Война все спишет

ЧАСТЬ ВТОРАЯ "КОРАБЛИ ОДНОЙ ВОЙНЫ" 29 мая — 10 июля 1904 года. Глава 16

Бок припекало, будто подложили горячую грелку, живот тоже, и шею, и ощущение, словно связали по рукам и ногам толстыми и теплыми веревками. Дискомфорта Фок не испытывал, наоборот, благостно. И настолько приятно, что только через несколько секунд до него дошло — голова совершенно не болела, а ведь он реально умирал.

Потрясение от этого открытия было настолько велико, что Фок вскинулся на кровати, раскрыв глаза, с трудом оторвавшись от спутывающих его уз, и онемел от удивления. И тут же охрипшим от потрясения голосом, выразил свое отношение к ситуации, что во всей красоте, вернее, наготе, явилась перед его взором.

— Охренеть!

Действительно, лежало перед ним то, от созерцания чего можно тронуться рассудком. Мало того что ужасные боли покинули его голову и тело, так горячими путами оказалась китаянка, что прижимала его к себе, обвив руками шею, и в чисто женской манере закинув свою ногу ему на живот. И она была полностью обнаженной, ни одной тряпицы, а точеное тело поразило его своей красотой, как попадание трехдюймового снаряда в амбразуру дота. Даже дыханье сперло от лицезренья подобного зрелища, учитывая, что он сам находился в том костюме, который был дарован библейскому Адаму до его грехопадения и изгнания из рая.

— Ленка, остановись, убьешь…

Узкое стальное лезвие стилета уткнулось ему в горло — а глаза китаянки были подобны его острой кромке — безжалостные и решительные. Можно не сомневаться, еще секунда, и легким нажатием она вскроет ему горло. Но хриплые слова Фока остановили фурию, и произвели на нее потрясающее впечатление — она мгновенно перевоплотилась. Ярость словно испарилась, и на ее место пришла невыразимая смесь любви, обожания, преданности, которая может быть только у законченных фанатиков, что истово приняли учение своего наставника. Глаза девицы полыхнули таким огнем, что впору обходиться без электричества.

— Ты вернулся, великий повелитель… Ты здесь…

Кинжал громко звякнул о большое серебряное блюдо, что стояло на низком столике, придвинутом к кровати. Фок онемел от зрелища — там были разбросаны иглы акупунктуры, от маленьких, до чудовищного размера, которыми не лечить, а убивать спокойно можно. А еще множество других приспособлений, о предназначении которых можно только догадываться, замирая сердцем от страха — некоторые совершенно непонятные, а другие походили на орудия утонченных средневековых пыток.

— Ты мой теперь… Мой повелитель!

Китаянка крепко прижалась к нему всем своим восхитительным телом, и стала осыпать его лицо горячими поцелуями. Фок вначале был ошарашен подобной страстью, пытаясь припомнить, сколько десятков лет тому назад к нему проявляли такую любовь, но не смог. И более того, плохо это или хорошо, но сам почувствовал нарастающее возбуждение, которого давненько не испытывал. Более того, внезапно осознал, что тело стало испытывать отнюдь не стариковские чувства. Плотское желание нарастало, остановить он его не смог, да и не желал.

И сам стал отвечать на ласку — прошелся руками по ее прелестям так, что девица ойкнула, причем не только от боли, больше от радости, потому что прижалась еще сильнее. А вот целоваться китаянка совершенно не умела — пришлось учить. И этот процесс ей настолько понравился, что Фок сам запылал страстью, в которую девушка стала подбрасывать не просто охапки сухой соломы, нет — ковшиками бензин плескать.

— Ты будешь моим первым и единственным мужчиной, любовь моя… Мой повелитель… Я хочу тебя… Жажду… Я схожу с ума от желания! Скорее войди в меня, стань мужем и господином…

Фок почувствовал, что от ее слов и хриплых просьб, у него самого начинает реально «срывать крышу». Словно вернулась давно забытая юность с ее горячими поцелуями и объятиями, первым в жизни познанием женщины. Старость с ее болями куда-то откатилась, причем далеко. Он не был романтиком, и прекрасно понимал, что любая женщина в возрасте приобретает житейский цинизм. И ожидать от нее можно только любовного безумия на одну ночь, отнюдь не любви — последнее просто невозможно, с годами чувства в душе просто выгорают, что усугубляется количественными показателями этих самых связей.

Но тут было иное — такое выпадает только при невероятном стечении обстоятельств. Безумная и фанатичная любовь девушки, первая в ее жизни, к почтительному возрастом мужчине, даже старику — такой шанс выпадает одному из ста тысяч, а то и реже. Не к кошельку, туго набитому золотом, а именно как к человеку.

Ласки, поцелуи, но более всего горячечные слова, совершили свое дело, и Фок рванулся в любовную битву, словно в рукопашную, со штыком наперевес. В комнате раздался тягучий стон, который его не остановил, наоборот, вдохновил еще больше, и стал продвигать на новые безумства. Китаянка ответила не менее пылкой страстью, и протяжными стонами, которые в сочетании с безумными в своей любви словами, довели его до исступления. Причем такого, что позабыл про все на свете, полностью отдавшись древнему как мир инстинкту.

От взрыва в нижней части живота Фока скрючило — от наслаждения он зарычал хищным волком, давно забыв о подобных ощущениях. Но тут в голове появилась первая осторожная мысль, что ему не следовало проявлять подобной африканской пылкости, ведь у «второй дочери» это первый опыт, а он всегда болезненный. И хотел встать, или отвалится под ее бочок, но не тут-то было. Его обхватили нежными и сильными ручками, принялись ласкать, целовать, и он отвечал возлюбленной полной взаимностью. И потихоньку почувствовал, что возвращается прежняя сила, и он снова может, словно скинул с плеч много лет и превратился в юношу.

— Это сладкая боль, не думала, что так может быть, мой повелитель… ты вплеснул в меня свою жизнь, так горячо внутри! Я хочу ребенка… Рожу тебе столько наследников, сколько ты захочешь. Давай еще раз, муж мой — ты сможешь, я чувствую, как к тебе уже вернулась сила…

«Сила» вернулась, это он и сам почувствовал, и даже «задымилась» от переполнявшей ее энергии. Действительно — горячая девичья любовь способна любого старика превратить в юношу, об этом он слышал не раз, но не представлял, что такое будет возможно с ним. Более того, впервые в жизни Фок испытал странное ощущение — его разум словно разделился на три части, как и зрение, и это открытие его потрясло.

Он видел внизу искаженное любовной страстью, мукой и болью лицо китаянки, с широко открытыми глазами, и тем не менее понимал, что девушка при этом испытывает невыразимый восторг от их плотского единения и безумия. А слова, которые Ленка произносила, с хриплыми и протяжными стонами вперемешку, придавали ему все большей пылкости, старания, и к нескрываемому удивлению, нежности.

Вместе с этим глаза одновременно уткнулись в каску, что лежала на поставце — точно такие же шлемы его батальон получил в далеком сорок первом, их передали из частей МПВО. Вид у них был тот еще, но ничего лучшего хилые промышленные возможности Дальнего просто дать не могли. А такую примитивную конструкцию вполне состряпали, и не из хорошей стали, тонкой, но вполне пригодной для защиты от шрапнели и мелких осколков. Да, некрасиво, что тут скажешь — но это вполне надежная защита, которая окажется весьма полезной.

Зрение действительно раздвоилось, даже расстроилось вместе с разумом — в противоположном углу стояла «арисака», прислоненная к стене. А он вместо нее видел СКС с откинутым на шарнире лезвием штыка. И подумал, что штык-нож следует взять от автомата Калашникова, вместе с ножнами тот способен еще резать колючую проволоку.

Идея его захватила, причем нисколько не помешала пылкости, чем довел китаянку до ликующего визга, который противоречил самому ходу событий — ведь это очень странное сочетание для первого плотского опыта — боль и восторг одновременно. И подумал при этом, что подобные звуки могут услышать, несмотря на закрытую дверь, на которую он перевел взгляд, чувствуя, как изливает в возлюбленную семя, и сам рычит голодным волком от нахлынувшего удовольствия.

Но боковым зрением уже успел увидеть то, что мозг еще не оценил в полной мере. У раскрытой двери, прислонившись к косяку, стоял адмирал Алексеев, побагровевший и с выпученными от удивления глазами. Пальцы Евгения Ивановича уцепились в роскошную бороду, словно хотели в припадке невероятного удивления ее напрочь оторвать…