Всегда на переднем крае

Евгений Габуния Девять лет спустя

Н. Х. ДУДНИКОВ — подполковник милиции;

БАРСОВ ИВАН — выпускник консерватории;

Г. Е. ГРИШКИН по прозвищу Генка-боксер — бывший наладчик оборудования на швейной фабрике;

ПИЧУГИН НИКОЛАЙ — бывший продавец винного подвальчика;

М. С. ГОРОХОВСКИЙ — ныне покойный;

СОФЬЯ ПАВЛОВНА, его бывшая знакомая;

а также сотрудники милиции, дружинники и другие.

Действие происходит в Кишиневе и Якутске, а началось оно теплым весенним вечером 7 мая 1957 года. В этот вечер:

На квартире Генки-боксера, чья жена с ребенком уехала к своей матери, дым стоял коромыслом. От души веселились Генка, его друг Николай Пичугин с двумя малознакомыми девицами.

В соседнем доме Софья Павловна, стареющая, но еще привлекательная женщина, вела степенную беседу за чашкой чая со своим гостем — тихим пожилым холостяком.

Иван Барсов и его дружки-лабухи «культурно» отдыхали на вечере в филармонии, предпочитая зрительному залу буфет.

Старший оперуполномоченный уголовного розыска городского отдела милиции Николай Хрисанфович Дудников в кругу семьи смотрел но телевизору футбольный матч «Торпедо» — «Динамо» (Тбилиси).

Судьбы этих, еще вчера не связанных между собой и даже не знакомых людей переплелись в этот майский вечер, и распутать этот узел выпало на долю Дудникова.

Н. Х. Дудников пришел на работу как всегда чисто выбритый, подтянутый, в тщательно отглаженном сером костюме. Едва сел за стол, достал папку с очередным делом, как раздался телефонный звонок.

— Дудников, зайди…

Он узнал голос начальника уголовного розыска Матузенко.

Начальник был немногословен.

— Вчера около 12 часов ночи «скорая помощь» подобрала возле дома 86 по улице 25 Октября человека. Не приходя в сознание, он утром скончался. Видимых телесных повреждений у него не обнаружено, но на тротуаре были следы крови. Поезжай — разберись…

В больнице работника милиции уже ждали. Молоденькая медсестра провела его в небольшую комнату, где лежала одежда покойного. Никанор Хрисанфович первым делом тщательно осмотрел темно-синий костюм, рубашку, белье… В карманах, кроме обычной всякой всячины, он обнаружил паспорт на имя Матвея Семеновича Гороховского, выданный в Нарьян-Маре, серебряные карманные часы, 600 рублей наличными и аккредитив на 25 тысяч (в старом исчислении). Никанор Хрисанфович задумчиво повертел в руках коричневую книжечку. С фотографии в паспорте смотрели усталые глаза пожилого человека. Из раздумья Дудникова вывел голос медсестры. Она приглашала его на вскрытие. Никанор Хрисанфович без особой охоты последовал за девушкой. Не впервые ему приходилось присутствовать при этой процедуре, но все-таки никак не мог к ней привыкнуть. Однако ничего не поделаешь: это тоже его работа, а работа — прежде всего.

Судебно-медицинская экспертиза установила перелом основания черепа и двух ребер. Сомнений нет: убийство…

Впервые Дудников увидел человека, умершего насильственной смертью, когда был еще совсем мальчишкой. Партизанский отряд, в котором служил разведчиком Николай, вошел вечером в одно село. Надо было пополнить запасы продовольствия. Вдруг, откуда ни возьмись, фашисты, целая колонна. Завязался бой. Немцы наседали со всех сторон. Вражеские осветительные ракеты освещали ярко, как днем, каждую улочку. Силы оказались явно неравными, и командир отдал приказ отходить. Дудников вскочил, ожидая своего друга Ивана Ледяева, пулеметчика. Кинулся к нему — а тот истекает кровью. Пуля попала в живот. Подняли пулеметчика партизаны, перевязали и понесли. Но недолго жил Иван. Хоронили его со всеми воинскими почестями, по-партизански. Дудников, не отрываясь, смотрел на бледное заострившееся лицо друга и не стыдился своих слез. Может быть, именно тогда паренек из маленького поселка, затерявшегося в Брянских лесах, еще вчера бегавший в школу, не только умом, но сердцем понял, что такое война. И жгучая, беспредельная ненависть к врагу заполнила все его юное существо.

И потом, на большом и трудном боевом пути партизанского соединения от Брянских лесов до молдавских Кодр, были потери. Уходили из жизни молодые, полные сил люди. И каждая потеря острой болью отдавалась в душе партизанского разведчика. Люди гибли за правое дело, воюя против смертельного врага. А сейчас ведь мир. Этот человек еще вчера жил: думал, мечтал, грустил, радовался… И вот погиб, погиб не на войне. Значит, и это черное дело врага. Да, убийца, грабитель, вор, хулиган и прочая нечисть, что еще мешает нам спокойно жить, трудиться, творить — враги нашего общества. Знакомое острое чувство ненависти к убийце охватило Дудникова. Но не только оно овладело в те минуты офицером. Он тщательно анализировал, взвешивал, сопоставлял известные факты.

Итак, Гороховский пал жертвой преступления. Вопросы возникали один за другим. Убийство с целью ограбления? Но ведь деньги, часы, наконец, аккредитив (подпись на котором преступник мог впоследствии подделать) целы. Однако это еще ни о чем не говорит. Грабители могли просто не успеть обчистить свою жертву, кто-то помешал. С подобными случаями Дудников уже встречался. Дорожное происшествие? Машина сбила переходившего улицу Гороховского, и шофер, чтобы замести следы, оттащил его на тротуар. И такое бывает. Но что-то не похоже.

Характер телесных повреждений не тот, что при наезде. Пьяная драка? Экспертиза установила — убитый был совершенно трезв. Месть, сведение старых счетов, наконец, ревность? Возможно. Адресный стол на запрос милиции сообщил, что «гражданин Гороховский Матвей Семенович в г. Кишиневе никогда не проживал и не проживает в настоящее время». Судя по всему, он появился в городе совсем недавно.

Но человек — не иголка. Нелегко ему затеряться даже в огромном городе, а в Кишиневе — тем более. Надо найти ответ на все вопросы. С чего начать? Логика и опыт подсказывали: необходимо поговорить с жильцами домов, в районе которых произошло преступление. Быть может, что-нибудь прояснится. Методически, одну за другой, оперуполномоченный обходил квартиры, вынимал из кармана фотографию покойного, показывал, а сам незаметно наблюдал за реакцией. Глаза опрашиваемых равнодушно скользили по фотоснимку незнакомого человека, и ответ был везде одинаков:

— Этого человека я не знаю…

О нем говорили, как о живом, потому что Дудников, естественно, умалчивал, что он убит. Впрочем, однажды Дудникову показалось, что в этих, ставших уже трафаретными словах проскользнула незнакомая нотка. Было это в квартире № 9 дома № 86. Здесь в скромно, но со вкусом обставленной квартире одиноко жила Софья Павловна, вдова инженера. Она дольше других рассматривала карточку и, чуть помедлив, каким-то приглушенным голосом сказала:

— Нет, нет, я его вижу впервые.

Но одной догадки мало. Нужны факты. И вскоре они появились. Во время одного из посещений дома № 86 какая-то женщина таинственно зашептала:

— Этот человек бывал у Софьи Павловны. Я видела, как он заходил. Да, это он, — закончила она.

Очень похоже, что женщина говорит правду. Ведь и Софья Павловна вела себя как-то странно. Он снова в уже знакомой девятой квартире. Хозяйка встретила сотрудника милиции с подчеркнутой вежливостью и осведомилась, чем обязана его вторичному приходу. Никанор Хрисанфович сел в предложенное ему кресло и, спросив разрешения, закурил. В комнате воцарилось нервное молчание. Софья Павловна напряженно ждала, что будет дальше. А Дудников невозмутимо дымил сигаретой и выжидал. Потом как бы невзначай произнес:

— Да, помните фотографию того человека, что я показывал вам в прошлый раз? Он убит возле вашего дома вечером седьмого мая. Кстати, вспомните, что вы делали в тот вечер?

И Софья Павловна не выдержала, судорожно всхлипнула.

— Какой ужас, мне страшно, я боюсь, — чуть ли не закричала она.

Никанор Хрисанфович постарался успокоить женщину и попросил рассказать все по порядку.

Матвей Семенович Гороховский появился в моей жизни неожиданно. Вы, видимо, знаете, я хочу сказать, должны знать, что мой муж скончался несколько лет назад. Он занимал довольно ответственный пост на одном из предприятий Кишинева. Его хорошо знали и уважали в городе. Детей у нас не было. Вот и осталась одна, если не считать родственников. Так и жила — тихо, мирно. Однажды приходит ко мне давнишняя знакомая. Сначала разговор шел малозначительный, женский, для вас, то есть милиции, интереса не представляет. А потом она и говорит:

— Ты, Соня, еще женщина видная, самостоятельная, и квартира у тебя подходящая. Неужто весь бабий век будешь одна?

И дальше: есть, мол, у меня на примете мужчина, одинокий, недавно приехал с Севера, сам ничего, и денег много. Давай познакомлю. Я сначала отказывалась, ни к чему мне все это. Ну а потом согласилась. Но вы не подумайте, что деньги меня прельстили. Нет. Просто очень она настаивала.

Так вот. На следующий вечер они приходят. Познакомились, чаю выпили, телевизор посмотрели. Все, как полагается. И стал ко мне захаживать Матвей Семенович. Не скажу, что очень мне нравился, но жалела его. Уж очень жизнь у него неудачно сложилась. В молодости нарушил закон — ну и попал в заключение. А потом, когда освободили, стал работать в леспромхозе. Счетоводом. Он, правда, не любил вспоминать обо всем этом, видно, раскаивался очень.

Я его не обнадеживала, но и не гнала. Думаю, прогнать никогда не поздно.

И тот вечер мы посидели дома, поговорили о том о сем, потом пошли погулять в скверик возле филармонии. Но там были недолго. Двое каких-то пьяных хулиганов пристали, мы и ушли снова домой. В начале одиннадцатого Матвей Семенович распрощался, веселый такой был, пожелал спокойной ночи и ушел.

Да, хотел очень начать жизнь заново, да не довелось…

Женщина хотела еще что-то сказать, но не закончила фразы и только расплакалась.

Н. Х. Дудников внимательно слушал этот сбивчивый рассказ, изредка делая пометки в блокноте. Итак, лед тронулся. Не следует думать, что офицер вот так, сразу, поверил каждому услышанному слову. За годы работы в милиции он привык ко всему подходить критически. Жизнь преподносила такие неожиданности, что ни одному писателю и не придумать. Но и излишняя подозрительность была ему чужда. Факты, объективные, весомые, убедительные — вот чего он всегда упорно искал. Помогали и природная сообразительность, интуиция, опыт, который пришел с годами. Вот и сейчас он чувствовал, что женщина говорит правду. Но если даже он и ошибался — и тогда показания Софьи Павловны были ценными.

Надо идти дальше. Поиск привел Дудникова в соседний дом № 88, где жил его «старый знакомый» по прозвищу Генка-боксер — карманный воришка, пьяница и хулиган.

«Не мешало бы поинтересоваться, — решил он, — чем в тот вечер занимался Генка. Ведь убийство произошло по соседству».

Генка — маленький, щуплый, что никак не соответствовало его громкой кличке, встретил оперуполномоченного без особого восторга, но и не удивился.

— Случилось что, гражданин начальник? — по привычке называя так Дудникова, поинтересовался он.

— Да, случилось. Да ты, наверное, и сам слышал, что возле твоего дома убили человека. Расскажи лучше, как провел тот вечер?

Генка, услыхав такие слова, сообразил, что дело нешуточное. Наигранную развязность как рукой сняло.

— Вы, гражданин начальник, меня хорошо знаете. Ну, в чердак[2] кому залезть или подраться — это я мог. Раньше, конечно. А с тех пор как вы меня тогда на бассейне застукали — помните, я бока рыжие[3] увел у одного приезжего фраера, — все, завязал узелком. Хватит. Ну, выпить, конечно, могу, но за это ведь срок не дают? А тут — мокрое дело! Что вы, гражданин начальник, да я ни в жизнь на такое не пойду. Сами понимаете — вышку[4] получить кому охота. Я еще жить хочу.

Вы вечером тем интересуетесь? Хорошо, расскажу все, как на следствии. Так, значит, Мария моя с дочкой к матери уехала на неделю, а я, думаю, давай повеселюсь. Ховира[5] свободная же. Договорился с Колькой Пичугиным, есть у меня кореш такой, в винном подвальчике на углу торгует, парень свой в доску, ну, прихватили двух чувих — и ко мне. Гуляли часов до четырех ночи. Клевые попались чувихи. Вина, правда, не хватило, так мы с Колькой пошли к нему в подвал, ключи у него были, и взяли еще. Когда уходили за вином? Да около десяти было, по-моему. Но только туда — и сразу домой. Если не верите — спросите чувих, то есть девушек, и сторож нас видел, и Колька подтвердит. Нет, гражданин начальник, вы мне это дело не клейте.

Дудников воспользовался невольным советом Генки. Перепуганные вызовом в милицию девицы, которых он опросил порознь, слово в слово подтвердили показания «боксера», умолчав, очевидно из скромности, о подробностях, к делу не имеющих прямого отношения. Старик-сторож также показал, что Пичугин с Генкой, действительно, приходили часов в десять, были навеселе, захватили бутылки и ушли. Наконец, настала очередь и Пичугина давать показания. Никанор Хрисанфович сразу почувствовал, что этот крепкий скуластый парень с румянцем во всю щеку нервничает. Пичугин как-то весь насторожился, подобрался. Вот что услышал от него Дудников.

Парень я, как видите, товарищ капитан, еще молодой, недавно отслужил свой срок в армии и приехал в Молдавию. Много хорошего слышал о вашем крае. Правильно люди говорят. Хорошо здесь. Устроился продавцом в винный подвал. Не скажу, чтобы работа мне очень нравилась. Но сначала надо, как говорится, встать на ноги, а там видно будет. Много разных людей приходит в подвал выпить стакан-другой. Есть, конечно, и постоянные клиенты. Этих я хорошо знаю. Генка был одним из них. Познакомились с ним поближе. Не скажу, чтобы крепко дружили, нет. Заходил, правда, к ним домой иногда, жена у него очень из себя симпатичная, тихая такая. Жалко ее, но что поделаешь…

Так, значит, в тот самый вечер Генка уговорил меня составить компанию. Скучно, говорит, одному. Не хотелось мне идти, чуяло сердце беду, так оно и случилось. Посидели мы, значит, выпили, а часам к десяти смотрим — вина уже нет. Он, знаете, товарищ капитан, как его пьет. Ну, Генка мне и говорит:

— Давай, Коля, сходим к тебе в подвал, еще возьмем. Такого добра там навалом.

Я, извините, уже малость под градусом был. И пошли. Набрали вина несколько бутылок, я стал закрывать дверь, там, сами знаете, не один замок, а Генка все торопит: быстрей да быстрей, очень не терпелось ему, а потом вдруг как сорвется — и пошел. Я через минуты три — за ним. Иду и вижу: он с каким-то человеком остановился. Не успел я понять, в чем дело, а Генка того бутылкой по голове ка-а-к трахнет! А когда тот упал, еще и ногами стал бить. Тут я подбегаю. Генка говорит:

— Здорово я ему врезал, ни одна больница не примет. Долго будет помнить, как со мной связываться.

Я так думаю: этот прохожий что-то сказал обидное Генке, а может, ему спьяну показалось. И еще думаю, что Генка не хотел его убивать. Так уж получилось. Ну, потом Генка еще больше пить стал. Переживал, значит.

Выслушав такое признание, Дудников крепко задумался. И было отчего. Во-первых, чувствовал он в этих показаниях предвзятость, желание обелить себя. Во-вторых, не совпадало время. Как мы помним, карета «скорой помощи» подобрала Гороховского в полночь. Друзья же выходили из дома около десяти. Ну, хорошо, рассуждал Никанор Хрисанфович. Все это так. Но подойдем с другой стороны. Стремление обелить себя вполне естественно. Пичугин ни в чем предосудительном раньше замечен не был, а тут такое дело. И зачем ему оговаривать своего приятеля? Ведь я его предупредил, что за это по головке не погладят. А время? Но ведь могло быть и так: убийство произошло около десяти, люди, принимая труп просто за пьяного, проходили мимо, пока кто-то не догадался позвонить в «скорую помощь». Все-таки показания Пичугина требовали проверки. Привели его к злополучному дому № 86, потребовали: покажи точно место, где произошло преступление. Показал. Еще раз предупредил, что от его показаний зависит судьба человека. Стоит на своем. Наконец, устроили очную ставку с Генкой-боксером. Подтвердил и при нем. Генка как услышал, так побледнел и зубами заскрипел от злости. Глянул так нехорошо на Николая и прошипел:

— Не знал я, что ты такой гад. А вы, гражданин начальник, не верьте ему. Это он все к моей Марии подбирается, я давно замечал, хочет меня в тюрягу упрятать. Не виновен я, и точка.

Посоветовались с руководством отдела и решили: надо брать Гришкина под стражу. Представили все материалы в прокуратуру, и прокурор выписал ордер на арест. Не избежал все-таки тюряги Генка-боксер. Его допросы неизменно заканчивались одними и теми же словами:

— Вину не признаю…

Прошел месяц, второй… пошел четвертый. Пора передавать дело в суд. И вдруг в один прекрасный день в кабинете старшего оперуполномоченного угрозыска появляется Пичугин. Никто его не вызывал, сам пришел, и с ходу, как говорится:

— Оговорил я Генку, не виноват он. Вы уж простите, так получилось, черт попутал. Правду Генка говорил тогда: нравится мне его Маша, да и не стоит он ее. Вот и хотел… А что касается места, где тот покойник лежал, так люди показывали. Много о том случае на нашей улице говорили…

Дудников встал, прошелся по кабинету, глянул на Пичугина так, что тот съежился и сразу сник. «Когда он говорил правду: тогда или сейчас? — мучительно раздумывал Никанор Хрисанфович. — Скорее всего сейчас. Совесть, видно, не всю потерял, одумался, да и боится, поди, Гришкина и его блатных дружков». Так или иначе признание Пичугина в корне меняло все дело. Придется начинать все сначала, с нуля. Ничего не поделаешь — такая служба.

За отсутствием улик отпустили Гришкина, а бывший его дружок Пичугин Николай бросил свой подвальчик и в скорости отбыл искать счастье в Крым, подальше, стало быть, от Генки-боксера. На всякий случай. На всякий же случай милиция не упускала из поля зрения бывших друзей. Присматривали, проверяли знакомства, связи, занялись поглубже и личностью убитого. Увы, ничего нового выявить не удавалось.

А время шло. Н. Х. Дудников успел окончить высшую школу милиции в Киеве и был назначен начальником 2-го отделения милиции Фрунзенского района. Забот сразу прибавилось. Но то дело не выходило из головы. Да и висело оно на нем как нераскрытое преступление, и не простое — особо опасное. А нераскрытое дело — брак в работе. Снова и снова возвращался Дудников к тому вечеру, закончившемуся столь трагически для Гороховского, снова и снова пытался восстановить картину событий, мысленно ставя себя и на место преступника и его жертвы. Главные вопросы, альфа и омега уголовного розыска: кто, с чьей помощью, как, с какой целью — ждали точного, исчерпывающего ответа. А он все не приходил. Преступник словно в воду канул.

Из раздумья офицера вывел телефонный звонок. Дудников услышал знакомый голос товарища по уголовному розыску.

— Никанор, приезжай, есть кое-что новое для тебя.

Новое заключалось вот в чем. Собралась на днях в закусочной под гостиницей «Молдова» — ее еще называют «бомбоубежищем» — теплая компания шоферов, а среди них — наш старый знакомый Генка-боксер, за которым, как помнит читатель, присматривали. Когда подвыпили, языки и развязались. Шоферы вспоминали несправедливые, по их мнению, обиды, причиненные им «крючками»[6]. Вставил свое слово и Гришкин. И он, мол, тоже ни за что отсидел четыре месяца. И рассказал о том случае. Собутыльники посочувствовали, а один — Михаил Снякин — говорит:

— Да, Генка, ты здорово подзалетел. И вправду зря. Когда, говоришь, тот случай был?

Гришкин ответил. Уж он-то надолго запомнил число. Михаил выслушал и потом как бы между прочим проронил:

— Как раз в тот вечер — мы с братом уже спали — прибегает к нам Барсов Иван — музыкант. Был такой у меня знакомый. Сейчас не встречаю. Уехал, видно. Так вот, прибегает Иван, сам под градусом, конечно, лицо красное. Дайте, говорит, помыться, ребята, подрались тут с одним. Я его здорово стукнул, он упал как подкошенный. В общежитие не хочу так заявляться. Пошел он на кухню — смотрю, что-то-долго Ивана нет. Заглянул, а он тапочки моет, как сейчас помню — белые были, и пятна крови на них. Ну, я не стал ничего расспрашивать. Скоро он ушел.

Итак, в этой истории появляется новый персонаж. «Как знать, может быть, — размышлял Дудников, — ему суждено стать главным, так сказать, действующим лицом. Надо обязательно заняться этим Барсовым. Но сначала пощупаем братьев Снякиных». Прежде всего органы милиции убедились, что братья-шоферы не состоят в переписке с Барсовым. Иначе после допроса они могли предупредить предполагаемого преступника. Недолго и спугнуть. А там ищи его снова — страна большая. Братья в милиции держались независимо, однако на вопросы отвечали подробно. Правда, ничего нового, за исключением некоторых деталей, не добавили.

Найти в музыкальном мире Кишинева следы Ивана Барсова не составило особого труда. В консерватории, куда привел Дудникова поиск, дали справку: Барсов окончил ее в 1957 году и сам попросил направление на Север, в Якутск. И еще сказали, что он особого рвения к учебе не проявлял, зато любил выпить и вообще… Познакомился офицер и с двумя однокашниками Барсова, узнал их поближе, можно на них положиться, помогут, если надо.

И вот уже из Кишинева в далекий Якутск идет запрос. Якутские коллеги Дудникова откликнулись быстро. Они сообщили, что Барсов Иван действительно проживает в их городе, женат, работает в Доме культуры худруком. «Компров»[7] особых за ним нет, если не считать, что выпивает и отсидел 15 суток за мелкое хулиганство. Попросили якутские органы милиции поглубже заняться худруком, не спускать с него глаз.

С арестом решили подождать. Лучше всего было бы задержать возможного преступника в Кишиневе. Здесь все произошло, здесь свидетели, здесь ему все напоминало бы о преступлении. Одним словом, в психологическом отношении — явный выигрыш. Это важно. Если же поторопиться, можно все дело испортить. Ведь улик было мало. Следовательно, упор делался на то, что убийца должен сам все рассказать. А в том, что он посетит Кишинев, сомнений почти не возникало. Многолетний опыт убеждал: преступника всегда тянет на место совершенного им злодеяния. Что влечет его? Среди криминологов существуют разные мнения. Так или иначе, но факт остается фактом.

И вот летним днем в кабинете Дудникова, уже работавшего начальником Ленинского райотдела милиции Кишинева, раздался телефонный звонок. Звонил один из бывших приятелей Барсова:

— Товарищ подполковник, вы, наверное, соскучились по Барсову? Если хотите его видеть, приходите в закусочную возле базара. Я только что с ним распрощался, а он еще сидит с одним знакомым. Приехал с женой на несколько дней. Одет в рубашку цвета хаки, серые брюки. Уже под «мухой».

Никанор Хрисанфович давно ждал этого звонка. Через несколько минут в сопровождении сотрудника милиции был на месте. В закусочной толпился народ. Не сразу отыскал подполковник (разумеется, в штатском) знакомое по приметам лицо. Все совпадает: и рыжеватые волосы, и серые холодные глаза, и шрам на левой щеке. Чтобы увериться окончательно, офицеры милиции, взяв бутылку пива, подсели за соседний столик. Прислушались: разговор идет о Якутске, самолете, билетах. Что делать? Брать тут же? Нет. Надо задержать Барсова, но так, чтобы он не понял, за что. А потом, когда подозреваемый (да, еще подозреваемый, ибо улик не хватало) начнет нервничать, беспокоиться — предъявить ему обвинение. Одним словом, использовать морально-психологический фактор — союзник любого дознания. Думал он привлечь в союзники и жену Барсова, которая находилась в Кишиневе, но не участвовала в его «теплых» встречах с приятелями.

Таких встреч в тот день было немало. Иван к вечеру едва держался на ногах. Наконец, он остался один и, пошатываясь, брел по проспекту. Тут-то к нему и подошли двое крепких ребят с повязками дружинников. Разговор был коротким. На оказавшейся «случайно» неподалеку милицейской машине пьяного отвезли в вытрезвитель. Жена, тщетно прождав весь день и зная привычки своего супруга, забеспокоилась. Ведь надо уезжать через два дня. Дежурный по городскому управлению милиции, куда позвонила женщина, ответил, что гражданин Барсов задержан, и посоветовал обратиться в Ленинский райотдел. Стоял уже поздний вечер, когда в кабинет начальника отдела вошла худенькая женщина с усталым, раньше времени постаревшим лицом.

— Где мой муж Барсов? — был ее первый вопрос.

— Не беспокойтесь, он просто изрядно выпил, и мы его отправили в вытрезвитель, — поспешил успокоить взволнованную, пожалуй, даже слишком для такой, в общем, банальной истории, женщину.

Дудников постарался перевести разговор в интересующее его русло, вызвать женщину на откровенность. За многие годы работы в милиции он привык иметь дело с совершенно разными людьми и стал неплохим психологом. Вот и сейчас он посочувствовал женщине, сказал, что понимает ее, плохо, когда муж, отец двух детей, пьет. Слово за слово, и женщина расплакалась. Николай Хрисанфович поспешил успокоить ее, а потом сказал:

— Придется вам ехать в Якутск одной. Барсов задержан за преступление, гораздо серьезнее, чем пьянство.

— За какое же? — женщина изобразила на лице удивление.

— А за то, о котором он вам рассказывал.

Расчет оказался верным.

— Вижу, вы все знаете, — устало произнесла она. — Скрывать не имеет смысла, да и так, возможно, лучше будет.

И рассказала, как однажды в Якутске Иван в пьяной откровенности признался, что убил человека. Когда приехали в Кишинев, он показал ей место преступления. Показания Барсовой записали на магнитофон, засняли на кинопленку.

На другой день, когда Барсов пришел в себя, его доставили в отдел милиции. Трудным был этот разговор. Целых шесть часов продолжался. Подполковник и следователь прокуратуры заходили и с той стороны, и с этой. Барсов упрямо отказывался.

— Ваш отказ от показаний принесет вам только вред, — убеждал Дудников. — Это — не умышленное убийство, вы даже не знали покойного. Все это суд учтет. Решайте — ваша судьба сейчас в ваших руках.

Наконец Барсов поднял голову и тяжело выдавил:

— Не расстреляете?

— Это решать не нам, а суду. Думаю, что нет.

— Ну, хорошо, тогда буду говорить.

…Стоял июль 1966 года.

Что уже там много говорить, гражданин начальник. Как вы, верно, знаете, учился я тогда в консерватории. Хоть и студентом был, а башли[8] водились. Сами понимаете — наша специальность прибыльная: то жмурика[9] проводишь в последний путь траурным маршем Петра Ильича, а на следующий день свадебный марш Мендельсона наяриваешь. Не все, конечно, наши ребята халтурой увлекались, но я — да. Был даже вроде старосты по левому делу. Ну, и пил много. Подхалтурили мы раз и пошли с другом на вечер в филармонию. Там наши выступали. Не помню уж, что играли. Только эти сонаты да фуга мне в консерватории во как надоели. Ну, думаю, пусть себе играют, а мы в буфете посидим. Хороший был буфет, как сейчас помню. Так весь вечер и просидели, потом смотрю — друг мой куда-то исчез. Стал его искать, вышел на улицу и увидел, что он уходит. Я — за ним. И тут показалось мне, с пьяных глаз, видно, будто встречный прохожий его, друга, значит, ударил. Ну, я подбегаю и как трахну головой в живот. Он упал, а я еще ногами добавил и — смываться. Понятия не имел, что за человек, даже лица не разглядел. Ну, а через день пришли клиенты нанимать лабухов на похороны, и ко мне. Я же главным был, как уже показывал, по этой части. Клиенты и рассказали, что убили, мол, человека на улице. Я, конечно, отказался играть. Неприятно все-таки…

А тут вскоре и окончил учебу, попросился подальше на работу. Сначала боялся, а потом, вижу, никто не трогает. Ну, и успокоился. Давай, думаю, съезжу в Кишинев, чтобы убедиться окончательно, что меня не ищут. Да и как найдешь, все было шито-крыто. Но, если говорить честно, все-таки неспокойно было на душе. И точно. Когда те дружинники приклеились, почувствовал — это неспроста. Мало ли пьяных ходит по улицам. А на следующий день говорят — тебя хочет видеть подполковник. Ну, я и понял, будут плести мне лапти. Так оно и получилось. Нет, не надо было ехать сюда, хоть и девять лет прошло…

На своем веку Н. Х. Дудников повидал немало преступников, разных, непохожих, наслышался всякого. Но такого откровенного цинизма, такой тупой жестокости, пожалуй, не встречал. Вот так запросто, ни за что, убить незнакомого человека. И ни тени раскаяния, только одно — сожаление, что попался. Откуда все это у молодого еще человека, выпускника консерватории? Как совместить прекраснейшее из искусств — музыку — и такое страшное моральное падение? Нелегко ответить на эти вопросы. Есть над чем задуматься. Видимо, что-то проглядели, допустили просчет и преподаватели, и общественные организации консерватории, и сокурсники Барсова. И вот горький и страшный результат.

Итак, девять лет спустя справедливость восторжествовала. Преступника настигла карающая рука правосудия. Суд воздал Барсову, как говорится, по заслугам. Но мы еще не ставим точку. Предоставим слово Никанору Хрисанфовичу Дудникову.

Вот вы, товарищ журналист, все допытываетесь, какое у меня была самое интересное дело. Я вашего брата знаю. Вам подавай что-нибудь такое особенное, необычное, позапутанней, такое, о котором я только что рассказал. Мне это понятно. Но вот что я вам скажу. Бывают дела вроде и простые, а приносят огромное, да, огромное моральное удовлетворение. Помню, арестовали мы некоего молодого человека, носившего звучное имя Артур. Влюбился он без памяти в одну буфетчицу, а она возьми да обмани парня. Он со злобы и поджег киоск, в котором торговала изменщица, чтобы, значит, на нее подозрение пало — сама подожгла. Хотела замести, мол, недостачу. Мы быстро разобрались что к чему. Горько раскаивался потом Артур в своем преступлении, да поздно. Отсидел свой срок и приходит ко мне в милицию.

— Никанор Хрисанфович, помогите, на работу нигде не принимают, боятся, ведь я из тюрьмы вышел. Что мне делать, неужели опять садиться?

Парень, к сожалению, говорил правду. Есть еще кадровики, сторонники гнилого правила «как бы чего не вышло». Позвонил туда-сюда, поговорил кое с кем. Приходит Артур снова. Говорю ему:

— Хочешь жить честно — помогу, чем могу. Нет — забудь о том, что есть такой Дудников.

Он дал слово. Устроили Артура на фабрику «Универсал» электриком, руки у парня золотые. И по сей день работает, отзывы самые хорошие. Но это не все. Главное — впереди. Является ко мне Артур несколько лет назад и рассказывает такую историю. Брат у него есть, учитель, в Комрате работает. Плохо с женой живет, пьет, обижает ее, детей, а их трое. Артур и так и эдак беседовал с ним — ничего не помогает.

— Вот и решил, — заключает он, — взять жену брата с детьми к себе. Пусть у меня живут. Ни брат, ни жена его не возражают. Что посоветуете?

Советовать вообще трудно, а тем более в таком деле. Я, конечно, сказал, чтобы он все хорошо взвесил. Вижу, парень настроен серьезно. Отговаривать не стал. Так и живут по сей день. С квартирой помог, помню, до Верховного Совета дошел. Вот вам и правонарушитель, а стал настоящим человеком. Когда найдешь в бывшем уголовнике человека — жить становится веселее, честное слово. А таких случаев немало. На улице иногда встречаю своих старых «знакомых» — врачей, инженеров, офицеров. Всех их знал еще юнцами, знакомились в милиции. Натворят чего-нибудь — и пожалуйста. Ну, поговоришь по душам раз-другой, третий, глядишь — парень взялся за ум. Главное — вовремя взяться. Начитается иной мальчишка детективов и ищет романтику в блатном мире. Я, конечно, далек от мысли проводить прямую связь между подобной литературой и правонарушениями. Дело значительно сложнее. Я и сам люблю приключенческую литературу, хорошую, разумеется. Вот вы спрашивали, читал ли Конан-Дойла? Отвечаю — читал, и с интересом, только не в том возрасте, когда обычно увлекаются Шерлоком Холмсом. Время не для чтения было, с семнадцати лет партизанил. Стал постарше, прочитал, когда работал в милиции. Мог кое с чем сравнить. Конечно, сыщик он великолепный, тонкий, умный, проницательный, образованный, наблюдательный. Без этих качеств вообще немыслим сотрудник розыска, в том числе и наш, советский. Но заметили одну особенность? Холмс почти всегда действует в одиночку, если не считать его друга доктора Уотсона, который играет, так сказать, второстепенную роль. Люди ему не помогают, да он и не ждет от них помощи. Это понятно. В том мире, где жил Конан-Дойл, люди сторонятся полиции, не хотят иметь с ней дела, даже если речь идет о расследовании действительно опасного преступления.

Уверен — сыщики-одиночки для наших органов не типичны, чужды. Возьмите хотя бы дело Барсова. Без помощи граждан было бы намного труднее его раскрыть. Связь с населением — источник силы нашей милиции. Это не громкие слова, а факт. Люди верят нам. Большая это честь — оправдать доверие. Есть у меня приятели — один инженер, другой — летчик, третий — экономист. Иногда спрашивают: не надоело тебе, Никанор, с жуликами да с хулиганами возиться? И у вас, товарищ журналист, возможно, такой вопрос есть, только не решаетесь задать. Отвечаю: не надоело. Скажу так: день, когда бы вдруг исчез с нашей советской земли последний жулик, последний вор и хулиган, был бы счастливейшим в моей жизни. Останусь без работы? Ну и что? Переквалифицируюсь в управдомы. Нет, кроме шуток, засучу рукава — и на завод, к станку. Выучусь на токаря-универсала, разве плохо? А пока кому-то ведь нужно и жуликов ловить, верно? Чувствую, вижу: могу быть полезным на этом участке, и поэтому сил прибавляется… Одним словом, нет, не жалею, что связал свою жизнь с милицией. Скорее наоборот. А то дело, о котором вам подробно рассказал, тоже все-таки увлекательное, говоря откровенно. Почти по Александру Дюма-отцу — девять лет спустя. А хоть бы и десять или пятнадцать прошло — все равно нашли бы. Такая служба. Сами понимаете.