Впередсмотрящий

АМЬЕНСКИЕ БУДНИ

тъезд Мишеля развязал ему руки. Теперь он прочно обосновался в Амьене, где последние годы бывал не часто, хотя и считался амьенским жителем. Обе дочери Онорины вышли замуж и обретались в Северной Африке — Сюзанна в Алжире, Валентина — в Тунисе. Отчасти, может быть, и поэтому его потянуло в свой дом, находившийся на краю города. Это было кирпичное здание, фасадом внутрь, с небольшим, но хорошо возделанным садом, обнесенное высокой стеной. К дому примыкал флигель, увенчанный по прихоти бывшего владельца круглой каменной башней. И в этой башне, на третьем этаже, куда можно было пройти прямо из библиотеки или подняться со двора по винтовой лестнице, писатель устроил себе кабинет. Трудно было придумать более скромную обстановку: письменный стол, кресло, узкая железная кровать, старенькое бюро, набитое рукописями, уцелевшее еще со студенческих лет, и в качестве украшения — бюсты Мольера и Шекспира на каминной полке.

Здесь Жюль Верн написал большую часть своих книг. Каждое утро он видел из окна кабинета, как над Амьеном вставало солнце. Паровозные гудки, доносившиеся с вокзала, провожали его героев в дальние странствия.

Амьен и тогда уже был крупным центром текстильной и металлообрабатывающей промышленности. Старое здесь причудливо перемешивалось с новым. Средневековые строения, в том числе великолепный памятник готики — собор XIII века, и безвкусные дворцы фабрикантов. Пышные деловые кварталы и жалкие лачуги рабочих. Мощеные центральные улицы и рядом непролазная грязь. Сразу за кольцом бульваров, разбитых на месте прежних крепостных валов, простирались капустные огороды. Здесь колола глаза нуворишская спесь, выпячивались мещанские и сословные предрассудки, не было той широты и терпимости, которая отличала приморский Нант от этого типичного провинциального города.

Правда, и Амьен знал свои давние традиции. Старейшее научное учреждение Пикардии, амьенская «Академия науки, литературы и искусства» была основана в 1750 году. В городе был также музей, ботанический сад, театр. Было и такое своеобразное учреждение, как Промышленное общество, созданное для поощрения местной индустрии и защиты ее от английской конкуренции. В читальном зале Промышленного общества Жюль Верн регулярно просматривал свежие газеты и журналы.

Постепенно Амьен втягивал его в свою общественную и культурную жизнь. Началось с того, что он дал согласие стать действительным членом Амьенской академии и трижды (в 1874, 1875, 1881 годах) избирался ее директором. Иногда он читал здесь отрывки из своих новых романов и, между прочим, в 1874 году познакомил «академиков» с неизданной комедией в стихах «Леонардо да Винчи», а затем в «Записках Амьенской академии» напечатал шутливый фантастический этюд о городах будущего — «Амьен в 2000 году» и еще два рассказа: «Десять часов на охоте» и «В XXIX веке».

Постепенно обновился и круг знакомых. Эдуар Ган, учредитель Промышленного общества, Линероль, редактор местной газеты, горный инженер Бадуро, сделавший математические расчеты для романа «Вверх дном», адвокат Деберли, художники Гедеон Бариль и Анри Делярозьер, скульптор Альбер Роз, географ Шарль Лемир, ставший впоследствии его первым биографом, — вот имена людей, в обществе которых писатель проводил теперь часы досуга. Один перечень этих забытых или вовсе неизвестных имен говорит о том, что в Амьене он попал в иную общественную среду со своими специфическими интересами.

Вряд ли члены Амьенской академии и Промышленного общества могли ответить его духовным запросам и заменить давних парижских друзей, собиравшихся у г-жи Дюшень, с которой, как и с Этцелем, он виделся все реже и реже. Все его существование было подчинено размеренной регулярной работе, и никакие внешние помехи не должны были нарушать сосредоточенности. Самим собой он оставался только у себя в круглой башне и в своих книгах, где можно прочесть между строк гораздо больше, чем он поверял друзьям и знакомым. И не мудрено, что воспоминания старых амьенцев, которым казалось, что они хорошо знают Жюля Верна, заполнены преимущественно мелкими бытовыми подробностями.

Один мемуарист с умилением сообщает, что после переезда в Амьен Жюль Верн неукоснительно придерживался вегетарианства, но не столько из идейных, сколько из «гигиенических побуждений», был плохим рыболовом и даже не умел обращаться с огнестрельным оружием, тогда как герои «Необыкновенных путешествий» только и делают, что охотятся. Другой рассказывает о пристрастии романиста к садовым цветам и цитирует его приветственную речь на собрании Пикардийского общества цветоводов, опубликованную под заглавием «Больше цветов!»; третий вспоминает, как охотно он согласился войти в жюри литературного конкурса, объявленного амьенским журналом для юношества «Абри», и т. д.

Из воспоминаний амьенских жителей стоит, пожалуй, выделить рассказ некоего Шарля Тассенкура о сочувственном отношении Жюля Верна к искусственному международному языку эсперанто. Он с готовностью принял предложение стать почетным председателем амьенской группы эсперантистов и обещал показать преимущество международного языка в одном из своих романов, но, к великому огорчению поборников эсперанто, не успел осуществить этот замысел.

Можно только удивляться разительному несоответствию частной жизни писателя и высоких порывов его созидательного духа. В то время как герои «Необыкновенных путешествий» устремлялись за пределы возможного, утверждали власть человека над всеми четырьмя стихиями, сам он довольствовался малым.

Легко понять, как его обрадовало предложение адвоката Деберли подняться вместе с ним на аэростате Эжена Годара, известного в те годы воздухоплавателя, совершившего несколько научных полетов с астрономом Фламмарионом.

18 сентября 1873 года нежданно-негаданно исполнилась давняя мечта Жюля Верна. Полет над Амьеном так подействовал на его воображение, что побудил написать и выпустить отдельной брошюркой очерк «Двадцать четыре минуты на воздушном шаре».

«Уже должна была прозвучать традиционная команда: „Отдать концы!“, и мы готовы были оторваться от земли… как в гондолу вдруг забрался сын воздухоплавателя, бесстрашный десятилетний сорванец, ради которого пришлось пожертвовать двумя мешками балласта из четырех, имевшихся в запасе. В гондоле осталось два мешка! Никогда еще Эжену Годару не приходилось летать в таких условиях. Поэтому полет не мог быть продолжительным».

Подробно описывая подъем аэростата «Метеор» и величественное зрелище, открывшееся с высоты 1200 метров, Жюль Верн заканчивает очерк похвальным словом аэронавту: «Ни простая прогулка по воздуху, ни даже длительное воздушное путешествие нисколько не опасны, если совершаются под управлением такого смелого и опытного воздухоплавателя, как Эжен Годар, имеющего на своем счету более 1000 полетов в Старом и Новом Свете… Благодаря своему опыту, выдержке, глазомеру, он является настоящим властелином воздуха!»

Какие восторги источает прославленный фантаст по поводу обыкновенного полета на воздушном шаре! Читая сейчас эти строки, остро ощущаешь огромную дистанцию между реальными возможностями науки и техники XIX столетия и воображаемыми подвигами героев «Необыкновенных путешествий».

Прошло несколько десятилетий, и соотношение стало обратным. Вымысел романиста, заглянувшего за грани своего века, отстал от бега времени.