Ворчуны в бегах!

Глава пятая Быть беде

Первым делом после выхода из ракушечного грота в Ветвистых садах лорд Великанн, Роддерс Лэзенби и Майкл Облом забежали за припорошенный снегом куст и вывернули наизнанку тюремные робы. Выглядело это не так уж и странно. Облом неплохо управлялся с иголкой и заранее пришил к изнанке их одежды карманы и отвороты[4]. Тюремные робы, вывернутые наизнанку, совсем не походили на тюремные робы.

— Я похож на разорившегося банкира, — проворчал Роддерс Лэзенби, — но мне очень идёт этот образ. — Он смерил взглядом Облома и заявил: — Ты похож на странного чудака. Превосходная маскировка

Облом пробормотал что-то себе под нос.

— А я? — поинтересовался лорд Великанн, поднимая бровь и смахивая с рукава невидимую пылинку.

— Вы похожи на джентльмена, ваша светлость, — ответил Лэзенби. — Боюсь, с этим ничего не поделаешь.

Четвёртый участник побега стоял в своём костюме птицы и молча наблюдал за товарищами. Наверняка вы уже подумали о том, что, какую бы маскировку ни выдумали для себя остальные трое, полицейские всё равно узнают в этой компании бывших заключённых по наряженному орлом Твинклу. Не сомневаюсь, что они тоже об этом подумали. Вот только не нашлось храбреца и/или глупца, который рискнул бы сообщить человеку размером с небольшую гору о том, что ему неплохо бы переодеться. Вся троица дорожила своими головами, надёжно сидящими на шеях, и не готова была с ними расставаться. Так они ничего и не сказали. Все трое дрожали — отчасти от страха, отчасти от жуткого холода.

— Пора идти, приятели, — любезно заметил Лэзенби. — Ещё немного, и полиция будет рыскать повсюду. Это, конечно, захватывающе, но…

— Я знаю, где можно переждать ночь и разработать план, — сказал его светлость. — Совсем недалеко от моего дома и подлых Ворчунов. — Последнее слово он произнёс с особенным омерзением, словно оно означало нечто о-о-очень плохое.

Местом, «где можно переждать ночь и разработать план», оказался ОГРОМНЫЙ гараж (больше похожий на небольшой самолётный ангар). Предки лорда Великанна коллекционировали не только дома, острова, произведения искусства и механических животных, но и ретроавтомобили.

Сами автомобили давным-давно распродали, но гараж от них остался. Он находился не на землях фамильного поместья, а в нескольких милях от него, на окраине заросшего сорняками поля. Завидев громадную постройку, Облом поник. — Ладно ещё, что спать придётся в гараже, но это… Это же помойка! — заныл он таким писклявым голосом, что не грех было бы сравнить его с комаром, закрытым в банке[5].

Помойка — это, пожалуй, преувеличение, но сараю прекрасно подходили два других слова на «п»: «покинутый» и «полуразвалившийся», то есть отчасти его можно было назвать помойкой (но только отчасти, а это слово начинается на «о»). Крыша, покрытая снегом, прохудилась и провисла, и в ней зияли чёрные дыры. В углу гаража из бетонного пола росло дерево, а стены покрывал горец Ауберта (те, кому важно уточнить, что речь идёт именно о растении, называют его кустарниковой лианой). Но в целом строение было крепким, и с петель свешивалась только одна громадная дверь (всего их было две).

— По мне, так в нём есть особая сельская прелесть, — заметил Роддерс Лэзенби, заходя в гараж и осматриваясь. Он покосился на дерево, на лианы и добавил: — Видите? Здесь даже комнатные растения есть!

— Мы промёрзнем до костей, — пожаловался Облом. — Если бы только у меня были с собой мои вещи…

— Чушь, — отрезал Твинкл.

Никто не стал с ним спорить. Роддерсу Лэзенби жалобы Облома о «его вещах» уже набили оскомину.

— По крайней мере мы будем не совсем на улице и сможем устроить постели из старых мешков, — возразил лорд Великанн и показал на высоченную стопку коричневых холщовых мешков. На каждом из них стоял штамп: «Завод Великаннов».

— И разведём костёр, — добавил Лэзенби, с энтузиазмом потирая руки.

— И камин нам не нужен, потому что в крыше есть дыры.

— Не разведём, — возразил лорд Великанн.

— Нет?

— Нет. Полиция нас ищет, и дым из заброшенного здания обязательно наведёт их на наш след.

— Как же это неприятно, — заметил Роддерс Лэзенби, — и в то же время разумно, ваша светлость.

Когда наступила ночь, беглецы улеглись на мешки, спасаясь от холода бетонного пола, и как можно больше мешков набросали на себя. На прижавшихся друг к другу бедняг — трёх человек и одного громадного полуорла — было жалко смотреть, но они строили свои планы. Они были готовы к бою.

В итоге план получился довольно прямолинейным: Роддерс Лэзенби поднимет старые деловые связи и потребует доста-^7вить по указанному адресу НЕВЕРОЯТНО ОГРОМНЫЙ ЯЩИК, туда они упрячут Ворчунов, когда их поймают, и попросят отправить ящик в далёкую глушь. Вот и всё, проще простого. Если, конечно, всё пройдёт без сучка без задоринки. Вообще «если» — словечко маленькое, короче него на букву «е» есть только «ель» и «еда», но это конкретное «если» было очень БОЛЬШИМ.

— Пусть я уже не глава своей компании, — начал Роддерс Лэзенби, подразумевая под своей компанией «Разрушения Лэзенби», — но там ещё работают люди, которые многим мне обязаны. Они и доставят нам ящик, и отправят его в далёкую глушь.

— А где это — далёкая глушь? — уточнил Облом. — Давно хочу спросить.

Твинкл грозно на него покосился.

— Про глушь тебе известно? — медленно проговорил он.

Облом счёл за лучшее коротко ответить «да» и как можно скорее покончить с этим разговором.

— Так вот, мы отправим их в самую далёкую глушь, — объяснил Твинкл.

— Хорошо, — пролепетал Облом.

— Как удивительно нелепо! — воскликнул Лэзенби. — Обожаю удивительно нелепые идеи. Прекрасно!

Лорд Великаны приподнял бровь.

— Завтра мы найдём телефон, и вы позвоните своим коллегам по поводу ящика, Лэзенби, — сказал он. — А пока нам не помешало бы как следует выспаться.

Мистер Ворчун и миссис Ворчунья спорили о том, кто первый зайдёт в купе. Как это обычно бывает, они застряли в проходе и к тому же перегородили коридор.

— Отодвинься, порошок стиральный! — огрызнулся мистер Ворчун.

— Нет, ты отодвинься, угорь заспиртованный! — отрезала миссис Ворчунья.

— Мяч футбольный!

— Маффин!

— Доска!

— Козий сыр!

— Козий сыр?! — возмутился мистер Ворчун. — Ты назвала меня козьим сыром?

— Нет, — сердито ответила миссис Ворчунья, проталкиваясь мимо супруга в пустое купе.

— А вот и да!

— Нет!

— Да!

— Нет!

— Да-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! — завопил мистер Ворчун, врываясь в купе, но тут же споткнулся и рухнул на пол.

— Ха! — хохотнула миссис Ворчунья, перешагнула через мужа и уселась у окна.

Мистер Ворчун сердито посмотрел на её тапочки-кролики. Тапочки-кролики как будто сердито посмотрели на него. Лучик зашёл в купе как раз в тот момент, когда мистер Ворчун с трудом поднимался на ноги. Мальчик тащил громадное колючее одеяло и сумку с Шоколадным Пряником (подставкой под дверь в виде кота).

Лорд Великанн, Роддерс Лэзенби, Майкл Облом и Томас «Твинкл» Винкл успешно сбежали из тюрьмы и относительно хорошо выспались. Наутро Облом предложил товарищам вызволить его сестру Мэнди из её тюрьмы.

— Об этом мы не договаривались, — отрезал Лэзенби.

— Мы ни о чём конкретно не договаривались, — справедливо заметил Облом. — Но теперь я на свободе, и будет нечестно, если моя сестра останется за решёткой. Она тоже всем сердцем ненавидит Ворчунов! К тому же мы с ней всегда работали в команде.

— На это может уйти несколько дней, а то и месяцев, — возразил Роддерс Лэзенби. — Нам повезло — у нас был готовенький тайный проход в секретный тоннель.

— Вы и глазом моргнуть не успеете, как мы её вызволим. Она в открытой тюрьме, — объяснил Облом.

— Без крыши? — уточнил Твинкл.

Облом рассказал ему, что Мэнди держат в тюрьме не самого строгого режима. В таких тюрьмах двери запирают только на ночь, а в остальное время заключённые (исключительно дамы, поскольку это женская тюрьма Лэнгли) отвечают за себя сами. Однажды из неё смотали удочки (иначе говоря, сбежали, рыбалка тут ни при чём) три сотни девушек, что вообще-то удивительно, поскольку заключённых там было всего двести восемьдесят.

После массового побега на пост главного надзирателя приняли другую даму, ещё любезнее прежней, и она вежливо просила заключённых хорошо себя вести и возвращаться в камеры к восьми часам вечера, чтобы их заперли на ночь. Свет выключался в девять. На этот раз из тюрьмы сделали ноги триста шестьдесят узниц. Лишние шестьдесят пришли из соседней тюрьмы ещё менее строгого режима. Они хотели поучаствовать в массовом побеге веселья ради.

Тогда в тюрьме установили новые правила, и заключённые время от времени сбегали при странных обстоятельствах — многие из них были уж очень странными (заключённые, не обстоятельства), но массовых побегов не случалось.

— Боюсь, мы не сможем туда пойти, Облом, — сказал Великанн.

— Нам правда… — начал Майкл, но тут его прервал Твинкл.

— Мы пойдём, — заявил он тоном, не терпящим возражений. — Было бы нечестно оставлять его сестру в беде.

— Э-э… Хорошо, — пробормотал лорд Великанн. — Тогда выдвигаемся немедленно!

Великанн, Лэзенби, Облом и Твинкл не сумели найти дверной звонок у входа в женскую тюрьму Лэнгли, так что Облом постучал в ворота. Маленькая дверца в нижнем левом углу ворот отворилась, и из-за неё показалась голова дамы в форме.

— Слушаю? — обратилась она к ним.

— Мы пришли навестить заключённую, — сказал Облом.

— У вас назначено? — спросила тюремщица. (В женской тюрьме Лэнгли, в отличие от Твердокаменной тюрьмы, охранники назывались тюремщицами.)

— Нет, мадам, — вежливо произнёс Роддерс Лэзенби. — Не назначено. А приходить без предупреждения запрещено? Теперь вы усложните нам жизнь и потребуете, чтобы мы записались? Я уважаю людей в форме, которые усложняют мне жизнь. Сразу видно, что человеку недаром деньги платят.

— Вовсе не запрещено, — ответила дама. — Но если у вас есть сумки, я их проверю.

— Нет, — сказал Облом.

— Нам надо отыскать сумки и вернуться с ними на обыск? — с надеждой уточнил Роддерс Лэзенби. Ему всегда нравился объёмный багаж.

— Не обязательно, — отмахнулась тюремщица. — Проходите, пожалуйста. Там спросите, кого вам надо.

— Благодарю, — сказал Роддерс.

Тюремщица отошла в сторону, и вся компания протиснулась в дверцу в углу больших ворот. Там их ждал не обычный тюремный двор, а просторный сад. Летом заключённые пропалывали в нём грядки, весело болтали, сидели на скамейках с книжками в бумажной обложке и любовались небом. Сейчас же на дворе (точнее, в саду) стояла зима, и по заснеженным тропинкам гуляла всего одна заключённая в тёплой зимней куртке, предписанной тюремными правилами. Ещё на ней был строго запрещённый, не выданный и не предписанный тюрьмой шарф, связанный вручную, но полицейские, работающие в тюрьме, предпочитали не связываться с Плохой Пенни.

Плохая Пенни подошла к четверым посетителям и спросила:

— Зачем вы пришли?

Голос у неё был низкий, и с таким же успехом его можно было услышать из пасти мультяшного моржа.

— И почему вы наряжены облезлой птицей? — добавила она, обращаясь к Твинклу.

— Мне нравятся птицы, — просто ответил Твинкл.

Плохая Пенни кивнула. Ответ её вполне удовлетворил.

— Добрый день, мадам, — сказал Роддерс Лэзенби. — Это Майкл Облом, брат Мэнди, одной из заключённых в этой тюрьме. Мы собрались на важную… э-э… встречу и хотели бы пригласить на неё сестру мистера Облома.

— Вот так запросто? — спросила Плохая Пенни (конечно, наши беглецы не знали, кто она такая и как её зовут).

— Я слышал, что отсюда сбежать легче лёгкого, надо только назначить побег на день, с девяти утра до восьми вечера, и ничего не говорить тюремщицам, — пробормотал Облом, готовый снова заныть.

— Тюремщицы — это не помеха.

— А кто же? — уточнил лорд Великанн.

— Плохая Пенни — серьёзная помеха, — ответила Плохая Пенни.

— И кто она такая? — поинтересовался Роддерс Лэзенби.

— Это я, — честно сообщила Плохая Пенни.

— И почему же вы — помеха?

— Я сказала не «помеха», — поправила его Плохая Пенни. — Я сказала «серьёзная помеха».

Ворчуны с Лучиком наконец устроились в своём купе: мистер Ворчун и Лучик сели рядом на скамейке так, что между ними ещё осталось свободное место, а миссис Ворчунья опустилась на скамью напротив. Рядом с собой она поставила Шоколадного Пряника, а на колени положила ежа Колючку. Поезд вздрогнул и тронулся. Через какое-то время дверь купе отъехала и к Ворчунам заглянул кондуктор. Его звали Сэм Цент, и он уже был знаком с этой семейкой.

Однажды, в те времена, когда фургончик возили Топа и Хлоп, они (ослы, не Ворчуны) умяли все цветы на его подоконнике, а потом просунули морды в окно кухни и съели:

— цветы из вазы на столе;

— овощи с тарелки;

— овощи с тарелки его жены;

— скатерть;

— заколку жены;

— воскресную газету (в которой оставался нерешённый кроссворд);

— диванную подушечку.

В другой раз Сэм Цент поймал Ворчунов на крыше поезда: они пытались доехать до Извилистых ручьёв без билета. Чтобы не свалиться во время езды, Ворчуны приклеили себя к крыше дешёвым клеем. Он был густой, как мягкий сыр на пицце, и ужасно вонял рыбой — именно прибежавшие на запах кошки и заставили кондуктора подняться тогда на крышу.

Вот почему сердце Сэма Цента ушло в пятки, когда он отодвинул дверь купе и объявил:

— Билеты, пожалуйста!

Увидев сидящих в купе Ворчунов, он не очень-то вежливо протянул:

— А, это вы. Пожалуй, мне не стоит надеяться на то, что вы покажете билеты?

— У нас есть билеты, — успокоил его Лучик и вынул из кармана платья три билета до долины Хаттона.

— В самом деле? — пробормотал мистер Цент, не веря своим глазам. Он забрал у мальчика билеты и внимательно их все изучил, а затем сложил стопкой и сделал в них аккуратные дырочки маленьким серебристым дыроколом. Затем он протянул их Лучику. — Все куплены и оплачены?

— Вы что, принимаете меня за вора? — возмутился мистер Ворчун.

— Вы что, принимаете меня за гору? — «повторила» за ним миссис Ворчунья.

— Гора ты каменная! — плюнул мистер Ворчун.

— Шахта заброшенная!

— Кирка!

— Бирка!

— Бирка тут совершенно ни при чём, — со вздохом произнёс мистер Ворчун. — Их обычно из бумаги делают.

— Так-так, кто тут заговорил про шляпы? — спросила миссис Ворчунья.

— Никто, — ответил мистер Ворчун.

— Вот именно!

— Паспарту ты!

— Грязи комок!

Лучик прокашлялся.

— Мистер Нектарин из таверны «Резвая свинка» заранее приобрёл для нас билеты, — вежливо объяснил он кондуктору.

— Очень предусмотрительно, — ответил мистер Цент. Он, в отличие от тех, о ком я рассказывал в третьей главе, — людей, вечно убирающих галочки над буквой «й», любил повсюду вставлять эту букву, в том числе в словах «состоятейный» (вместо «состоятельный») и «детайно» (вместо «детально»), но только в речи, не на письме.

Мистер Цент остался доволен тем, что Ворчуны предъявили ему билеты, и вздохнул с облегчением, потому что они вроде как вели себя прилично, но всё-таки ему было немножко грустно — не было повода ВЫСТАВИТЬ ИХ ИЗ ПОЕЗДА. Кондуктор вышел в коридор и закрыл за собой дверь.

— Где-то я его видела, — сказала миссис Ворчунья.

— Конечно, это же наш сын, — подтвердил мистер Ворчун.

— Я не про мальчика в голубом платье, а про того, кто проверял наши билеты.

— Тогда выражайся яснее, — проворчал мистер Ворчун. — И не мешай мне спать. — И он снова накрылся с головой своим большим колючим одеялом.

Ещё часа не прошло, как они уехали, но Лучик уже скучал по умному Пальчику, Топе с Хлопом и, конечно, по Мими. А совсем рядом, в соседнем купе, сидели лорд Великанн, Роддерс Лэзенби, Майкл Облом, Твинкл и кое-кто ещё, а с ними — попугай по имени Монти, который всех подряд называл Большеносами.

— Чем же вы можете помешать нам вызволить мою сестру, Плохая Пенни? — спросил Майкл Облом.

Всё это происходило в женской тюрьме Лэнгли тем же днём до отправления поезда.

— Такая уж вы плохая? — с сомнением произнёс Роддерс Лэзенби. — Конечно, я ничего против плохих людей не имею. Плохо — значит хорошо, но если мы из-за этого теряем время…

Плохая Пенни рассмеялась. Так смеётся помесь быка с морским котиком, когда ей рассказывают невероятно смешную шутку.

— Не в этом смысле я плохая, — объяснила она. — Никого не отправляю в нокаут и никому не стреляю в лоб, — говорила Пенни, и её низкий голос разносился по тюремному саду.

— А бывают другие смыслы? — поинтересовался лорд Великанн, аристократично поднимая бровь.

— Само собой. Наверняка вы встречались с людьми, которые плохо готовят или плохо мастерят…

— Мастерят? — Лорд Великанн был в замешательстве. Он впервые услышал это слово.

— То есть делают что-то своими руками, ваша светлость, — подсказал ему Облом.

— Зачем самому что-то делать, когда у меня есть слуги? — удивился лорд Великанн.

— Плохо играют… — продолжала Плохая Пенни, очевидно, сев на любимого конька.

— А-а! — перебил её Роддерс Лэзенби. — В этом смысле плохая! То есть вас можно ещё назвать Бесполезной Пенни?

У дамы задрожала нижняя губа.

— Я не хотел вас обидеть, — поспешно исправился Роддерс Лэзенби. — У меня тоже есть бесполезные друзья. Это особое умение!

Облом — он был самым чувствительным к холоду из всей компании — спрятал руки в Карманы и дрожащим голосом произнёс, переступая с ноги на ногу:

— И как ваша бесполезность связана с тем, увижу я свою сестру или нет?

Плохая Пенни смутилась.

— Что ж, вы сможете её увидеть, но в то же время не сможете, — туманно ответила она.

— Я совершенно вас не понимаю, Плохая Пенни, — сказал Роддерс Лэзенби. — А я люблю загадки.

— Идите за мной и всё поймёте, — предложила дама.

Облом просиял.

— Наконец-то!

Все четверо последовали за ней по заснеженному тюремному саду и вскоре подошли к двери с огромной надписью «НЕ ВХОДИТЬ». Плохая Пенни повернула ручку, и та отвалилась. Очевидно, даже двери она открывала плохо.

Они вошли в длинный, широкий коридор с пронумерованными дверями, ведущими в камеры. При виде Плохой Пенни заключённые (все дамы и все в бледно-голубых комбинезонах) умолкли и поспешили спрятаться в своих комнатах.

Плохая Пенни повернулась к лорду Великанну и остальным, собираясь что-то им сказать, но запнулась о собственную ногу. Она вцепилась в первое, что попалось ей под руку. Этим первым оказался закреплённый на стене огнетушитель. Он оторвался от стены, ударился об пол и принялся повсюду разбрызгивать воду. Несколько девушек, которые не успели юркнуть в камеры, порядком промокли.

В конце коридора компания повернула налево и прошла под табличкой с надписью:

— Там должно быть написано «БОЛЬНИЧНОЕ КРЫЛО», — объяснила Плохая Пенни, — просто Тилли Мортон украла все гласные. Именно за это её сюда и посадили — за кражу гласных, но от старых привычек не так-то легко отделаться.

— Это из-за неё вывеску на оперном театре «Обертон» невозможно было прочесть? — поинтересовался Роддерс Лэзенби. (В прошлый раз, когда он проезжал мимо оперного театра на своей стильной машине по имени Милашка Лиззи, на вывеске значилось: «ПРНЙ ТТР БРТН», и эти буквы ни о чём ему не говорили.) — Я высоко ценю столь изощрённый вандализм.

— Да, это Тилли потрудилась, — ответила Плохая Пенни.

— Больничное крыло? — пискнул Майкл Облом. — Моя сестра в больничном крыле?

— Да, — подтвердила Плохая Пенни.

Они остановились у двери с небольшой белой доской, на которой чёрным маркером было написано:

Майкл Облом толкнул дверь и первым вошёл в палату. Его взгляд остановился на больничной койке, и он сразу понял, что имела в виду Плохая Пенни, когда говорила, что он сможет увидеть Мэнди, но в то же время не сможет.

Плохая Пенни подвела их к постели, на которой лежала Мэнди, перебинтованная с ног до головы. Майкл Облом жалобно пискнул, словно щенок, которому наступили на хвост.