Врата в рай

20. Эллиот. На свободе

К тому времени, как мы приземлились, я уже был готов кого-нибудь убить. Не говоря о том, что я немного перебрал. Она сидела неподвижно рядом с этими аргентинскими уродами, а я чуть было не порвал сукно на бильярдном столе, играя в гордом одиночестве уже восьмую партию подряд и периодически прихлебывая виски, который услужливо подливала мне стюардесса, достаточно привлекательная, чтобы трахнуть ее.

На огромном экране шли последние кадры потрясающего сюрреалистического фильма «Кукла», который я когда-то очень любил; там играл ныне покойный чешский актер, которого я тоже когда-то очень любил, но присутствующих в салоне фильм не слишком заинтересовал.

Однако не успели мы приземлиться в аэропорту Нового Орлеана (там, естественно, шел дождь, но в Новом Орлеане дождь идет всегда), как аргентинцы незаметно испарились, и мы оказались вдвоем на заднем сиденье до нелепости огромного серебристого лимузина.

Она сидела очень прямо на серых бархатных подушках, уставившись в выключенный телевизор напротив нас, сдвинув колени и прижав к груди мою книжку, словно плюшевого медвежонка. И тогда я обнял ее, предварительно сняв с нее эту ужасную шляпу.

— Через двадцать минут мы уже будем в отеле. Прекрати немедленно! — Она выглядела ужасно и одновременно прекрасно, совсем как на похоронах: где, по-моему, все выглядят ужасно и прекрасно.

— А я не хочу! — ответил я, закрыв ей рот поцелуем.

Я мял бархат ее костюма, не обращая внимания на грубые швы, ласкал ее бедра, плечи, расстегивал тесный пиджак. Она повернулась и прижалась ко мне полуобнаженной грудью, и между нами пробежал тот самый электрический разряд. Тогда я, чуть привстав, опрокинул ее на себя, и вот мы уже вдвоем лежали на сиденье. Я срывал с нее одежду, правда, стараясь ничего не порвать. Тут-то я и понял, как тяжело стянуть с женщины мужскую рубашку или хотя бы почувствовать женщину через мужскую рубашку.

— Прекрати! — Она перекатилась на бок и осталась лежать с закрытыми глазами, тяжело дыша, как после продолжительной пробежки.

Я попытался приподняться на колени, чтобы не придавить ее, а затем начал целовать эти закрытые глаза, темные волосы и высокие скулы.

— Ну поцелуй меня! Не отворачивайся! — воскликнул я, силой повернув ее к себе и снова почувствовав разряд тока. Еще чуть-чуть — и я кончу прямо в брюки.

Тогда я сел, и она тут же забилась в угол — глаза блестят, волосы растрепаны.

— Смотри, что ты наделал! — прошептала Лиза, но я не понял, о чем это она.

— Черт возьми, мы похожи на старшеклассников на заднем сиденье!

Я выглянул в окно и увидел парящее кругом запустение. Увитые плющом провода, поросшие травой, полуразвалившиеся мотели, заржавевшие будки фастфуда. Здесь все символы современной Америки казались ненужным хламом, оставшимся после неудачной попытки колонизации.

Но очень скоро мы были уже практически в центре Нового Орлеана, а мне нравился центр этого города. Достав из косметички расческу, она стала причесывался так яростно, что заколки полетели в разные стороны. Мне нравилось, когда ее темные волосы свободно падали на плечи.

Не выдержав, я снова схватил ее и принялся целовать и на сей раз она откинулась, увлекая меня за собой, и мы несколько минут барахтались на заднем сиденье. Я все целовал и целовал ее, жадно впиваясь в ее рот.

Она целовалась так как ни одна другая женщина. Мне даже трудно описать как. Она целовалась так, будто делала это впервые в жизни или будто прибыла с другой планеты, где понятия не имеют, что это такое, а потому, когда она, закрыв глаза, подставила шею для поцелуев, мне пришлось остановиться.

— Господи, мне хочется разорвать тебе на куски, — скрипнув зубами, сказал я. — Хочется разобрать тебя на части, чтобы попасть внутрь!

— Да, — ответила она и начала застегивать рубашку.

Наш лимузин уже пробирался по Тьюлейн-авеню так, словно прибыл по туннелю из другого мира. Потом мы свернули налево, направляясь, скорее всего, в сторону Французского квартала, а когда я снова обнял ее, мы уже въезжали в старый город.