Время Обречённых

Он выбрался из толпы и не спеша пошёл по дорожке, обрамлённой постриженным кустарником и аллеей молодых ив. Ноги спустя минут десять сами вынесли к аттракционам. Силомеры, мишени для дротиков, детские игровые эстафеты, тир. Он приостановился, стало вдруг интересно отчего собралась возбуждённо гомонящая стайка детворы – мальчишки лет десяти-двенадцати. Да и пара старичков благообразного вида с газетой под мышкой у одного и шахматной коробкой в руках у другого что-то активно обсуждала. Елисей обошёл закрывавшие обзор липы. Вот и разгадка ажиотажа – хрупкая на вид барышня с винтовкой в руках. В лёгком синем платьице, туфельках, в модных среди молодёжи полосатых гольфах, она смотрелась несколько несуразно с винтовкой. Он протиснулся сквозь строй мальчишек и подивился насколько ловко она управляется с оружием.

Тир был самым обыкновенным – длинное кирпичное здание без окон, пятидесятиметровое поле для стрельбы, ростовые и грудные мишени для малокалиберных винтовок, стенд в 15 метрах от огневого рубежа для пневматических ружей, на котором в виде мишеней были представлены разнообразные паровозики, зайчики и птички – этот стенд был рассчитан на детей и барышень. Но девушка стреляла из 5,08-мм спортивной тульской винтовки, причём стреляла уверенно, долго не выцеливая и по наблюдению Твердова, да и по обсуждениям детворы и старичков, ни разу не выбила меньше восьмёрки. Так и казалось, что приклад вот-вот больно ударит в хрупкое плечико, она заойкает и бросит винтовку, но девушка вновь и вновь загоняла изящными пальчиками патроны, досылала кулачком затвор и, вскинув винтовку, стреляла.

Владелец тира стоял в стороне у прилавка, перед ним лежали опустевшие патронные пачки. За стрельбой он следил не отрываясь, с прищуром и азартом. А когда барышня настрелялась и отдала ему винтовку с открытым для контроля затвором, он лишь молчаливо покачал головой.

– А знаете, – улыбнулась она, – я пожалуй ещё постреляю.

Барышня приподняла отложенную в сторону на прилавок шляпу, вытащила из-под неё дамскую сумочку и выложила четвертак. Хозяин подгрёб его ладонью к себе и выдал новую пачку патронов, вернув девушке винтовку.

У Елисея созрел план. Он подошёл к прилавку, встал в метре от барышни.

– Желаете пострелять? – вскинулся хозяин.

– Да, есть такая мысль.

– Двадцать пять копеек пачка.

Получив от офицера четвертак, хозяин выдал патроны и винтовку.

– Посоревнуемся? – предложил Твердов девушке, надеясь завязать знакомство.

Она одарила его озорным взглядом. Премило улыбнулась, пожала плечами и скорее не спросила, а заключила:

– Офицер хочет победить девушку в стрельбе…

– Он просто заметил, что девушка умеет стрелять не хуже иного офицера.

– А вы всегда так от третьего лица беседуете? – она вновь улыбнулась, поправляя непослушную прядь тёмно-русых волос.

– Но вы ведь первой начали…

– Хорошо… Я принимаю ваш вызов.

– Тогда к барьеру, сударыня, – отшутился Елисей.

В пачке было двадцать патронов. Он вскинул винтовку, приноравливаясь к весу и конструктивным особенностям, и для пробы прицелился. Зарядил жирный от смазки патрон.

– Стреляем в ростовую, – сусловилась она.

– Договорились.

Глухо стукнул её выстрел, следом прозвучал и его. Перезарядка, короткое выцеливание и новый выстрел. Двухсантиметровые листы мишеней звенели от попаданий. А когда Елисей открыл затвор и вытащил последнюю стрелянную гильзу, владелец тира поднёс к глазам театральный биноклик, хекнул да объявил результаты:

– Сударыня… шестнадцать десяток, три девятки и восьмёрка. А у вас, штабс-ротмистр… У вас восемнадцать десяток и две девятки.

– Обскакали вы меня, – девушка нахмурилась, но всё же улыбнулась.

– Обскакал да не намного. Где ж вы так стрелять-то научились?

– Меня отец научил. Будь тут наган или браунинг, у вас не было б шансов.

Он не нашёл что ответить, настолько неожиданны и главное очень уж уверенны были её слова. Он пошёл с нею рядом, не обращая внимания на детвору, крикливо предлагавшую продолжить соревнования. Самые нетерпеливые из мальчишек уже рванули к прилавку, сыпанули мелочью, чтоб пострелять из воздушных ружей.

– Меня Елисеем зовут…

– Редкое нынче имя. Старинное.

– Это смотря где оно редкое. У нас в Прибайкалье попадается.

– А меня Ириной. Вот и познакомились.

– На "ты"? – предложил он.

– Хорошо, давай на "ты". Здесь, в Сейнах часто бываешь?

– Честно сказать, впервые.

– Я тоже. Решила вот на выходной городок посмотреть.

– Без подружек?

– Подружки остались далеко… – вздохнула она. – Я тут никого ещё не знаю, я недавно приехала.

– Как и я… В первый раз из своего гарнизона выбрался.

– А я в первый раз вижу так близко от себя небесного гренадёра.

– Так… стрелять умеешь, в форме разбираешься… Папа у нас, очевидно, военный?

– И муж у меня тоже будет военный.

Он улыбнулся. Она тоже. Они шли, а он ждал разъяснений. Но она молчала, ей конечно хотелось романтических свиданий, не ни к чему не обязывающего флирта, а отношений, итогом которых стала бы свадьба. Ей шёл двадцать первый год и терять время попусту она не хотела, у сверстниц по двое деток давно, сколько же можно ходить в старых девах?

– Ир, я почёл бы за честь… Девушка ты красивая, к гарнизонной жизни привычная, даже стрелять умеешь.

Она весело хихикнула и взяла его под локоть.

– Нахрапистый ты, Елисей. Смелость города берёт?

– Ага. Со мною не соскучишься.

– Да уж… Скорее не с тобою, а за тобою соскучишься. Ладно, мой небесный гренадёр, погляжу каков ты кавалер.

Он расплылся в улыбке и почти на распев ответил изменённо-вкрадчивым голосом:

– Я знал, я знал, что неотразим!

– Прекрати, – она хихикнула, – а то моя крепость падёт раньше времени… Ах, я забыла, ты не жалуешь долгие осады. Нахрапом штурм, победа на клинке. Сразу видно гренадёра.

– Небесного гренадёра.

– Да ладно, "парашютиста" от "штурмовика" я отличу. Уже отличила ведь. Ты забыл, что мой папа военный?

– С тобой забудешь, как же… Кто б со стороны наш разговор послушал, романтика вперемешку с милитаризмом.

– Кто в гарнизонах не жил, не поймёт, наверное.

Они свернули с дорожки совсем не заботясь о маршруте. Солнце начало припекать и Елисей пожалел, что надел шинель. А ведь когда ехал в открытом кузове грузовика даже подмёрз от ветра. Вот Сейны – казалось бы тёплая Европа, а с Казанской губернией не сравнить. Там в начале апреля в шинели упреешь. А здесь… или просто весна выдалась холодной?

– По мороженому? – предложил он.

– Я ванильное люблю.

У палатки мороженщика скопилась стайка вездесущей детворы. Очередь двигалась быстро, у детей и подростков надолго терпения не хватало, они шустро напирали, совали мелочь и разбегались по своими делам. Мороженщик – парень лет семнадцати, быстро и сноровисто взвешивал вафельные трубочки или стаканчики на выбор да накладывал в них круглой мерной ложкой мороженое из холодильника. Затем вновь взвешивал и протягивал покупателям. Елисей ванильное недолюбливал и предпочёл пломбир.

– А давай на чёртово колесо, – предложил он, – округу посмотрим.

– Давай.

Контролёр – дед в полувоенном френче, начищенных ваксой и натёртых до блеска сапогах и в старинной бескозырной фуражке с пятном от кокарды на тульи, молча взял купленные в кассе билеты и открыл калитку ограды. Они уселись в подъехавшую кабинку друг напротив друга. Разговор пошёл о личном, то соскакивая на впечатления от видов парка с высоты, то возвращаясь на рассказы о себе. Ирина, как и Елисей, оказалась сормовцем. В Союз Русской Молодёжи она вступила в выпускном классе гарнизонной школы. Родилась Ирина в 1917-м в Киеве в семье преподавателя физики Киевского Императорского университета святого Владимира. Родилась когда её отец уже полгода как одел погоны осенью 1916-го и воевал на Юго-Западном фронте.

– Погоди, Ириша, – попросил Елисей, когда чёртово колесо завершило последний из оплаченных – пятый круг и они выходили из аттракциона, – твой отец военный, а был университетским преподавателем…

– Нет, не так. Мой отец был преподавателем, а воспитал и вырастил меня отчим, его я тоже папой зову. Мой родной отец приехал к нам в Киев в конце семнадцатого, когда фронт уже развалился, месяца два домой добирался. Мама рассказывала, он приехал ужасно злой и несчастный, побыл меньше недели и подался на Дон к Корнилову. Но не доехал, где-то по дороге его ранили и судьба забросила его в Пятигорск. Там в госпиталях много раненых находилось на излечении, с Великой Войны ещё. Потом в Пятигорск пришли большевики…

Она осеклась и на секунду сжала его руку. Елисею не надо было объяснять про резню в Терской области, где в госпиталях Пятигорска, Минвод и Ессентуков скопилось свыше шестнадцати тысяч раненых и больных, объявленных комиссарами резервом Корнилова. Когда-то он побывал в Пятигорске, посетил музей памяти невинно убиенных офицеров, унтер-офицеров, старых солдат и сестёр милосердия, был у подножия горы Машук, где в начале двадцатых поставили памятник жертвам комиссаров. Туда к Машуку отводили горожан и раненых офицеров – тех кто мог передвигаться и пытался покинуть город. Их ловили и рубили им головы, спины, конечности.

– Отца спасла женщина из местных, – продолжила Ирина, – на чердаке его укрывала. А когда добровольцы в Пятигорск вошли, он вступил в Добрую Армию. Он умер от тифа в октябре девятнадцатого во Владикавказе.

– А мама?

– Мама всё это время была в Киеве со мною. Не знаю даже как мы уцелели… – она запнулась, вспоминая слышанные в малолетстве рассказы матери.

Голод, красная вакханалия конца семнадцатого, Центральная Рада австрийского агента Грушевского, потом Скоропадский, за ним немцы, потом красный террор латышского еврея Лациса и его палачей Авдохина и садисток Розы Шварц, 'товарища Веры' и других девиц, среди которых были даже бывшие проститутки из местечковых. Затем террор блакытный, когда невиданного размаха приобрёл украинский сепаратизм, взрощённый ещё в XIX веке как проект австрийской разведки и польских русофобов. Проект, направленный на искусственное разделение единого русского народа, в Российской империи состоявшего из трёх народностей: великоросов, белоросов и малоросов. Эти три ветви русского народа, жившие в одном государстве, обозначались иностранным словом 'нации', причём каждая ветвь становилась как бы отдельным народом, хоть и родственным двум другим. Большевики горячо поддержали эту политику искусственного разделения русского народа, используя как и в крестьянском вопросе, стратегию 'разделяй и властвуй'. Блакытный террор собрал, пожалуй, не менее кровавую дань с киевлян, чем красный. Нещадно уничтожалось всё русское, убивали всех малоросов, кто не признавал себя украинцем, продолжая считать себя русским. В парке перед Мариинским дворцом было не пройти от завалов трупов, которых петлюровцы не убирали с целью устрашения киевлян. История словно повторилась, пойдя по проторенному пути геноцида русинов (галичан-червонорусов) Закарпатья, Буковины и Галиции в начале Мировой Войны, когда их точно также истребляли только за то, что они считали себя русскими. За то, что в русском городе Львов выходили газеты на русском языке, как например газеты 'Галичанин' и 'Червоная Русь', за то, что существовали русские товарищества и даже за само озвучивание принадлежности к червоноросам, также входящим в семью Русского Народа, но волею рока оказавшимся в Австро-Венгрии. Русинов – русских галичан, буковинцев и закарпатцев истребляли в концлагерях под австрийким Талергофом, чешским Терезиным и ещё в трёх десятках лагерей; убивали в сёлах и городах. И делали это не только мадьяры и австрийцы, участвовали и поляки Галиции, и украинизировавшиеся галицийцы, которым накрепко было вбито в головы, что русский – это москаль, червонорос – это на самом деле украинец, а малорос – это пренебрежительное название 'прыгныченых' украинцев проклятыми москалями и что корень 'мало' проистекает из москальского шовинизма. И зачастую не знали они, что Малороссия – это изменённое за века название Малой Руси, что были и другие Руси: Серебряная, ставшая Сербией; Поморская, ставшая Пруссией; Полабская, ставшая восточно-германскими землями; Великая, ставшая Великороссией; Божья, ставшая Боруссией; Чёрная, которую разделили Литва и Польша; Червоная, ставшая Галицией, Буковиной и Закарпатьем; да Белая, ставшая Литвой и вернувшая себе именование Белороссии. Откуда им было знать, что москалями в XVI веке в Московии назвали в народе чиновников? Ломоносова и других славянистов в Австро-Венгрии не преподавали, предпочитая им русофобов вроде Шлёцера и Миллера.

Когда русская армия после поражений 1915 года уходила из Галиции, с нею в Новороссию и Малороссию хлынули свыше ста тысяч беженцев, боявшихся разделить горькую участь более чем двухсот тысяч своих единокровников, истреблённых за русскость. Теперь же история повторялась в Малороссии и даже Новороссии, где блакытные и большевики вели украинизацию, коверкая малороссийскую азбуку и язык, дабы как можно сильнее размежевать их с великороссийским диалектом, объявленным 'единственно русским'. Мало того, в дальнейшем планировалась украинизация белороссийского диалекта, чему сперва мешала германская оккупация, а затем попытка ополячивания на штыках войск Пилсудского. А начиналась петлюровщина с австрийских лагерей военнопленных, где администрация отделяла малоросов от уроженцев иных губерний и областей, и среди этих малоросов велась пропаганда украинизации. В лагеря посылались галицийские профессора-украинизаторы и прочие агитаторы сепаратизма, проповедовавшие что все малоросы – не русские, а украинцы. Всё шло по заветам австрийского канцлера Бертольда, считавшего, что главная цель Австро-Венгрии в Мировой Войне – длительное ослабление России, для чего необходимо создать независимое украинское государство. Германская Империя пошла по этому же пути, создав на своей территории 'Лигу вызволения Украины'. Но Германия параллельно задействовала и собственную программу, имевшую дальний стратегический прицел, и направлена она была на разложение русской армии. В лагерях военнопленных начала работу 'Комиссия помощи пленным', созданная при участии Ленина и Крупской. Началась активная подрывная пропаганда, в лагеря регулярно поступали большевицкие газеты и брошюры, включая ленинскую 'Социал-демократ'; как и в Австро-Венгрии, к пленным часто приезжали агитаторы, но пропагандировавшие не украинизацию, а борьбу с царизмом, поражение России в войне и теорию классовой борьбы. А уж после февраля семнадцатого, когда в русской армии Временное правительство ввело институт камиссаров и стали создаваться солдатские комитеты, все эти программы заработали на полную катушку.

…Побывали в Киеве и поляки – и снова резня.

– После войны, – продолжила Ирина, – мама поехала на Кавказ, чтоб поближе к могиле отца быть, а меня с собою… Она служила учителем в сельской школе. Потом началась война с вайнахами… Её зверски убили чеченцы в двадцать пятом… Меня отправили в приют, сначала в станицу Горячий Ключ, потом нас – группу человек пятьдесят в Менск отправили, в детский дом. Мне тогда восемь лет было, когда мама и папа меня удочерили.

– А ты как, старшая у них? Или…

– Выходит, старшая, – улыбнулась Ирина. – Вадимка у них в двадцать первом родился. Мама Люба… Я её по имени называю, потому что родную маму помню, а вот отчима просто папой. В общем, мама Люба за папу в Курске в двадцатом вышла. Она дочь полицейского околотничего, он пропал без вести в восемнадцатом, ушёл утром на службу и сгинул… В двадцатом папа в Курске был, тогда Кутепов на Москву наступал. Поженились они быстро – на третий день знакомства, только чудом, наверное, священника сыскали, тот и повенчал… А Лёшка у них в двадцать третьем родился, потом Лавр в двадцать седьмом, а Николка совсем маленький, – выражение лица Ирины стало мечтательным. – Николка в тридцать пятом на свет появился. Вот ведь порода у отца – одни сыновья.

– А кому одни девки, – вспомнил Твердов своего фельдфебеля роты в Испании, мечтавшего о сыне, а жена ему шестерых дочерей нарожала.

– Для тебя есть разница?

– Да нет, наверное… Пошли к пруду? Там чёрные лебеди.

– Пошли, – оживилась Ирина. – Люблю чёрных лебедей.

Все беседки у пруда и скамьи у деревьев оказались заняты. Впрочем, не все, чудесным образом одна скамейка под одинокой плакучей ивой пустовала. На воде, совсем не опасаясь людей, плавали утки и селезни – их было больше всего, серых лапландских гусей было меньше, а вот лебедей не видно вовсе. Пруд, вырытый года три назад, оказался не маленьким, скорее миниатюрное вытянутое в овал озерцо. Как сообщила пробегавшая мимо девчонка, лебеди уплыли куда-то в тихий уголок.

Ирина рассказывала о себе, об увлечениях, об учёбе. После школы она поступила в Уссурийский Сельскохозяйственный университет на факультет народного образования, избрав поприще родной матери, решив стать учителем школы или гимназии. Второй и третий курс она сдала экстерном, теперь же на четвёртом проходила практику, успев перевестись из Никольска-Уссурийского в Пинский Государственный университет. Отец (отчим) получил перевод по службе в Сувальскую губернию и оставаться в отрыве от семьи на другом конце страны Ирине не хотелось. Переводом в Пинск Ирина озаботилась заранее – ещё в феврале, когда отец служил на Дальнем Востоке. В Пинске досрочно сдала экзамены за 4-й курс и получила направление на практику. Выбирать место прохождения практики ей разрешили как отличнице.

– Значит, ты учительница у нас, – сказал Елисей.

– Правильно говорить "учитель", – поправила Ирина.

– Да я знаю, но дети всё одно говорят по-своему.

– Может быть они и правы…

Елисей пожал плечами. Сейчас он смотрел на Ирину по-новому. Пусть она ещё студент-практикант, но будущий учитель. А ведь эта профессия в России считается одной из первейших по важности, что уж говорить о почёте и ответственности Учительского Корпуса? Отбор на факультеты народного образования весьма жёсткий, помимо хороших отметок и рекомендаций сормовских отделений школ и гимназий, абитуриенты проходили ряд собеседований в специальной госкомиссии от РНС, где у соискателей выявлялся нравственный стержень. Да и в ходе учебы на всех курсах спецкомиссия не отстранялась от опеки над студентами. Стране нужны достойные граждане, а значит и достойные учителя школ, гимназий и реальных училищ.

Задумавшись, Елисей уставился на водную гладь пруда, не замечая её.

– Мечтаешь? – Ирина тронула его за рукав.

– Что? А, нет… Просто вот попытался тебя представить в учительском вицмундире. Не очень-то выходит.

– По правде, я и сама пока что себя в нём не представляю.

– Интересно… а что преподавать-то будешь?

Ирина пожала плечами.

– Посмотрим. От вакансий зависит.

– Это как? Хочешь алгебру, хочешь черчение, а захочешь и литературу?

– Примерно так, но не совсем, – она слегка смутилась, потом улыбнулась и объяснила: – У меня две аттестации. По истории и по расологии.

– Расология… В моё время её не изучали.

– Не удивительно. До большевицкого переворота она преподавалась только в нескольких университетах. Летом-осенью семнадцатого были убиты все русские учённые-расологи, большая часть их трудов исчезла. Научные публикации сохранились лишь в некоторых библиотеках и только там, где комиссаров не было. Или где они пробыли недолго. Да лет на десять, наверное, революция развитие расологии затормозила. А в школах, а в школах её четыре года как ввели, вместе с евгеникой.

– Ладно расология, она для меня… не сказать что лес дремучий, лекторы и к нам в часть иногда наезживают, зато по истории у меня отменно было.

В глазах Ирины вспыхнул огонёк, она улыбнулась. И как-то даже не снисходительно улыбнулась, а жалостливо.

– Понимаешь в чём штука, Елисей, возникни у тебя надобность вновь учить историю, тебе пришлось бы переучиваться.

– Это почему ещё?

– Потому что лет шесть как новая программа введена. Историю теперь преподают по Классену, Флоринскому и по Ломоносову. А Василий Маркович Флоринский стоял и у истоков евгеники, его труд 'Усовершенствование и вырождение человеческого рода' был издан ещё в 1866 году.

– Погоди… Быстьтворию Михайла Ломоносова и нам в юнкерском училище давали.

– Сейчас немного по-другому её дают. После смерти Ломоносова его архивы по быстьтвории попали к Шлёцеру. А тот, подлец, частично извратил труды великого учённого. Да так и издал.

– Что ж теперь в школах учат? Про Арктиду-Гиперборею? Про Мировой Лёд?

– Положим, теория Мирового Льда не у нас преподаётся, а в Германии… Они там с ней как с ума посходили.

– И шут с ними, махнул рукой Елисей.

На скамье они сидели в полуметре друг от друга, постепенно их покидала лёгкая взаимная напряжённость. Разговор для Твердова выдался интересным, никогда прежде он не касался в беседах с девушками подобных тем. Горячим сторонником новых научных теорий он не был в силу одной простой причины – банальной нехватки досужего времени, однако в общих чертах в современных научных изысканиях как русской науки, так и зарубежных учённых, понятие имел. Знаком был и с теорией Мирового Льда, основывавшейся на постулатах Фридриха Шлегеля, что много тысяч лет назад существовал некий высокоразвитый народ, Родиной которого были Индия, Гималаи, Европа и Персия, и что потомками этого народа были созданы в последующем все великие цивилизации древности. Шлегель назвал протонарод ариями. Саму теорию создал Ганс Гербингер и гласила она о древней доисторической катастрофе, погубившей прошлую высокоразвитую цивилизацию ариев. Причиной катастрофы являлось падение гигантских ледяных метеоритов, от вхождения в атмосферу которых гравитационное поле Земли создало гигантские волны, смывшие с суши всё живое. Гербингер утверждал, что катастрофа эта произошла около 10 тысяч лет назад. Последствиями катаклизма стала гибель значительной части древней растительности и животного мира, а также множества людей, в том числе ариев, обладавших парапсихическими способностями. По Гербингеру, арии смогли выжить в высокогорьях Южной Америки и Тибета, спустя время они начали экспансию по всему миру, вытесняя огнём и мечом неполноценные народы, смешивая с ними свою благородную кровь. Арии де растворились в низших народах, но наиболее концентрированная арийская кровь сохранилась в Германии, Скандинавии и Англии. Славяне также объявлялись потомками ариев, но менее чистыми, так сказать неполноценными ариями. В интересах политики в Германии последний постулат не афишировался, кому надо, тот знал, в России же этот постулат вызывал самый разный спектр реакций: от улыбки, до раздражения. В России существовала собственная теория академика Светланова о величии древних праславян, в которой он о древних готах, как о потомках изгнанных некогда из славянского лона "племён", отзывался весьма не лестно.

– Мне милее теория Светланова, – сказал Елисей. – Он и про другие планеты писал…* Только почему-то академия наук на Сибири зациклилась. Немчура да англичане вон по Тибетам, да по Андам шастают.

– У нас и своего много интересного и не только в Сибири. Про раскопки слышал?

– На Печоре? Или на Алтае?

– Значит, слышал, – удостоверилась Ирина. – А про раскопки курганов в Манжурии, которая наше исконное Заамурье не доводилось слышать?

– Про это – нет, – Елисей пожал плечами. – Всё как-то времени нету за наукой следить. Что в газетах да кине освещают, то и знаю. Хотя… хотя у нас в полку есть на этом деле помешанные.

– Ты бы поинтересовался у них о Заамурье. Там ведь много интересного в курганах раскопали. Праславянская культура… Арийская…

– Арийская? Понятно откуда у РНС эти арийские идеи.

– Не только оттуда, кстати говоря. Тот же Алтай, Беловодье, Олонецкая губерния… да мало ли…

– И Триполье…

– Нет, Триполье – не наша культура. Хотя тут однозначного мнения нет. Профессор Лопухин доказывает, что она ранне-семитская – ветвь протоэллинской. Наши предки их вытеснили.

– А вот, скажем, арийские идеи в Германии, с ними как?

Ирина повела плечами.

– Господин Гитлер писал свою книгу в двадцать четвёртом. А раскопки у нас ведутся последние несколько лет. Мало того, он ещё и ошибся или его подтолкнули к ошибке в отнесении англичан к арийцам. Правда в последнее время он и Розенберг ознакомились с трудами Светланова… Что заметно по последним статьям Розенберга.

– А шотладцы?

– Шотландцы из наших, ирландцы и валийцы тоже. Но не англичане. Истинные англичане сгинули при Кромвеле.

– Понятно отчего они нас так ненавидят. Слушай, Ир, ты вот про Заамурье говорила. Откуда там китайцы тогда взялись?

– Им эти земли Екатерина Вторая отдала после войны с Пугачёвым.

– Катенька? Вот не подумал бы!

– Это ещё что! – Ирина усмехнулась, убирая упавший на лицо локон. – А ты знаешь, что с продажей Аляски история таинственная? Есть сведения, что на самом деле она сдана в аренду, но это неофициальные сведения. Официально, как понимаешь, ни "да", ни "нет".

– Я читал, что срок аренды истечёт где-то в шестидесятых, – подтвердил Елисей. – По мне бы так и пораньше надо.

– А что индейцы Северной Америки бледнолицыми только янки называли, слышал? Казаков наших они называли белыми.

– Русская Калифорния…

– Она самая… Давай-ка прогуляемся вон там, – кивнула она, – к оркестру сходим.

– Замётано, – Елисей встал и подал руку. – Давно же я не танцевал.

– Не поверишь, но я тоже.

По парку разносился венский вальс. Они шли прогулочным шагом, делясь впечатлениями о городке и парке. Во мнении о Сейнах сошлись, что городишко заштатный, если б не текстильная фабрика, молокозавод и завод железобетонных изделий, быть бы ему в разряде большой деревни, как оно и было лет двенадцать назад. Зато парк обоим понравился – милое и уютное место для семейного отдыха.

Между тем, звуки оркестра стихли, видимо музыканты взяли перерыв. Народ не расходился и когда Ирина и Елисей подошли к эстраде, их тайные опасения рассеялись. Если горожане тут, то оркестр ещё вернётся. А через пару минут Ирина заметила и показала кивком на собравшихся в беседке за деревьями военных музыкантов, устроивших перекур и полдник одновременно.

На эстраду в это время вышел здоровенный мордатый пожарный в праздничном кителе и сверкающей на солнце медной каске. В руках он держал гармонь, казавшуюся при его габаритах, игрушечныой. В толпе раздались приветственные крики, видимо гармонист был местной знаменитостью. Он разулыбался, помахал кому-то рукой и поставил в центре эстрады стульчик. И вот развернулись меха, зазвучала Барыня.

– Пошли? – поманил Елисей, наблюдая как начали выплясывать под гармонь охочие.

– Неа, давай ты сам, – упёрлась Ирина. – С моими туфельками только и плясать… Иди, иди… Я потом на вальсах натанцуюсь.

Она стояла в толпе, грустила и веселилась одновременно. Елисей отплясывал лихо, со всеми притопами и прихлопами, шинель свою он перед выходом накинул на ограду помоста. Плясали многие. Зрители хлопали в такт и подбадривали криками. За Барыней последовало Яблочко и много других мелодий.

А несколько часов спустя, когда отыграл задорный пожарный да вернулись, отыграли и разошлись до вечера военные музыканты, Ирина и Елисей шли из парка довольные, весёлые и чуть утомлённые танцами. Потом была кафэшка, вечерний сеанс кино и первый поцелуй. Расставались они уже затемно на автобусной остановке, обменявшись адресами и сусловившись о следующей встрече.

____________________

*Идея множественности обитаемых миров преподавалась юнкерам и кадетам по меньшей мере с XVIII века, в том числе об обитаемости Марса и Венеры, но в иноматериальном плане мироздания.

____________________