Врата в рай

29. Лиза. Разговор с «ангелами»

Мы хотим от тебя только одного: объяснить нам все, дать нам возможность понять, как ты могла такое выкинуть.

Это была грязная дыра, притон, кабак — убогая ловушка для туристов, оформленная как прогулочная дорожка со скамьей для посетителей у одной из стен и с ярко освещенной узкой сценой за баром напротив.

И еще там танцевал, если можно так выразиться, мужчина, похожий на гигантскую женщину. Он шаркал ногами в шелковых шлепанцах, а лучи света причудливо падали на ее/его белое шелковое платье, щеки под толстым слоем румян, белый парик из стекловолокна безжизненные, устремленные в пустоту глаза. Она/он танцевала одна перед зеркалом, напевая себе под нос ритмичную мелодию, искаженную раздолбанными динамиками. И вот так она он раскачивалась перед зеркалом под колыхание серебристого боа вокруг гладких сильных рук, и зрелище это было настолько чувственным, насколько и ирреальным. По крайней мере, для меня. Ты просто ангел. Ты все превращаешь в театр одного актера. Я тебя боготворю.

Я хочу сказать, ты учитель, ангел-хранитель всей системы, и ты просишь меня не задавать лишних вопросов!

Я сидела, бессильно прислонившись к стене, и следила за тем, как она шаркает своими ножищами, смотрела на розовую щель накрашенного рта, на ничего не выражающие глаза под сенью накладных ресниц. Из-под потертой красной бархатной занавески, скрывавшей крошечную уборную, по полу текла тонкая струйка мочи, впитываясь в вонючий грязный ковер на узкой полоске пола. В воздухе витал едва уловимый смешанный запах жареных блинов, косметики и грязной одежды. Как ни странно, все это напомнило мне мраморных ангелов в церкви, держащих на вытянутых руках чаши со святой водой. Ангелов, таких больших, гладких и безупречных, какими и должны быть высшие существа.

Казалось, я сидела здесь целую вечность.

Как ты могла так с ним поступить, с ним, с ним. Я хочу сказать: почему ты так сделала? Зачем играла с ним в рискованные игры? Ты что, думаешь, этим парнем можно манипулировать? Использовать его? Ведь ты сама учила, что ни в коем случае нельзя недооценивать психологический динамит, с которым мы имеем дело.

Две стодолларовые банкноты — и пожалуйста, заведение не закроют. Десять, одиннадцать, двенадцать бутылочек пива, какие подают в ночных клубах. На Бурбон-стрит стало совсем безлюдно, и единственным посетителем, кроме меня, в этом клубе, в этой дыре, в этом кабаке, на этой аллее, в этой антицеркви, в этой катакомбе был какой-то тощий мужчина в клетчатом пиджаке, согнувшийся над своим стаканом в другом конце бара.

Ну как ты могла такое выкинуть?

Время от времени в бар заходил зазывала. Но меня никто не беспокоил. На усыпанной мишурой полоске сцены, над рядами тускло поблескивающих бутылок лениво раскачивались взад-вперед все новые особи мужского/женского пола: обнаженные плечи, гладкие розовые руки, оборки, виднеющиеся из-под расшитого блестками грязного шелка, стоптанные туфли — торжество искусственных эстрогенов.

Но что будет делать теперь этот парень? Похоже, он собирался получить новый чувственный опыт, а ты его притормозила и обрубила все концы. Ты что, специально опустила занавес? Я хочу быть терпимым, но разве ты проявила бы терпимость, если бы я, например, решил круто развернуться и взять с собой, например, Диану, или Китти Кантвелл, или кого-то еще? Как думаешь, Мисс Перфекционистка, ты проделала бы тысячи миль, чтобы обсудить это со мной?

Теперь я уже не была вполне уверена, смогу ли самостоятельно добраться до дома. Необходимо было остановиться и хорошенько подумать, восстановив в памяти проделанный маршрут. Похоже, два квартала сюда, а потом — туда. А как насчет приставленного ко мне цепного пса? Интересно, появится ли он, если я вдруг шлепнусь лицом в грязь?

Сейчас речь идет не о расходах или о разговорах, которые могут пойти на острове. Подумай об этом человеке и о том, что ты с ним сделала. Что мы теперь скажем Мартину, черт побери?! Ведь именно Мартин послал его к нам!

С трудом поднявшись со скамьи, я попыталась понять, смогу ли дойти до дома без посторонней помощи. Оказавшись на боковой дорожке, я спросила зазывалу, где тут поблизости телефон. Опустив глаза, я вдруг заметила, что на мне эти жуткие плетеные босоножки, которые мы давеча приобрели на дешевой распродаже. Эллиот тогда выглядел просто потрясающе в шортах хаки, белой рубашке и белых же теннисных туфлях.

Единственное, что мы хотим знать: зачем? Зачем ты это сделала? Мы просим у тебя только одного: возвращайся, садись в самолет и возвращайся, помоги нам вернуть его, а потом мы просто сядем и все спокойно обсудим.

И вот я уже на улице — в этих жутких босоножках и в чем-то типа плаща, а именно в темно-красном пончо, которое, как я смутно припоминаю, купила в Сан-Франциско в магазинчике под названием «Американ бой» на Кастро-стрит, со мной еще была моя сестра, которая непрерывно твердила: «Мне все равно, но когда я оказываюсь среди них, то мне становится не по себе». Она имела в виду гомосексуалистов. Ей бы не мешало увидеть этих ангелов! Моих ангелов. Конечно, для Нового Орлеана пончо было слишком теплым, даже несмотря на прохладу весенней ночи. По словам Эллиота, оно было просто шикарным, и теперь я вдруг вспомнила, почему его надела. Под ним на мне практически ничего не было.

Когда меня начало рвать, я испортила чудное платье, свое любимое платье, свое самое любимое платье. Платье было безнадежно погублено, то самое платье, что было на мне, когда мы танцевали, когда занимались любовью на заднем сиденье, когда спали на ворохе одеял в Монтелеоне, и тогда, когда ехали обратно.

Все, про платье можно забыть: изорванное и испачканное, оно валяется на полу в ванной комнате. А потому когда я вылезла из постели, то решила просто взять и надеть это пончо. Замечательно! А под пончо на мне была короткая сорочка из хлопка.

И больше никакого нижнего белья. Сказочное, запретное чувство тайной обнаженности. Да и какая разница! Я вся открыта для любви, а там, внизу, на мне ничего не надето.

Ты ему это должна, ты нам должна. Садись вместе с ним на самолет. Господи, это самое малое, что ты можешь сделать! Поехали с нами!

Итак, я стояла на Бурбон-стрит, причем абсолютно пьяная, и на мне было темно-красное пончо, а под ним — абсолютно ничего, кроме крошечной сорочки. И в карманах у меня было полно денег, очень много денег. Стодолларовые банкноты и куча монет. Я швырялась деньгами точь-в-точь как Эллиот: складывала бумажку и протягивала ее другому человеку с милой улыбкой, словно все это для меня пустяки. И одна из этих женщин/мужчин, крупная красивая брюнетка с писклявым высоким голосом, как у детской электронной игрушки, уселась рядом, назвала меня «сладенькой» и говорила со мной. Вся такая розовая и гладкая, совсем как ангел или гигантский тюлень. Все зависит от…

Неужели тебе на все наплевать? А ты знаешь, чем рискуешь, отказываясь вернуться с нами?

Да, все они сделали себе операции. Эти девочки. Эти ангелы. Делали они это постепенно: одну часть тела за другой. У нее все еще сохранились яйца, которые она крепко привязывает к промежности, а член прячет, стягивая между ног, так чтобы он не высовывался во время исполнения стриптиза, а еще у нее уже выросли груди и она колет себе эстрогены.

Она знает, что красива, что очень похожа на хорошенькую мексиканку, прекрасно понимающую, что она гораздо привлекательнее своих братьев и сестер; именно поэтому она получила место старшей официантки в придорожном ресторанчике и теперь носит черное платье с глубоким вырезом, с оборками внизу и подает гостям меню, в то время как все остальные работают поварами и посудомойками. Такая вот неземная красота — Мисс Вселенная в царстве кастрюль и сковородок.

Послушай, мы хотим понять, мы очень хотим.

Но кастрация — и только ради этого?!

— Но ты ведь не допустишь, чтобы они… Я хочу сказать, они же не отрежут тебе яйца?

— Сладенькая моя, мы не думаем, что эти причиндалы подходят для дам. Кстати, тут есть телефон.

— Вы что-то сказали?

— Телефон, моя сладенькая. Сладенькая моя… — И дальше, словно мы уже влюблены: — Кто-нибудь может приехать тебя забрать?

Ну и как это назвать, если не сексуальным домогательством?! Ты воспользовалась своим преимуществом, своим положением. Хочешь услышать правду? Так вот, ты вела себя как самая настоящая эгоистичная, эмоционально неустойчивая, чертова взбалмошная бабенка!

— Который час?

— Два часа. — Взгляд на дешевые наручные часы.

Два ночи. Вот уже семь часов, как уехал Эллиот. Сейчас мы могли бы быть в Мексике. Направляясь в Панаму. Через Сальвадор.

Как думаешь, что творится у него в голове? Он на два года бросает дела, отказывается от карьеры и обычной жизни, а его леди-босс приспичило прогуляться по Новому Орлеану.

— Сладенькая моя, мы уже закрываемся.

Тогда прямиком в клуб «Дрим герлз». Посмотрим, хватит ли у меня духу. Нестройные звуки музыки на сцене за рядами бутылок. Ну а теперь у них вырастут усыпанные блестками шелковые крылья, и они дружно вылетят через черный вход прямо в темное сырое новоорлеанское небо, навеки покидая эту убогую часовню. (Хотя, конечно, на таком расстоянии и под покровом ночи нам, смертным, они могут показаться всего-навсего гигантскими летающими тараканами.) А зеркала равнодушно отражают столы и скамейки, где я сижу в полном одиночестве.

На улице горы мусора, огромные блестящие зеленые пластиковые мешки, доверху набитые мусором. Тараканы. Не думай о тараканах!

Жуткая вонь из киоска с китайской едой, парочка, идущая в обнимку: девушка в белых шортах и бюстгальтере и парень в рубашке с коротким рукавом, оба сосут пиво из больших коробок типа молочных. Сколько пива! Не мешало бы и мне хлебнуть пивка! Пиво такое чудесное на вкус! Пиво «Миллер». Эллиот считает, что лучшее американское пиво — это «Миллер», лучшее импортное — «Хайнекен», а лучшее в мире — гаитянское.

Просыпайся, Эллиот! Мы будем ехать всю ночь и к утру окажемся в Мексике. Ну почему он не взял с собой паспорт! Мы могли бы уже быть в Нью-Йорке и ждать рейса на Рим. И тогда они ни за что нас не поймали бы!

Это на редкость неосмотрительно, это нарушение контракта, преступное непонимание тонкости данного механизма, степени уязвимости… СЕЙЧАС ЖЕ ПРЕКРАТИ!

А потом из Рима в Венецию. В мире нет лучшего города для прогулок! И тараканы не такие большие.

— Где здесь телефон? Вы мне не подскажете, где здесь можно найти телефон?

Бар на углу еще работает. Это другой бар. Нет, тот самый. Тот самый бар, где мы сцепились по поводу фильма «Прелестное дитя». Тот самый бар, где мы пили виски и джин, перед тем как отправиться в ресторан «У Майкла», и Эллиот еще сказал… Все, что говорил Эллиот. Вкус Эллиота. Прикосновение к его водолазке, обтягивающей мускулистую грудь. Рот Эллиота. Улыбка Эллиота. Эти голубые глаза, волосы в каплях дождя, и опять эта неподражаемая улыбка… Его поцелуй.

— Сюда, сюда, сладенькая!

(«Она здорово надралась», — «Она в порядке, в порядке».) Не-е-е-ет! Не в порядке!

Я опустила в телефон-автомат несколько четвертаков — один за другим, один за другим. Хотя не думаю, что мне надо было тратить столько монет. Напряги память! Сосредоточься! Похоже, надо бросить один четвертак и ждать ответа оператора. По правде говоря, я не звонила с платного телефона уже… три дня — или нет? Если через семь лет там остался прежний номер… А почему бы и нет? Ведь ничего не изменилось, все осталось на своих местах. 415-863-0422. В Сан-Франциско звонит телефон. Здесь сейчас два часа ночи, ну, тогда там всего лишь двенадцать. А в двенадцать Мартин Халифакс еще не спит.

Из бара вышел мужчина в совершенно ужасном костюме из полиэстера. Соломенная шляпа, тонкая белая рубашка, надетая поверх майки. Наверное, служитель культа, приехавший на конвент из Атланты.

Ох, как легко мы судим о людях, чья одежда нам не по вкусу! Но для местного слишком уж он аккуратный, весь какой-то наглаженный.

Ага, а вот и охранник Клуба, стоит, прислонившись к фонарному столбу. Хотя откуда мне знать? И все же здесь, на Бурбон-стрит, в два часа ночи, это единственный парень с загаром на миллион долларов, ровной белозубой улыбкой, в дизайнерских джинсах и в розовых теннисных туфлях. Все верно. Мы ведь не берем на работу уродов! (А телефон в Сан-Франциско продолжает звонить.) А еще тех, кто разгуливает в пончо, надетом прямо на голое тело, и в дешевых плетеных босоножках.

— Привет!

— Мартин?

— Да, это Мартин. А кто говорит?

Ты меня хорошо слышишь? Мартин, ты должен мне помочь. Мартин, ты нужен мне! — (Необходимо сообщить Мартину. Ведь именно Мартин послал его сюда. Черт побери, что мы скажем Мартину?! Она соскочила и выкрала Эллиота Слейтера!) — Мартин, ты нужен мне, как никогда! Мне необходимо с тобой поговорить.

— Лиза, это ты? Лиза, ты где?

— Мартин, я в Новом Орлеане. Прямо сейчас стою на Бурбон-стрит. И на мне только плащ-пончо и эти ужасные босоножки. И сейчас два ночи. Мартин, пожалуйста, помоги мне! Пожалуйста, приезжай! Я возмещу каждый цент, деньги — не вопрос. Ты можешь сесть на первый самолет и приехать сюда? Мартин, я понимаю, что слишком многого от тебя хочу. Понимаю. Понимаю, что прошу тебя все бросить и проделать две тысячи миль, чтобы мне помочь. Мартин, одной мне не справиться! Ты приедешь?

— Лиза, где ты остановилась? Можешь точно сказать, где ты?

— Отель «Мари Лаво», рю Сен-Анн, любой таксист знает. Я поселилась в бывшем домике для прислуги на заднем дворе под именем миссис Эллиот Слейтер. Ты приедешь?

— Миссис Эллиот Слейтер?

— Мартин, я совершила ужасную вещь. Я навредила Эллиоту Слейтеру. Мартин, я все испортила, всех предала! Предала все, во что мы верили! Ты так нужен мне! Пожалуйста, помоги!

— Лиза, я приеду сразу, как только смогу! Я сейчас же звоню в аэропорт, а ты отправляйся к себе в отель.

Ты сможешь поймать такси? У меня там есть свои люди. Если хочешь, они тебя подбросят…

— Мартин, ну, с этим я как-нибудь справлюсь. Справилась неделю назад, справлюсь и сейчас.

А кроме того, ко мне ведь приставлен охранник. Шикарный мускулистый охранник с белоснежной улыбкой, в расстегнутой рубашке, в обтягивающих джинсах, подчеркивающих размер члена и создающих впечатление, что тот стоит, хотя это вовсе не так. Похоже, я опустила в телефон-автомат все содержимое своего кошелька. Хотя вроде бы нет. У меня же нет кошелька. И опустила-то я всего несколько четвертаков. Этот автомат просто жрет четвертаки. Чудесная расточительность молодости!

— Отправляйся обратно в отель — и прямо в постель.

А я приеду сразу, как смогу. Обещаю. Если получится, то приеду, когда ты будешь видеть еще десятый сон.

— Мартин, я совершила ужасную вещь. Я навредила Эллиоту Слейтеру. Сама не знаю, зачем я это сделала.

— Лиза, я уже еду!

Мужчина в костюме из полиэстера явно отирался около телефонной будки. А охранник тоже не дремал — считал мои четвертаки.

Да, он точно из Клуба. Разве прекрасный незнакомец в дизайнерских джинсах будет красть у дам четвертаки?

— Да ты настоящая милашка! Ты это знаешь? Самая хорошенькая мордашка в этом городе!

Да он просто миляга. Типа тех, что толкают вашим родителям пылесосы или страховки на случаи смерти.

А вот и столик в баре. Теперь можно присесть. Нет. В бар нельзя! Мне надо прямо домой! Завернуть за угол. Пиво в ящике со льдом. Нет никакого пива. Одежда Эллиота. Нет, они ее тоже забрали.

— А как насчет того, чтобы пропустить со мной стаканчик, куколка?

Охранник подходит поближе. Подмигивает:

— Добрый вечер, Лиза.

Да пошел ты!

— Такая милашка — и совершенно одна. Почему бы тебе не выпить со мной?

— Благодарю. Вы очень добры.

Охранник походит еще ближе.

— Нет, я принадлежу к очень строгому религиозному ордену. Нас круглые сутки охраняют молодые люди. Видите, вон там один из них? И нам не разрешают разговаривать с посторонними.

— Лиза, мне проводить тебя до отеля?

— Можешь забыть об этом, если не найдешь мне упаковку пива «Миллер», до того как мы вернемся в отель. — Спокойной ночи, сладенькая.

— Ну давай же, Лиза!

Спокойной ночи, ангелы!