Внезапная удача (СИ)

39 Часть

Тебе одной сказать хочу:

Люблю тебя, люблю тебя

Безумно, страстно, навсегда,

Но не решиться мне пока.

Пером взмахнув, я вновь пишу,

Как дорога ты для меня,

Как солнца луч и как заря,

Да яркая в ночи звезда.

Птица беды крылом взмахнёт,

Пытаясь погубить тебя,

Но защитить смогу всегда,

Не дрогнет ни пред чем рука.

Несчастий шторм пусть наплывёт,

Но знай, не страшно, здесь ведь я,

Слежу и сберегу, любя

Навек одну только тебя.

Алексей пел, отдавая через взгляд все чувства милой Софье, оторвать глаз от которой так и не мог. Песня за песнею он пел ей одной, что не смог не заметить и сидевший среди гостей Мамонов.

Его частые строгие взоры будто втихаря предупреждали ничего не замечающую Софью о неприятностях. Мамонов взирал то на неё, то на поющего столь нежно Алексея, а за ним, обратив внимание на его ухмылки, пока играл на клавесине, следил Николай.

Он кивнул Антону обратить внимание на Мамонова. Тот удивлённо взглянул, пока играл на другой гитаре, и так же понял происходящее. И не только они заметили молчаливые взгляды, бегающие от Софьи к Алексею. Сидевшие подле Софьи фрейлины ещё некоторое время молча переглядывались, после чего, в промежутке между песнями Алексея, Лиза шепнула соседке:

— А ведь поёт да смотрит в нашу сторону.

— Надейся, Лиз, — улыбнулась та.

— Мне кажется, Варя, или ты смеёшься надо мной? — заподозрила Лиза, на что Варя шепнула:

— Поговаривают, будто граф Аминов виды на Софью имеет.

— Бред, — строго сказала Софья, оглянувшись на услышанное.

— Вот видишь, они не вместе, а значит, мне дорога открыта, — стала вновь довольной Лиза и устремила влюблённый взгляд на поющего Алексея.

Покачав головой, Варя осталась при своём мнении. Слыша произошедшую беседу, сидевшая рядом с Софьей Александра склонилась к уху сестры:

— Софьюшка, извини, но смотрит он, действительно, будто на тебя.

— И ты туда же, — вздохнула та, снова попав под колдовские чары взгляда Алексея. — Другая в его душе.

Всё стихло, как и музыка. Довольная государыня была будто единственной зачинщицей данного музыкального дня. Она поблагодарила выступивших и улыбнулась своим фрейлинам:

— Голубушки, а порадуйте слух и девичьими пениями?

— С удовольствием, матушка-императрица, — поднялась сразу Варя и обратилась ко вздрогнувшей от такой неожиданности Софье. — Давно не радовал нас лучший голос двора! А я сыграю на клавесине!

— И правда, милая, — с мольбой в глазах взглянула Александра на сестру. — Порадуй. К тому же, — шепнула она еле слышно. — Смягчатся от душевного пения и наши родители. Они прибыли сюда с нашим братом, взгляни.

Софья посмотрела в сторону, куда взглядом указала сестра, и увидела гордо восседавших отца с матерью. За ними сидел и молодой человек, являющийся братом, который с подозрением в чём-то уставился на ушедших стоять в стороне только что выступивших кавалергардов.

Отказать просьбе заволновавшейся публики, а тем более императрицы, Софья не могла. Не имея никакого желания петь, томя в душе мучительные терзания, Софья всё же вышла к подруге, севшей за клавесин. Сестра встала рядом со скрипкой, приготовившись играть, и через несколько аккордов душевной мелодии, чудесный голос Софьи вновь радовал каждого из присутствующего. Она пела, смотрела в пол, но чувствовала неотрывный взгляд Алексея на себе. Душа плакала у обоих, но пыталась спрятать упрямую тайную любовь…

Тщетно я скрываю сердца скорби люты,

Тщетно я спокойною кажусь.

Не могу спокойна быть я ни минуты,

Не могу, как много я ни тщусь.

Сердце тяжким стоном, очи током слезным

Извлекают тайну муки сей;

Ты мое старанье сделал бесполезным,

Ты, о хищник вольности моей!

Ввергнута тобою я в сию злу долю,

Ты спокойный дух мой возмутил,

Ты мою свободу пременил в неволю,

Ты утехи в горесть обратил;

И, к лютейшей муке, ты, того не зная,

Может быть, вздыхаешь о иной,

Может быть, бесплодным пламенем сгорая,

Страждешь ею так, как я тобой.

Зреть тебя желаю, а узрев, мятуся

И боюсь, чтоб взор не изменил;

При тебе смущаюсь, без тебя крушуся,

Что не знаешь, сколько ты мне мил.

Стыд из сердца выгнать страсть мою стремится,

А любовь стремится выгнать стыд.

В сей жестокой брани мой рассудок тьмится,

Сердце рвется, страждет и горит.

Так из муки в муку я себя ввергаю,

И хочу открыться, и стыжусь,

И не знаю прямо, я чего желаю,

Только знаю то, что я крушусь;

Знаю, что всеместно пленна мысль тобою

Вображает мне твой милый зрак;

Знаю, что вспаленной страстию презлою,

Мне забыть тебя нельзя никак.*

* — А. П. Сумароков, 1759 г.