Власть над миром. Истинные цели американского империализма

Нерассмотренные предположения

Нам говорят, что внешняя политика этой страны является результатом наилучших побуждений и твердо придерживается правовых норм международного поведения. В редких случаях внешняя политика обсуждается в представляющих интересы политического большинства и основных средствах массовой информации, в которых критика ограничивается операционными вопросами: «Не слишком ли много (или слишком мало) наши лидеры полагаются на Вооруженные силы? Пытаются ли они навязать западный стиль демократии народу, который не готов к этому? Им не удается действовать решительно? Не слишком ли долго они ждали или действовали слишком поспешно? Будет ли политика успешной? Подтвердит ли она то, что это слишком дорого?»

В редких случаях, если такое происходит, рассматриваются основные предпосылки политики. Признается как нечто само собой разумеющееся, что Соединенные Штаты имеют право вмешиваться в дела других стран для того, чтобы восстанавливать порядок, воспрепятствовать агрессии, бороться с терроризмом, спасать жизнь находящимся в опасности американцам и прочее. Принимается как данное, что несправедливая агрессия — это то, чему данная страна противостоит, но она сама никогда не осуществляет агрессию на практике, что конфликты, возникающие в других странах, — это вина самих стран, что левые опасны, а правые обычно нет, что нет необходимости давать определение тому, что представляет собой «левый» или «правый», и что то, что называется «стабильностью», предпочтительнее революции и народных беспорядков.

Основное обвинение, которое выдвигается в этой книге, в том, что политика США служит главным образом интересам привилегированного меньшинства, а не интересам простого народа в этой стране и за границей. Это мнение не признается в основных политических дискуссиях и комментариях средств массовой информации[5]. От Аргентины до Заира, от Восточного Тимора до Западной Сахары изнурительные контрреволюционные кампании, спонсируемые США, унесли миллионы жизней, оставили десятки миллионов раненых, искалеченных, морально разбитых, вывезенных или согнанных со своих мест. Однако в политических речах в этой стране едва ли услышишь хоть одно слово о том, что происходит на самом деле.

Нам говорят, что американский народ обязан проявлять решимость, что он должен постоянно демонстрировать свою силу, играть мускулами и действовать как великая сверхдержава, чтобы какой-либо маленький народ не мог шантажировать его (аргумент, который используется для того, чтобы оправдать уничтожение Вьетнама и бойню в Ираке). Любая неудача при использовании нашей силы, мы слышим, подрывает веру в нашу непоколебимость и привлекает агрессию. Может быть, кому-то было бы интересно, почему лидеры США чувствуют такую потребность убеждать каждого в том, что Соединенные Штаты — самая сильная военная держава мира, тогда как уже каждый очень хорошо знает об этом факте.

Поза мачо

Как некоторые утверждают, потребность возникает из психологического чувства небезопасности, это чувство было общим для поколений лидеров США. Конечно, президенты имеют склонность часто вставать в позу мачо для того, чтобы создать впечатление, что они решительные и влиятельные. Основной инструмент принуждения государственной власти, Вооруженные силы, построен на принципе мужского начала со всем присущим ему выражением грубости, доминирования и жестокости. Чувства и представления мачо поощряются и используются в определенных целях, но они как таковые не объясняют политику империи.

Несомненно, президент Буш хотел продемонстрировать свою жесткость, когда атаковал Панаму и Ирак, но он был движим не импульсом мачо, а политическими интересами. Он также вынашивал всепоглощающее желание повысить свой рейтинг и быть переизбранным на второй срок. Подобно этому, воздушный удар президента Клинтона по Ираку в начале его президентства был игрой имиджа, его президентским кровопролитием, предназначенным для демонстрации того, что он не безответный обыватель, а человек, способный использовать смертоносную силу, когда это «необходимо». В двух словах, цель — не в демонстрации своего свойства мачо, а в том, чтобы быть переизбранным. Если бы ношение одежды противоположного пола, юбки и каблуков могло гарантировать переизбрание, Клинтон и любой другой политик мужского пола отбросил бы свое мужское начало и оделся бы соответственно.

Демонстрация силы сплачивает общественность вокруг ее лидеров, так как народ должен верить в то, что эта сила необходима для выживания нации и их собственной безопасности. Большая часть простых граждан не хотят вступать в бой. Их тогда надо призвать в армию. Даже большая часть добровольцев поступают на военную службу не из желания мачо убивать и быть убитыми, но ради получения экономических возможностей или средств существования. Принуждаемые вступать в бой далеко не тестостероном, большинство солдат ждет приказ атаковать и выполняет его под угрозой суровых наказаний.

Те, кто считает, что империя появляется из потребности мачо доминировать, не объясняют, почему лидеры США хотят доминировать над определенными странами, а не другими. Теория мужского начала не объясняет, почему Вашингтон встает на сторону предпринимателей транснациональных корпораций, землевладельцев и военных автократов, а не на сторону рабочих, крестьян, студентов и тех, кто борется за уравнительные реформы.

Не обращая слишком большого внимания на свой мужественный имидж, политики были очень услужливы по отношению к государствам-клиентам, правым диктатурам. Если это был не совсем легкодоступный противник, они, безусловно, наклонялись назад в весьма не мужественной позе, направляли щедрую финансовую помощь, не задавали вопросов по поводу того, как она расходовалась, и старались оставаться в хороших отношениях с отвратительным сбродом хунт, автократий и коррумпированных политиков.

Нас часто убеждают в том, что вмешательство в дела зарубежных стран является не только правом Соединенных Штатов, но и их долгом. Утверждается, что «мы должны взять на себя ответственность за вооруженное нападение». Без всякого намека на то, кто проводит нападение и почему страна должна вмешиваться в дела других стран в каждом уголке мира. В 1992 году президент Буш объявил, что Соединенные Штаты «мировой лидер» и другие страны ждут от нас, что мы будем действовать соответственно. Последующие обитатели Белого дома, неспособные к тому, чтобы привести в порядок наши водные пути, развивать рациональные энергетические системы, предоставить рабочие места и достойное жилье для миллионов у себя дома, провозгласили себя лидерами всего мира.

На практике быть «мировым лидером» означает, что поддержание глобальной системы инвестирования и накопления капитала является первоочередным обязательством. Задача состоит в том, чтобы заставить противодействующие силы повиноваться, используя все формы контроля и изматывания сил для удержания различных народов в рамках обнищавших зависимых государств. Они должны кричать «дядюшка», как сказал президент Рейган. Он хотел, чтобы революционная Никарагуа закричала «дядюшка», и так действительно было с Эфиопией и Мозамбиком после многих лет массированных ударов.

Во имя демократии

Мы неоднократно слышим о том, что лидеры США выступают против коммунистических стран, потому что в этих странах отсутствует политическая демократия. Но, как отмечалось ранее, следующие одна за другой администрации Вашингтона поддерживали самые репрессивные режимы в мире, которые регулярно проводили массовые аресты, убийства, пытки и запугивали население. Кроме того, Вашингтон оказывал поддержку некоторым самым отвратительным правым контрреволюционным повстанческим группировкам головорезов: «УНИТА» Савимби в Анголе, «РЕНАМО» в Мозамбике, моджахедам в Афганистане, а в 1980-х годах — даже фанатичным приверженцам Пол Пота, которые вели войну против социалистический Камбоджи.

Рассмотрим пример Кубы. Нас убеждают в том, что десятилетия враждебности США по отношению к Кубе, включая эмбарго, саботаж и вторжение, были вызваны неприязнью к автократической природе правительства Кастро и заботой о свободе кубинского народа. Откуда это неожиданное желание «восстановить» свободу Кубы? В течение десятилетий до кубинской революции 1959 года следующие одна за другой администрации США оказывали поддержку безжалостной репрессивной автократии, главой которой являлся генерал Фульгенцио Батиста. Значительная, но невысказанная разница состояла в том, что Батиста был лидером-компрадором, который открыл Кубу для широкого проникновения капитала США. В отличие от него Фидель Кастро положил конец контролю частных корпораций над экономикой страны, провел национализацию холдингов США и обновил классовую структуру путем коллективизации и введения равных прав для всех. Вот что сделало его столь невыносимым.

После Второй мировой войны государство национальной безопасности США отнюдь не поддерживало демократию, а играло активную роль в уничтожении прогрессивных демократических правительств во многих странах мира[6]. В оправдание свержения демократически избранного президента Чили Сальвадора Альенде в 1973 году Генри Киссинджер заметил, что, когда нам приходится выбирать между экономикой и демократией, мы должны спасать экономику. Киссинджер говорил правду только наполовину. Это было бы правдой, если бы он сказал, что хотел спасти капиталистическую экономику.

Экономику Чили разрушил не Альенде. Привилегии высшего класса, широко распространенная коррупция и массовая бедность существовали в безопасности на протяжении поколений до того, как он вступил в должность. Скорее наоборот, всего лишь за два года его правительство Народного единства осуществило заметное перемещение валового национального дохода от зажиточной элиты, которая жила за счет процентов, дивидендов и ренты, к тем, кто жил на заработок и жалованье. В Чили Альенде происходило небольшое, но реальное изменение разделения власти между классами. Богатым выдавались установленные нормы продуктов, и предполагалось, что они будут платить налоги. Некоторые из принадлежавших им холдингов и предприятий были национализированы. Тем временем малоимущие пользовались преимуществами занятости в органах местного самоуправления, программ обучения грамоте, создания рабочих кооперативов и получения бесплатного полулитра молока, которое выдавалось каждый день каждому ребенку из бедной семьи.

Кроме того, несколько радио- и телевизионных станций Чили начали передавать новости о событиях в стране, которые освободились от идеологической монополии национальных средств массовой информации, находившихся в частной собственности. Расширяя демократию, левое правительство Народного единства подвергало опасности не демократию, а привилегированных олигархов.

Лидеров, таких как Киссинджер, пугало не то, что социально-демократические реформы Альенде потерпят неудачу, а то, что они будут успешными. Тенденция установления политико-экономического равенства должна была быть остановлена. Так что Киссинджер, ЦРУ, Белый дом и средства массовой информации США энергично принялись за правительство Народного единства. Во имя спасения чилийской демократии они разрушили ее, установив фашистскую диктатуру генерала Августо Пиночета, — генерала, который замучил и казнил тысячи людей, заставил исчезнуть еще тысячи и запретил все оппозиционные средства массовой информации, политические партии, профсоюзы и крестьянские организации.

Сразу после военного переворота компания General Motors, которая закрыла свои заводы после избрания Альенде, возобновила свою деятельность, тем самым демонстрируя, что капитализму гораздо комфортнее с фашизмом, чем с социал-демократией. Переворот, направленный далеко не на спасение экономики, финансируемый ЦРУ, возвестил о начале эры стремительного роста инфляции и национального долга, интенсивного увеличении безработицы, бедности и голода.

Охота на «красную» угрозу

Официальный Вашингтон не мог сказать американскому народу о том, что действительная цель огромных военных расходов и интервенций состоит в том, чтобы сделать мир безопасным для General Motors, General Electric, General Dynamics и всех прочих General. Вместо этого нам говорят, что на карту поставлена безопасность нашей нации. Но не так просто убедить общественность в том, что такие мини-державы, как Куба, Панама или Никарагуа, или такая микродержава, как Гренада, представляют угрозу нашему выживанию. Поэтому во времена «холодной войны» нам говорили, что эти страны были инструментом расширения просоветского блока.

Сразу после свержения кубинским народом диктатуры Батисты президент Эйзенхауэр заявил, что Вашингтон не может допустить в Западном полушарии существование режима, в котором «доминирует международный коммунизм». Куба была представлена как часть мирового заговора со штаб-квартирой в Москве. На протяжении десятилетий «экспансионизм Советов» служил в качестве пугала, который оправдывал политику интервенций США.

Конечно, Советский, Союз и другие коммунистические правительства Восточной Европы представляли угрозу глобальному капитализму. Они развили крупномасштабную экономику государственного сектора и оказывали помощь антиимпериалистическим странам и движениям по всему миру, включая Африканский национальный конгресс Нельсона Манделы в Южной Африке. Кроме того, ядерный потенциал Советского Союза временно ограничил масштабы и уровень военных интервенций США. Так, президент Буш, может быть, действовал бы с большей осторожностью против Ирака в 1991 году, если бы советский блок продолжал существовать и решительно выступать против подобных действий.

Если глобальная военная машина США была вынужденным ответом советской агрессии, как нас постоянно уверяли, почему она продолжает существовать после распада СССР и военного альянса Варшавского договора, а также прекращения «холодной войны»? Директор ЦРУ Роберт Гейтс признался: «Угроза предумышленного нападения на Соединенные Штаты, исходящая из этой части света, почти исчезла в обозримом будущем» (New York Times, 23 January 1992).

Официальные лица начинают убеждать нас в том, что внезапно появились новые враги. Министр обороны Дик Чейни заявил, что Советский Союз был не единственной угрозой; мир полон других опасных врагов, на которых он раньше, видимо, не обращал внимания. Сейчас нам говорят, что неприятности могут исходить от стран «третьего мира», даже без всякого подстрекательства со стороны Москвы. Политики США и их послушные глашатаи из корпоративных средств массовой информации предупреждают нас о смертельной опасности, которая исходит от международных террористов, исламистских фанатиков, наркокартелей, киллеров, фанатиков ядерного оружия и «гитлеров» стран «третьего мира». Немногие оставшиеся коммунистические правительства, такие, как Северная Корея и Куба, более не изображаются как орудие в руках Москвы, а в большей степени как самостоятельное зло.

На протяжении десятилетий нам говорили, что нам нужны мощные военно-морские силы, чтобы защитить страну от СССР. При более не существующем Советском Союзе адмирал Трост, начальник штаба ВМС США, заявил, что нам все еще нужны мощные военно-морские силы, так как они защищают нас не только от Советского Союза. ВМС, сказал он, должны идти в очаги напряженности и «показывать флаг» — классическая империалистическая терминология, употребляемая для обозначения практики отправки кораблей в зарубежные порты для устрашения своенравного населения с демонстрацией силы. Корабли «показывают свой флаг» не так часто, как свои пушки и ракеты дальнего действия, которые способны нести смерть и разрушения территориям, удаленным на многие мили от моря. Такие демонстрации также называют «дипломатией канонерок». Сегодня это далеко не канонерские лодки и корабли, а специальные военно-морские силы с авианосцами, самолетами-бомбардировщиками, ракетами и тяжело вооруженными вертолетами.

Трост добавил, что могущественные военно-морские силы необходимы при «местных и региональных конфликтах». Соединенные Штаты по собственной инициативе взяли на себя задачу поддерживать порядок в беспокойном мире. Но cui bono? Для чьего блага и за чей счет осуществлялась охрана порядка? Официальные должностные лица обычно не говорят, что их работа — защищать глобальный капитализм от эгалитарных социальных движений. Они предпочитают использовать такие кодированные термины, как «местные и региональные конфликты». При очередной неудаче они говорят о защите «наших интересов» за границей — популярный афоризм, который оправдывает почти любое действие.

В чем «наши интересы»?

Когда я участвовал в конференции в Нью-Йорке, я слышал, как Майкл Харрингтон, бывший лидер Демократических социалистов Америки, говорил о внешней политике США. Когда он отвечал на вопросы, кто-то спросил его, почему политика США «такая глупая». Харрингтон ответил, что «мы — хорошие немцы» и что «мы — люди, сующие нос в чужие дела» и «у нас есть такая вещь, как сила». Я ответил, что политика США скорее не глупая, а в большей части замечательно успешная и жестокая в обслуживании экономических интересов элиты. Она может казаться глупой, потому что основные причины, которые выдвигаются в ее поддержку, часто звучат неубедительно, создавая у нас впечатление, что политики озадачены или не имеют об этом никакого представления. Но если общественность не понимает, что они делают, это вовсе не означает, что лидеры национальной безопасности сбиты с толку. То, что они все время что-нибудь замышляют, вовсе не означает, что они глупцы. Будучи дорогостоящей с точки зрения денежных затрат, потерь и людских страданий, политика США — в высшей степени рациональное и согласованное предприятие. Конечно, модель, кого поддерживать, а кому противостоять, кто — друг, а кто — недруг, многое значит.

Я добавил, что мы должны прекратить говорить «"мы" делаем это, "мы" делаем то», если мы действительно подразумеваем политиков системы национальной безопасности, которые представляют определенные классовые интересы. Слишком многие аналитики, видимо успешные в других областях анализа, имеют привычку ссылаться на «мы». «Мы» — это сокращенный способ говорить «лидеры национальной безопасности США», поэтому использование этого местоимения вводит в заблуждение. Но этот вопрос имеет более чем просто семантическое значение. Те, кто продолжают говорить «мы», вероятнее всего, рассматривают страны в качестве основной единицы анализа международных отношений и не учитывают классовые интересы. Вероятнее всего, они допускают, что существует общность интересов между лидерами и простым народом, тогда как обычно ее нет. Создается впечатление, что мы несем ответственность за «нашу» политику. Такая позиция снимает накал политических страстей и приводит к неуместному самокритичному анализу своих действий со стороны лиц, действующих из благих побуждений, которые в заключение делают вывод, что нам всем должно быть стыдно и очень грустно за то, что «мы» делаем в мире.

Любая экономическая политика, а не только аспекты ее внешней политики, определяется с точки зрения интересов одного или другого класса. Экономика как таковая не является чем-то нейтральным. Строго говоря, «экономика» — это не реально существующая вещь. Никто никогда не видел или не дотрагивался до экономики. То, что мы видим, это — люди, вовлеченные в обмен ценностями, в производительный и не очень производительный труд. И мы даем общее название всем этим видам деятельности, называя их «экономикой», что является гипотетическим построением, продиктованным обозримой реальностью. Мы часто трактуем наши абстрактные обобщения как материализованные, реально существующие вещи, как самогенерирующиеся силы. Таким образом, мы говорим о проблемах экономики в общих чертах, а не о проблемах капиталистической экономики с ее специфическим набором социальных отношений и заметным распределением власти между классами. Экономика материализуется в нечто реально существующее, как, например, в следующих утверждениях: «экономика резко падает» и «экономика оживляется».

Таким же образом мы рассматриваем сначала отвлеченно, а затем «материализуем» понятие «нация». Так, мы говорим о Соединенных Штатах как о чем-то единообразном и реально существующем и о том, что «мы как нация» делаем. Такой подход игнорирует классовые аспекты политики США. Рассмотрим, например, вопрос зарубежной помощи. Было бы неправильно говорить, что Соединенные Штаты как нация оказывают помощь различным странам. Нация как таковая не предоставляет помощь другой нации как таковой. Точнее говоря, обычные граждане нашей страны посредством налогов делают пожертвования в пользу привилегированных элит другой страны. Как кто-то сказал: «зарубежная помощь — это когда бедный народ богатой страны дает деньги богатому народу бедной страны». Перемещение осуществляется через классовые границы, так же как и национальные, оно представляет собой перераспределение дохода от низшего класса к высшему.

Мы слышим, как говорят о «наших» интересах за границей и «интересах США» в мире. Но не так легко обнаружить, что «наши» лидеры подразумевают под «интересами США». В 1967 году во время войны во Вьетнаме я впервые осознал, как часто наши официальные лица ссылаются на «интересы США» как на способ оправдать свою политику, никогда не говоря нам, в чем могут состоять эти интересы. Я тщетно искал в томах Department of State Bulletin (Бюллетеня Государственного департамента США) какое-либо определение или пример «интересов США». Самым близким из того, что я нашел, были комментарии чиновника Государственного департамента Уильяма Банди, который ссылался на «наши жизненно важные военные базы» на Филиппинах как на основной интерес США. Как часто происходит, зарубежное военное присутствие, которое предположительно было создано, чтобы защищать «наши интересы» (какими бы они ни были), само становится интересом, который необходимо защищать. То, что должно служить средством, становится конечной ценностью.

Банди продолжил, указав на «более важный» интерес, чем военные базы. В своей речи перед элитной американской и филиппинской аудиторией в Маниле он сказал: «Филиппины так много значат для Соединенных Штатов, потому что… это страна, в которой для американцев всегда, как часто говорят сами филиппинцы, делали все, чтобы они чувствовали себя как дома». Если я понимаю Бадли, наш интерес на Филиппинах состоял в сохранении гостеприимности филиппинцев.

Утверждение Банди не учитывает большую часть империалистической истории. С 1899 по 1902 год погибло почти 200 тысяч филиппинцев и десятки тысяч было ранено или замучено Вооруженными силами США во время успешной попытки уничтожить независимость филиппинцев. Банди также не учитывает некоторые жестокие реалии сегодняшнего дня, включая массовую бедность на Филиппинах и широко распространенную индустрию проституции, которая поддерживается ради военнослужащих США, размещенных там, что придает новое значение мысли «делать все, чтобы чувствовать себя как дома».

Суть в том, что «наши интересы» четко не определяются, потому что хотя термин используется, но он не имеет ничего общего с нашими подлинными интересами. Изменения, происходящие в администрации, не дают никакого прояснения. Во время своей президентской кампании 1992 года Билл Клинтон дал клятву выработать новый курс будущего нации, напоминая нам о том, что мы должны иметь «смелость изменяться». Возвышенные, высокопарные заявления. Но как только он был избран, Клинтон стал следовать строгому порядку своих консервативных предшественников, поддерживая идею о том, что Соединенные Штаты должны оставаться глобальной сверхдержавой, что зарубежные операции США всегда исполнены благих намерений и что «интересы США» должны поддерживаться военной силой. Как и его предшественники, он не допускал критического рассмотрения того, какими эти интересы могут быть.

Несмотря на существенные изменения, происходящие во всем мире, Клинтон не приветствовал дискуссий по вопросу о внешней политике. Как член Совета по международным отношениям, член Бильдербергской конференции и Трехсторонней комиссии, а также всех элитарных политических организаций, в которых доминировали корпорации, Клинтон являлся как с идеологической точки зрения, так и с точки зрения своих личных взглядов частью узкого круга власти, а не человеком, который вел бы лодку и сам менял ее курс.

Непротиворечивые противоречия

Обычно внешнюю политику США критикуют за то, что она часто «противоречит сама себе». Тем не менее она строго согласуется с классовыми интересами, которым она содействует. Для иллюстрации лежащей в основе внешне противоречивых стратегий последовательности рассмотрим стратегии, которые применялись по отношению к Кубе и Китаю. В 1994 году правительство США продолжало прибегать к любым уловкам, кроме военных действий, чтобы нанести ущерб экономике Кубы, включая запрет на передвижение, торговое эмбарго, репрессии против других стран или компаний, которые пытались торговать с Гаваной. Многие контракты, которые Куба заключила с компаниями других стран, были аннулированы в связи с давлением США. Нам говорили, что причиной враждебности Вашингтона было желание «восстановить» демократию и права человека на Кубе.

Критики быстро отметили «противоречие» в политике США по отношению к Кубе и Китаю. Они указывали на то, что Китай неоднократно нарушал права человека, однако получил торговый статус «наиболее благоприятствуемой нации». Более того, официальные лица призывали к «скрытой дипломатии», убеждая нас в том, что применение силы будет неэффективным и что мы не можем проводить политику лакмусовой реакции против Китая. Эта стратегия заметно отличалась от той, которая проводилась по отношению к Кубе.

Но за явными двойными стандартами кроется все та же преданность силам, управляющим накоплением капитала и глобальным положением вещей. Китай открыл границы для частного капитала и «реформ» свободного рынка, включая зоны предпринимательства, в которых корпорации-инвесторы могли эксплуатировать огромные и дешевые трудовые ресурсы страны, не беспокоясь об ограничительных нормах. Кроме того, в связи с тем, что он всегда выступал против любого политического движения в мире, находившегося в дружественных отношениях с Советами, Китай поддерживал те же контрреволюционные и даже фашистские силы за рубежом, что и Соединенные Штаты: Пиночета в Чили, моджахедов в Афганистане, «УНИТА» Савимби в Анголе, и Красных кхмеров в Камбодже. В отличие от Китая, Куба всегда была на стороне сил, которые выступали за социальные преобразования. Таким образом, нет никакого противоречия в политике США, проводимой по отношению к Кубе и Китаю, — противоречия в объяснениях, предоставляемых с целью оправдать эту политику.

Всякого рода эксперты из-за отсутствия классового подхода приходят к выводам, которые основываются только на внешних явлениях. Когда я присутствовал на совещании Совета по делам мира в Сан-Франциско, я слышал, как некоторые участники иронизировали по поводу того, что Куба «завершила цикл» у исходной точки дореволюционного периода. До революции на Кубе, как они указывали, наилучшие отели и магазины предназначались для иностранцев и относительно небольшого числа кубинцев, у которых были доллары янки. Сегодня ситуация остается прежней.

Это суждение не учитывает некоторых важных различий. В погоне за твердой валютой революционное правительство решило использовать красивые пляжи и солнечный климат страны для развития туристической индустрии. К 1993 году туризм становится вторым самым важным источником твердой валюты на Кубе (после сахара). Конечно, туристы получали такие условия проживания, которые могли позволить себе лишь немногие кубинцы, в особенности после того, как у них больше не было долларов. Но в дореволюционной Кубе прибыль, поступающая от туризма, присваивалась крупными корпорациями, генералами, картежниками и гангстерами. Сегодня прибыль распределяется между иностранными инвесторами, построившими отели, и кубинским правительством. Часть прибыли, поступающая правительству, направляется на содержание клиник, образование, государственный аппарат, сухое молоко, импорт топлива и т. п. Другими словами, народ пользуется преимуществами туризма — это касается доходов от экспорта кубинского сахара, кофе, табака, рома, морепродуктов, меда и мрамора.

Если бы Куба находилась точно в такой же ситуации, как до революции, и была открытой для рабства зависимого государства, Вашингтон отменил бы эмбарго. Если бы кубинское правительство больше не использовало государственный сектор для перераспределения основной части прибавочной стоимости в пользу простого народа и если бы оно позволяло нескольким богатым частным собственникам присваивать прибавочную стоимость от производства и возвратило бы фабрики и земли богатому имущему классу, как это сделали бывшие коммунистические страны Восточной Европы, то тогда оно бы завершило цикл у исходной точки. Тогда оно подпало бы в рабскую зависимость, в положение государства-клиента и было бы принято в теплые объятия Вашингтона, как другие бывшие коммунистические страны.

Политика США в отношении беженцев — это еще одна область, которая определяется как «противоречивая». Беженцы с Кубы регулярно получали разрешение на въезд в эту страну, в то время как беженцев из Гаити в страну не впускали. Из 30 тысяч гаитян, подавших просьбу предоставить политическое убежище в 1993 году, было принято только 783. С тех пор многие кубинцы — белые, и почти все гаитяне — черные. Некоторые люди пришли к выводу, что разница в обращении может быть приписана только расизму.

Конечно, этническая дискриминация вошла в историю иммиграционной политики США большей части XX столетия, она была направлена против азиатов и африканцев и в меньшей степени — против восточных и южных, а также северных европейцев. Но если анализировать, каким было отношение к беженцам с Кубы и Гаити, не следует обращать внимание на цвет кожи. Беженцами из правых стран, таких, как Сальвадор и Гватемала, являются представители европеоидной расы, тем не менее им очень трудно получить политическое убежище. Беженцы из Никарагуа — выходцы из того же латиноамериканского племени, что и сальвадорцы и гватемальцы, однако у них практически не возникало проблем с въездом в США, потому что считалось, что они бегут от «коммунистического» правительства сандинистов. Беженцы из Вьетнама — азиаты, но им предоставлялся неограниченный въезд в страну, только 35 тысяч вьетнамцев въехало в страну в 1993 году, потому что они также спасались бегством от антикапиталистического правительства.

Во времена «холодной войны» эмигранты из СССР и Восточной Европы получали въездные визы как нечто само собой разумеющееся. На смену тому коммунизму пришли консервативные правительства свободного рынка, теперь Государственный департамент «пересматривает» программу. В 1994 году российским гражданам выдавалось мало виз, визы почти вообще не выдавались украинцам и даже евреям, которые, казалось бы, претерпевали большее антисемитское притеснение, чем когда-либо при коммунизме.

В вышеприведенных примерах решающим при принятии решений был не цвет кожи иммигрантов, а политический облик рассматриваемых правительств. Как правило, беженцы из антикапиталистических стран автоматически относятся к категории жертв политических репрессий, и им охотно предоставляется разрешение на въезд в страну, в то время как беженцев из политически репрессивных прокапиталистических стран высылают обратно в свою страну, где они могут быть подвергнуты тюремному заключению вплоть до смертной казни. Если беженцы спасаются от правого прокапиталистического правительства, они по определению являются политически нежелательными лицами.

К 1994 году в политике, проводимой по отношению к беженцам с Кубы, возникли некоторые затруднения. Согласно ранее принятому соглашению между Гаваной и Вашингтоном кубинское правительство не препятствовало выезду своего народа в Соединенные Штаты при наличии американской визы. Вашингтон дал согласие предоставлять 20 000 виз в год, но в действительности выдал небольшое количество виз, предпочитая провоцировать нелегальные выезды и пожинать плоды пропаганды. Все кубинцы, бежавшие на маленьких суденышках или угнанных лодках и самолетах, получили убежище в США, и их приветствовали как героев, которые рисковали своими жизнями, спасаясь от тирании Кастро. Когда Гавана заявила, что она больше не будет играть в эти игры и разрешит покинуть страну любому, кто этого захочет, администрация Клинтона вернулась к политике закрытых дверей, боясь иммиграционного потока. Теперь политики боятся, что бегство слишком многих раздраженных беженцев поможет Кастро оставаться у власти, так как это будет способствовать ослаблению напряжения внутри кубинского общества.

Кубу осуждали не за то, что она сначала не разрешала своим гражданам покидать страну, а затем разрешила делать это. Но эта кажущаяся непоследовательность была желанием Вашингтона дискредитировать кубинское правительство — как проводящее политику безжалостного угнетения. Цель, как она была сформулирована заместителем помощника государственного секретаря Майклом Сколом до созыва постоянного комитета Конгресса (17 марта 1994 года), состояла в том, чтобы «разрушить (кубинское) государство». Политические соображения всегда преобладают, каким бы ни было отношение к реальной ситуации народа другой страны. Чтобы понять это, необходимо рассматривать не ближайшую тактику, а общую стратегию.

Оружие ради прибыли

Некоторые критики заявляют, что огромные вооруженные силы США — это не что иное, как расточительная и бесполезная конструкция. Обычно те же критики говорят, что внешняя политика США — глупая. Еще раз мы хотели бы напомнить им, что то, что может быть расточительным и дорогостоящим для одного класса (обычных граждан и налогоплательщиков), может быть замечательным и полезным для другого класса (корпораций, выполняющих заказы военных ведомств, и высших военных чиновников).

На протяжении ряда лет некоторые из нас приводят доводы о том, что если бы Советский Союз и другие коммунистические страны исчезли, наши лидеры все равно настаивали бы на необходимости в масштабных вооруженных силах. Действительность редко предоставляет возможность проверить политическую гипотезу. В данном случае гипотеза была проверена, когда коммунистические правительства были низвергнуты. Без сомнения, глобальные вооруженные силы США остались нетронутыми при уровне затрат гораздо большем, чем был, когда «холодная война» была в разгаре (даже после пересчета с учетом инфляции).

В чем причина? Во-первых, военные расходы являются одним из самых больших источников накопления капитала страны. Они представляет собой форму общественно-государственных расходов, которая так нравится бизнесу. Когда правительство расходует средства на сектор экономики, не приносящий доходов, такой, как почтовые услуги, железные дороги, находящиеся в государственной собственности, или приюты и муниципальные больницы, это показывает, как общественность может создавать товары, услуги и рабочие места и увеличивать базу налогообложения без прибыли частных инвесторов. Такие затраты конкурируют с частным рынком. В то время как ракеты и авианосцы представляют собой форму общественно-государственных расходов, которые не конкурируют с гражданским рынком. Договор с военным ведомством похож на любой договор в сфере бизнеса, только — он лучше. Деньги налогоплательщиков покрывают все производственные риски. В отличие от производителя холодильников, который должен беспокоиться о том, как свои холодильники продать, производитель оружия имеет продукт, на поставку которого уже был заключен договор с учетом перерасхода средств. Кроме того, правительство берет на себя большую часть расходов на проведение научных исследований и разработок.

Расходы оборонного ведомства открывают сферу спроса, которая потенциально безгранична. Какой уровень военной безопасности или превосходства является достаточным? Всегда найдется новый вид оружия, который необходимо разрабатывать. Вся индустрия оружия работает по принципу планового устаревания. После того как многомиллиардное оружие произведено, в связи с разработкой новых технологий оружие устаревает, и его необходимо модернизировать или менять.

Кроме того, большинство военных договоров предоставляется без проведения конкурсных торгов, что позволяет производителям оружия в большей степени самим назначать цену. Следовательно, возникает соблазн разрабатывать оружие и оборудование еще более сложное, и еще более дорогостоящее, и, следовательно, еще более прибыльное. Но такая продукция не обязательно самая эффективная или самая целесообразная. Многие производят оружие худшего качества. Но худшее качество имеет свои преимущества в виде дополнительных отчислений, которые направляются для того, чтобы получить оружие, которое будет работать должным образом.

Итак, рентабельность подрядчиков оборонных ведомств значительно выше рентабельности производителей гражданского рынка. Неудивительно, что главы корпораций не спешат сокращать военные расходы. То, что они имеют — это безграничный, с низкой степенью риска, высокоприбыльный, многомиллиардный рог изобилия. Расходы на оружие поддерживают всю капиталистическую систему, даже если это лишает средств не приносящий прибыли государственный сектор. Существуют две основные причины того, почему Соединенные Штаты так старательно остаются вооруженной сверхдержавой даже в отсутствие противостоящей сверхдержавы, а именно: во-первых, огромные вооруженные силы необходимы для поддержания безопасности мира для глобального накопления капитала. Во-вторых, сами вооруженные силы являются прямым источником огромного накопления капитала.