Воспоминания Калевипоэга

XVI

«Ах, младость так прекрасна, нельзя ее вернуть!» — совершенно справедливо отмечает поэт. Ведь именно в младости накапливаем мы материал для последующих воспоминаний, и нередко оные воспоминания оказываются куда приятнее того, что судьба впоследствии нам преподносит.

Отпировав на свадьбе Олевипоэга, задумался я над тем, что младость моя миновала. И решил вплотную заняться устройством дел государственных. Если довелось тебе «Калевипоэг» штудировать, любезный читатель, вероятно, обратил ты благосклонное внимание на то, что и в оном сочинении о зрелости моей мало говорится. И у меня большой охоты нет о сем времени распространяться. То была весьма нудная и докучная пора. С утра обряжайся усердно, концом косы бороду скобли, онучи наматывай, лапти напяливай. Негоже, чай, королю в разгильдяйском виде на люди показаться. А дел навалом, только поспевай поворачиваться: со старейшинами совещайся, послов иноземных принимай, награды вручай, а ежели краеугольный камень где заложить надобно, так и тут король хоть тресни, а явись! Нет, незавидное житье, вельми незавидное! А уж ежели притом у тебя в жилах геройская кровь течет, так совсем со скуки скапустишься.

Впрочем, дела на Эстонской земле шли успешно.

Под дельным руководством Олевипоэга вздымались в безоблачное небо пахнущие смолой стропила новых домов. Справлялись новоселья, свадьбы, крестины. Повышался жизненный уровень. На рынках появлялись новые, невиданные до сей поры товары.

Счастье и мир. Мир и счастье.

Всюду, где я появлялся, встречали меня с радостью и уважением — из меня вышел правитель, любимый народом. Однако в душе у меня счастья и мира не было. Частенько сиживал я на берегу озера Юлемисте, на волны глядя, а оттуда взирала на меня суровая, мужественная, но чуток мрачноватая личность короля средних лет: не нашел я своим силам достойного применения.

Что же мне теперь, до конца дней своих байбачить, лодыря гонять? — горестно вопрошал я себя. Эх, оседлать бы борзого коня да в сечу кинуться! Для того ведь герои на свет родятся, чтобы врагов сокрушать да подвиги совершать. Но с кем тебе, человече, биться-то? Дела в королевстве идут исправно, границ наших уж давно никто нарушить не смеет. В младые-то годы я, долго не размышляя, ворога сам сыскал бы, а ныне, королевским саном облеченный, не решался я безо всякой причины, только лишь чтоб мощь свою показать, народ на поле брани гнать.

на Эстонской земле, как в «Калевипоэге» говорится; терпение мое истощалось. Каждое утро от сна пробуждаясь, откинув тулуп, коим укрывался, вставал я с ложа, другим тулупом покрытого, и со страхом великим на брюхо свое взирал, не разжирело ли, ибо прилежных занятий зарядкой и гимнастикой, что простых людей в форме поддерживают, для героя маловато. В сердце моем вынашивал я планы бегства. Ну разве не здорово было бы наняться под чужим именем на какой-нибудь парусник и махнуть в теплые края с дикарями сражаться?

Одна радость оставалась — охота. Но и этой услады меня лишили. На одном заседании совета старейшин какой-то ученый муж объявил, что травлю волков и медведей надлежит прекратить немедля, ибо грозит им полное истребление. Будто бы Калевипоэг столько их перебил, что природное равновесие, изволите ли видеть, пошатнулось, а это для человечества, частью природы являющегося, опасность немалую будто бы создает. И можете себе представить, приняли-таки закон о защите и нарушителей оного постановили браконьерами нарекать…

После принятия столь зверского закона решение мое о побеге укрепилось окончательно. Решил последний разок под покровом ночи на охоту сходить: последняя охота и — привет королевству!

Долго блуждал я по темному лесу, пока на захудалого бирюка не наткнулся. Врезал ему здоровенным валуном с силошкой молодецкою, повалился он на бок и был готов. Подскакал я к трофею, а из кустов мужичишка вылезает, серого разбойника за хвост хватает и орет, что то его добыча. И в самом деле у волка в груди стрела торчит.

— Я его уложил, мой он, — вопил мужик, в темноте короля своего не признавший, — а ты убирайся к черту, проваливай в Ад!

«Проваливай в Ад!» — слова эти пронзили меня, как стрела бирюка. Это ценная мысль! И как я сам не додумался, что не в теплые страны, а в Ад свои стопы направить могу. А может, мне удастся устроить присоединение Ада к Эстонской земле и за счет сего густонаселенного пункта тесные границы государства нашего расширить?

— Во имя эстонского народа, Отца Небесного и самого Рогатого завтра же отбываю в Ад! — радостно возопил я.

Откуда-то донеслось странное блеяние. Потом уханье филина послышалось, зловещее и многозначительное.

Мужик рот открыл и глаза вылупил, когда я коня поворотил и вскачь пустился, о волке позабывши.

Поутру поведал я друзьям о своем решении. Сулеви-, Алеви— и Олевипоэг инда с лица спали и пылко меня уговаривать принялись от нового опасного похода отказаться. Однако я был непреклонен: горящую свечу в сундуке не держат; коли есть у тебя горчичное зерно, дай ему прорасти. На Эстонской земле, благодарение небесам, все складно идет, народ со своей работой и без меня справляется. А уж друзьям моим и вовсе резону нет меня удерживать: ведь, в Аду побывав однажды, принес я на собственной спине каждому по курочке.

— В стране нашей табуны холостяков, жаждущих столь же пригожих и домовитых хозяек себе заполучить, — шуткой пытался я приободрить друзей.

— Проводить-то хоть можно? — спросили они.

— Валяйте, — ответил я.

И мы отправились в путь.

Шагали мы к озеру Эндла, там, насколько я знал, находился единственный в Эстонии вход в Подземное царство.

Нерадостным было шествие наше. Никак не удавалось мне друзей своих расшевелить.

Двухчасовым броском продвинулись мы к знакомому месту. Вновь узрел я костер меж деревьями и нос мой учуял супное благоухание, от коего я зело возвеселился. Друзья же струхнули чуток, хоть и виду не показывали.

Возле костра на сей раз не толклись мужики — варители фордыбаки, а сидела морщинистая старуха с крючковатым носом. В одной руке держала она поварешку, в другой — какой-то свиток. Подойдя поближе, заметили мы, что хрычовка подслеповата. Олевипоэг, отменный грамотей, учтиво старушенции помощь предложил, та же призналась, что не в силах решить, сколько кочанов (большая куча капусты лежала возле костра) в котел класть. Олевипоэг прочел без запинок и с выражением:

С недоумением смотрел на меня Олевипоэг.

— А, заурядные колдовские штучки, — объяснил я и рассказал о прежних поварах.

Сулевипоэг нахмурился: уже в те стародавние времена был сей муж ярым противником чародейства и убежденным последователем материализма. Без лишних слов пнул он ногой старухин котел.

— Ну, теперь следует прощальную вечерю сотворить, ибо неведомо, когда нам вновь свидеться придется, — предложил Сулевипоэг, пустой котел для щей на место водружая.

Я-то не прочь был немедля в пещеру направиться, но по лицам друзей приметил, что они Сулевипоэгов замысел одобряют. Алевипоэг, слюни глотая, сказал, что сей вечер торжественно отметить надобно. И я уступил их пожеланиям.

Сулевипоэг первым дежурство у котла принял. Мы же все, в отдалении усевшись, на рдеющий закатный небосвод молча любовались. И печаль меня вдруг объяла: тут милое мое королевство, тут други мои дорогие… Увижу ли я вновь их?..

Ветер верхушки дерев колыхал, ночные мотыльки к костру летели, прямо в огонь, неразумные, стремились. Они — в огонь, я — в Ад…

Как видно, не судьба мне была счастье в любви изведать, думал я, однако есть у меня верные друзья, предстоящей разлукой столь опечаленные, что слова вымолвить не могут. А друзья — немалое благо. Тут Алевипоэг засвистел носом, и высокому тому звуку завторил густой, степенный Олевипоэгов храп, словно из бочки доносящийся…

«Пойти, что ли, с Сулевипоэгом словечком перекинуться», — подумал я. И что же узрел — Сулевипоэга, с жадностью щи хлебающего! То были уж последки, ибо приходилось ему круто котел наклонять, дабы из желобка последние глоточки допить.

«Не успеет в третий раз петух пропеть, как вы меня предадите», — подумал я с горечью. Ужели уместен сейчас сладкий сон и аппетит добрый? Ушел я от костра и прилег, глаза зажмурив. Пусть Сулевипоэг полагает, что я тоже сплю. Да, прискорбно, зело прискорбно…

Слышно было, как Сулевипоэг котел выскребал, после чего, вновь водой его наполнив, капусту заложил и хворосту подбросил. Затем крадучись к спящим приблизился, Олевипоэга растолкал и котел сторожить послал.

— Неужто до сих пор щи не поспели? — удивился тот.

Сулевипоэг, запинаясь, объяснил, что какой-то махонький человечек, из пещеры выйдя, щей испробовать попросил. Он дозволил, и человечек в момент все щи слопал…

— И то сказать, Ад-то, чай, недалече, — добавил Сулевипоэг многозначительно.

Олевипоэг тому рассказу не поверил. Тогда Сулевипоэг спросил: неужто Олевипоэгу, во многих странах побывавшему, неизвестна старинная повесть о сошествии в Ад некоего добра молодца? А в повести той и о карлике — опростателе котлов рассказано. Олевипоэг признался, что приходилось ему слышать сию историю, но в истинности оной он всегда сомневался.

— Ступай сам посторожи, тогда поверишь! — И с теми словами Сулевипоэг Олевипоэгу легкий подзатыльник отвесил, причем почудилось мне, что он с трудом от смеха удерживается. — Да смотри, спящих не тревожь! — закончил он, на согретое Олевипоэгом местечко улегся и вскорости захрапел.

А мне в ту ночь ни поесть, ни поспать не довелось, ибо карлик-опростатель куда как прожорлив оказался — еще два доверху полных котла опорожнил…

И смех, и грех, право!

Пред рассветом Алевипоэг разбудил меня. На лице его был испуг, а на усах висели кусочки капусты. Сконфуженно забормотал он.

— Слушай, тут такое дело, темное дело, слушай…

— Да уж догадываюсь, какое дело, — усмехнулся я.

— Господи, сохрани и помилуй! Уж не думает ли король…

— О чем?

— Ну… о том…

— Думаю, думаю. Как-никак Ад-то рядом, видать, опростатель-то котельный опять приходил?

— Ага, точно!

Поскольку не совсем еще развиднелось, возможно, на Алевипоэговых щеках не румянец стыдливый играл, а отсветы костра.

— А ведь я тебя, парень, в министры финансов прочил!.. Ладно, ступай поспи, — сказал я, посмеиваясь.

Пошел сам к котлу. Костер догорел. Стрекотание кузнечиков стихало. В лесу просыпались певчие птицы.

— Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни… — тихо затянул я.

Откуда-то издалека донесся звук пастушьей свирели… Ну, дружки! Во дают!.. Надо же удумать — карлик-опростатель!

— Lupus in fabula, — послышался сзади чей-то чертовски знакомый голос.

— Чего это? — обернулся я.

— А того, что коль о волке толк, так вот тебе и волк.

Предо мною стоял, почесывая козлиную седоватую бородку, симпатичный низкорослый человечек. На шее у него висел золотой колокольчик.

— Из любой затруднительной ситуации, — а данная ситуация именно такова, — можно с помощью черта найти выход, — с этими словами коротышка, радостно улыбаясь, присел возле костра.

— Ежели тебе щей хочется, давай рубай, — попотчевал я.

— Очень благодарен, но, как известно, я уже три котла опростал, — еще шире улыбнулся он и добавил что-то совсем непонятное, про какую-то Демьянову уху. — Следовательно, у Калевипоэга имеется новый план посещения наших краев?

— Имеется.

— Милости просим, добро пожаловать!..

Тут Сулевипоэг прегромко всхрапнул, словно собираясь пробудиться.

Коротышка (чем-то его глаза напомнили мне Князя Тьмы) протянул мне золотой колокольчик и торопливо сказал, что ежели я в него позвоню, то без хлопот на месте окажусь. Дело в том, что после моего визита Ад стал чрезвычайно популярен и пришлось ввести ограничения и препоны. Так что звони в колокольчик.

Сулевипоэг проснулся. Стукнув меня дружески по коленке, коротышка исчез. Я тупо смотрел ему вслед. Сладкий аромат щей смешался со знакомым запахом серы. Что все это означает? Неужто Рогатый и впрямь зовет меня в Ад? Отомстить, что ли, хочет? А сам такой обходительный… Ничего я не понимал.

Золотой колокольчик тихо звякнул в моей руке. Я быстро сунул его в карман.

Меж тем Сулевипоэг, потягиваясь, встал и принюхивался к щам. Проснулись и остальные.

— Ну, други, — сказал я, — прошу к котлу! Подкрепимся — и в путь.

Заспанные и сконфуженные, расселись друзья вокруг котла. Чтобы скрыть смущение, принялись они с ожесточением уплетать щи.

С нежностью смотрел я на них — как дороги были они сердцу моему!