать до сегодняшнего дня). Они редко колебались в вопросах идеологического контроля. Они увольняли членов преподавательского коллектива, которые выражали еретические политико-экономические идеи в университете и вне его, посещали съезды популистских партий, выступали на стороне антимонопольных взглядов, поддерживали свободное серебро, противостояли империализму США на Филиппинах или защищали права лидеров труда и социалистов. Среди уволенных были такие выдающиеся ученые, как Ричард Илай, Эдвард Бемис, Джеймс Ален Смит, Генри Уэйд Роджерс, Торстейн Веблен, Е. А. Росс и Скотт Ниаринг.

С приближением Первой мировой войны увольнения радикальных или как-либо еще оппозиционно настроенных преподавателей возросли. Преподавателей, которые выражали сомнения по поводу войны или противились продаже облигаций «Займа свободы» или защищали интернационализм, отправляли восвояси. Университетские чиновники, такие, как Николас Мюрей Батлер, президент университета Колумбии, откровенно запретил преподавателям критиковать войну, заявив, что такая ересь более не терпима, так как в военное время неправильный настрой мыслей является антиправительственной агитацией, а безрассудство предательством.

Ведущий историк Чарльз Биард подвергся жестокой критике со стороны попечителей университета Колумбии, обеспокоенных тем, что его взгляды могут «посеять неуважение к американским институтам». В негодовании Биард подал в отставку, объявив, что попечители и Николас Мюрей Батлер стремятся «выгнать, или унизить, или терроризировать каждого, кто придерживается прогрессивных, либеральных или нетрадиционных взглядов на политические вопросы».

Академия, конечно, никогда не воспринимала людей антикапиталистических убеждений. Даже в радикальное время 1930-х годов преподавательский штат насчитывал относительно немного коммунистов и обычно их держали на должностях ассистентов, инструкторов и прочих постах маргинального и не очень надежного статуса. Открытое отождествление себя с коммунистами не способствовало сохранению карьеры.

Подавление инакомыслия в университетах достигло высшего напряжения в конце 1940-х годов и в начале 1950-х с приходом маккартизма и «охоты на ведьм», проводимых на уровне штатов и страны. Среди преподавателей, выгнанных из академии, были те, кто ассоциировался с Коммунистической партией или с ее организациями, наряду с теми, кто отказывался сообщить инквизиторам, являются ли они или когда-либо были членами партии. Социолог Зигмунд Диамонд был лишен поста в Гарварде тогдашним деканом МакДжорджем Банди (который позже проявил себя как один из вашингтонских политических умников, принесших вьетнамскую войну). Преступление Диамонда заключалось в том, что он не назвал имен в ФБР.

Другие, как экономист Пол Баран в Стэнфорде, не были связаны с Коммунистической партией, но были марксистами, что также было явно плохо. Искоренение преподавателей с антикапиталистическими умонастроениями осуществлялось комитетами Конгресса, государственными законодательными комитетами и во многих случаях администрацией университетов. По всей стране администрации разработали впечатляюще согласованные практические приемы, выполняя миссию по чистке списков профессорско-преподавательского состава.

Один выдающийся член партии, Герберт Аптекер, талантливый педагог и историк, не мог получить постоянный академический пост в течение более чем пятидесяти лет. В 1976 году его пригласили читать курс в Йельском университете на один семестр, но администрация отказала ему. Только после 18 месяцев протестов студентов и преподавателей олигархи Йеля все же сдались. Но даже тогда были приняты меры предосторожности, чтобы Аптекер не совратил слишком многих йельцев. Его курс был ограничен 15 студентами и проходил на чердаке заброшенного здания в дальнем конце территории университета. Аптекеру приходилось путешествовать из Нью-Йорка в Нью-Хейвен, чтобы появляться там раз в неделю. Денег на дорогу ему не давали и по окончании семестра ему заплатили щедрую сумму в 2000 долл. Йель успешно пережил присутствие в своих рядах верного коммуниста, но не без некоторого трепета чиновников от администрации. Они не опасались, что сам Аптекер может подорвать основы университета, но боялись, что его назначение может быть первым шагом к открытию антикапиталистических воззрений, которые не допускались в Йеле в течение многих поколений.

Тысячи других преподавателей, которых никогда не вызывали в какие-либо комиссии по расследованиям, все же испытывали их леденящее влияние. В работе, посвященной академии времен Маккарти, Пол Лазерфельд и Агнер Тиленс-младший пишут, что необходимость доказывать свою лояльность пронизывала преподавательские ряды. Почти любая критика существующего политико-экономического порядка вызывала подозрение, что кто-то скрывает свои «коммунистические тенденции». Преподавателей, отказывавшихся подписывать обязательства соблюдать лояльность, увольняли.

Некоторые академики критиковали расследования за подрыв морали и за то, что они «мешают свободному обществу отразить реальную угрозу тоталитарного коммунизма». Таким образом, даже разоблачая антикоммунистическую «охоту на ведьм», они действовали, исходя из антикоммунистических убеждений. Их аргумент заключался в том, что слишком много невинных людей выгнали с работы и заставили замолчать в профессиональной деятельности. Подразумевалось, что инквизиция не была столь уж не права, просто она действовала неуклюже и перестаралась, и что совершенно правильно американцев лишали конституционных прав, коль скоро они были действительно «виноваты» (коммунисты), главное, что карьеры «невинных» людей (не коммунистов) не пострадали.

Открытые и закрытые университеты

Перед лицом студенческих демонстраций, сидячих забастовок и других беспорядков в эпоху Вьетнама университетские власти использовали кнут и пряник, комбинацию либерализации и репрессивных мер. Они отбросили требования обязательного распределения и отменили париетальные правила пропорционального представительства» и другие патерналистические ограничения в сонной студенческой жизни. Был введен курс афроамериканских исследований, курс изучения женского вопроса, так же как и ряд других экспериментальных программ по социальным наукам. Эти последние вводили курсы, ориентированные на общество, инновационные методы обучения и давали возможность попытаться честно и сознательно изучать современные проблемы.

Вместе с этими уступками университетские власти начали репрессивную контратаку. Студенческих активистов исключали, избивали в полиции, арестовывали, призывали на войну, против которой они протестовали, а в таких местах, как графство Кент и Джексон, расстреливали и убивали. Радикально настроенные преподаватели теряли работу, а некоторые, включая меня, были сильно избиты полицией во время стычек на территории университета.

Репрессии продолжались в течение 1970-х и 1980-х. Анджела Дэвис, коммунистка, была уволена из университета штата Калифорнии в Лос-Анджелесе. Марлин Диксон, феминистка и социолог марксистского толка, была уволена из Чикагского университета, а затем из университета Макгилла за свою политическую активность. Брюс Франклин, выдающийся ученый из Melville, временно работающий профессором в Стэнфорде, автор одиннадцати книг и сотни статей, выдающийся учитель, был уволен за «подстрекательство» студентов к проведению демонстрации. Франклин позднее получил предложение из университета Колорадо, которое затем было отклонено советом правления на основании пакета с информацией, полученного из ФБР. Этот пакет содержал ложные слухи, фальшивые письма и неблагоприятные газетные вырезки.

В университете штата Вашингтон (Сиэтл) попытки Кеннета Долбиара создать истинно плюралистическое отделение политических наук, где преподавали бы консервативные, официозные и радикальные преподаватели, включая женщин и людей с другим цветом кожи, попали под огонь правительства. После затяжной и деморализующей борьбы Долбиар покинул университет. Прогрессивные члены факультета, включая Альберта Блэка, Алена Полавски, Джуди Ламар и афроамериканца Тревора Чэндлера, были отправлены вслед за ним. Филипп Меранто, единственный радикал в штате университета, в конце концов с негодованием ушел сам. Впоследствии этот широко публикуемый ученый-урбанист и отличный педагог не смог найти нового постоянного места работы. Другие прогрессивные преподаватели университета в Сиэтле, включая прославленного ученого Чикано Карлоса Муньоса, философа Джона Шамблиса и экономиста Джеффа Морриса, также были лишены повторного назначения.

Подобные чистки имели место в масштабе всей страны. Широко публикуемый историк и оригинальный ученый, Джесс Лимиш, автор критической работы о скрытых идеологических презумпциях общепринятой историографии, был уволен из Чикагского университета потому, что, как объяснил заведующий его факультета, «ваши убеждения идут вразрез с вашей заработной платой». Также уволенным из Чикагского университета оказался Стаутон Линд, историк и выдающийся антивоенный активист. Социолог Пол Найден, который преподавал в университете Питсбурга и также активно сотрудничал с диссидентами в организации «Объединенные горнорабочие», был уволен по политическим причинам. Он подал в суд и выиграл дело. Несмотря на поддержку студентов и преподавателей, социологу и марксисту Питеру Сейболду не продлили контракт в университете штата Висконсин, Парксайд.

Чистки с 1960-х и по сей день остаются слишком многочисленными, чтобы перечислить здесь все. Восьми из девяти антивоенно настроенных профессоров, которые пытались демократизировать факультет философии в университете штата Вермонт, одному за другим было отказано в возобновлении контрактов. В течение трехлетнего периода в начале семидесятых в Дартмутском колледже все, кроме одного из двенадцати прогрессивных преподавателей, которые имели привычку сидеть вместе за ланчем, были уволены. В 1987 году четыре профессора были уволены из юридической школы Новой Англии, несмотря на солидную поддержку коллег. Все четверо были вовлечены в движение «критических юридических исследований» группы левой ориентации, которая рассматривает закон как главным образом инструмент в руках корпоративно богатых и сильных. Попечители учебных заведений, привлеченные в основном из корпоративных, богатых и сильных кругов, предпочитали, чтобы таким идеям не обучали.

К этому внушительному списку я могу прибавить свое собственное имя. В 1972 году в университете штата Вермонт попечительский совет отказался продлить мне контракт, несмотря на поддержку моих студентов, всего моего отделения, сената университета, совета деканов, проректора и президента университета. Попечительский совет не нашел, к чему придраться ни в моем преподавании, ни в длинном списке моих публикаций, но постановил, что моя антивоенная деятельность противоречит «профессиональному поведению».

В изданной частным образом книге Guarding the Ivory Tower («Охраняя башню из слоновой кости») Филипп Меранто и Мэтью Липпман перечислили еще более 50 случаев, когда профессура в масштабах нации подверглась чистке из-за политических взглядов или деятельности. Список — скорее репрезентативный, чем исчерпывающий. Можно привести еще много примеров, касающихся политологов, экономистов, историков, социологов, психологов и даже химиков, физиков, математиков и музыковедов.

Целые факультеты и даже целые школы и колледжи искоренялись за то, что выбрали нехоженую дорогу. В Беркли была целиком упразднена школа криминологии, потому что ее преподаватели разработали классовый анализ преступления и криминального принуждения. Те среди них, кто преподавал более ортодоксальную криминологию, получили назначения в другие отделения. Радикалов вынуждали уходить.

В 1970 году в ответ на требования студентов был образован экспериментальный Колледж социальных наук при университете штата Нью-Йорк в Буффало. Потребовалось всего несколько лет, чтобы все учебное заведение попало под огонь критики администрации университета штата Нью-Йорк, потому что две трети из ее тридцати преподавателей выбрали радикальный подход к своей работе. Некоторые из читаемых ими курсов основывали на марксистской литературе и привлекали до тысячи студентов, включая рабочих на вечернем отделении. Этот пример успешной марксистской программы, которая создавала крепнущие связи с лейбористским движением, оказалась «уже слишком» для чиновников университета. Экспериментальный колледж закрыли в 1976 году.

Чистка диссидентства внутри университетов продолжается до сегодняшнего дня. Экономист Роб Райт был лишен контракта в Общественном колледже долины Напа в мае 1994 года по решению комитета, состоящего из консервативного заведующего отделением (который обвинил Райта в «преподавании коммунизма»), жены заведующего (которая преподавала машинопись), ее секретаря и главы отдела социальных наук (который однажды публично назвал себя «личной Немезидой» Райта). Еще один член комитета, консервативный бухгалтер, сказал Райту, что он был в ужасе от того, как комитет принял решение по поводу его кандидатуры еще до того, как заглянул в его рекомендации. Двадцать написанных по собственной инициативе писем студентов, прославляющих педагогические способности Райта, загадочным образом «затерялись» в комитете и так и не были найдены.

Левых просим не беспокоиться

Отказы в приеме на работу происходят даже чаще, чем увольнения, просто это менее заметно. Член педагогического коллектива в Бостонском университете рассказал мне, что нет никакой возможности, чтобы его университет взял на работу кого-либо с репутацией политически левого. Высококвалифицированные ученые в области общественных наук, известные также как сторонники прогрессивных взглядов, подавали заявления на должности в образовательные институты Калифорнии, Техаса, Иллинойса, Колорадо, Нью-Йорка и многих других мест, все не упомнить, лишь для того, чтобы быть отвергнутыми в пользу тех, кто по меркам образования, публикаций и педагогического опыта были менее квалифицированными. Эта модель стала настолько явной в Техасском университете (Остин) в середине 1970-х, что студенты старших курсов организовали протест и обвинили университет в политической дискриминации при приеме на работу.

В 1980 году, посещая колледж Рид в Орегоне, я заметил студентов, распространяющих заявление с жалобой на полное отсутствие преподавателей, выступающих с позиций критики. Один студент сказал мне: «Если мы хотим читать какие-либо левые альтернативные критические материалы, нам приходится делать это самим, в дополнение ко всей обычной текущей работе. И очень редко мы имеем возможность обсуждать это в классе». Когда я поспрашивал об этом некоторых преподавателей колледжа, они, по общему признанию, не могли припомнить кого-либо из своих коллег, кто предлагал бы критику с левых позиций, но, похоже, они отнюдь не были озабочены отсутствием идеологического разнообразия.

В 1981 году отделение политических наук университета Содружества Вирджинии пригласило меня возглавить его, но декан отклонила их предложение. Она объявила, что недопустимо иметь левого во главе отделения. Очевидно, что академия говорит на два голоса. Один громко провозглашает: «если вы продуктивный ученый и хороший учитель, вы найдете у нас работу». Другой шепчет почти неслышно: «вы должны следовать корректной идеологической парадигме, соответствующей генеральной линии, и избегать активного диссидентства; если же нет, тогда ваша ученая и педагогическая работа не имеет значения».

Ученые антикапиталистического, антиимпериалистического направления постоянно дискриминируются при распределении грантов на исследования и стипендии. Например, С. Райт Миллз после написания работы The Power Elite («Правящая элита») был внезапно лишен субсидий фонда. Кандидатуры ученых-диссидентов редко рассматриваются для новых назначений внутри своих профессиональных ассоциаций и регулярно обделяются престижными приглашениями читать лекции и назначениями в редакции более влиятельных профессиональных журналов.

В «свободном плюралистическом» университете преподаватели дважды подумают, прежде чем познакомить студентов с противоречивым политэкономическим учением. Эллен Шрекер, историк, изучавшая политические репрессии в научно-образовательных заведениях, пишет, что когда молодой преподаватель и группа ее коллег решили предложить «марксизм» как часть курса социальной истории, ее предупредил старший товарищ, «обыкновенно спокойный и разумный джентльмен», что было бы «неумно для их отделения указывать курс марксизма в списке дисциплин».

Инструктор из Сетон-Хилл-колледж в Пенсильвании признался студенту левых убеждений, что он подписывается на ряд публикаций левого толка и хорошо знаком с марксистской теорией, но администрация не разрешила ему преподавать их. Этот студент написал моему коллеге: «Я два года посещал его занятия и не подозревал об этом». Возможно, таких примеров внутренней цензуры становится все больше среди профессорско-преподавательского состава.

Известно, что в университетских городках представители администрации контролировали проведение занятий, задавали вопросы о политическом содержании книг и фильмов и просеивали списки приглашенных лекторов. В 1986 году совет регентов университета штата Колорадо (Боулдер) открыто дебатировал вопрос о замораживании фондов совета по культурным мероприятиям, управляемым студентами. Этот демократически избранный студентами совет пригласил в университет несколько лекторов, которые собирали большие аудитории энтузиастов, но были политически опасны для консервативных регентов. Под предлогом поддержания академических стандартов регенты стремились «обновить» лекторов, предложив свой список лекторов, которые более соответствовали их идеологическим вкусам.

В последние годы, несмотря на все свои протесты против сурового бюджета, университетские администрации по всей стране заплатили огромные суммы за выступления приглашенных на один вечер лекторов, таких, как консервативные идеологи Уильям Бакли и Джордж Уилл, военные преступники Генри Киссинджер и Александр Хейг и осужденный уголовный преступник по делу Уотер-гейт Дж. Гордон Лидди.

Тем политическим аналитикам, взгляды которых выходят за пределы принятых границ капиталистической ортодоксальности, регулярно отказывают в доступе к крупным средствам массовой информации. Когда же официальная пресса пишет о них, публикации обычно носят клеветнический характер. Возможно, самый низкий удар, который я когда-либо получал от прессы, был нанесен популярным в супермаркете таблоидом National Enquirer, который поместил статью под названием: «Профессора США учат наших студентов, что Америка — зло, а коммунизм — добро». Статью сопровождала фотография, изображающая меня на фоне портрета Карла Маркса и серп и молот, врезающиеся в карту США, с каплями крови, капающими из раны. Статья ссылалась на мои «искаженные учения» и цитировала меня: «Капитализм эксплуатирует людей на родине и за рубежом. Система главным образом для выгоды богатых за счет трудящихся и средних классов». Цитата была достаточно точной, но обрамлена таким образом, чтобы скорее походить на высказывание предателя, чем на комментарий по поводу социальных отношений в США.

Растяжимые критерии

За последние годы хранители академической ортодоксальности научились действовать более осмотрительно. Вместо того чтобы провозглашать открытую нетерпимость к радикалам, они стараются найти кажущиеся профессиональные обоснования для отказа. Они скажут, что кандидат недостаточно публиковался. Или если достаточно, то скажут, что статьи вышли не в традиционно приемлемых академических журналах. Или если журналы приемлемы, то статьи все же нуждаются в качестве и оригинальности или демонстрируют слишком узкий или, наоборот, слишком расплывчатый взгляд.

Кажущиеся объективными критерии могут применяться бесконечно субъективными способами. Перед конкурсной битвой в университете Тафтса в 1986 году прогрессивный политический ученый Роберт Элиес представил на свою книгу 15 внешних рецензий, что на 5 или 6 больше, чем обычно требуется для таких процедур оценки. Когда все 15 оказались положительными, администрация призвала еще пятерых внешних рецензентов. Как показалось Элиесу, они «просто искали отрицательный отзыв».

Джон Уомак, один из очень немногих марксистов, которые когда-либо получали возможность преподавать в элитарном университете, стал заведующим кафедрой исторического отделения в Гарварде. Он приписывал свою победу тому факту, что занимался относительно туманными темами: «Если бы я был способным молодым студентом и занимался историей России, и если бы моя позиция была перпендикулярна американской политике… я думаю, что мои научные старшие подумали бы, что у меня мозги второго сорта. Именно это вы говорите, когда не согласны с кем-то. Нельзя сказать: "Я не согласен с этим человеком лично". Вы говорите: "Ясно, что у него второсортный ум"» (Washington Post, 1 January 1983).

Хранители ортодоксии также не отказывают себе в удовольствии, которое можно назвать «поиском самого лучшего кандидата». При встрече с высоко квалифицированным, но политически неприемлемым человеком они будут выяснять, является ли он/она «самым лучшим в своей области». Именно таким образом открыто выражающий свои взгляды антивоенный и антикапиталистический активист в университете штата Иллинойс, химик Джон Ломбарди, получил отказ на продление срока работы в 1972 году от своего консервативно настроенного заведующего отделением, твердого сторонника войны США во Вьетнаме. Он хотел знать, может ли Ломбарди претендовать на звание спектроскописта «номер один» в стране. Имеющий мировое признание как выдающийся исследователь в области спектроскопии, Ломбарди не стал бы претендовать на такое звание, не знал он и никого, кого бы можно было так назвать.

Подобный повод был использован против Бертелла Оллмана в университете штата Мэриленд, когда ему предложили возглавить отделение наук. После принятия поста, Оллмана травили средства массовой информации и некоторые попечители, которые открыто воспротивились назначению марксиста на пост заведующего. Администрация отозвала предложение. После длительной юридической битвы Оллману отказали в должности. В то время как администрация не могла отрицать, что он был выдающимся специалистом, она дала обязательство привлечь кого-нибудь другого, кто мог бы быть еще лучше, действительно «самым лучшим». Предлагаемый образ рисовал величайших в мире ученых (кто бы они ни были), пробивающих дорогу в Колледж-Парк (штат Мэриленд), чтобы возглавить отделение политических наук.

Администраторы колледжа вовсе не всегда голосуют против. Они могут оказаться вполне великодушными в продвижении и продлении срока работы, когда кандидаты имели «правильные» взгляды — иногда даже когда их вклад в науку нуждается в количественном и качественном улучшении. Администрация в университете штата Вермонт провела на должность главы отделения философии некоего человека, которого сотрудники отделения не приняли как недостаточно квалифицированного с результатом голосования 9 «против», 1 «за». Он прошел и начал увольнять всех преподавателей, не утвержденных в сроке службы, кто голосовал против него.

Не обращая внимания на возражения факультета политических наук университета Мэриленд, номинальный президент принял Уолтера Джоунза, не особенно заметного среди коллег. Джоунз был затем назначен вице-президентом, и, находясь на этом посту, отказал в избрании на должность коллеге Филиппу Бреннеру, одержав верх над единогласно принятой рекомендацией комитета принять его на контрактный срок работы. Умнее не придумать, но Джоунз обвинял Бреннера, специалиста в области политики Конгресса и внешней политики, в том, что тот недостаточно досконально знает марксизм. Предложи ему Бреннер более развернутый марксистский анализ, интересно узнать, не обвинили ли бы его тогда в доктринерстве и косности.

Профессиональные критерии оказываются особенно растяжимыми для тех эмигрантов из коммунистических стран, которые были ввезены в США при тайном спонсировании Агентства национальной безопасности и немедленно получили лучшие университетские назначения, вообще не соответствуя нормальным академическим стандартам. Рассмотрите случай с советским эмигрантом и концертным пианистом Владимиром Фельцманом, который, получив первоклассное, бесплатное музыкальное образование в Советском Союзе, сбежал в США в 1986 году — с помощью посольства США. За короткий период времени Фельцман дал концерт в Белом доме, был принят президентом Рейганом как «моральный герой» и поселен в шикарной квартире на Манхэттене. Затем он был назначен на факультет государственного университета Нью-Полтс, штат Нью-Йорк, где вел одно занятие в неделю за зарплату, в два раза большую, чем у самого высокооплачиваемого профессора. Кроме того, он был удостоен титула постоянного профессора и стал его почетным членом. И все это в Нью-Полтс, учебном заведении, со слабым финансированием, с низкими зарплатами, большой нагрузкой и недостаточным обеспечением для студентов. Возможно, Фельцман был величайшим пианистом всех времен; более вероятно, что его подобный метеору взлет в академии имел отношение к соображениям «холодной войны».

Презумпции объективности

Ученые официального толка утверждают, что их политически ортодоксальные бренды в обучении и исследовании являются единственно соответствующими настоящей стипендии. Таким был аргумент, используемый для отказа в избрании на должность Сэмюэла Бауэлза в Гарварде. Так как марксистская экономика не является реально учебной дисциплиной, Бауэлз не является ни настоящим ученым, ни настоящим экономистом. (Это решение вызвало серьезный раскол мнений на отделении экономики и заставило нобелевского лауреата Василия Леонтьева в негодовании покинуть Гарвард.) Идеологи центризма, похоже, не отдают отчета в том, что сама эта точка зрения может являться идеологической, проявлением политических предубеждений, обслуживающих самих себя и не подвергаемых проверке. Осудив марксистских ученых как неспособных на бескорыстную или «достойную» стипендии работу, центристы могут отказать в приеме на работу под предлогом защиты, а вовсе не нарушения академических стандартов.

Многие академики мейнстрима демонстрируют замечательную непричастность к настоятельным реальностям мира. Вызывает беспокойство то, как это преподносится в виде свойственной ученым добродетели. Предположительно такая «отстраненность» помогает им сохранять объективность. На самом деле многие из лучших учений происходят от идеологически ангажированных ученых. Таким образом, именно женщины и афроамериканские исследователи создали лучшие работы о гнете сексизма и расизма, — в области исследования, которую их белые мужчины-коллеги никогда не представляли подходящей для научного изучения. Именно они в своей фанатичной убежденности проявили взятые на веру презумпции традиционного понимания научности в естественных и общественных науках.

Подобным образом именно левые интеллектуалы создали лучшие работы, затрагивающие насущные проблемы жизни, и зачастую единственные работы, раскрывающие вопросы политэкономии правящего класса, являясь темами, во многом не затронутыми «объективными» центристами. Их преданность вызвала предоставление стипендий некоторым интересным и смелым ученым. В конечном итоге идеология инакомыслия может освободить нас от долго существующих «белых пятен» и побудить нас увидеть то, что не замечает авторитетная ортодоксия.

В любом случае академики мейнстрима даже не приближались к той «отстраненности», о которой они заявляют. Их работа уже осложнена наличием неисследованных значений, которые рассматриваются как эмпирические истины, в то время как эмпирические гипотезы, введенные радикалами, отбрасываются как полемика или суждения о ценностях. Они вводят свои предубеждения в то, что они говорят, и в то, что оставляют несказанным, и в свои решения по поводу приема на работу, продвижения по службе, конкурса и преподаваемых дисциплин. Единственной целью для любого преподавателя должно быть ознакомление студентов с информацией и анализом, что систематически игнорируется или подавляется в прессе, в учебных заведениях и в обществе. Эту задачу обычно лучше выполняет диссидентская часть профессорско-преподавательского состава, чем те, кто принимает существующий общественный и классовый уклад как естественный порядок вещей.

Ортодоксальные идеологические ограничения затрагивают не только распределение стипендий, но и политическую деятельность преподавателя вне учебных заведений. При вступлении в академическую профессию человек не подделывает свои права в соответствии с первой поправкой, так же как и не приобщается к какой-то тоталитарной религиозной общине. Однако именно так это выглядит в отношении диссидентских политических объединений. Таким образом, в университете штата Висконсин (Милуоки) преподаватель политических наук, антикапиталист Тед Хейес был лишен возобновления контракта, потому что его осудили за «политические посторонние связи», которые мешали ему быть объективным, сбалансированным педагогом. Двое из старших преподавателей, которые голосовали против него, были членами комитета Республиканской партии штата Висконсин. Вопрос о том, не влияли ли их «посторонние» связи на их объективность как преподавателей или на суждения, которые они делали о своих коллегах?

Эврон Киркпатрик, прослуживший директором Американской ассоциации политических наук более 25 лет, сказал в своей речи в Вашингтоне: «Я всегда верил, что знания, которые мы приобретаем как ученые, должны дать базу другим или нам самим для того, чтобы играть активную, эффективную и здоровую роль в правительстве и политике». Затем он перечислил тех многих политических ученых, которые занимали публичные должности, работали в выборных штабах или служили бюрократической машине на разнообразных должностях. Его высказывания не вызвали общественного протеста коллег-центристов в защиту непричастности ученых к мирским делам. Оказалось, ничего плохого в политической активности нет до тех пор, пока человек играет «здоровую роль в правительстве», а не раскольническую роль против него. Академики истеблишмента, подобные Киркпатрику, никогда не объясняли этот двойной стандарт. Не объясняли они также и то, как им удавалось избегать внесения политики в науку, в то время как столь неутомимо и прилежно они вводили свою науку в политику.

Насколько нейтральными в своих работах и учениях были такие ученые, как Збигнев Бжезинский, Генри Киссинджер и Дэниел Мойнихан? Несмотря на то что были очевидными защитниками американской промышленно-милитаристской политики дома и за рубежом, — или благодаря этому, — они сделали стремительные академические карьеры и впоследствии были избраны, чтобы выполнять роль выдающихся псаломщиков для властей предержащих. Откровенная политическая пропаганда — не препятствие для карьеры, пока ты пропагандируешь то, что нужно.

Выживших — в карантин

Относительно немногие прогрессивные диссиденты, сумевшие получить должность на определенный срок, обычно обнаруживают, что им уготована судьба быть изолированными внутри своих собственных отделений. Они переносят многочисленные проявления неуважения к себе, с ними никто не советуется по внутренним делам отделения. Маловероятно, что их назначат в комитеты по формированию учебных программ, привлекут к подбору кадров или утверждению контрактов, даже тогда, когда такие задания были бы нормальной частью их обязанностей.

В университете штата Вашингтон Филипп Меранто, штатный преподаватель политэкономии антикапиталистических убеждений и заметный активист, был вынужденно не причастен к принятию каких-либо решений и к общественной жизни отделения. Студентам выпускного курса рекомендовалось не посещать его занятия. Ему было выделено самое тесное и непривлекательное помещение, несмотря на его старшее звание, его изводила замечаниями университетская полиция. Прослужив много лет штатным старшим преподавателем колледжа Квинз, университета Квинз, видный автор и политический аналитик Джон Герасси был вынужден открыто пожаловаться на то, как с ним обращались, упомянув и мой случай невыдвижения в кандидаты. В письме своим коллегам по отделению (15 мая 1994) он написал:

Герасси заключил на иронической ноте: «Что ж, мне остается только вежливо попросить, что пока все решения могут приниматься небольшой группой моих коллег за закрытыми дверями, пожалуйста, разрешите нам хотя бы узнать, что это за решения».

Единственным радикалом, получившим должность на факультете философии в 1970-х в университете штата Вермонт, был Уилл Миллер, популярный преподаватель, публикуемый автор и политический активист. Хотя он и победил в борьбе за пост, его заставили за это поплатиться. Ему было отказано в продвижении по службе, и в течение 25 лет он оставался ассистентом профессора с жалованьем, замороженным ниже уровня начинающего и самого низкооплачиваемого преподавателя. У него отбирали все лекционные курсы и отдавали их факультетским боссам. Тринадцать лет его обходили в предоставлении годового академического отпуска для исследовательской работы и наконец он получил один семестр, свободный от лекций, только после того, как стал угрожать привлечением администрации факультета к суду. Регулярно проводимое поочередное снижение преподавательской нагрузки на факультете также никак его не касалось.

Миф о радикальном университете

Те, кто контролирует заведения высшего образования в Соединенных Штатах, должны желать своим студентам тех же благ, которые они так страстно отстаивают для жителей «тоталитарных» стран, а именно возможность слушать, изучать, выражать и поддерживать (или отвергать) ниспровергающие, критические взгляды в своей среде и образовательном заведении, не опасаясь репрессий. Вместо этого редкий радикально настроенный ученый не встречал серьезных трудностей в поиске работы или контракта, независимо от его или ее квалификации.

Консерваторы считают по-другому. Они видят академию пронизанной левизной, и неудивительно, так как они считают «левыми» любого слева от себя, включая центристов мейнстрима и «умеренных». Разумеется, активность университетских городков не умерла с концом 1960-х. Все годы с тех пор студенты протестовали против корпоративных инвестиций в ЮАР, где правил апартеид, против гонки вооружений, против вмешательства США в Центральной Америке, против вторжения США в Панаму и бомбежку Ирака. Проходили демонстрации в поддержку исследований женского вопроса и многообразия культур, против расизма, гендерной дискриминации и евроцентристского уклона в программе обучения.

Такие протесты подвергались безжалостным нападкам со стороны принадлежащих корпорациям средств массовой информации, как «политически корректный маккартизм». Таким образом, сами по себе попытки бороться с реакционностью клеймятся как реакционность такими беспринципными консерваторами, как Тан Хентофф, Уильям Ф. Бакли и прочими, которых слишком много, чтобы всех упомянуть. Они внезапно объявились защитниками разнообразия, настаивая на том, что сексистам, расистам и фашистам следует дать свободу выражать свое негодование, но их противники не могут свободно разоблачать их за это.

С незамутненным этноцентризмом писатель Сол Беллоу порочил общества, не имеющие своей письменности, задавая вопрос: «Кто Толстой у зулусов? Кто Пруст у папуасов?» Порицаемый за свое евроцентристское высокомерие, Беллоу бесновался на страницах New York Times (10 March 1994): «Нам нельзя и рта открыть, чтобы нас не заклеймили расистами, женоненавистниками, сверхчеловеками, империалистами или фашистами». Писатели, подобные Беллоу, которые шумно приветствуются всей традиционной литературной общественностью, публикуются крупными средствами массовой информации и свободно допускаются в ведущие университеты, считают себя несправедливо обвиненными при малейшей попытке анализа их предубеждений. Именно так поощряется создание мифического образа университета, где доминируют феминистки, лесбиянки, гомосексуалисты, марксисты и афроамериканские воинствующие элементы. Именно так роли угнетателей и угнетенных меняются местами.

В десятках телевизионных ток-шоу и многочисленных публикациях с миллионными тиражами, без оттенка иронии, десятки консервативных и неолиберальных писателей жаловались, что их замалчивают «политически корректные». Их резкие обличительные речи обычно немногим больше, чем критика социально-политических взглядов, которые они находят невыносимыми, идей и историй, которые они хотят изъять из университетского курса — предположительно во имя сохранения свободы речи и политической толерантности. Сквозь все эти нагромождения «политически корректных» людей, которые якобы доминируют в университетской вселенной, просто никогда не слышно.

Сегодня в университетах существует национальная сеть правых групп с бюджетом от 100 000 до 1 миллиона долларов. Эта сеть координирует наибольшую часть консервативной деятельности в образовательных учреждениях по всей стране. Она субсидирует издательскую деятельность более чем ста кампусов правого крыла, охватывая более, миллиона студентов (по исследованию организации «Проект объединения университетов», занятой пропагандой борьбы за мир и журналистскими расследованиями в кампусах). Издательства консерваторов в университетских городках и их организации получают миллионы долларов от Фондов Sciafe и Olin, Coors и других состоятельных доноров правого крыла. Почти полное отсутствие альтернативных фондов от прогрессивных групп опровергает обвинение в том, что левые доминируют в политических средствах коммуникации в учебных заведениях.

Подводя итог, можно сказать, что воззрения, не вызывающие больших противоречий, считаются нейтральными или объективными, в то время как чаще всего они просто соответствуют идеологическим условностям. Считается, что исследования, которые косвенным образом разделяют общепринятые взгляды на политико-экономическую систему, представляют свободный от оценок эмпиризм, изучение мира «как он есть». Обвинения в приверженности, которые кидают хранители башни из слоновой кости, сами являются весьма ангажированными, будучи направленными против тех, кто бросает вызов, но редко против тех, кто укрепляет общепринятую идеологию. Большинство учебников распространяют общепринятые тенденциозные представления о правительстве и внешней политике США под видом политических истин, упуская из виду или отрицая недемократические чудовищные преступления классовой власти и империализма.

Принимая империю на ее собственных условиях, затем отрицая ее существование и все возникающие в связи с этим неудобные вопросы, многие ученые полагают, что встали выше суматохи реальности. И в некотором смысле так оно и есть.