Всегда на переднем крае

Г. Челак Слепая любовь

Нет, черт возьми, Шерлоку Холмсу таких загадок не задавали!

Виктор Николаевич Чуркаш пристально смотрел на молодую женщину, сидевшую напротив.

— Послушайте, вы его любите? — спросил он.

Она покраснела, опустила голову.

— Да, — голос ее прозвучал тихо, задушевно.

«Любит, а из кожи вон лезет, чтобы за решетку посадить… Странная женщина!»

— Чего же вы от нас хотите? — развел руками Чуркаш.

Она подняла голову и в упор посмотрела на него. В ее глазах было что-то непреклонное, фанатичное. Чуркашу стало не по себе.

— Чего я хочу? Я хочу, чтоб вы ему разъяснили… Он не имеет права так поступать со мной!

Когда она ушла, следователь вновь перелистал представленные ею в Ленинский районный отдел милиции документы. Заявление, акты судебно-медицинского освидетельствования… Много этих самых актов, из которых явствовало, что муж на протяжении трех лет измывался над нею.

Чуркаш вздохнул. Ничего не поделаешь, придется взяться за это дело…

Любит? Не любит? Гадай на лепестках ромашки… Если любит по-настоящему, вряд ли стала бы доносить. А если не любит? А этот систематический сбор актов судебно-медицинской экспертизы!

После беседы с ее мужем Виктор Николаевич окончательно зашел в тупик. Парень с таким искренним недоумением отвергал все обвинения, что не поверить ему было просто невозможно. У него никаких оправдательных документов, разумеется, не было, но честное, открытое лицо, поведение невольно вызывали симпатию к нему.

И Виктор Николаевич начал следствие по делу «о нанесении побоев гражданином Н. своей жене гражданке Н.»…

Теперь, вспоминая об этом, он всегда улыбается. В жизни трагическое и комическое столь тесно переплетаются, что порой трудно провести между ними четкую грань. А работа следователя — это активное вторжение в жизнь людей, это оправдательный или обвинительный приговор. И ошибок здесь допускать нельзя.

В деле супругов Н. ошибки не произошло, хотя легко было ее совершить.

Десятки людей опросил следователь в течение двух месяцев. Родственники, товарищи по работе — все в один голос утверждали, что Н. — человек спокойный, уравновешенный, непьющий, смирный, что никогда он ни с кем не вздорил, никого не обижал. А вот в отношении его жены Чуркаш узнал интересные подробности. По заверениям многих свидетелей, она, будучи, в сущности, неплохой женщиной, страдала одним довольно распространенным недугом — чересчур обостренной ревностью. Стремясь мертвым узлом привязать мужа к себе, она никуда его не отпускала, следила за каждым его шагом. Несладко приходилось парню: когда его собрались поощрить на работе, она пошла к руководителю предприятия и добилась отмены этого решения; когда его хотели принять в партию, она и тут напакостила ему. Ее аргументы: он не достоин этого, потому что в быту ведет себя плохо. В подтверждение — те же акты…

Слепая любовь толкала эту женщину на поступки, которые вредили любимому человеку и ей самой. И, если она могла делать такие вещи, то…

Перед тем как закрыть дело, Виктор Николаевич решил поставить все точки над «i». Гражданка Н. снова перед ним.

— Слушайте же, — с трудом сдерживая улыбку, сказал он. — Ваше заявление и все другие документы мы передадим в суд. Ваш муж понесет заслуженное наказание.

Лицо молодой женщины побледнело, руки задрожали.

— Как в суд? — упавшим голосом спросила она. — Я этого не хочу. И никакого наказания не нужно. У нас ребенок.

Чуркаш развел руками:

— Ничего не поделаешь. Закон есть закон.

Наступило долгое молчание. Женщина сидела, низко опустив голову, по ее щекам текли слезы.

— Не виноват он… Это я сама…

И хотя следователь давно уже обо всем догадался, он с деланной суровостью заметил:

— Вы хотите сказать, что всю историю с побоями вы выдумали?

— Да. Я сама себе их делала, а потом… получала акты… Что я могу с собой поделать? Я его люблю и хочу, чтоб он был мой… Только мой…

Чуркаш вышел из-за стола.

— И вы не понимаете, как это глупо? Разве так удержишь любимого человека? Только оттолкнешь от себя…

Он долго еще говорил с ней. Доказывал, убеждал, увещевал, советовал. И она поняла. Когда месяца через два он случайно встретил супругов Н. на улице, все трое долго смеялись над этой нелепой историей с благополучным концом.

Но далеко не все дела, которыми приходится заниматься следователю, имеют такой исход. Иные из них вызывают гнев и возмущение. Иные — боль и обиду. И надо очень любить свою нелегкую профессию, очень любить людей, чтобы в моменты горечи и разочарования не бросить все, не перейти на другую работу.

Такое искушение испытал однажды Виктор Николаевич, когда работал следователем в Ново-Аненском районе, хотя в этом случае он проявил себя настоящим Шерлоком Холмсом.

Зимой 1964 года в магазине села Трушены была совершена кража. Через взломанную дверь вор унес несколько золотых часов, много шерстяных кофточек, костюмов, обуви. В августе этот же магазин был «очищен» вторично. Незадолго до этого, в июне, из Дома животноводов колхоза «Бируинца» (село Кожушна) украли аккордеон и телевизор. Примерно в то же время была совершена квартирная кража в селе Галилешты того же района, расположенном неподалеку от железной дороги. В каждом отдельном случае на место происшествия выезжали оперативные работники. В одной из таких поездок участвовал и молодой следователь Виктор Чуркаш — тогда студент-заочник Киевской высшей школы МВД. На нескольких предметах он нашел отпечатки пальцев вора. Все говорило о том, что четыре кражи — дело рук одного и того же «специалиста»: «почерк» во всех случаях был одинаковый. Надо было набраться терпения и искать преступника.

Поглощенный другими заботами, Чуркаш нет-нет да и наводил справки, расспрашивал знакомых и незнакомых коллег. И однажды его хлопоты увенчались неожиданным успехом. В беседе со следователем из Одессы Чуркаш узнал, что в Кировограде пойман вор, некий Павел Малиновский, занимавшийся кражами, в магазинах и учреждениях. Судя по рассказу коллеги, тот же «почерк».

В Одессе, куда был доставлен преступник, Чуркаш испросил разрешение на разговор с ним. При встрече, которая состоялась в городской тюрьме, он сказал, что работает журналистом в Кишиневе, но о цели своего визита умолчал. Не задавать же преступнику лобовой вопрос о том, совершал ли он кражи в Молдавии! Виктор Николаевич сказал, что собирается писать очерк о человеке, много лет сидевшем в тюрьме.

Преступник — разбитной, симпатичный малый лет тридцати пяти — оказался словоохотливым, общительным собеседником. Он стал рассказывать эпизоды из своей жизни. Отец его был вором и этому «ремеслу» обучил сына. С раннего детства Павел никогда не знал, что такое коллектив, трудовая жизнь, друзья. Девятнадцать лет из тридцати пяти он провел в заключении.

Следователю не положено поддаваться эмоциям. Следователь должен фиксировать факты, анализировать их, в шелухе обыденного, незначительного находить то, что дает возможность установить истину. Эмоции только мешают этому… Но, слушая непритязательный рассказ вора, Виктор Николаевич почувствовал что-то похожее на угрызение совести. Будто он нес вину за неудавшуюся жизнь Павла. Попади тот к нему, когда был мальчишкой, он, быть может, сделал бы из него человека. Как проморгали парня? Как допустили его до такого падения?

А Павел все рассказывал. И в его голосе не было ни горечи, ни раскаяния.

«Кажется, я переживаю больше его самого, — подумал Чуркаш. — Он зачерствел, потерял способность различать границы добра и зла…»

Внезапно следователь насторожился. Павел говорил о Молдавии. Он, оказывается, бывал в Кишиневе, в его окрестностях. Но ведь Трушены и Кожушна — это окрестности Кишинева!

Павел рассказывал о Гидигиче. Что он там делал? Был там. Просто так. Где ночевал? На вокзале.

Потом Чуркаш перевел разговор на молдавские вина, затем вновь заговорил о Гидигиче. И, в конце концов, решился на отчаянный шаг:

— Ну, а теперь расскажи, как ты совершил кражу в Гидигиче.

Они давно уже перешли на «ты», будто старые, добрые друзья.

Дело было поздно вечером. То ли Павел решил сознаться, почувствовав доверие к собеседнику, хотя тот сказал ему, кем он является на самом деле, то ли, устав, думал отделаться от следователя признанием, но, к великому изумлению Чуркаша, стал рассказывать, как обокрал магазин в этом пригородном селе: ночью пробил отверстие в каменной стене подсобного помещения магазина и вынес оттуда несколько десятков пар обуви — в чемодане и в мешке. Рано утром увез все это добро в Реваку и с помощью знакомой распродал украденное.

Он рассказывал это с такими подробностями, что не поверить ему нельзя было. Но ведь в милиции не было никаких сигналов о краже в Гидигиче!

В тот же вечер Чуркаш связался со своим руководством. По ходатайству министра он получил в Одессе разрешение доставить Малиновского в Кишинев. Отсюда, взяв машину, вместе с преступником и понятными поехал в Гидигич. Павел шел впереди и демонстрировал то, что делал в ночь преступления. Подойдя к задней стене подсобного помещения магазина, он показал свежую кладку, которой была заделана пробитая им дыра…

Все стало ясно. У продавцов магазина совесть была нечиста, и они, обнаружив кражу, решили лучше умолчать о ней, покрыть недостачу, чем подвергнуться внезапной ревизии. Допрос продавцов подтвердил эту версию.

Дальше дело пошло быстрее. В кожушнянской краже Павел сознался после того, как ему предъявили отпечатки пальцев, найденные на месте происшествия. Это были его отпечатки, отпираться было бесполезно. К тому же в селе Кожушна, куда Чуркаш ездил с фотографией Павла, вора опознали некоторые местные жители.

Оставалось доказать, что Павел Малиновский совершил еще и квартирную кражу. Сам он упорно отрицал это. Он не знал, что у следователя есть важная улика — обрывки комсомольского билета, который вор нашел в кармане украденного костюма и, разорвав, выбросил из вагона, уезжая из Молдавии с ворованными вещами. Эти обрывки подобрали у железнодорожного полотна мальчишки, пасшие скот, и доставили в милицию. Чуркаш разыскал мальчиков, и те без колебаний заявили, что это «тот самый дядя, который бросил обрывки билета».

Следствие закончилось. В унылой тюремной следственной камере сидели двое усталых людей — нарушитель закона и представитель административных органов.

— Ну и задал ты мне работы, — сказал Чуркаш.

Павел рассмеялся.

— А ты ничего! Молодой да ранний. Одолел меня!

— Эх ты, — с горечью сказал Виктор Николаевич, — жить бы тебе да радоваться жизни на воле. А ты…

И он безнадежно махнул рукой.

Павел нахмурился.

— А ты не отмахивайся так. Я, может, решил исправиться. Понравился ты мне, вот что. Я даже стих про тебя сочинил, вот он.

Чуркаш взял протянутый листок, где в зарифмованной форме говорилось о том, какой он хороший следователь и человек и как вору хотелось бы походить на него…

— Отсижу вот, — задумчиво продолжал Павел, — вернусь сюда. К тебе приду. Не отвернешься?

— Не отвернусь, — твердо ответил Чуркаш. — И помогу, так и знай.

И снова чувство острой жалости к этому человеку захлестнуло его.

Как-то, года два спустя, при встрече со старым приятелем он стал рассказывать о своих делах. Друг внимательно слушал, потом сказал:

— Ну что ж, ту гражданку, что на мужа своего клеветала, можно понять и простить; этого Павла Малиновского можно понять, но нельзя простить; ну а тебя, дружище, ни понять, ни простить нельзя. На кой ляд тебе эти хлопоты, скажи, пожалуйста? Не лучше ли жить тихо и мирно, как я?

«Нет, приятель! Если уж на то пошло, я слепо влюблен. Влюблен в свою нелегкую работу, которая вся, от начала до конца, — мысль, поиск, действие, служение людям. Это жизнь. И если гражданка Н. благодарна мне за свое спасенное от разорения семейное гнездо, если Павел Малиновский, выйдя на свободу, станет честно жить и трудиться, — разве это не добрая цена за тот фосфор, который я день и ночь трачу из-за них? Нет, кто вкусил эту работу, добровольно от нее не откажется».

Он ничего такого не сказал товарищу, может быть, потому, что это прозвучало бы слишком громко. Но в тот вечер он потерял друга…