Врата в рай

15. Лиза. Позорный столб

Похоже, он действительно испугался. Впервые за все время. Добродушного выражения лица — как не бывало. Хотя и злости, такой как перед схваткой на ринге, тоже не было. Нет, что-то действительно начало работать. Ему явно не понравилась идея наручников и пут на ногах, а еще меньше — быть выпоротым на глазах у толпы. Наконец-то я задела его за живое.

Вот бы он посмеялся, если бы узнал, что я и сама до смерти напугана. Я боялась разочаровать его, боялась не оправдать его ожиданий, не сумев предложить то, на что он рассчитывал.

Я просто хочу сказать, что вся эта чушь насчет рабов, которые здесь исключительно ради того, чтобы ублажать своих хозяев, действительно чушь собачья. Здесь мы должны дать каждому то, за что он заплатил, и прекрасно об этом знаем. Система построена на том, чтобы удовлетворить всех. Что же тогда со мной не так, если я не могу его расколоть и дать ему именно то, за чем он сюда приехал?

Хотя теперь, с этой поркой, мы уже кое-что имеем. Прекрасно.

Я велела хэндлеру, чтобы они шли впереди, так как сейчас не хотела видеть его лица. Пожалуй, лора немного отдохнуть от него. Я должна собраться.

Тренируя рабов, учишься все замечать, мельчайшие изменения выражения лица, даже дыхания — первые признаки того, что раб расстроен, и признаки эти варьируют в зависимости от наказания и мотивации. В идеале инструктор всегда оказывается вовлеченным в процесс. Принимает все близко к сердцу. Но, делая свое дело на автомате, можно уже не гореть на работе. А иногда огонь горит упорно и так долго, что ты даже не осознаешь его силы, пока не подойдешь слишком близко.

Однако сейчас со мной происходило нечто другое. Я не просто наблюдала за ним, нет, меня тянуло к нему, как магнитом. Для меня было пыткой не видеть его каждую секунду, не трогать его кожу, его волосы. Я хотела пробудить в нем его мятежный дух, его потрясающую дерзость, его чувство человека в своем праве.

И мне невыносима одна только мысль о необходимости победить его, хотя это было именно то, что он вправе от меня ожидать.

Я шла за ними, держась чуть поодаль, и меня слегка удивило, с каким видом он оглядывался по сторонам. Хэндлер пару раз дернул его за руку, но это не возымело должного эффекта. Судя по осанке, по развороту плеч, он был словно натянутая струна.

И мое рациональное «я», мое «я» профессионала, пыталось понять, что ж такое с нами происходит, почему я так выбита из колеи.

Ну ладно. Он действительно в тысячу раз красивее, чем на фотографиях в личном деле. Забудь все свои предварительные оценки! Да, волосы у него еще гуще, можно сказать, шапка волос, и они как бы сглаживают форму его головы. А когда он не улыбается, в его лице появляется что-то жестокое, реальная крутость, которую он, наоборот, пытается всячески скрыть. Похоже, ему и самому не нравится, что он такой крутой. Он воспринимает это как данность. Ну ладно. Все хорошо.

И эти его голубые глаза, прекрасные и при свете дня, и при ночном освещении, независимо от того, улыбается он или, наоборот, серьезен, задумчив и даже мрачен. А его тело! Именно такое и должно быть у настоящего мужчины. Тут ни убавить ни прибавить.

И это еще не все. Я уже не говорю о его длинных пальцах, изящных запястьях, наманикюренных ногтях (о чем большинство рабов-мужчин даже и не слышало). А его осанка, глубокие модуляции голоса и манера выполнять практически все мои приказания? В результате мы имеем Мистера Мачо, с его врожденной элегантностью, парня с квадратной челюстью у камина в лыжном домике прямо с рекламы сигарет, который курит «Мальборо» так, словно заряжает подсевшие батарейки, парня, который любит не только Билли Холидея, но и Вольфганга Моцарта, а еще разбирается во французских винах.

Хорошо, с этих разобралась. Я должна признать, что до сих пор никогда еще не встречала подобного раба. Парень моей мечты, вот только я никогда о нем не мечтала. «Читает русскую классику, причем очень внимательно».

Но что делать со всем остальным? Эти его взгляды, странная манера улыбаться так интимно, его слова, будто он до смерти меня боится, эти его ехидные замечания — еще никто и никогда себе со мной такого не позволял, — и, наконец, этот электрический ток, пробегающий между нами.

Я никогда не влюблялась, даже в мою бытность в колледже, никогда не верила в легенды о том, что одни парни целуются лучше других. Но, черт побери, уж что-то, а целоваться он умеет! Он целуется так, как, по-моему, целуют друг друга мужчины: грубо и в то же время сладко, а еще любяще, как равные с равными, когда каждый обладает одинаковым потенциалом для усиления и удовлетворения своего желания. Господи, я могла бы вот так часами целоваться с ним на заднем сиденье «шевроле»! Хотя разве парни целуют друг друга на задних сиденьях? Или все же целуют?

Так что, черт возьми, происходит?

Наконец-то мы подошли к позорному столбу. Хорошо. Он явно забеспокоился.

Три платформы, залитые ослепительным светом. На каждой раб, привязанный за шею к столбу, доходящему ему до подбородка. И длинная очередь из скованных рабов, дожидающихся своего часа. Причем только двое из них с завязанными глазами, а один — с кляпом во рту. И вокруг самая обычная для девяти вечера толпа: пять-или-шесть-стаканчиков-и-никому-не-надо-ехать-домой-так-как-мы-уже-дома. А на террасах за столиками сидели гости, те, кого не могло завести такое незамысловатое зрелище. Им не нужны были игры и гонки. Они считали, что это все глупости. И им было плевать, что сам процесс порки — это тоже шоу, причем очень шумное.

И еще, конечно, обычная фланирующая публика — человек сто, не меньше.

Хэндлер, резкий и грубый парень, которого я раньше не вплела, поставил Эллиота в строй, но тот постоянно вертел головой, чтобы посмотреть на тех, кого уже начали пороть, а потому хэндлеру пришлось в воспитательных целях применить плетку.

Я подобралась поближе. Мне очень хотелось собственноручно его заковать, но хэндлеры делали это гораздо профессиональнее: практики было больше. Я подошла уже совсем близко и остановилась, чтобы не мешать.

Эллиот бросил на меня затравленный взгляд. У него даже слегка задергалась щека, а лицо густо покраснело.

Хэндлер опоясал ему грудь толстым белым кожаным ремнем, а затем связал руки за спиной. Я видела, что это привело Эллиота в невменяемое состояние. Взгляд его помутился, он смотрел на собравшихся совершенно дикими глазами.

Я с трудом сдержалась, чтобы не коснуться его, — пришлось даже стиснуть руки, дабы никто не заметил этого жеста. И все же я погладила его по голове, но он, не отреагировав на мою ласку, неотрывно смотрел на позорный столб, уголок его рта слегка подрагивал.

Когда хэндлер надет на него белый кожаный ошейник, я решила, что Эллиот так просто не сдастся, а будет бороться. И он явно собирался это сделать.

— Расслабься, — велела я.

Это был чудный, отделанный мехом ошейник, изящно поддерживающий подбородок, но делающий раба более беспомощным. Я заметила, как Эллиот стиснул зубы.

— Ты ведь уже проходил через это раньше… — сказала я, поглаживая его по спине.

Мне и самой все это не слишком нравилось, а его просто убивало отсутствие возможности опустить — даже повернуть — голову, чтобы посмотреть на меня.

— Завяжите ему глаза, — распорядилась я.

Он явно этого не ожидал и потому еще больше испугался. К тому же хэндлер, надевая на него повязку, грубо потянул за волосы. Эллиот словно окаменел. Я видела толстые прокладки под белой кожей, и легко могла себе представить, каково это — ощущать их на веках. Хэндлер затянул повязку потуже, и лицо Эллиота вдруг стало беспомощным, губы нервно шевелились: то сжимались в ниточку, то нервно подергивались.

Он весь дрожал, судорожно сглатывая, переминаясь с ноги на ногу.

Поднявшись на цыпочки, я поцеловала его в щеку. Он отстранился, еще больше ухудшив свое положение. Тело, стянутое ремнями, как будто распухло, руки рвали ремни, уголки губ опустились в горькой усмешке. Но это действительно его заводило: у него не было ни единого шанса скрыть эрекцию, как бы сердито он ни отворачивался.

Я снова поцеловала его, испытав при этом настоящий шок. Еще раз встав на цыпочки, я поцеловала его в губы. Он явно хотел отклониться назад, но не успел. И вот я прикоснулась к его полураскрытым губам — и снова разряд электрического тока.

Опомнившись, он опять отвернулся. Он окончательно потерял контроль над собой: яростно тряс головой, словно повязка сводила его с ума. Она смотрелась, как белые бинты на глазах, и с этой упавшей на глаза прядью он выглядел на редкость беззащитным: точно перебинтованный раненый мальчик.

— Лиза! — прошептал он, с трудом шевеля губами. — Сними повязку! Сними ошейник! Остальное я еще как-то смогу пережить.

Лицо его налилось кровью, и он сделал отчаянную попытку освободиться от пут. Хэндлер сердито пнул его, заставив раздвинуть ноги.

— Ш-ш-ш, — сказала я, прижавшись к нему всем телом и снова поцеловав. — Тебе ведь и раньше завязывали глаза. Ты сможешь, ты выдержишь.

— Но только не сейчас. Только не здесь, — выдохнул он. — Лиза, сними это немедленно. Это уж слишком!

Потом он вдруг замер, как будто считал до десяти, чтобы успокоиться: пот градом катился у него по лицу.

— Я поставлю тебя в начало очереди, — сказала я. — Тебя будут пороть следующим. И все будет не тяжелее, чем та порка в спальне.

— С одной лишь маленькой разницей, что порка будет на глазах у целой толпы. Они меня будут видеть, а я их нет.

— Если сейчас же не замолчишь, я заткну тебе рот!

Похоже, я попала прямо в точку. Он ни за что не хотел этого допустить. Он стоял молча, явно борясь с собой. И когда я обняла его, то даже не попытался отстраниться. Он сломался. Я опять поднялась на цыпочки, и он поцеловал меня в голову.

Меня захлестнула волна такого острого желания, что я с трудом сдерживалась. Сделав знак хэндлеру, что можно начинать экзекуцию, я постаралась спрятать лицо, чтобы никто ничего не заметил. Мне совсем не нравилась жестокая затея, но ведь он именно за этим сюда и приехал, черт бы его побрал, и именно этого так хотел, а я не смогла ему отказать. Какого черта, я уже не знала, что происходит на самом деле!

Неожиданно я почувствовала глубочайшее отвращение ко всему происходящему, всю неестественность этого действа и одновременно испытала возбуждение от привкуса запретного, нестерпимое желание при виде его беспомощности… Да желание никуда и не исчезало. И он это прекрасно знал, так как эрекция у него оставалась такой же сильной. Но он явно был на грани и мог вот-вот сорваться.

Все нормально, Эллиот! Просто более близкое знакомство с первоклассным Клубом.

— Ты хочешь угодить мне, — прошептала я ему на ухо. Настоящая госпожа только так и должна говорить. Я могу даже претендовать на академическую награду. — Скажи «да». Я хочу это слышать.

Однако за ним уже пришел хэндлер. Все, пора. К столбам привязывали двух новых рабов. Он был справа.

Перепоручив его хэндлеру, я заняла место повыше на скамейках для зрителей.

Оттуда мне были хорошо видны аллеи, фонтаны, павильоны, толпы гостей, идущих по дорожкам и стекающихся к позорному столбу.

Его втащили на платформу за железное кольцо на белом ошейнике. Затем кольцо прикрепили к столбу. Эллиоту тут же связали щиколотки. Теперь он оказался абсолютно беспомощным. Ему ничего не оставалось, как стоять, выпрямившись, со связанными за спиной руками, и принимать удары. Боже мой, он выглядел так благородно! Совсем как Эррол Флинн в роли капитана Блада, захваченного врагами. Совсем как закованный в цепи герой какой-нибудь постановки. Желание с привкусом старины.

И тут же заплечных дел мастера заработали плетками.

Если все остальные рабы принимали наказание как неизбежность, с трагическим лицом, то он был в жутком напряжении, дрожал и пытался сопротивляться до конца.

Примерно дюжина гостей сгрудилась вокруг него в ожидании чего-то особенного. Они даже начали его подзадоривать. Но, думаю, вряд ли кто-то из них понимал, что он постепенно терял самообладание.

Ритмичный звук рассекающих воздух плеток завораживал. И чем дольше это продолжалось, тем хуже было для него. Теперь мне стало совершенно очевидно, что экзекуция не только возбуждала, но и разрушала его. Он не мог позволить себе вот так просто сдаться.

Когда все было кончено, я знаком велела подвести его к своему месту, но не снимать повязки с глаз. Он был ужасно разгоряченным, словно только что вышел из парилки: мокрые волосы, тяжело вздымающаяся грудь, отрывистое дыхание. Я развернула его и не обнаружила ни малейших признаков сопротивления. Он был таким привлекательным, таким притягательным, впрочем, как и всегда, но необычно молчаливым. Он лишь нервно облизывал губы, и только по легкому подрагиванию его лицевых мышц я поняла, насколько он несчастен.

Я осторожно провела его по дорожке сквозь толпу. Похоже, повязка на глазах до сих пор немало его раздражала. так какой нервно подпрыгивал при любом случайном прикосновении. Но он явно больше не собирался умолять меня снять ее. Он не проронил ни звука. Я аккуратно провела его через аркаду, а затем в сад — в тишину и покой.