Воздушные змеи

Глава XLI

Я ехал так быстро, держа одной рукой руль, а другой — пекинеса, что, когда наконец оказался перед резиденцией графини в парке и сошёл с велосипеда, колени у меня подогнулись, в глазах помутилось, и я очутился на земле. Наверное, волнение и страх тоже сказались, потому что, несмотря на то что фон Тиле говорил о «надёжном месте» и дал мне адрес, я плохо представлял себе, как Лила может ускользнуть от гестапо и французской полиции на службе у оккупантов. Добрых несколько минут я всхлипывал, а Чонг лизал мне лицо и руки. Наконец я взял себя в руки, сунул собачку под мышку и поднялся по трём ступенькам на крыльцо. Я позвонил, ожидая, что увижу Одетту Ланье, «горничную», которая девять месяцев назад приехала из Лондона с новым приёмником-передатчиком, но мне открыла кухарка.

— Ах, вот ты где. Ну, иди сюда, милый, иди… — Она протянула руки, чтобы взять Чонга.

— Я хочу поговорить с самой госпожой Эстергази, — пробормотал я, ещё не в силах передохнуть. — Собака больна. Её всё время тошнит. Я заезжал к ветеринару и…

— Заходите, заходите.

Я застал мадам Жюли в гостиной с дочерью. Два-три раза я видел в Клери эту «секретаршу», которая, как всем известно, была любовницей полковника Штеккера из штаба фон Тиле. Хорошенькая брюнетка, чьи глаза унаследовали всю бездонную глубину материнских глаз.

— Герман никогда не доверял генералу, — говорила она. — Он находил, что фон Тиле — декадент, чьё франкофильство становится невыносимым и который говорит о фюрере в недопустимом тоне. Герман посылал по этому поводу в Берлин рапорт за рапортом. Если то, что говорят, правда, Германа повысят по службе.

— Предать свою страну — какая чудовищная вещь! — сказала мадам Жюли.

Женщины были в гостиной одни. Эти слова явно предназначались мне. Из этого я заключил, что мадам Жюли, для которой недоверие было средством выживания, намекает, чтобы я говорил очень осторожно. Нельзя быть уверенным, что никто не подслушивает. Мать с дочерью казались сильно взволнованными. Мне почудилось даже, что руки мадам Жюли немного дрожат.

— О Боже, — сказала она, повысив голос. — Вижу, что я опять забыла бедняжку в «Прелестном уголке». Возьмите, мой друг…

Она взяла с рояля свою сумку. На рояле выстроились знакомые надписанные фотографии; карточка адмирала Хорти была обтянута крепом в знак траура после того, как его сын, Иштван Хорти, в 1942 году погиб на русском фронте.

Она протянула мне десять франков:

— Возьмите, молодой человек. Спасибо.

— Мадам, собачка очень больна, я был у ветеринара, он назначил лечение, я должен с вами поговорить, это очень важно…

— Ну, мне пора обратно в контору, — нервно сказала девушка.

Мадам Жюли проводила её до двери. Она выглянула наружу, чтобы убедиться, что за мной нет «хвоста», закрыла дверь, повернула ключ в замке и вернулась.

Она поманила меня за собой.

Мы прошли в спальню. Она оставила дверь широко раскрытой, прислушиваясь к малейшему шуму. Я снова сказал себе, что если бы до войны Франция так же заботилась о том, чтобы выжить, как эта старая сводня, мы бы не дошли до такого.

— Ну, быстро, в чём дело?

— Фон Тиле покончил с собой и…

— И всё? Конечно, покончил с собой. Когда не умеешь взяться за дело…

— Он дал мне адрес и номер телефона Лилы. Это как будто надёжное место…

— Дай сюда. — Она вырвала у меня из рук бумагу и взглянула на адрес. — Да уж, надёжное место! Это его гнёздышко для любовных утех.

Видимо, я побледнел, потому что она смягчилась:

— Малышки это не касается. Фон Тиле любил женщин. Он себе устроил в Париже холостяцкую квартиру. Последней была шлюха из борделя Фабьенны на улице Миромениль, но она воспитывалась в монастыре Уазо, и у неё были хорошие манеры, так что он не заметил. Можешь быть уверен, что гестапо знает это место. У них досье насчёт личной жизни всех генералов, и они никогда не переставали шпионить за фон Тиле. Я знаю, что говорю. Если малышка действительно там…

— Она погибла, — прошептал я. Мадам Жюли ничего не сказала.

— Но ведь можно предупредить её? Есть номер телефона…

— Нет, кроме шуток, ты что, воображаешь, что я позволю тебе звонить отсюда? На центральной станции записывают все номера, время, когда звонили, и номер, откуда звонят!

— Помогите мне, мадам Жюли!

Она наклонилась и взяла на руки Чонга, враждебно глядя на меня.

— Невероятно, кажется, у меня к тебе слабость. В моём-то возрасте! Она подумала.

— Единственное место, откуда ты мог бы позвонить спокойно, это гестапо, — сказала она. — Погоди. Есть ещё одно место. Квартира Арнольда, заместителя Грюбера.

—Но…

— Он там живёт с дружком… Я тебе о нём говорила. Это дом четырнадцать на улице Шан в Клери, третий этаж, направо. У них своя линия связи, так что ничего не узнают. Поезжай туда. Очень удачно. Я забыла передать ему лекарство… То есть когда я говорю: забыла… В последнее время он стал обо мне забывать, этот маленький Франсис…

— Франсис?

— Франсис Дюпре. Совсем не похоже на «Исидор Лефковиц»… Подожди… Она порылась в ящике комода и достала две ампулы.

— Уже неделя прошла. Бедняга, наверно, на стены лезет. Но это ему урок. Я взял ампулы.

— Он диабетик. Это инсулин.

— Вы хотите сказать, морфий.

— Что ты хочешь, скоро вот уж четыре года, как он подыхает от страха. Впрочем, он всегда был не очень-то уверен в себе. Скажи ему, я его не забуду, если он не забудет обо мне снова. Пусть даст тебе позвонить.

Она сидела в кресле, расставив ноги, с Чонгом на коленях.

— И дай мне что у тебя в кармане, Людо.

— Что?

— Капсулу с цианом. Если тебя обыщут и найдут её у тебя, это всё равно как если бы ты признался. Не будешь ведь ты глотать циан только потому, что тебя обыскивают. А так всегда есть шанс, что как-нибудь вывернешься.

Я положил свою капсулу с цианистым калием на её ночной столик. У мадам Жюли вдруг стал мечтательный вид.

— Теперь уже недолго, — сказала она. — Я уж ночи не сплю от нетерпения. Было бы слишком глупо попасться в последний момент. — Она рассеянно теребила свою золотую ящерицу. -Если тут слишком запахнет жареным, я выберусь отсюда, присобачу себе куда надо жёлтую звезду и сдамся немцам в Ницце или Канне. Конечно, меня сразу депортируют, но несколько месяцев я продержусь, а тем временем американцы высадятся. Знаешь, как в фильмах про краснокожих, когда в конце всегда появляется кавалерия.

Она засмеялась.

— Янки-дудл-дудл-дэнди… — промурлыкала она. — Что-то в этом роде. Сами немцы в это верят. Кажется, это будет в Па-де-Кале. Хотела бы я это видеть. Так что, если ты попадёшься…

— Будьте спокойны, мадам Жюли. Пусть лучше меня замучат до смерти, чем…

— Да, все так думают. Ладно, увидим. Поезжай.

Через сорок пять минут я был у дома 14 на улице Шан. Я оставил велосипед метрах в ста от дома и взбежал на третий этаж. Я был так взволнован, что первый раз в жизни у меня сделалось выпадение памяти: забыл, направо или налево. Пришлось заново вспомнить весь разговор с мадам Жюли, чтобы восстановить слова: «Третий этаж, направо». Я позвонил.

Дверь открыл тщедушный молодой человек, довольно красивый, в стиле танцора танго, но очень бледный; его большие, обведённые кругами глаза имели тревожное выражение. Он был в пижаме, на шее у него висел маленький крестик.

— Господин Франсис Дюпре?

— Это я. Что вы хотите?

— Я от графини Эстергази. Я вам привёз лекарство. Он оживился:

— Наконец-то… Не меньше недели прошло… Она меня забыла, мерзавка. Дайте мне…

— Мадам… то есть графиня Эстергази… попросила меня позвонить от вас в Париж.

— Пожалуйста, пожалуйста… Телефон там, в спальне… Дайте мне это…

— Месье, я не знаю немецкого. Надо, чтобы вы сами попросили номер…

Он устремился к телефону, вызвал номер и передал мне трубку. Я отдал ему две ампулы морфия, и он побежал в ванную.

Через минуту я услышал голос Лилы:

— Алло?

— Это я…

— Людо! Но как…

— Не оставайся там, где ты сейчас. Уходи немедленно.

— Почему? Что случилось? Георг мне сказал… Я едва мог говорить.

— Сейчас же уходи… Это место засекли… Они будут с минуты на минуту…

— Но куда мне идти? К родителям?

— Нет, только не это… Подожди…

У меня в голове плясали десятки имён и адресов товарищей. Но я знал, что никто не пустит к себе незнакомку без заранее условленного пароля. И может быть, за Лилой уже есть слежка. Я выбрал наименее опасный выход.

— У тебя деньги есть?

— Да, Георг мне дал.

— Брось все вещи и немедленно уходи, не теряя ни секунды. Снимешь комнату в гостинице «Европейская», улица Роллен, четырнадцать, это возле площади Контрэскарп. Сегодня вечером я тебе кого-нибудь пришлю, он спросит Альбертину, а ты назовёшь его Родриго. Повтори.

— Альбертина. Родриго. Но я не могу так уйти, здесь все мои книги до искусству… Я проревел:

— Ты всё бросаешь и уходишь! Повтори.

— Родриго. Альбертина. Людо…

— Уходи!

— Мне чуть не удалось…

— Уходи!

— Я люблю тебя. Я повесил трубку.

Совершенно измотанный и физически, и нравственно, я упал на неубранную постель. Едва я лёг, как из ванной появился Франсис Дюпре. Никогда бы не поверил, что за несколько минут человек может так измениться. Он излучал покой и счастье. В глазах с томными ресницами страха не осталось и следа. Он сел на кровать у меня в ногах, улыбаясь, с дружеским видом,

— Ну как, молодой человек, всё в порядке?

— Всё в порядке.

— Эта Эстергази чертовски хорошая женщина.

— Да. Чертовски хорошая женщина.

— Она всегда была для меня как мать. Знаете, я диабетик, а без инсулина…

— Я понимаю.

— И потом, инсулин бывает разный. Тот, который она мне достаёт, всегда прекрасного качества. Не выпьете бокал шампанского?

Я встал:

— Извините, я тороплюсь.

— Очень жаль, — сказал он. — Вы мне очень симпатичны. Рад буду видеть вас. До скорой встречи.

— До скорой встречи.

— Только скажите ей, чтобы помнила обо мне. Мне нужно лекарство через каждые три дня.

— Я ей скажу. Но я так понял, что вы тоже немного забыли о ней… Он издал смешок.

— Правда, правда. Больше не буду. Я буду чаще давать ей знать о себе. Я уже был на лестнице.

Мне понадобилось несколько часов, чтобы связаться с «Родриго» в Париже и попросить его пойти в гостиницу «Европейская», улица Роллен, 14, и спросить Альбертину.

На следующий вечер мы получили ответ. В гостинице «Европейская» Альбертины не было. Всю субботу и воскресенье наш товарищ Лаланд звонил по телефону, который мне дал фон Тиле. К телефону никто не подходил.

Лила исчезла.