Восточная Пруссия глазами советских переселенцев

«Земля у них хорошая была»

Калининградская область входит в Нечерноземную зону России, то есть отнесена к районам с неплодородными почва­ми. Но вот первые впечатления переселенцев говорят об обрат­ном.

— Земля плодородная была, — рассказывает Лариса Петровна Амелина, приехавшая из Орловской области. — В первый год, как мы приехали, помню после уборки — стебли толщи­ной с палец. Особенно огромный урожай был в сорок седь­мом году. Помидоры на корню вызревали, капуста — кочаны такие огромные, огурцов много. А пятого июня мороз ударил. Ничего, растения потом отошли, большой был урожай. Засо­лили огурцы — целую ванну огромную немецкую, наквасили кадки капусты. Потом стали картошку заготавливать — картош­ка хорошо уродилась.

Попробуем описать читателю картину того, что предстало глазам переселенцев в поселках бывшей Восточной Пруссии. Если приехавших в Кёнигсберг поражали разрушения, царив­шие в городе, то в сельской местности многие дома были целыми или с частичными разрушениями, поля и леса удивля­ли ухоженностью.

Больше всего поражали леса. Они были не такие, как в России, и скорее напоминали парки.

— Зайдешь в лес — чистота, сучья спилены, связаны, пни выбраны; все леса у немцев были заселены живностью. Встреча­лись огороженные участки по два и больше гектара, которые предназначались для кабанов, лосей, — рассказал Федор Андрее­вич Якимов.

— Здесь лес был ухоженный, живой. Везде были просеки, выложенные булыжником, вбитые столбики разделяли лес на кварталы. Водоемы обложены бетонными плитками, отгороже­ны. Земельные участки все обработаны, чистота кругом, поря­док. Там, откуда я приехал, такого не было, — говорит Василий Андреевич Годяев.

— Часто немецкие женщины одевались попроще, брали большие корзины, маленькие пилочки и шли в лес. Спиливали сухие ветки и приносили домой! И им хорошо, и лес был чистым. Любили они порядок. У них и в домах так было. Бедно, но чистенько, уютно: занавесочки, салфеточки — все вро­де на месте! — отмечает Александра Андреевна Клюка из Ла­душкина.

Такие же воспоминания сохранил и Савва Николаевич Васильев из поселка Ново-Московское Багратионовского района:

— В те времена поля были очень плодородные, чистые; река Прохладная была перегорожена дамбами. Немцы до войны с полей брали по три укоса трав. Сразу после войны советские труженики делали по два укоса, а сейчас вообще один.

Однако ухоженные поля сохранились не везде. Нина Нико­лаевна Дудчен ко из поселка Железнодорожный отмечает, что земля во многих местах оказалась затоптана, заезжена. Антони­на Егоровна Шадрина из поселка Дружба Правдинского рай­она вспоминает, что «везде бурьян был, все позарастало. Залеза­ешь как в джунгли. Все сами разрабатывали, заново...».

Первые хозяева — военные

Первыми советскими людьми, вступившими на террито­рию Восточной Пруссии, были военнослужащие Красной ар­мии. Соответственно и начало восстановления разрушенной экономики края легло на их плечи.

Николай Иванович Чудинов войну завершил в Гумбин­нене. Он вспоминает: «Когда война кончилась, нам сразу сказа­ли, что, дорогие товарищи, мы теперь вам можем давать толь­ко сахар, табак. Ну спички, соль. А остальное вы все сами добывайте...».

И занялись солдаты сельским хозяйством. Они работали в подсобных хозяйствах воинских частей, выращивали картофель, овощи, разводили коров, свиней. Руководили таким сельхозпроизводством также военные.

— Вот рядом стояла рота, она выращивала овощи, — продол­жал Николай Иванович Чудинов. — У нас животноводческая рота была. Мы содержали более девятисот голов крупного ро­гатого скота. Нас двадцать два солдата было в моем взводе. Солдаты сеяли, убирали, молотили то, что оставалось еще от немцев на полях и то, что на чердаках находили. А скот мы насобирали — тут много брошенных коров бродило. А потом на этих землях были созданы военные совхозы. Поначалу там немцы работали, потом уже стали наши русские приезжать.

Михаил Николаевич Мешалкин живет в области с 1945 года. После расформирования части его направили в 1946 году в Крас­нознаменск, в военный совхоз бригадиром тракторного отряда.

— Мы работали на немецких тракторах «Ландас Бульдог» — од­ноцилиндровых с трубкой; на «ЧТЗ» — больших гусеничных трактоpax. В хозяйстве работали солдаты, немного наших гражданских, а половина работников были немцы. Их пришлось собирать по ху­торам и поселкам. В первую весну мы посеяли трофейный ячмень. В Пилькаллене во время войны была немецкая комендатура, там нашли много зерна. Конечно, не знали, как взойдет. Посадили помидоры, огурцы, капусту. Вырос богатый урожай. Помидоры машинами вывозили, снабжали воинские части.

Не все военные оказались столь рачительными хозяевами.

— В каждой воинской части было создано свое подсобное хозяйство, потом они преобразовались в военные совхозы, — вспоминает Александр Игнатьевич Фурманов. — Наш полк имел подсобное хозяйство в Орловке. Там было большое дой­ное стадо. Мне очень понравилась ферма, потому что раньше я такой чистоты и порядка на фермах не видел. Рядом было поместье, и на его территории тоже чистота и порядок. На этой ферме я впервые увидел автопоилки.

По словам Александра Георгиевича Факеева, сельское не­мецкое население в основном было приписано к военным со­вхозам. В новоорганизованных колхозах они не работали — их туда не брали то ли по соображениям идеологическим, то ли с учетом их последующей репатриации...

Военные совхозы и подсобные хозяйства, которых в 1945-1946 годах было в области большинство, постепенно станови­лись хозяйствами чисто гражданскими.

На колхозном собрании

«Председателем у нас был Казаков Матвей Захарович. Его еще в поезде назначили, и он сюда уже председателем приехал», — рассказывает Мария Тимофеевна Рыжухи на. Этот случай не является типичным, но есть в нем общее для всех воспоминаний: колхозы организовывали «сверху». Обычно это происходило так: по приезде людям давали два-три дня на обустройство. «Как уст­роились — организовали колхоз. С района начальство приехало, стали председателя выбирать, бригадиров. Кто раньше на этих должностях работал, того и выбирали», — вспоминает Екатерина Сергеевна Моргунова из Нестеровского района. Критичнее отзывается о «выборах», которые проводились в поселке Заливное Гурьевского района в 1946 году, Анна Ивановна Трубчанина:

— Около кирхи под дубом поставили стол. Скамеек не было, и все пришедшие на собрание стояли. Пришли все переселенцы — и стар, и млад. Избрали председателя колхоза. За столом сидели какие-то представители из райцентра. На этом же собрании колхозу при­своили имя М.И. Калинина. На другой день после собрания все трудоспособные переселенцы пошли косить сено, заготавливать на зиму, потому что наш колхоз получил откуда-то стадо коров.

Более подробно об организации колхозов рассказывает Анна Филипповна Павликова из поселка Красноярское Озерско­го района.

— Приехали мы — мать, я с сестрой и бабушка старенькая — третьего июня сорок седьмого года, а здесь уже в сорок шес­том году колхоз организовали. Было и много пустого места. Нас высадили из машины и говорят: «Кто желает в какой колхоз? Или в старый, или в новый?». А мы так посмотрели — у нас в старом колхозе квартиры уже никогда нормальной не будет. Решили — будем новый колхоз организовывать. Приеха­ли мы туда, в колхоз этот, вы верите, там в домах ни окон, ни дверей. Первые жители, которые приехали в сорок шестом году, все повыдергивали. Ничегошеньки нет, ветер гоняет — страшно невозможно. Стали организовывать колхоз. Вот, говорят, вам две с половиной сотки целины — вскопаете. А целина — попро­буй-ка ее вскопай, трава одна. Вот мы и копали, а получать — ничего не получали. Верите — ничего, да и нечего было. Те подъемные, что нам дали, и хлебушек — тем мы и жили. Потом к нам пригнали коров — ферму стали организовывать, в дояр­ки люди пошли. Потом свиней привезли, лошадей. Тут нам веселее жить стало. Бригадира выбрали, председателя выбрали такого старенького. Молодые не идут, а говорят: «Дед, а ты, хоть и неграмотный, пойдешь работать председателем». Он и согласился. Ну и что же, что расписываться он не мог, — за него молодые расписывались. Он, наверное, полгода работал. Так-то он хозяйственный, организовывать может, хотя и негра­мотный. Потом избрали другого председателя, партийного, грамотного.

Вопрос об организационных формах сельского производ­ства на новой земле не обсуждался. Само собой подразумева­лось, что здесь должны быть созданы колхозы и совхозы.

Начальники и подчиненные

— Приехали мы в область в августе сорок шестого, — вспо­минает Иван Семенович Блохин, живущий в Краснознамен­ске. — Вскоре меня избрали председателем колхоза. Работать было трудно: районное и областное начальство недалекое. Ду­маю, это были бывшие генералы, в сельском хозяйстве они ничего не смыслили. В посевную сорок седьмого года посту­пил приказ сверху — сеять. А сеять так рано нельзя было: почва песчаная, дождь, снег — зерно не взойдет. Я отказался сеять, посеял позднее, а осенью сдал два плана. Так за это чуть не взлетел на большой срок. За отказ сеять секретарь райкома внес предложение на пленуме райкома судить меня показатель­ным судом. Я тогда сказал: «Я четыре года смерти в глаза смотрел, как на тебя, гада. Докажи, что я — враг народа, сам на себя надену петлю». Районный суд осудил меня и бригадира на один год принудительных работ в колхозе. С председателя меня снять не смогли. В тот год многих судили. Из четырехсот пред­седателей колхозов сто были осуждены. Правда, потом оказа­лось, что только семь из них были на самом деле ворами. С меня судимость тоже сняли. Судили тех, кто раздавал семен­ную картошку колхозникам, а она вся гнилая была, ее в канаву высыпали. Правление же колхоза решило раздать ее людям. Хозяев в руководстве не было. Проходимцы. Приказ из облас­ти был сеять в снег. Выпал снег — ничего не взошло. А премию получил тот, кто не отказался раньше сеять. Прежде чем на­граждать, на поля надо было посмотреть.

Как видим, вся система руководства сельским хозяйством строилась на жестких приказах, которые рождались где-то дале­ко наверху и, достигая исполнителей, нередко повергали их в смятение. Михаил Николаевич Мешалкин рассказывал, как его, беспартийного, исключали из партии:

— В сорок девятом я заведовал пунктом «Заготзерно» в Крас­нознаменском районе. Случалось, привозили сырое зерно, ко­торое нельзя закладывать на хранение: все равно сгниет. Ну а планы выполнять надо было. Уполномоченные ездили, давили. Я сопротивлялся. Вызвали меня на исполком. Второй секре­тарь райкома требовал принять зерно, я отказался. Тогда они решили исключить меня из партии. И все уже соглашались, но тут один вспомнил, что я непартийный. Позже, правда, разоб­рались. Оказалось, что я правильно сделал. А через два года первого и второго секретарей самих исключили из партии, они «укрупняли» колхозы и проворовались.

«На работу в совхоз было устроиться легко. Также легко и с увольнениями. Но дисциплина трудовая была очень строгой. Если прогулял два дня, то дело оформлялось в народный суд, который обычно приговаривал прогульщика к исправительно-трудовым работам с удержанием 15-20 процентов заработка», — рассказывает Татьяна Семеновна Иванова из Гурьевского района.

Продолжает эту тему Евдокия Семеновна Жукова: «На второй же день после приезда пришел бригадир: «Иди на рабо­ту». А я ему: «Куда же я ребенка дену? Как скотину оставлю? Она же не приучена к новому месту — может убежать. Дайте хотя бы два дня». Он начал ругаться. Пришлось идти. Работали на молотилке. Ребенка брала с собой».

Приехавшие по вербовке не имели права по своему жела­нию уезжать из колхозов и совхозов. Существовали разные способы заставить людей остаться на месте. Антонина Семе­новна Николаева в 1946 году жила на хуторе в Багратионов­ском районе, потеряла мужа. Сразу же у нее появилась мысль — вернуться на родину. Но руководство хозяйства пригрозило: «Уедешь — всю скотину отберем. Останешься ни с чем». При­шлось Антонине Семеновне примириться. Подробнее о том, как и в какой обстановке работали колхозники, мы расскажем дальше. Сейчас же представим, что ждало сельских переселен­цев в первые дни выхода на работу.

Что такое мелиорация, или Трубки на полях

Екатерина Сергеевна Моргунова о работе в поле в 1946 году вспоминает: «Очень много снарядов было. Как нам рабо­тать идти, сначала пограничники приходят. Разминируют, все посмотрят, а потом уже нас посылают. Как косить надо, снача­ла граблями по траве пройдешь, чтобы не было никакого сна­ряда, проверишь и потом снова косишь. А бывало, косят и взрываются». «Земля вся была испорчена траншеями, все изры­то: доты, дзоты, полно взрывоопасных предметов. Колхозни­ков учили распознавать мины», — подтверждает Иван Яковле­вич Караваев из Полесска.

Первая пахота на немецких полях принесла новоселам сюр­призы: плуг выворачивал из земли какие-то глиняные трубки разного диаметра.

— У немцев большой слой перегноя был у самой поверхно­сти. А мы запустили плуги на двадцать пять сантиметров. Ис­портив землю, мы добились того, что на отдельных участках даже трава не росла. Кроме того, мы же уничтожили всю дре­нажную систему, помню, как ходили по полю и выбирали трубочки, а потом бросали их в колодец. А колодцы, куда стекали все ручейки, засыпали, — не скрывая горечи, рассказы­вает Агния Павловна Бусель.

Юрий Михайлович Феденев считает, что мелиоративная немецкая система пострадала больше от наших рук, чем от войны: «Наши аграрии говорили, что надо пахать глубже. А у немцев вся система была сосредоточена у поверхности культур­ного слоя земли».

Крестьяне не знали, а наши специалисты не могли толково им объяснить, как надо пахать, чтобы дренаж не испортить. Жившие на селе немецкие крестьяне держались особняком, контакта с ними, по воспоминаниям переселенцев, первое вре­мя не существовало. Да и языковый барьер мешал.

Встречались хозяйства, где к возделыванию земли подходи­ли разумно. Вот свидетельство Александра Николаевича Игна­тьева, работавшего в МТС:

— У немцев везде дренаж был. Случалось и вскрывали его, но у нас я таких случаев не помню. Пахали на глубине пятнадцать — двадцать сантиметров, а трубы лежали на глу­бине 40-50 сантиметров. Их не трогали. Однажды начали канаву копать и потревожили дренаж. Агроном испугался, стал в районе запрашивать карту, документацию. Нашли — восстановили.

На состоянии земель отрицательно сказалось то, что поля прибрежных районов, лежащие ниже уровня моря, оказались затопленными в результате разрушения защитных дамб и во­доотводных каналов в ходе военных действий.

Петр Яковлевич Немцов в апреле 1946 года работал в Славском и Полесском районах, он описывает положение дел так:

— Мы были в затопленных районах, вода там стояла на сорок сантиметров. Это произошло потому, что немцы взор­вали защитные дамбы, чтобы воспрепятствовать прохождению нашей военной техники. Мы только по дороге могли идти, а рядом с дорогой воды по колено стояло.

О том, как спасали затопленные земли, можно представить из рассказа Александра Николаевича Пушкарева, живущего в Славске.

— Славский район ниже уровня моря на полтора-два метра. В войну дамба была разрушена, водонасосные станции взорва­ны, район затопило. Сюда со всей Калининградской области народ посылали, как на картошку. Кто-то добросовестно рабо­тал, а некоторые тяп-ляп. Канаву не выкопают даже, бросят сверху доски, засыпят землей и все. А вода-то себе дорогу най­дет. Много раз дамбу прорывало. Часто приходилось ее заделы­вать. У немцев рядом проходила узкоколейка, мы ее прямо на дамбу поставили и с вагонетки сыпали землю, поднимали уро­вень дамбы.

Иная, совершенно непривычная для переселенцев, оказа­лась у немцев пастбищная система. Александр Тимофеевич Игнатьев и Агния Павловна Бус ель считают, что новосе­лам у немцев было чему поучиться. К примеру, все пастбищ­ные угодья у них были огорожены проволокой, а переселенцы поснимали ее на всякие нужды. Колодцы были вырыты для питья скота. Луга на квадраты разделены: скот пасется на квад­рате несколько дней, потом его в другой квадрат загоняют, потом в третий, а там пока трава подрастет. Специально тимо­феевку, клевер и люцерну подсевали.

Переселенцы, приехав ни новую землю и столкнувшись с такими проволочными «квадратами», не воспринимали их час­тью пастбищной системы. Обычная мысль, приходившая в те послевоенные годы, что это противопехотные заграждения или что-то в этом роде. Сетку и проволоку снимали, сдавали в металлолом. Анна Александровна Гуляева из поселка Рожково Гурьевского района признается, что односельчане ходили по полям, выкапывали столбы и два года топили ими печи.

В воспоминаниях селян мы смогли найти немного приме­ров освоения немецких традиций в сельском хозяйстве.

Корова-кормилица

Восточная Пруссия была в Германии краем развитого жи­вотноводства, чему способствовало обилие пастбищ, лугов, раз­нообразие трав. Это не сразу учли и осознали первые переселен­цы и те, кому было поручено руководить созданием новой со­ветской области. В этом отношении любопытны воспоминания жителя Краснознаменска Михаила Николаевича Мешалкина.

— В конце войны воинским частям давали задание соби­рать скот, лошадей. Наша дивизия собрала что-то около трех тысяч лошадей и коров, их отправляли в Смоленскую, Орлов­скую области. Правда, там они начали дохнуть: климат не подходил, корм был другой. Оттуда стали скот назад возвра­щать. И сейчас порода крупного рогатого скота здесь немец­кая. А тогда мне запомнились строчки из стихотворения, на­печатанного в нашей армейской газете: «Крыши острые, а коровы только пестрые».

Вспоминает Анна Ивановна Рыжова:

— Коровы — вот что меня поразило. Какой-то особой немец­кой породы, черные с белым, длинные рога. Они давали очень много молока. Кажется, их не коснулось наше «неприятие все­го немецкого», их стали разводить. Лошади были тоже другой породы: низкорослые, с мощными ногами. Они могли перево­зить до пяти тонн груза.

О славе восточнопрусских коров свидетельствует история, которую поведал Николай Исаакович Пашковский: ему по личному заданию Микояна было поручено разыскать знамени­тую корову Квапе. Дело в том, что в нынешнем поселке Янтар­ном при немцах была организована в основном добыча янтаря, а перерабатывался он в Кёнигсберге, Лейпциге, Ганновере и в других городах. Помимо этого, в Пальмникене разводили поро­дистый скот — Пальмникенский. Именно здесь была выведена корова по имени Квапе, ставшая рекордсменкой мира и полу­чившая две золотые медали. Она давала 18 тысяч килограммов молока в год при жирности 4,5 процента. К сожалению, поиски успехом не увенчались, выяснилось, что корову эту вывезли еще накануне войны. Сохранились только стойло, в котором она находилась, а также фотография рекордистки и ее скотника. Не удалось отыскать и потомство знаменитой коровы. Но вернемся от рекордисток к обыкновенным коровам.

Вспоминает Александра Андреевна Клюка из поселка Со­вхозное Багратионовского района, которая первое время рабо­тала вместе с немцами. Переселенцев поражало многое — и добротные дороги, проложенные к каждой ферме, и чистота, порядок в животноводческих помещениях: «Коровы породис­тые, чистые. Вымя и хвосты с мылом мыли. Подстилка — сено — всегда сухая, чистая. Доили четыре раза в день, по одному ведру». «Поразили чистота и порядок. Колхозный двор был выложен булыжником, хоть в какой дождь ходи в тапочках. Отдельно был выделен участок, где коровы доились; цементи­рованные корыта, навоз в штабеля уложен» (Пелагея Дмитрие­ва Тюляндина, поселок Севское Правдинского района).

Острейшей проблемой тогда, как, впрочем, и теперь, была нехватка кормов. Вот что рассказывает Анна Ивановна Трубчанина о голодной зиме 1947 года: «В поселке Июльское жили только немцы. Скотину они не держали, но у них были боль­шие скирды соломы. И вот мы, чтобы прокормить голодных колхозных коров, ездили в Вильмас за соломой. Немцы даром отдавать солому не хотели, а заплатить им за нее — в колхозной кассе ни копейки не было. Наши молодые переселенцы, когда ездили за соломой, брали с собой немецкие автоматы, благо, их было много, чуть ли не в каждом дворе. Но наши ребята не стреляли, они автоматы только показывали немцам.

Столкнулись переселенцы и с острой нехваткой орудий для сельскохозяйственного труда. Из дома много не повезешь, а на месте производство их еще не было налажено. Вот и пришлось пользоваться тем, что осталось от прежних хозяев. Этим инст­рументам Александр Николаевич Игнатьев, Екатерина Сер­геевна Моргунова и другие наши собеседники давали высо­кую оценку. Удобные, исключительно прочные, они служили долго, а некоторые годятся к работе и сегодня.

«Работали за палочки»

Когда переселенцы рассказывали об условиях своей жизни и работы в первые годы пребывания на новом месте, то чаще всего употребляли слово «не было». Не было сельскохозяйствен­ной техники, электричества, денег в кассе колхоза, мало было лошадей, практически везде не хватало работников.

Мария Тимофеевна Рыжухина прибыла в поселок Кострово в марте 1949 года.

— Через неделю, примерно, стали нас посылать на работу. Траншеи закапывали. Потом посевная началась. Пахали боль­ше на лошадях. Их нам военные передали. А сеяли вручную и удобряли вручную. Конечно, вредно, здоровье и угробили. Но работать надо было. Сколько траншей закопали! Это сейчас трактором — раз, два и все, а тогда лопатой закапывали.

Супруги Тимохины, Сергей Иванович и Антонина Вла­димировна, приехавшие в 1947 году, вспоминают, что на весь колхоз были одна машина-полуторка да семь лошадей, кото­рых поймали в лесу.

Петр Арсентьевич Вачаев приехал в 1948 году с родителя­ми из Горьковской области в Озерский район: «Вся семья по­шла работать в колхоз. Занимались тем, что каждый день лопа­тами закапывали траншеи и расчищали поля под посевы. Не­много помогала ближайшая МТС — давала иногда машины, а в основном трудились вручную».

О работе в первые годы вспоминает Владимир Иванович Васильев из поселка Садовое того же Озерского района:

— Выращивали картошку, свеклу. Убирали все это вручную и на лошадях. У немцев были повозки, или, как мы их называли, арбы. Вот на них и возили картошку, свеклу в бурты. И еще выращивали капусту. Лошадей было очень мало, да и те слабые. Всё буртовали: капусту, картошку, свеклу. Потом приезжали военные машины, грузили с буртов и увозили для воинских частей. А до работы было шесть километров. Вот и ходили мы каждый день туда и обратно по двенадцать километров. Жили в разбитых, без стекол домах.

Судя по воспоминаниям, труд колхозников оплачивался хуже, чем совхозных рабочих. Вот несколько примеров. «Рабо­тали не за деньги, а за палочки. Трудодней много, а получать нечего», — говорит Антонина Егоровна Шадрина. Михаил Александрович Горячев рассказывает об оплате труда совхоз­ных рабочих: «Наши переселенцы на день получали на каждо­го члена семьи по килограмму хлеба, а также сахар, масло». И гем не менее многие переселенцы трудились на пределе сил, стремились быстрее наладить свою жизнь.

В 1948 году Антонине Егоровне Шадриной было 13 лет, и она даже гордилась, что работала наравне со взрослыми.

— Мама уже на второй день пошла дояркой, братья — пасту­хами. Мне тоже дали пятьдесят телок пасти. Выдали брезенто­вые ботинки и фуфайку.

Мария Матвеевна Кидрасова тогда тоже была молодой, она вспоминает:

— У нас в поселке Ново-Московское был клуб, медобслуживание, а все остальные бытовые услуги — в Ладушкине. Прихо­дилось ходить три километра по железной дороге. Работали в огородных бригадах. Работали много, молодые были, усталос­ти не замечали. Приходилось вязать снопы ржи. Сама я рабо­тала хорошо. Мой труд даже отмечался в областной газете.

Свое хозяйство

Тяжелый труд и ничтожная плата за него привели к тому, что крестьяне в основном рассчитывали на свое приусадебное хозяй­ство. Может быть, поэтому они все с удовлетворением отмечают, что свободной земли поначалу здесь было в достатке. «Пожалуй­ста, бери сколько хочешь. У меня двенадцать соток было под картошку, а еще огород имелся, еще немецкая смородина, кры­жовник были и еще ягода, не помню, как называется, в пупырыш­ках вся. Сладкая — ужасть! А рожь посеяли — высокая, в рост была», — вспоминает Александра Ивановна Митрофанова.

Но уже на второй год существования области всю землю взяли под строгий учет и распределили между хозяйствами. Ограничено было и частное землепользование. Нарушение ус­тановленных норм строго каралось.

Крестьяне остро ощущали различные ограничения. Даже на своем приусадебном участке они не были полными хозяева­ми. Это подтверждают воспоминания Ирины Васильевны Поборцевой:

— Дали нашей семье пятьдесят соток земли — хорошо, мно­го земли дали. Работали вручную. У себя на огороде сеяли просо, картошку, овощи. Держали корову, поросят, кур до десяти штук (больше не разрешали). На землю и на хозяйство была большая страховка, то есть большие налоги надо было платить. Кроме этого, надо было обязательно сдавать молоко, яйца, шерсть с овец, даже если их и не было.

Голод 1946 — 1947 годов как бы подтвердил значимость подсоб­ного хозяйства для крестьянина, помог осознать, что на заработок в колхозе или совхозе не проживешь. Особенно важна была в хозяйстве сельских жителей корова. О ней — о «кормилице» — вспо­минают почти все. Общий вывод один: у кого имелась корова — была сносная жизнь. Раиса Кузьминична Ежкова с 1948 года жила на хуторе в восемнадцати километрах от поселка Чистые Пруды: «Купили у соседей корову за четыре тысячи рублей. У нас дети молоко как воду пили. Все четверо на молоке выросли».

Большие проблемы возникали у переселенцев с кормами. Сенокосных угодий им выделялось недостаточно, а на других землях под страхом уголовной ответственности косить запре­щалось.

Ограничения, касающиеся скота, размеров подсобных участ­ков, существовали по всей стране. Но для жителей Калининград­ской области были и льготы: переселившиеся в сельскую мест­ность освобождались от налога на три года и от обязательных поставок на два года. Чтобы как-то поддержать крестьян весной 1947 года, когда было особенно голодно, колхозникам выдавали единовременное пособие — его называли сталинским пайком.

Обратничество

Трудности работы и обустройства на новой земле оказались по плечу не всем переселенцам. Из села начался отток жителей; люди уходили в город или вообще возвращались на родину. На официальном языке таких называли обратниками. В отдельные годы их число превышало треть всех приезжавших.

Причины такого явления могли быть самыми разными: не все поселившиеся в сельской местности были до этого кресть­янами, труд сельского жителя оказался непосильным. А уез­жать в то время не разрешалось. Ведь полученные ссуды и другие льготы нужно было отрабатывать. Михаил Николаевич Мешалкин в 1947 году принимал в совхозе №143 Красно­знаменского района первые сто семей переселенцев. На воп­рос, много ли было людей с несельскими специальностями, ответил:

— Почти все такие были. Увидели, что здесь все разрушено, испугались. Многие ехали за длинным рублем. Думали, что здесь и работать не придется, кнопку нажмешь — вода потечет. Были и такие, что даже не видели деревни. На другой день стали паспорта просить, а несколько и так сбежало.

— Приехали некоторые, получили подъемные и, не спро­сясь, без всякого уезжали. Даже те, кто получил коров-первоте­лок. Ведь и льготы были — налог ряд лет не платили. Ночью собирались и уезжали, — свидетельствует Иван Егорович Ды­нин, бывший секретарь райкома партии в Железнодорожном.

И конечно же, у переселенцев возникала ностальгия по родным местам. У одних она со временем притуплялась, дру­гие не выдерживали и уезжали. «Первое время я все тосковала по России: все здесь было чужое. И дома совсем не похожи на наши, не такие уютные. Кругом леса, зелени много, но — не родина», — вспоминает Анна Александровна Гуляева.

Лидия Васильевна Бе зев а приехала из Владимирской об­ласти по вербовке в сентябре 1947 года, поселилась с родителя­ми на хуторе близ Гумбиннена. А уже в октябре ее так одолела тоска, что решила она возвращаться назад.

— Собрались мы с Лешей Майоровым уезжать в Россию. Пошли пешком в Гусев. На станции народу много, билетов нет, в вагон не войти. Леша полез на крышу и меня тащит, а поезд уже отходит. Я испугалась — залезть не смогла, а он так и уехал. Еле тогда добралась обратно на хутор. Было уже поздно, я ночевала в какой-то будке у казармы. Попутчик мой добрал­ся до России, но вскоре возвратился сюда...

Потребовалось время, чтобы сельские труженики почувство­вали, что у них под ногами своя земля. Калининградская об­ласть становилась родиной для тех, кто рождался в переселен­ческих семьях.