Возвращение в джунгли

ХХХIII. Опар

Тарзан и Арно смотрели на почти отвесные скалы, над которыми высились стены города Опар.

Они только что вскарабкались на покрытый редкими деревьями холм, дальше же начиналась иссеченная трещинами скала, уходящая на четыреста футов в вышину…

— Ты уверен, что это то самое место, о котором говорила Лао? — наконец нарушил молчание Джек.

— Да.

— Тот единственный путь, которым можно проникнуть в Опар? — уточнил Арно.

— Да, если не считать подземного хода, которым бежала сама Лао. Но мы вряд ли сможем его найти, не говоря уж о том, чтобы убедить стражей отворить нам восемь дверей. Поэтому остается взобраться в город по этой скале… Что, по-моему, будет не так уж трудно!

— Не так уж труд…

Взгляд Арно скользнул по вздымающейся над ними каменной громаде — от трещины к трещине, от одного выступа к другому — до тех пор, пока не уперся в козырек, нависающий у основания городских стен… Джек передернул плечами, отвернулся и начал спускаться с холма.

— Пошли отсюда! Мы совершили неплохую прогулку, но теперь мне ясно, почему за несколько тысячелетий Опар не взяли враги. Лучше уж сесть в долговую тюрьму, чем…

Джек обернулся и резко замолчал: человек-обезьяна висел на скале в десяти футах над землей и быстро лез выше.

— Тарзан! Вернись, черт тебя побери!

Приемыш гориллы подтянулся, уцепился за почти незаметную выбоину и поднялся еще на фут.

Его пальцы без труда находили опору, на которой можно было раскачаться и сделать очередной рывок, и вскоре он забрался так высоко, что Арно отвернулся, не в силах смотреть, как его друг висит над стофутовой бездной.

Спустя целую вечность он все же отважился взглянуть: Тарзан уже подобрался к козырьку на самой вершине скалы. В следующий миг человек-обезьяна перебросился через этот карниз, и Арно наконец-то смог перевести дух.

Но приемыш гориллы, даже не подумав отдохнуть, тут же начал карабкаться на стену Опара. Он двигался по ней так же проворно, как по скале, вскоре добрался до верха, закрепил веревку на крепостном зубце и исчез, соскользнув на другую сторону.

Арно глубоко вдохнул, медленно выдохнул — и начал методично и скурпулезно проклинать город Опар и его сокровища; свою алчность и боязнь высоты; коварство народа, набившего подвалы грудами желтого металла на соблазн таким идиотам, как он; Древних Богов, обожающих человеческие жертвы, а также зверолюдей и кровожадных жрецов, среди которых сейчас бродит его друг…

Уже очень давно никто не заботился о домах, мимо которых шел Тарзан. Стены оплетали ползучие растения, которые могли виться, где им вздумается; из щелей потрескавшихся фундаментов росли побеги бамбука; кое-где корни больших деревьев умудрились раздвинуть каменные глыбы стен. Джунгли и дома на улицах этого города существовали бок о бок в упорной медленной борьбе, и когда-нибудь поле боя в этом сражении неизбежно должно было остаться за джунглями. Лес медленно и упорно отвоевывал фут за футом у зданий, созданных искусством древних мастеров.

Рано или поздно эти дома затянет зеленая чаща, но пока они все-таки скорее напоминали жилища людей, чем логова зверей.

Однако самих людей Тарзан пока здесь не видел.

Если, конечно, не считать людьми тех отвратительных созданий, о которых рассказывала Лао — потомков смешанных браков человека и обезьян. Уродцы выходили из домов и скрывались в них, неуклюже карабкались на плодовые деревья и сидели на корточках на полускрытых травой каменных ступенях.

Эти твари, унаследовавшие худшие черты обеих рас, не отличались чуткостью обезьян и наблюдательностью людей, поэтому Тарзану удавалось передвигался среди деревьев и полуразрушенных домов, без труда минуя зверолюдей — так, как если бы был для них невидимкой.

Наконец он увидел впереди массивное строение с куполообразной крышей, ухоженное гораздо лучше остальных, с очищенными от травы ступенями. Тарзан понял, что это и есть храм Древних Богов, о котором говорила Лао.

К ступеням вела дорожка, окаймленная двумя рядами высоких каменных столбов, каждое из которых увенчивала каменная скульптура крылатого зверя.

Чуткий и собранный, бесшумно ступая босыми ногами по каменным плитам, Тарзан вошел в здание, как вступил бы в логово льва. Он оказался в длинном коридоре с украшенными барельефами стенами — немыми свидетелями искусства древних мастеров. Да, о храме заботились больше, чем о всех остальных зданиях города, однако в потолке зияли пробоины, в которые свешивались плети ползучих растений.

Коридор вел в большую пустую комнату; здесь на стенах красовались доски из золота, испещренные какими-то непонятными письменами. Дальше следовали анфиладой пять других пустых безлюдных залов… А потом здание разделилось на два крыла.

Человек-обезьяна, не задумываясь, свернул направо.

Его окружало столько интересных и загадочных вещей, что порой он забывал о цели своего визита, рассматривая изображения неведомых зверей и битв; причудливую мозаику пола; огромные круглые очаги; фигурные фризы из синего стекла…

И повсюду человек-обезьяна видел многочисленные подтверждения слухов о сказочном богатстве хозяев Опара: так, в одной комнате высились золотые колонны, в другой золотом были инкрустированы стены…

Но ни разу Тарзан не встретил хозяев этого храма.

Нельзя сказать, чтобы он мечтал о подобной встрече, однако такое безлюдье держало его в постоянном напряжении. Человек-обезьяна всегда предпочитал знать, где находится его противник, но пока единственными стражами здешних богатств казались скульптуры фантастических крылатых зверей.

Он прошел еще пять комнат… И вдруг его слуха коснулся странный звук, заставивший воспитанника гориллы мгновенно нырнуть за одну из колонн.

По пустым комнатам полузаброшенного храма пронеслось монотонное унылое пение, как будто сами стены вдруг начали жаловаться на одиночество. С минуту Тарзан колебался, но любопытство взяло верх над осторожностью, и он начал красться туда, откуда звучал многологолосый напев на незнакомом языке.

Бесшумней пантеры вошел он в очередной пустой зал, вдоль разбитых стен которого тянулась каменная галерея.

Пение раздавалось из следующей комнаты.

Человек-обезьяна быстро вскарабкался на галлерею, нырнул в пролом стене и очутился прямо над головами певцов.

Он бесшумно лег, укрывшись за каменным ограждением, оплетенным вьюнками. Сквозь пробитый потолок в верхнюю часть зала исподволь прокрадывались джунгли, но его нижняя часть содержалась в порядке и чистоте.

Там, внизу, на сверкающем каменном полу стояли двумя рядами мужчины и женщины в просторных белых одеждах, с золотыми чашами в руках, и тянули торжественно-однообразный мотив.

Лица этих людей никак нельзя было назвать привлекательными: бледная нездоровая кожа, тусклые волосы, узкие лбы и скошенные подбородки говорили о том, что много поколений близкородственных браков привели к вырождению некогда великой расы, создавшей величественный храм и другие здания Опара. Только несколько женщин сохранили некоторую миловидность; а самую молодую из них, стоявшую возле черного каменного алтаря, можно было даже назвать красивой…

Вдруг Тарзан вздрогнул и приподнялся: на лбу этой высокой черноволосой красавицы, одетой в леопардовую шкуру, чернели расположенные треугольником три крупные родинки.

То была Лэ, младшая сестра целительницы Лао! Но минуту спустя другое открытие заставило неистово заколотиться сердце человека-обезьяны: когда верховная жрица вытащила из-за пояса нож, он узнал в ней женщину из своего видения, направлявшую клинок в сердце распростертой на алтаре Джейн Портер!

Задохнувшись, человек-обезьяна быстро посмотрел туда, куда устремились взоры всех мужчин и женщин: нет, в дверь комнаты вводили не светловолосую девушку, а быка из породы круторогих гигантов, пасущихся в джунглях возле туземных деревень.

Обычай требовал, чтобы за день до человеческого жертвоприношения на алтарь пролилась звериная кровь: тогда боги, войдя во вкус, благосклоннее примут кровь человека.

Лэ, верховная жрица Опара, ждала, когда быка подведут к алтарю и оглушат ударом дубины. После этого она острым ножом взрежет ему горло, и жрецы подставят золотые чаши под дымящуюся алую струю.

До сих пор Лэ еще ни разу не возглавляла жертвоприношения крупных животных, эту обязанность всегда выполняла ее старшая сестра Лао. Пока двое жрецов вели к алтарю черного остророгого великана, девушка старалась придать своему лицу торжественно-гордое выражение, какое всегда видела в таких случаях на лице сестры — но сердце Лэ колотилось очень быстро, и нож слегка подрагивал в ее руке.

Одурманенный дымом наркотика бык шел медленно и покорно, ходульно передвигая ноги.

С высокомерным видом Лэ ждала, когда самый сильный из жрецов обрушит на рогатую крутолобую голову окованную золотом дубину…

И тут случилось то, что иногда случается при подобных церемониях и чего в глубине души так боялась Лэ: в нескольких шагах от алтаря одурманенный бык вдруг мотнул головой, замычал и вырвался из рук ведущих его жрецов.

Действие наркотика кончилось, и громадный зверь с ревом бросился на окружавших его людей.

В считанные секунлы трое из них были превращены в кровавые клочья копытами и рогами разъяренного чудовища; остальные метались по залу, пытаясь укрыться среди колонн. Верховная жрица, забыв про свое достоинство и высокий сан, с жалким криком бросилась к двери, но бык преградил ей дорогу и заставил попятиться в угол комнаты.

В ужасе Лэ отступала перед уставившимся на нее багровыми глазами быком — отступала до тех пор, пока не уткнулась спиной в угол. Дальше пятиться было некуда.

Бык фыркнул, копнул копытом каменный пол, как копал обычно землю перед атакой, и склонил голову с острыми окровавленными рогами.

Лэ упала на колени и вознесла молитву Древним Богам, отлично сознавая, что эта молитва будет самой короткой и последней в ее жизни.

Однако еще никогда боги не откликались на молитву так быстро!

В следующий миг на спину чудовищу откуда-то сверху спрыгнул загорелый мускулистый гигант в одной набедренной повязке, с висящим у пояса ножом.

Бешеный рев оскорбленного зверя пронесся по комнате, отразившись эхом от колонн и высокого потолка. Бык заметался, пытаясь скинуть с себя наездника, но великан крепко держался за его рога, отгибая крутолобую голову к правой лопатке. Лэ, онемев, смотрела на эту невероятную битву: на то, как вздувались мускулы на руках могучего черноволосого человека, на то, как животное, уступая его усилиям, все больше слабело, на то, как кончик правого рога коснулся лопатки быка…

С резким хрустом шея животного сломалась, а силач, по-кошачьи мягко соскочив с рухнувшего на пол монстра, запрокинул голову и издал кошмарный, душераздирающий крик, от которого едва не рухнули остатки каменной галлереи!

Несколько минут жрецы в оцепенении смотрели на мертвого быка и на его победителя…

А потом разом бросились на человека, только что спасшего от верной смерти верховную жрицу Опара.

Тарзан повернулся к новым противникам, как разъяренный лев. Первых повисших на нем мужчин он расшвырял с такой силой, что трое из них, стукнувшись о колонны, остались лежать без памяти. Но их место тотчас заняли новые, а в дверь вбегали все новые люди и бросались в свалку. И все-таки жрецам никогда бы не удалось справиться с Тарзаном, если бы один из них, улучив удобный миг, не ударил великана окованной золотом дубиной по голове.

Этот жрец двадцать лет оглушал животных у алтаря, и его удар свалил человека-обезьяну, как жертвенного быка. Ноги Тарзана подкосились, и он рухнул в нескольких шагах от громадного зверя, которого только что убил.