Воспоминания Калевипоэга

IX

Разрешившись богатырским проклятием и готовый к бою, взмахнул я мечом и бросился со всех ног в сумерки густого леса.

Следует сказать, что косматого волчиного племени повсюду было хоть отбавляй. Я их бил, колотил, лупил и колошматил так, что от меня пар валил, а вокруг и трава, и деревья — все было в крови. Впервые довелось мне всерьез испробовать мое могучее оружие. Эта волтузировка и демедведизация дремучих лесов моей отчизны после однообразной пахоты были приятным развлечением. И я предавался этому занятию весь день. Когда же к вечеру растянулся я под елью на шкуре дорогого моего мерина, черные мысли вновь одолевать меня начали. Где коня взять? Денег у меня нет, а с конокрадства начинать королевскую деятельность вроде бы негоже. А тут еще словно забубнил кто-то у меня в башке: «Девять жеребцов отборных, восемь кобылиц табунных…» Ох и долго же придется финскому кузнецу их дожидаться!

Хотя я зверски устал при очистке лесов от избыточной фауны, уснуть мне удалось только после полуночи. И выспаться опять не пришлось. Только я вежды смежил, слышу, за кустом кто-то шебаршит и кашляет робко, но упорно.

— Давай иди сюда, чего ты там дохаешь! — не выдержал я наконец.

Из-за куста вылез тощий мужичонка с маленькими бегающими глазками, несколько раз поклонился до земли и сообщил, что он является злосчастным вестником бедствий, как правило, военных. И простуженным, хриплым голосом затянул длинную грустную песню об ожидающих эстонский народ великих напастях.

Поведал мне сей гонец, что подданные мои неоднократно обнаруживали тайных вражеских лазутчиков. А еще какие-то мрачного вида неизвестные вояки на длинноносых судах делали попытки нарушения священных морских границ нашей родины. Отмечались даже случаи высадки их на берег с целью подвергнуть моральную стойкость эстонских дев неуместному и непозволительному испытанию и, кроме того, произносить по адресу мирного населения непонятные чужеземные и наверняка нецензурные слова. И мои подданные, в массе своей довольно-таки смекалистые, будто бы тут же сообразили, что все эти пограничные инциденты носят провокационный характер, а наиболее башковитые небезосновательно сделали вывод, что наши соседи за последнее время перестали должным образом ценить заключающиеся в мирном сосуществовании возможности всеобщего прогресса.

Я с неудовольствием сказал болтливому вестнику, что ежели то, что он наболтал, истиной является, то тут особой смекалки не требуется и тратить время на размышления не приходится — надо спешно укреплять военную мощь государства.

Вы, возможно, удивитесь, почему я сразу за меч не схватился и тотальную мобилизацию моментально не объявил. Дело в том, что все богатыри к ратному делу большую охоту имеют, но терпеть не могут, когда их среди ночи будят и выспаться не дают. Кроме того, покойная моя матушка не раз мне рассказывала, что главное занятие королей — спать между двух тулупов, в остальное же время они без передышки пьют мед и салом закусывают. Меня такая тусклая жизнь не привлекала, но дайте же мне, черт вас возьми, хоть одну ночь выспаться как следует! Я, черт бы вас побрал, как собака, пашу, бродячих волков и медведей со страшной силой истребляю, и всего этого, видите ли, мало! Надо среди ночи меня с ложа выкашлять, чтобы я тут же, с ходу, занялся строевой подготовкой и фортификационным делом! Ну, знаете, это уж слишком! Я не буду распространяться о данных богом и конституцией правах помазанника, потому что даже рабы и те имеют право на ночной отдых!

И что это за мужики, которые до того войны боятся, что своему единственному богатырю выспаться не дают? Каждою верного сына Эстонской земли мысль о войне, насупротив, вдохновлять должна. За своего короля сражаться — распрекраснейшее дело! Или, может, мужики теперь бабами стали и в юбки обрядились? Вроде бы на Эстонской земле не наблюдалось недостатка в могучих воинах и бравых ратниках.

Гонец только в смущении глазами хлопал и молчал.

Ужасно он был хилый и убогий. Впрочем, с виду не дурак — так и зыркал во все стороны хитрыми глазками. А уши у него были остроконечные, и я заметил, что, когда он начинал шевелить мозгами, у него шевелились и уши.

Он что, он просто курьер, гонец, так начал мужичонка, а боевая готовность в нашем государстве имеется. Да только простые люди, ну, которые не богатыри, не очень-то воевать рвутся, потому как:

Вот не было печали, придется пойти помочь — такова первая моя мысль была. И тут же другая: ну ладно, пойду я с ним, а что толку? Что это за народ, ежели он только на богатырей надеется? Такой народ в два счета любой расколошматит.

И решил я, что не резон мне всю ответственность на себя взваливать. Пускай мой народ сам за себя постоит. Ну а ежели вовсе невмочь будет, так я подмогну, одначе сперва сам справляться старайся, а потом уж Калевипоэга на подмогу зови.

Так я ему ответил, заключив сию королевскую речь словами, что в бою погибнуть и лестно, и прелестно. Пока я речь держал, мужичонка ушами шевелил и по сторонам зыркал, уши у него были как у рыси, глазки вострые, брови взъерошенные, а сам хлипкий, дохлый, соплей перешибешь. Ну куда такому ратным делом заниматься, он и меч-то поднять не осилит! Этакого в первый же сече с ног собьют. От козла молока, а от петуха золотых яиц не дождешься.

А только он, видать, не промах и на свой лад пользителен быть может. Ежели его в середку поставить, он, чужими спинами прикрытый, горланить мог бы: «Вперед! Погибнем, но побьем!» — и всякое подобное, тех подбивая, у кого дух слабоват. Мысль вроде бы благая. Ведь на войне не только сила требуется. Иной почнет мечом махать, того и гляди сам себя изувечит. А есть такие, что как кровь завидят, так и затрясутся. Вот я гонцу-то и сказал:

Мужичонка просиял. Пошевелив ушами, призадумался чуток и весьма разумную речь выдал:

— Вообще-то мужики у нас отважные, однако во всякой отаре черные овцы попадаются. Ведь Калевипоэгу, верховному главному предводителю, всякий час знать требуется, каково рвение, усердие и душевное расположение его воинов. А то порой случается, — привел он весьма примечательный пример, — что капля дегтя, по нечаянности в бочонок с медом попавши, прекраснейшие вкусовые качества сего высокополезного продукта природы существенно подпортит. Таковой скверный оборот предотвращать и не допущать надлежит. И ежели подлый враг страну нашу в войну втянет, то я, верный его королевского величества слуга, желал бы именно на поприще организации воодушевления своим способностям применение найти. Какое будет на сей счет указание и заключение его королевского величества Калевипоэга?

Я некоторое время молча глядел на него, а потом сказал, что такое дело, по моему разумению, в самый раз ему впору будет как по его телосложению, так и по нраву. Велика была радость военного гонца!

Воротясь обратно, тут же приступит к организации работы по части воодушевления, объявил он, задыхаясь от восторга, и поведает эстонскому народу о завлекательности сражений, а также о великой чести, каковую доверие Калевипоэг народу оказывает.

Вошедший в раж мужичонка еще долго бы растабарывал, да только слушать не хотелось мне — от его болтовни на душе у меня неспокойно стало, и я велел ему удалиться.

Мужичонка прощенья попросил и, лапти мои облобызав, заявил, что король великую цель и смысл жизни ему открыл. И что ежели дозволено будет, то он за счастие почтет сон королевский стеречь и мух гонять. Таковое угодничество в гнев меня привело, и я сказал ему пару теплых слов. Он поклонился низко и, тщедушный и хилый, но с гордо поднятой головой, в ночной темноте исчез.

Долго я вослед ему глядел — и довольный, и опечаленный. Верно ли поступил я? Повоевать мне давно уж хочется, инда рука зудит, меча просит. Однако же всякий народ уметь должен сам за себя постоять. А уж я подоспею, когда занадобится.

Не было в душе моей ни покоя, ни радости.

Из дупла старой ели послышалось уханье филина.

И почувствовал я, что, видать, имеется у эстонского короля некоторое раздвоение личности.